Четырнадцать

- Здесь реактивный Один Пять Пять Икс-рей, - сказал я, нажав на кнопкувыхода в эфир, - я снижаюсь для посадки с уровня три-пять-ноль на уровеньдва-семь-ноль. Я смотрел поверх своей кислородной маски с высоты семи миль на пустыниЮжной Калифорнии, инспектируя голубизну неба внизу с помощью длительнойзамедленной бочки. Фактически я летел на запад, чтобы провести беседу в университетеЛос-Анжелеса, которая должна была продолжаться целый день. Я был рад,однако, что в запасе было еще несколько дней. - Внимание, Роджер Пять Пять Икс, - ответил центр в Лос-Анжелесе. -Есть свободное место на высоте два-пять-ноль. Снижайтесь медленнее. Снижение со скоростью четыреста миль в час не казалось мне слишкомбыстрым. Я хотел посадить свой аппарат и повиваться с Лесли скорее, чем могпозволить самолет. - Внимание, Пять Пять Икс, вы снизились до ноль-шесть-тысяча. Я подтвердил это и направил нос своего самолета в сторону земли ещебыстрее. Стрелка измерителя высоты устремилась вниз. - Пять Пять Икс-рей находится на высоте один-восемь-ноль, - сказал я, -прекращаю передачу. - Роджер Пять Икс, вы прекратили передачу на высоте ноль-пять. Земляжелает вам удачной посадки! Следы от кислородной маски еще не сошли с моего лица, когда я постучалв дверь ее дома на окраине Беверли-Хиллз. Я нажал на кнопку дверного звонка.Музыка стала тише. И вот она выходит, глаза сияют, как свет солнца наморской волне, звучит радостное приветствие. Ни одного прикосновения,никаких рукопожатии, и ни один из нас не подумал, что это странно. - У меня есть для тебя сюрприз, - сказала она, таинственно улыбнувшисьпри упоминании о нем. - Лесли, я ненавижу сюрпризы. Извини, что я никогда не говорил тебе обэтом, но я полностью и всецело ненавижу сюрпризы, даже если это подарки.Все, что мне нужно, я покупаю сам. Если у меня чего-то нет, - значит оно мнене нужно. Так что, по определению, - сказал я ей ловко и решительно, - когдаты делаешь, мне подарок, ты даешь мне то, чего я не хочу. Поэтому ты необидишься, если я верну его, правда? Она пошла на кухню. Ее волосы легко рассыпались no плечам и вниз поспине. Навстречу ей важной походкой вышел ее старый кот, очевидно, считая,что пришло время ужинать. - Еще рано, - сказала она ласково. - Ужинов пушистостям пока не дают. - Меня удивляет, что ты еще не купил себе этого, - сказала она,оборачиваясь ко мне и улыбаясь, чтобы показать, что я не обидел ее. - Тебеявно следовало купить себе это, но если тебе не понравится, можешь,выбросить. Вот. Подарок был без упаковки. Это была обычная большая чашка из магазинадешевой распродажи, из самого дешевого магазина, и внутри нее был нарисованпоросенок. - Лесли! Если бы я это увидел, я бы сразу купил! Это сногсшибательно!Что это за прекрасная... штука? - Я знала, что тебе понравится! Это чашка для поросенка. А вот...ложечка для поросенка! - И сразу у меня в руке - восьмидесятивосьмицентоваястоловая ложка с портретом какой-то анонимной свиной морды. - А если тызаглянешь в холодильник... Я быстро открыл толстую дверцу и увидел, что там стоит двухгаллонныйбарабан сливочного мороженого и банка объемом в кварту, на которой написано"FUDGE FOR НОТ". Обе емкости были запечатаны и перевязаны краснымиленточками. Холодный туман медленно плыл вниз с цилиндра и неторопливо, какв замедленном фильме, опускался к полу. - Лесли! - Что, поросенок? - Ты... я... Ты хочешь сказать, что... Она засмеялась, как от того, что затеяла такой забавный розыгрыш, так иот звуков, которые издавал мой ум, когда его колесики проскальзывали польду. Я стал защищаться не от подарка, а от непредсказуемости того, что она,питавшаяся только зернышками и салатом, поставит в свой холодильник такиеэкстравагантные сласти лишь, для того, чтобы посмотреть, как я наткнусь наних и потеряю дар речи. Я вытащил цилиндр из холодильника на кухонный стол и открыл крышку.Полный до краев. Мороженое, посыпанное шоколадной крошкой. - Надеюсь, что ложка для тебя найдется, - сказал я строго, погружаясвою ложку для поросенка в густую массу. - Ты совершила немыслимый поступок,но сейчас все позади, и нам нечего делать - придется избавиться от улик. Воттебе. Ешь. Она достала маленькую ложечку из выдвижного ящика. - А хот-фаджа не хочешь? Разве он тебе больше не нравится? - Я просто обожаю его. Но думаю, что после сегодняшнего застолья ни ты,ни я не захотим больше слышать, слово "хот-фадж" до конца жизни. Никто не способен сделать ничего такого, что бы было для него нехарактерно, думал я, накладывая ложкой куски фаджа на сковородку, чтобынагреть его. Может ли быть так, чтобы для нее была характернанепредсказуемость? Как я был глуп, когда думал, что знаю ее! Я повернулся, а она смотрела на меня с ложечкой в руке и улыбалась. - Действительно ли ты умеешь ходить по воде? - спросила она. - Так, какты ходил в книге с Дональдом Шимодой? - Конечно. И ты тоже можешь. Я и сам еще не делал этого в этомпространстве-времени. Точнее, в том, что я считаю этимпространством-временем. Видишь, вопрос становится все более запутанным. Hо яработаю над ним постоянно. Я помешал фадж, который окружил мою ложку одной сплошной массой вполфунта весом. - Ты выходила когда-нибудь из тела? Она даже не моргнула, услышав мой вопрос, и не потребовала от меняобъяснений. - Дважды. Однажды в Мексике. А однажды - в Долине Смерти, на вершинехолма ночью под звездным небом. Я наклонилась назад, чтобы посмотреть, исвалилась вверх, оказавшись, среди звезд... - Вдруг у нее на глаза появилисьслезы. Я тихо сказал: - Ты помнишь, как легко было, когда ты была свободной от тела средизвезд, как там все естественно, просто, правильно,реально-как-по-возвращении-домой? - Да. - Когда ходишь по воде, чувствуешь себя точно так же. Это сила, котораяу нас... это одно из проявлений силы, которая у нас есть. Все легко иестественно. Нам следует усердно заниматься и остерегаться использовать этусилу, а то ограничения земной жизни станут совсем запутанными и выйдутиз-под контроля, и мы не сможем больше ничему научиться. Наша беда в том,что так мы привыкли говорить себе, что мы привыкли говорить себе, что мы небудем пользоваться нашей реальной силой, что теперь мы думаем, что не можемэтого делать. Когда я был там с Шимодой, никто не задавал никаких вопросов.Когда его не оказалось рядом, я прекратил занятия. Я считаю, что даженебольшие достижения в этом деле уже очень много значат. - Как хот-фадж. Я пристально посмотрел на нее. Она насмехается надо мной? Шоколад началпузыриться в сковородке. - Нет. Хот-фадж значит не так много, как усвоение основных принциповдуховной реальности. Хот-фадж ЗДЕСЬ! Хот-фадж не угрожает нашему удобномумировоззрению. Хот-фадж СЕЙЧАС! Ты уже готова для хот-фаджа? - Только самую маленькую капельку, - сказала она. К тому времени, когда мы покончили с нашим десертом, было уже поздно инам пришлось, стоять в очереди длиной в два квартала, чтобы купить себебилеты в кино. Дул ветер с моря, вечер был прохладным и, не желая, чтобы она замерзла,я обнял ее. - Спасибо, - сказала она. - Я не ожидала, что мы будем стоять на улицетак долго. Тебе не холодно? - Нет, - ответил я, - совсем не холодно. Мы заговорили о фильме, который собирались посмотреть. Она большеговорила, а я слушал, на что обратить внимание в этом фильме, как определитьто место, где было угрохано больше всего денег, и те сцены, на которыхсэкономили. Она не любила, когда деньгами разбрасываются. В очереди мы такженачали разговаривать и о другом. - Легко ли быть актрисой, Лесли? Я никогда не спрашивал ни у одной изних об этом, но всегда желал узнать. - А! Мэри Кинозвезда?- спросила она, посмеиваясь, над своими словами. -Действительно ли тебя это интересует? - Да. Для меня действительно загадка, что это за жизнь. - Когда как. Иногда это прекрасно - когда хороший сценарий и хорошиелюди, и они по-настоящему хотят сделать что-то стоящее. Но это редкийслучай. Все остальное - просто труд. Но боюсь, что большая его часть неделает вклада в общечеловеческий прогресс. - Она вопросительно взглянула наменя. - Разве ты не знаешь, на что это похоже? Разве ты никогда неучаствовал в съемках? - Только вне помещений, на открытой местности. Но на сцене никогда. - В следующий раз, когда я буду сниматься, ты придешь, чтобыпосмотреть? - Конечно, приду! Спасибо! Как много всего у нее можно узнать, думал я. Все, чему она научилась,когда стала знаменитостью... изменило ли оно ее, испортило ли, заставило лиокружать себя стенами тоже? Вокруг нее чувствовалось какое-то полеуверенности, ее положительное отношение к жизни было притягивающим,неуловимо привлекательным. Она стояла на той вершине, которая была видна мнелишь издали; она видела свет, она знала секрет, который никогда не был мнедоступен. - Но ты мне не ответила, - сказал я. - Помимо съемок фильмов - каковатвоя жизнь, как ты себя чувствуешь в качестве Мери Кинозвезды? Она взглянула на меня, некоторое время поколебавшись, а затем решила,что мне можно доверять. - Вначале это захватывающе. Ты думаешь, что ты отличаешься от других,что в тебе есть что-то особенное, и это даже может быть правдой. Затем тывспоминаешь, что ты такой же человек, каким был всегда; единственное отличиев том, что внезапно твой фильм начинают смотреть везде, о тебе пишут статьи,где рассказывают, кто ты, что говоришь, и куда отправишься вскоре, и людиостанавливаются на улицах, чтобы посмотреть на тебя. Ты теперь знаменитость.Пожалуй, точнее будет сказать, что ты оказываешься в центре внимания. Иговоришь себе: Я не заслуживаю такого внимания! Она подумала и добавила: - И дело не в том, что люди превращают тебя в знаменитость. Это что-тодругое. Это то, что ты символизируешь для них. Когда разговор становится важным, пробегает волна возбуждения, и мыощущаем быстрый рост новых сил. Слушай внимательно, Ричард, она права! - Другие люди думают, что знают, кто ты: слава, секс, деньги, власть,любовь. Все это может быть сновидением газетчика, которое не имеет к тебеникакого отношения. Может быть, это нечто, что тебе совсем не нравится, ноэто то, что они думают о тебе. Люди бросаются к тебе со всех сторон, онидумают, что получат все это, если прикоснутся к тебе. Это пугает, и тывозводишь вокруг себя стены, толстые стеклянные стены, и в то же время тыпытаешься думать, пытаешься не падать духом. Ты знаешь, кто ты внутри, нолюди снаружи видят что-то другое. Ты можешь сделать выбор в пользу образа, но тогда ты отказываешься отсебя какой ты есть, или же ты продолжаешь быть собой, но чувствуешь, чтотвой образ становится фальшивым. И еще ты можешь выйти из игры. Я думала, если быть кинозвездой таквеликолепно, почему в Городе Знаменитостей живет столько пьяниц инаркоманов, почему там так много разводов и самоубийств? - Она взглянула наменя открыто, беззащитно. - И я решила, что игра не стоит свеч. Я уже почтиполностью прекратила сниматься. Мне захотелось обнять и прижать ее к себе за то, что она была такоткровенна со мной. - Ты - Знаменитый Автор. - сказала она. - Ты тоже так себя чувствуешь?Имеет ли это какой-то смысл для тебя? - Очень большой. Мне совсем невредно было бы побольше узнать обо всейэтой дряни. Газеты, например, они с тобой так поступали? Печатали то, что тыникогда не говорила? Она засмеялась. - Не только то, что я никогда не говорила, но и то, что я никогда недумала, чему никогда не верила и чего никогда бы не подумала делать. Однаждыобо мне напечатали фиктивную историю, с прямой речью, где все "дословно". Ивсе выдумка. Я никогда не встречалась, с этим репортером... он даже никогдане звонил мне. И вот, пожалуйста, напечатали! И ты молишься, чтобы зрителине поверили тому, что пишут о тебе в таких газетах. - Со мной так не бывало, у меня есть теория. - Какая теория? - спросила она. Я рассказал ей о том, что знаменитости являются примером для всех нас,подвергаясь в мире всевозможным испытаниям. Моя теория не прозвучала такубедительно, как то, что сказала она. Она наклонила голову ко мне и улыбнулась. Когда солнце зашло, язаметил, что ее глаза изменили свой оттенок и приобрели цвет лунного светана морской волне. - Хорошая у тебя теория, о примерах, - сказала она. - Но ведь каждыйчеловек является примером, разве не так? Разве каждый не воплощает в себето, что он думает, все те решения, которые он принял до этого времени? - Правда. Однако я не знаю ничего об обычном человеке; такие людиничего не значат для меня до тех пор, пока я не встречусь с ними лично, илине прочитаю о них, или не увижу их на экране. Когда-то по телевизору былапередача о каком-то ученом, который проводит исследования, почему скрипказвучит так, как она звучит. Я подумал сначала, зачем все это нужно миру?Когда миллионы людей умирают от голода, кому нужны исследования звуковскрипки? Но затем я изменил свое мнение. Миру нужны примеры людей, которые живутинтересной жизнью, проводят исследования и меняют характер современноймузыки. Что делают со своими жизнями те люди, которые не страдают отбедности, не пали жертвой преступного мира или войны? Мы должны знать людей,которые сделали в жизни такой выбор, какой мы тоже можем сделать, чтобыстать людьми по праву. В противном случае у нас может быть вся пища в мире,но зачем она нам? Нам нужны модели! Мы любим их! Как ты думаешь? - Наверное, так же, - сказала она. - Но мне не нравится это слово, модель. - Почему?- спросил я, и сразу же понял сам. - Ты была когда-то моделью? - В Нью-Йорке, - ответила она так, будто это был постыдный секрет. - А что в этом плохого? Модель - это общественный пример особойкрасоты! - Это-то и плохо. Трудно соответствовать такому уровню в жизни. Этопугает Мэри Кинозвезду. - Почему? Чего она боится? - Мэри стала актрисой, потому что в студии решили, что она хорошасобой. И с тех пор она боится, что миру станет известно, что она не так ужкрасива и никогда не была красивой. Быть моделью довольно непрестижно. Когдаты называешь ее общественным примером красоты, это ухудшает ее репутацию. - Но Лесли, ведь ты действительно прекрасна! - Я покраснел. - Я имею ввиду, что ни у кого не может быть сомнений в том, что ты.... что ты... оченьпривлекательна... - Спасибо, но то, что ты говоришь, не относится к делу. Что бы ты ей ниговорил, Мэри считает, что красота - это образ, который другие создают длянее. И она находится в плену у этого образа. Даже когда она идет запродуктами, она должна выглядеть идеально - вот что это значит. Если что-тобудет не так, найдется кто-то, кто узнает ее, и скажет своим друзьям: "намнужно получше присмотреться к ней! Она даже наполовину не так красива, как оней думают!" И тогда все разочаруются в Мэри. - Она снова улыбалась, на этотраз немножко грустно. - Каждая актриса в Голливуде, каждая красивая женщина,которую я знаю, притворяется красивой и боится, что мир откроет секрет еепривлекательности рано или поздно. Это касается и меня. Я покачал головой. - Сумасшедшая. Ты совсем сумасшедшая. - Мир сходит с ума, когда речь идет о красоте. - Я думаю, что ты красива. - А я думаю, что это ты сошел с ума. Мы засмеялись, но она не шутила. - Верно ли то, - спросил я ее, - что у красивых женщин трагическискладывается жизнь? - Это был вывод, который я сделал, общаясь со своейСовершенной Женщиной во многих лицах. Возможно, правильнее было бы говоритьне о трагичности, а о ложности. Незавидности. Тягостности. Она немногоподумала. - Если они считают, что их красота - это они сами, - сказала она, тогдаони стремятся к бессмысленной жизни. Когда все зависит от того, как тывыглядишь, - ты полностью теряешь себя, глядя в зеркало, и никогда ненаходишь вновь. - Кажется, ты все же нашла себя. - Все, что я нашла, я нашла не благодаря красоте. - Расскажи мне. Она рассказывала, а я слушал и мое удивление переходило в восхищение.Лесли, которую она в себе нашла, была найдена не на съемочной площадке, а вантивоенном движении, комитете обозревателей, который она организовала ивозглавляла. Подлинная Лесли Пэрриш провозглашала речи, боролась наполитических митингах, выступала против американского правительства, котороеподдерживало войну во Вьетнаме. Пока я летал на истребителях Военно-Воздушных сил, она организовывалаантивоенные выступления на Западном Побережье. За смелость выступать противвойны она подвергалась судебным преследованиям, ее травили слезоточивымгазом во время демонстраций, ей угрожали расправой банды правыхэкстремистов. Но она продолжала деятельность, организуя все большиевыступления, собирая средства у общественности. Она помогала демократически настроенным конгрессменам-сепараторам иновому мэру Лос-Анжелеса победить в выборах, она была делегатом напрезидентских собраниях. Она стала одним из основателей телеканала KVST на телестанцииЛос-Анжелеса. Этот канал был льготным для беднейших меньшинств города. Онастала его президентом, когда он оказался в неблагоприятном положении. У негобыло много долгов, и кредиторы не желали больше ждать. Некоторые счета онаоплатила своими деньгами, полученными за съемки фильмов с ее участием. Витоге канал выжил и стал процветать. Люди видели это и по всей странезаговорили о благородном начинании. Вслед за успехом пришла борьба свластью. Ее называли богатой расисткой; в нее стреляли. KVST лопнул в тот жедень, когда она ушла с него. Он никогда не возродился вновь. - Даже теперь, - сказала она мне, - я не могу спокойно смотреть напустой экран телевизора по каналу номер шестьдесят восемь. Мэри Кинозвезда оплатила путь до Лесли Пэрриш. Убежденный борец засправедливость и перестройщик миров, Лесли ходила в одиночку на вечерниеполитические митинги в тех частях города, куда у меня не хватило бы смелостипойти даже средь бела дня. Она участвовала в пикетировании вместе срабочими, ходила с ними на демонстрации, собирала для них средства. Она -сторонник ненасильственного сопротивления - посвятила себя самым яростнымбаталиям в современной Америке. Она отказывалась играть в фильмах эротические сцены. - Я не буду сидеть в своей гостиной в обнаженном виде вместе со своимидрузьями в воскресенье вечером. Почему я должна это делать с группойнезнакомцев на съемочной площадке? С моей точки зрения, если бы ясогласилась на нечто столь для меня противоестественное, это была быпроституция. Когда каждая роль в фильмах стала требовать участия в эротическихсценах, она отказалась от карьеры актрисы и перешла на телевидение. Я слушал ее так, будто это был невинный фавн, которого я встретил наполяне и который, тем не менее, вырос на самом дне преисподней. - Однажды в Торрансе была манифестация, мирная манифестация, -рассказывала она. - Она была запланирована, и мы получили разрешение на еепроведение. За несколько дней мы получили предупреждение от экстремистов изправого крыла, что они убьют одного из наших лидеров, если мы отважимсявыйти. Было уже слишком поздно, чтоб отменить... - Отменить, никогда не поздно! - воскликнул я. - Зачем вам это?! - Слишком много людей уже собралось, и кого можно было оповестить впоследний момент? И к тому же, если только несколько человек выйдут намитинг, тогда экстремистам будет легко совершить убийство, не так ли?Поэтому мы позвали репортеров, телевизионщиков. Мы сказали им, чтобы онипришли и посмотрели как нас убивают в Торрансе! Затем манифестация началась;мы окружили со всех сторон человека, которого они собирались убить; мы шли сним рука об руку. Им пришлось, бы перестрелять всех, чтобы добраться донего. - Ты... они стреляли? - Нет. Убийство одного из нас перед телекамерой, мне кажется, невходило в их планы. - Она вздохнула, припомнив все это. - Это были плохиевремена, не так ли? Я не знал, что ей сказать. В этот момент мы стояли в очереди забилетами, и я обнимал своими руками редкого человека в моей жизни -человека, который восхищал меня. Я, который всегда уходил от столкновений, потерял дар речи, осознаваяконтраст между нами. Если другие желают воевать, погибать на войне иливыступать против войны, считал я, то в этом проявляется их свобода выбора.Для меня имеет значение лишь один мир - субъективный мир человека, которыйкаждый создает для себя сам. Я бы скорее начал по-другому истолковыватьисторическое прошлое, но не стал бы политиком, не стал бы убеждать людейписать письма, голосовать, выступать или делать то, к чему они сами нечувствуют расположенности. Она так сильно отличалась от меня. Откуда же это благоговейное уважениепо отношению к ней? -Ты думаешь о чем-то важном, - сказала она мне серьезным тоном. - Да. Ты права. Ты полностью права. - Я так хорошо понял ее в этотмомент она мне так сильно понравилась, что я сказал ей все, что думал. - Яподумал, что именно это различие между нами делает тебя моим лучшим другом. - Да? - У нас очень мало общего - шахматы, хот-фадж, фильм, который мы хотимпосмотреть - и в то же время мы так сильно отличаемся во всех другихотношениях, что ты не кажешься мне такой опасной, как другие женщины. У нихчасто есть надежда выйти замуж. Но для меня одного брака уже достаточно.Никогда больше. Очередь медленно ползла вперед. Мы будем в зале не раньше, чем черездвадцать минут. - Все это относится и ко мне, - скачала она и засмеялась. - Я не хочупоказаться тебе опасной, но это еще одна наша общая черта. Я уже давноразведена. Едва ли я вообще встречалась с кем-то до свадьбы, поэтому, когдая получила развод, я начала встречаться, встречаться, встречаться! Но ведьтак невозможно узнать человека, как ты думаешь? Мы можем отчасти узнать его, думал я, но лучше было послушать, что онадумает об этом. - Встречалась с некоторыми из самых выдающихся, самых пресловутых,знаменитых людей этого мира. - сказала она, - но никто из них не сделал менясчастливой. Большинство из них подкатывают к твоей двери в машине, котораябольше, чем твой дом. Они одеваются изысканно, они едут с тобой вфешенебельный ресторан, где все собравшиеся - знаменитости. Затем тыполучаешь фотографию и видишь, что все выглядит так пышно, весело иизысканно! Я продолжала думать, что лучше мне ходить в хороший, а не вфешенебельный ресторан, носить ту одежду, которая мне нравится, а не ту,которую модельеры считают в этот год последним криком моды. А чаще всего ябы предпочла спокойно побеседовать или прогуляться в лесу. Мне кажется, чтоэто другая система ценностей. Мы должны иметь дело с той валютой, которая представляет для насценность, - продолжила она, - в противном случае любой успех в этом мире непокажется нам удовлетворительным, не принесет счастья. Если кто-топообещает, что тебе заплатят миллион скрунчей за то, что ты перейдешь черезулицу, а скрунчи не представляют для тебя никакой ценности, - ты будешьпереходить через улицу? А если тебе пообещают сто миллионов скрунчей, чтотогда? Я чувствовала такое отношение к большей части того, что высокоценилось, в Голливуде, будто я имею дело со скрунчами. У меня было все, чеготребовало мое положение, но я чувствовала себя как бы в пустоте. Казалось,что я не могу уделять много внимания всему, что меня окружало. Зачем этовсе, если это лишь скрунчи? - спрашивала я себя. А между тем я боялась, чтоесли буду продолжать встречи, то рано или поздно я сорву банк стоимостью вмиллион скрунчей. - Как это могло случиться? - Если бы я вышла замуж за мистера Выдающегося, я бы до конца жизниносила изысканную одежду, была бы хозяйкой дома для выдающихся людей нааристократических застольях в его кругу. Он бы стал моей гордостью, а я -его завоеванием. Вскоре бы мы стали жаловаться, что наш брак утратил всякийсмысл, что мы не так близки друг другу, как нам следовало бы быть - когда осмысле и близости говорить было бы уже слишком поздно. Я очень ценю две вещи - душевную близость и способность доставлятьрадость. Кажется, их нет в списке ни одного другого человека. Я чувствоваласебя как чужой человек в чужой стране, и решила, что лучше мне не выходитьзамуж за туземцев. Я отказалась еще от одной вещи. От встреч. А сейчас... - скачала она, -хочешь узнать секрет? - Скажи. - Сейчас я бы предпочла быть со своим другом Ричардом, чем встречатьсяс кем угодно другим! - Аууу... - сказал я. Я обнял ее за это, неловко обнял одной рукой. Лесли была уникумом в моей жизни: красивая сестра, кому я доверял и кемвосхищался, с которой я проводил ночь за ночью за шахматной доской, но ниодной минуты в постели. Я рассказал ей о своей совершенной женщине, как хорошо эта идеяработает. Я чувствовал, что она не согласна, но слушает с интересом. Преждечем она успела ответить, мы уже были в кинотеатре. В фойе, где уже не было холодно, я перестал обнимать ее и не прикасалсяк ней больше. Фильм, который мы увидели в этот вечер, нам суждено было посмотреть ещеодиннадцать раз до конца этого года. В этом фильме было большое, пушистое,голубоглазое существо с другой планеты, которое попало к нам в результатекрушения космического корабля. Это существо называлось вуки. Мы полюбили еготак, будто мы сами были двумя вуки, а на экране видели своего представителя. В следующий раз, когда я прилетел в Лос-Анжелес, Лесли встретила меня ваэропорту. Когда я вылез из кабины, она вручила мне коробку, перевязаннуюленточкой с бантиком. - Я знаю, что ты не любишь подарков, - сказался она, - поэтому япринесла тебе это. - Я никогда не делаю тебе подарков, - прохрипел я польщено. - Это мойтебе подарок: никогда не делать тебе подарков. Почему?... - Открой коробку, - попросила она. - Хорошо, еще один раз. Я открою ее, но... - Открывай же, - сказала она нетерпеливо. Подарком оказалась,эластичная и пушистая маска вуки, которая надевалась на голову и доходила дошеи. В ней были сделаны дырки для глаз, а зубы были отчасти обнажены -полное подобие героя нашего любимого фильма. - Лесли! - воскликнул я. Маска мне очень понравилась. - Теперь ты сможешь позабавить всех своих подруг своим мягким пушистымлицом. Надень ее. - Ты хочешь, чтобы я прямо здесь на аэродроме у всех на виду?... - Да, надень! Для меня. Надень ее. Под влиянием ее обаяния весь мой лед растаял. Я надел маску, чтобыпозабавиться, немножко порычал, как вуки, а она смеялась до слез. Я тожесмеялся под маской и думал о том, как много она для меня значит. - Пошли, вуки, - сказала она, вытирая слезы и внезапно взяв меня заруку. - Мы можем опоздать. Верная своему обещанию, она поехала со мной из аэропорта в киностудиюMGM, где заканчивались съемки фильма с ее участием. По пути я заметил, чтолюди с ужасом смотрят на меня в машине, и я снял маску. Для того, кто никогда не был в звуковом киносъемочном павильоне, этобыло похоже на приглашение в царство Запутанности, где везде проведенаЗапретная Черта. Кабели, стойки, операторские пульты, камеры, тележки длякамер, направляющие, лестницы, подвесные леса, прожекторы... Потолок былпрямо увешан огромными тяжелыми прожекторами, и я мог поклясться, чтоарматура над головой вот-вот не выдержит. Люди были везде, перетаскиваяаппаратуру с места на место, настраивая ее или сидя в окружении разныхустановок, ожидая следующего звонка или светового сигнала. Она появилась из своей гримерной в золотистого цвета мантии из парчовойткани или в чем-то похожем на мантию. Затем она проскользнула ко мне черезвсе кабели и препятствия на полу, будто это были узоры на коврике. - Тебе хорошо видно отсюда? - Конечно. - Я корчился от взглядов всех служащих, которые следили заней, но она, казалось, не замечала их. Я был раздражен, скован и чувствовалсебя, как мустанг из прерии, который оказался в тропических джунглях, но онавела себя как дома. Мне казалось, что стоит неимоверная жара, а онавыглядела отдохнувшей, свежей и сияющей. - Как тебе это удается? Как ты можешь играть роль, когда все этопроисходит вокруг, когда все мы смотрим? Я думал, что исполнение роли - эточто-то уединенное, каким-то образом... - ОСТОРОЖНО! ДАЙТЕ ДОРОГУ! - Два человека волокли на сцену дерево, иесли бы она не прикоснулась к моему плечу, чтобы я отошел в сторону, я бы неизбежал столкновения с ветками и декорацией, на которой изображалась улица. Она посмотрела на меня и на то, что было, как мне казалось, окружающимнас хаосом. - Нам еще придется ужасно долго ждать, пока они настроят все этиспециальные эффекты, - сказала она. - Надеюсь, что тебе не будет скучно. - Скучно? Это все захватывает! Как ты можешь смотреть на это спокойно?Разве ты нисколечко не волнуешься, хорошо ли сыграешь роль? Электрик на подвесных лесах над нами посмотрел вниз на Лесли и закричалсверху: - Джордж! Не правда ли, сегодня те горы хорошо видны? Какая красота! О!Здравствуйте, мисс Пэрриш, как дела у вас там внизу? Она посмотрела вверх и прижала рукой золотистую мантию к своей груди. - Работайте, ребята! - засмеялась она. - Или вам делать нечего? Электрик покосился на меня и покачал головой: - Это компенсация за нашу высотную работу! Она продолжила разговор со мной, как будто ничего и не произошло: - Режиссер беспокоится. Мы отстаем на полтора дня от расписания.Наверное сегодня придется работать поздно вечером, чтобы догнать график.Если ты устанешь, а я буду как раз задействована в съемке в это время,возвращайся в гостиницу сам. Я тебе позвоню, когда мы закончим, если небудет очень поздно. - Сомневаюсь, чтобы я устал. Не разговаривай со мной, если я здесь тебемешаю, если хочешь, повторить свои слова перед выходом... Она улыбнулась. - Это не проблема, - сказала она и посмотрела быстро в сторонусъемочной площадки. - Мне уже пора идти туда. Желаю тебе хорошо провестивремя. Парень, стоящий рядом с камерой, закричал: - Первая группа! Займите, пожалуйста, свои места! Почему она совсем не переживала о том, чтобы не забыть свои слова? Ячувствовал, что мне повезло, когда мне удавалось, не перечитывая много раз,запомнить те слова, которые я написал сам. Но почему она не волнуется, когданужно помнить так много чужих слов? Начались съемки. Сначала одна сцена, затем другая, а потом еще одна.Она ни разу не посмотрела к текст. Я чувствовал себя привидением, котороенаблюдает за своими собратьями, когда видел ее игру в снимаемой драме. Онани разу не сбилась. Когда я наблюдал за ней, мне казалось, что я вижу друга,который в то же время - незнакомец для меня. У меня было странное теплоенастроение - моя сестра сейчас находится в окружении прожекторов и камер! Изменилось ли мое отношение к ней, подумал я, когда я увидел ее здесь? Да. Здесь происходит нечто магическое. У нее есть способности и навыки,которым я никогда не мог научиться до сих пор и никогда не смогу в будущем.Если бы она не была актрисой, она бы нравилась мне не меньше. Но онаоказалась актрисой, и поэтому стала еще более привлекательна для меня. Мне всегда нравилось встречаться с людьми, которые могли делать то, чтобыло недоступно мне. Это всегда было очень увлекательно. То, что Леслиоказалась одной из таких моих знакомых, доставляло мне большое удовольствие. На следующий день в ее офисе я попросил об одном одолжении. - Можно мне воспользоваться твоим телефоном? Я хочу позвонить вобщество писателей... - Пять-пять-ноль и тысяча, - скачала она с отсутствующим видом,перемещая телефон поближе ко мне и не отрывая глаз от финансовых сводок,которые поступили из Нью-Йорка. - Что это? Она посмотрела на меня. - Это телефон Общества писателей. - Откуда ты знаешь этот номер? - Гм-м. - Как ты можешь его знать? - Я знаю много номеров. - И она снова вернулась к своим бумагам. - Что это значит: "Я знаю много номеров"? - Просто я помню много телефонных номеров, - ласково ответила она. - А что если я захочу позвонить в... Парамаунт-фильм? - спросил я сподозрением. -Четыре-шесть-три, ноль и сто. - А хороший ресторан? - "Волшебная сковородка" - довольно хороший. В нем есть зал длянекурящих. Два-семь-четыре, пять-два-два-два. Я взял телефонный справочник и принялся листать его. - Общество актеров, - сказал я. - Восемь-семь-шесть, три-ноль-три-ноль. - Она сказала правильно. Яначал понимать. - У тебя вчера не было текста сценария, Лесли... неужели у тебяфотографическая память? Неужели ты запомнила наизусть... весь телефонный справочник? - Нет. Это не фотографическая память, - скачала она. - Я не вижу передсобой напечатанной страницы, я просто помню. Мои руки запоминают телефонныеномера. Спроси у меня какой-нибудь номер и посмотри на мои руки. Я открыл толстую книгу и перевернул несколько страниц. - Город Лос-Анжелес. Приемная мэра? - Два-три-три, один-четыре-пять-пять. Пальцы ее правой руки двигалисьтак, будто набирала на кнопочном телефонном аппарате. Только теперь шелобратный процесс: она вспоминала цифры, а не набирала их. - Дэннис Вивер, актер. - Один из приятнейших людей в Голливуде. Его домашний телефон? - Да. - Я пообещала, что никогда никому не буду его давать. Может быть,назвать тебе вместо него номер телефона магазина здоровой пищи "Гуд лайф", вкотором работает его жена? - Давай. - Девять-восемь-шесть, восемь-семь-пять-ноль. Я проверил номер по справочнику. Конечно, снова она была права. - Лесли! Ты пугаешь меня! - Не бойся, вуки. Это просто одна из забавных вещей, которые происходятсо мной. Когда я была маленькой, я запоминала музыку и знала номерные знакивсех в городе. Когда я пришла в Голливуд, я запоминала сценарии,последовательность движений в танце, телефонные номера, расписания,разговоры и все, что угодно. Номер твоего красивого желтого самолетика NОдин Пять Пять X. Номер твоего телефона в гостинице два-семь-восемь,три-три-четыре-четыре, а остановился ты в комнате номер двести восемь. Когдамы вышли из студии вчера вечером, ты сказал: "Напомни мне, чтобы я рассказалтебе о моей сестре, которая работает в шоу-бизнесе". Я сказала: "А может,мне напомнить тебе об этом прямо сейчас?" И ты сказал: "Вполне можно исейчас, потому что я в самом деле хочу тебе рассказать о ней". Я сказала:"Тогда я напоминаю..." - Она прекратила вспоминать и засмеялась, видя моеудивление. - Ты смотришь, на меня так, Ричард, будто я ненормальная. - Это так и есть. Но ты мне нравишься в любом случае. - И ты мне нравишься тоже, - сказала она. * * * Ближе к вечеру в этот день я работал над телесценарием, переделываяпоследние несколько страниц, и выстукивая их на леслиной пишущей машинке.Она в это время улизнула в сад, чтобы поухаживать за своими цветами. Дажесейчас, думал я, как сильно мы отличаемся друг от друг. Цветы - прелестныемаленькие создания, это ясно, но уделять им столько времени, сажать их длятого, чтобы они зависели от меня, который должен их поливать, подкармливать,полоть и делать все то, что для них нужно... Нет, зависимость не для меня. Яникогда не буду садовником, а она никогда не будет какой-то другой. Среди комнатных растений в ее офисе были полки с книгами, которыеотражали все цвета той радуги, которой она была. Над столом были выписаныцитаты и идеи, которые нравились ей: Наша страна может поступать правильно или неправильно. КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ ПРАВИЛЬНО, ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ЕЕ В ЭТОМ; КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ НЕПРАВИЛЬНО, ИСПРАВЛЯЙТЕ ЕЕ ОШИБКИ. (Кари Шурп) Не курить; ни здесь, ни где-нибудь еще! Гедонизм - плохое развлечение. Я опасаюсь за свою страну, когда я думаю, что Бог справедлив. (Томас Джефферсон) Предположим, что войну объявили, а никто не идет воевать. Что тогда? Последнее было ее собственным высказыванием. Она предложила его вкачестве лозунга, а потом его подхватили все участники антивоенногодвижения, и телевидение быстро разнесло его по всему миру. Я размышлял об этих высказываниях время от времени, отрываясь от работынад своим сценарием, и понимал ее все лучше и лучше с каждым звуком, которыйдоносился из сада, где она работала лопатой, секатором и граблями. Затемдонеслось глухое шипение воды, текущей по трубам и по шлангу, когда оналасково утоляла жажду всех членов своего цветочного семейства. Она знала илюбила каждый отдельный цветок. Она от меня отличается, отличается, отличается, твердил я про себя,заканчивая последний абзац, но, Боже мой, я восхищаюсь, этой женщиной! Былли у меня когда-либо такой друг, как она, даже если учесть все наширазличия? Я встал, потянулся и вышел через кухню и боковую дверь в ее сад.Поливая цветочные клумбы, она стояла спиной ко мне. Ее волосы были на времяработы собраны на затылке. Она тихо пела, обращаясь к своему коту. Ты мои котик - о, да! - Ты мои пушистик, моя звездочка, Когда уходишь, не ходи далеко... Ее коту, по всей видимости, песенка очень нравилась, и это был слишкоминтимный момент, чтобы я мог долго стоять незамеченным. Поэтому я заговорилтак, будто только что подошел. - Как дела у твоих цветов? Она быстро развернулась в мою сторону со шлангом в руке. В ее голубых,с чайное блюдце глазах был испуг, потому что она оказалась, не одна в своемуединенном саду. Разбрызгиватель на конце шланга был направлен на высоту груди, но былнастроен так, что вода лилась конусом, который имел в диаметре несколькофутов и доставал мне от пояса до шеи. Никто из нас не сказал ни слова и непошевелился, когда вода из шланга лилась прямо на меня, будто я был горящимманекеном. Она оцепенела от страха. Сначала от моих неожиданных слов, а затем отвида того, что вода сделала с моим пиджаком и рубашкой. Я стоял, недвигаясь, потому что мне казалось неприличным кричать или убегать, и потому,что я надеялся, что вскоре она наконец решит направить струю в каком-тодругом направлении и не поливать больше из нее прямой наводкой мой городскойкостюм. Эта сцена так ясно запечатлелась в памяти, будто у нее в руках былосмертельное оружие... солнечный свет, сад, окружающий нас, огромноеудивление у нее в глазах, будто в ее цветочный рассадник ворвался полярныймедведь, и шланг был ее единственной защитой. Если я буду поливать довольнодолго полярного медведя водой из шланга, должно быть, думала она, оннаверное развернется и убежит. Я не чувствовал, что похож на полярного медведя в чем-то, кроме того,что меня поливают струей ледяной воды, и одежда на мне постепенно промокает.Я увидел, наконец, как она ужаснулась, поняв, что сделала с тем, кто не былполярным медведем, а был ее другом по бизнесу, приехавшим погостить к ней вдом. Хотя она все еще по-прежнему неподвижно стояла, способностьконтролировать разбрызгиватель вернулась к ней, и она медленно отвелальющуюся воду в сторону. - Лесли! - сказал я в тишине под звук стекающей воды, - я толькохотел... И вдруг она залилась смехом. В ее глазах была безудержнаявеселость, все еще затуманенная предшествовавшим шоком - они умоляли опрощении. Смеясь и рыдая, она упала в мои объятия, прижимаясь к пиджаку, изкарманов которого вытекала вода.