Книга вторая 2 страница

Сайхун попытался как можно лучше запомнить и понять слова своего учителя.

—Не стоит так напрягать разум, — сухо заметил Великий Мастер. — Ты
еще не закончил свою плутовскую жизнь.

—Я просто пытаюсь разобраться во всем, — улыбнулся Сайхун.

—Это хорошо, хорошо, — расхохотался Великий Мастер, — продолжай.

По своей всегдашней привычке Великий Мастер лишь немного притронулся к принесенным блюдам. Сайхун решил настоять, чтобы он съел побольше.

—Я ем ровно столько, чтобы поддержать в целости мою связь с этим
земным планом, — ответил Великий Мастер. — Я могу жить, питаясь одним
лишь воздухом и росой с деревьев, но пока что я не готов отказаться от своего
земного, человеческого облика. Мудрецы, которые перестали принимать земную пищу, уже давно прожили половину своей жизни в божественном состоянии. Что же касается меня, то я могу лишь бросить взгляд на божест­венное; и я признаю, что мне предстоит еще немало сделать прежде, чем я смогу завершить свое задание здесь, на земле. Я не хочу, чтобы мое тело начало разрушаться. Тело нужно сохранять в состоянии абсолютного, совер­шенного равновесия. Чтобы тело могло служить средством передвижения для духа, оно должно находиться в идеальной, самой лучшей своей форме. Поэтому я ем ровно столько, сколько необходимо для удовлетворения пот­ребностей моего тела. Будь добр, собери эту посуду и закончи со своими кухонными обязанностями.

—Как прикажете, Великий Мастер, — почтительно поклонился Сайхун.
Он быстро убрал со стола и покинул комнату.

Выйдя за двери, он быстро оглянулся по сторонам: залы были пустын­ными. Дневной свет, проникая внутрь через затянутые бумагой решетчатые окна, отбрасывал теплое пятно на плетеную корзинку. Сайхун опустил кор­зинку на серые каменные плиты пола и открыл ее. Внутри он нащупал крыш­ку на тарелке. Пальцы ощущали гладкую поверхность белого с голубым фар­фора. Потом он тихо снял крышку, вынул тарелку, поднес ее ко рту — и квашеные овощи с фисташками мгновенно исчезли с блюда, словно их и не было. Гак, одно за другим, он опустошил всю корзинку. Потом Сайхун с удовлетворением вернулся на кухню.

—Ну как, Великий Мастер остался доволен? — нетерпеливо поинтересовался Старый Повар (как и все повара, он очень хотел, чтобы его блюда нравились). Сайхун молча достал из корзинки пустые тарелки и с торжеству­ющим видом продемонстрировал их старику. Круглое лицо Старого Повара еще больше расплылось от счастливой улыбки.

—Да он все съел! — восхищенно ахнул Старый Повар. — Завтра от­правим ему корзинку побольше. Он такой тощий! И голодать ему нельзя!

—Как скажете, Мастер! — покорно согласился Сайхун.

С

охраняя на лице почтительное выражение, Сайхун неспешно поднимал­ся по крутым граничным ступеням, которые вели к храму, где он в свое время прошел обряд посвящения — Залу Трех Чистых. Камень был настоль­ко тверд, что даже бесчисленным процессиям не удалось хотя бы немного стесать углы ступеней. То там, то сям под ноги ему попадались небольшие лужицы воды: всего лишь час назад и ступени, и портик у входа были тща­тельно вымыты.

Фасад храма украшали мощные деревянные колонны цвета киновари, которые поддерживали стропила крыши. Сам зал был высоким — добрых пятьдесят футов до конька — и так и переливался под солнцем. Перемычки были расписаны геометрическими узорами красной, зеленой, золотистой и голубой краской; вокруг узоров были небольшие виньетки с изображениями сценок из жизни святых. Над покрытыми красным лаком дверями возвыша­лась большая черная табличка с названием храма. Название было каллигра­фически написано летящим почерком. Двери храма были тяжелыми и высо­кими — по крайней мере, Сайхун мог без труда войти внутрь, удерживая на плечах стоящего человека. Стараясь не повредить изящные решетки, он уперся руками в центр двери, подальше от инкрустаций с изображениями цветов, и с большим усилием толкнул двери. Те распахнулись, выпустив на­ружу поток прохладного воздуха.

Вертикаль дверных створок подчеркивала просторные пропорции боль­шого храмового зала. Как и в большинстве китайских святынь, конек крыши шел параллельно главному входу, так что ширина зала была больше его глу­бины. Тыльный скат крыши и поддерживающие его колонны естественно укорачивались, чтобы усилить впечатление перспективы. В сочетании со слегка приподнятой платформой и увеличенными пропорциями статуй бо­гов молельный зал вызывал почти ирреальное ощущение объемности.

Потрясающие архитектурные пропорции храма дополняло изумитель­ное совершенство цветового решения. Все поддерживающие внутренние ко­лонны были покрыты еще более изящной резьбой и росписью, чем внешние опоры крыши. На калейдоскопически пестром и богатом фоне размещались прорисованные до мельчайших деталей сцены из жизни небесных прави­телей.

Внутри зала вплотную друг к другу стояли три алтаря. В каждом из них была сделана позолоченная арка, за которой в нише возвышалась статуя бога. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что золотая филигрань на арочных проемах состоит из тысяч крошечных фигурок, каждая из которых вы­сотой не более ногтя.

Боги были раскрашены так, что казались совершенно живыми людьми из крови и плота. У каждого, кто подходил к алтарю, возникало ощущение, что под пышными одеждами действительно скрывается настоящее плечо или мускулистый торс. Лица были сделаны естественного цвета, глаза и губы прорисованы до мелочей и ничем не отличались от человеческих. Руки у всех трех богов были также открыты, но каждый держал их по-своему, в опреде­ленном жесте. Лао-цзы, например, находился слева и держал в руке веер; в руке Изначального Существа, возвышавшегося в центре, был шар — символ Вселенной. А в руке Нефритового Императора, справа, был скипетр. Одеяние у всех троих было сделано настолько искусно, что казалось совершенно на­стоящим. Например, божественные накидки для молитвы были расшиты самой изысканной парчой, А золотые украшения в форме листьев отбрасы­вали повсюду прекрасные блики, привлекавшие внимание молящегося, где бы тот ни стоял.

Троны, на которых, скрестив ноги, восседали все Трое Чистых, были поистине достойны императора. Покрывавшая их резьба и роспись явно го­ворили о том, что создатели этих шедевров вкладывали свое преклонение в каждый удар резца, в каждое движение кисти.

В остальном скульптуры трех богов были достойны считаться произве­дениями высокого искусства. Любой знаток тут же признал бы, что в них удивительно воплотились не только творческое воображение, жизненная си­ла и талант создавшего их мастера, но и божественная искра — неотъемле­мый элемент любого великого произведения. Скульптуры обладали мисти­ческой способностью вызывать священный трепет и уважение, способство­вали возникновению у молящихся возвышенных помыслов и погружению в себя. Боги настолько казались живыми, что нельзя было и подумать, будто это просто окрашенное дерево.

Сайхун подошел к главному алтарю, который уже был убран огромными вазами с пурпурными, желтыми и красными цветами, отборными фруктами, пищей и благоуханным сандалом. Масляные светильники были готовы за­жечься; ритуальные предметы — колокольчики, деревянные колотушки, гонги и скипетр из нефрита — ожидали начала церемонии. Красные свечи уже мерцали язычками пламени, а чуть поодаль ожидали своего часа еще две сотни свечей. Сайхун знал, что его учитель готовится к ритуалу перед святой троицей даосских богов. Вскоре зал наполнится святыми затворниками, хра­нящими торжественное выражение лица. Пламя самоотверженного служе­ния будет гореть в этих святых старцах так же ярко, как и сотни свечей. Сайхун не хотел пропустить ничего из предстоящей церемонии. В ожидании столь знаменательного события он начал приглядывать себе подходящее мес­то, с которого можно было бы наблюдать всю церемонию. Если забраться на стропила, которые на двадцать пять футов возвышаются над полом, он смо­жет разглядеть каждый уголок зала. Но единственная возможность забраться на стропила состояла в том, чтобы взобраться по позолоченным аркам ниш, в которых стояли скульптуры Трех Чистых. Не мешкая, Сайхун уцепился за резную поверхность дерева, нащупал пальцами ног точку опоры и полез наверх, попутно наступая на священные головы Бога Долголетия, Богини Ми­лосердия и весь сонм Бессмертных, Морских Драконов и демонов.

С чувством глубокого удовлетворения он мощно качнулся всем телом, чтобы перебраться на широкую поперечную балку. Как выяснилось, балка даже не была окрашена, но зато ее покрывал толстый слой пыли и дыма от благовоний, скопившийся там за многие десятилетия. Через секунду чистое ритуальное одеяние голубого цвета и ладони покрылись широкими грязны­ми полосами. Но Сайхун не обращал на это внимания, полностью отдавшись сладкому предвкушению.

Подобравшись к середине балки, он приготовился ожидать появления процессии. Мощный перезвон бронзовых храмовых колоколов гулким эхом катился по горам. Каждый камень, каждая сосна, даже горные ручьи — все вибрировало в согласии с этими громкими звуками. Это был один из самых почитаемых дней в году Хуашань, когда по утрам отменяют все занятия и послушания, поскольку в этот день можно совершать только ритуальные очищающие омовения и личные обряды.

Вскоре Сайхун услышал приближающийся перезвон колокольчиков и гонгов; к нему примешивалось жужжание трещоток и напевный монашес­кий речитатив. Это была процессия. Молодые послушники растворили двери в главный молельный зал. Первыми внутрь вошли простые монахи, облачен­ные в голубые рубашки и шаровары такого же цвета, белые гамаши и соло­менные сандалии. Они отличались друг от друга только размерами и формой своих шляп — там были круглые и квадратные, иногда с двумя вершинами, смотря по рангу обладателя. Жители Хуашань наполняли храм в строгом порядке, храня торжественное выражение лиц. Каждый шаг был заранее вы­мерен, руки были сложены в ритуальном молитвенном жесте, который сви­детельствовал одновременно о дисциплине и о стремлении сохранить свя­щенную внутреннюю энергию.

Высшие монахи выделялись более яркими одеяниями с вышивкой, ко­торая своей пестротой вполне соответствовала внутреннему убранству храма. Самые красочные одежды были на Великом Мастере, который находился во главе процессии высших монахов. Черная шляпа из газа имела девять вер­шин, символизируя высший сан в любом даосском монашеском ордене. Спе­реди на шляпе был укреплен овальный нефрит чистого зеленого оттенка. Пышная седая борода переливалась в лучах солнца, так что казалось, будто на грудь Великого Мастера бесконечно струится горная река. В его одежде пре­обладал пурпурный, красный и золотистый цвет, хотя вышитые изображе­ния журавлей и летучих мышей, надпись «долголетие», сделанная по прин­ципу «Десяти тысяч вариаций», и триграммы из «Книги Перемен» радовали глаз богатым разноцветьем. Шелковая поверхность одежд выделялась своей тонкой фактурой и сверкала так, как только может сверкать самый лучший шелк.

Великий Мастер грациозно переступил восьмидюймовый порог у входа в храм. Он присобрал свои длинные рукава, округлив их складки легким, малозаметным жестом, а потом подошел поближе к Трем Чистым. За все это время он ни разу не взглянул себе под ноги — все его внимание было сосре­доточено на объектах его поклонения, и он созерцал их в полном сосредото­чении.

Все свечи были зажжены, и некогда темное нутро храма теперь перелива­лось сотнями острых оранжевых язычков. Благовония, курившиеся у главно­го алтаря — палочка чистого сандалового дерева, — пускали под крышу тол­стые клубы дыма. Великий Мастер зажег еще три длинные палочки благо­воний, а после распростерся ниц поочередно перед каждым алтарем, предла­гая богам от имени Хуашань насладиться ароматным сандалом. Остальные монахи в это время стояли позади Великого Мастера, мягко продолжая риту­альные распевы. Длинные фразы искреннего поклонения складывались в восхваляющий поток и медленно плыли в воздухе, смешиваясь с ароматом благовоний. Именно так, направляя свои молитвы к небу, даосы надеялись установить связь между горними чертогами и землей.

Великий Мастер вернулся к главному алтарю и раскрыл священные тек­сты. Каждое даосское божество имело свои писания, и даосы свято верили, что с помощью определенных слов они в состоянии пробудить к жизни рас­крашенные деревянные фигуры. Если поклоняющийся был совершенно ис­кренен, его подношения — достаточно приемлемыми, а место богослужения — достаточно чистым, боги могли снизойти до земли.

Голос Великого Мастера возвысился, напоминая звук гобоя; он был, ре­зок, но вместе с тем полой глубокими, звучными обертонами. Церемония немного напоминала исполнение оперного произведения: гонги и деревян­ные трещотки создавали постоянную звуковую пульсацию, подчеркивая воз­вышение тона в определенных местах религиозного песнопения. Голос Ве­ликого Мастера все нарастал, вовсю курились уже наполовину обгоревшие палочки благовоний... как вдруг святость отравляемого ритуала нарушил какой-то жуткий звук.

Монахи тут же утратили всю свою сосредоточенность, хотя, казалось, никто и ничто не могло нарушить их общение с богами. Собравшиеся в храме невольно обернулись. Одна из дверных створок, вырезанная из тикового де­рева, вдруг с грохотом повалилась на пол, подняв клубы пыли. Створка упала под углом и сила удара бьла такова, что она развалилась надвое. В дверном проеме появились три фигуры.

Двери выходили на южную сторону, и яркий полуденный свет больно ударил в глаза монахов, прищуренные от темноты и дыма. Монахи-охранни­ки поспешили внутрь храма, тогда как остальные в испуге отпрянули побли­же к алтарю. Сомнений не оставалось: трое непрошеных гостей, направляв­шихся к центру храма, были воинами.

Нарушители спокойствия действовали очень воинственно; они поигры­вали громадными мышцами, проступавшими сквозь вельветовую одежду, и с презрением поглядывали на жалкого вида сборище святош. Косицы, кото­рые воины носили не столько в знак принадлежности к погибшей Цинской династии, а, скорее, как символ элитного происхождения их владельцев, из­вивались вдоль их спин, словно змеи. Расположившись перед алтарем, непро­шеные гости обмотали волосы вокруг шей в знак того, что намерены сра­жаться.

—Кто из вас Великий Мастер? — прогрохотал самый высокий из трои­цы.

—Это я, — мягко отозвался Великий Мастер и вышел вперед, отвесив
незнакомцам вежливый поклон. — Разве мы чем-то оскорбили вас, о благо­родные господа?

—Будь ты проклят! Разве не ты послал нам вот это? — с этими словами
один из бойцов достал тонкий листок тутовой бумаги. Сквозь полупрозрачные волокна явственно проступали резкие штрихи черной каллиграфической надписи. — Здесь сказано: «Вы трое имеете наглость именовать себя Небом, Землей и Человеком. Столь дерзкие титулы я вынести не в силах. За все годы моих странствований по красной пыли этого мира я никогда не видывал столь циничных карикатур на человеческое существо. Ваше стремление на­зывать себя знатоками боевых искусств после мелких драк с малыми детьми вызывает у меня еще больший смех. Если в вас наберется хотя бы малая толика настоящей смелости, вы ответите на мой вызов и прибудете на место и во время, указанное мною внизу этого послания. Очистить от вашего под­лого присутствия этот мир можно, только сметя вас с поверхности земли».

—Уверяю вас, что никогда не писал этого! — поспешно возразил Вели­кий Мастер. — Я всего-навсего богобоязненный, бедный монах. Я бы никогда
не осмелился соревноваться с такими героями, как вы. Это просто величай­шее недоразумение.

—Заткнись! Разве это не твоя подпись и печать?

Великий Мастер взглянул на письмо, которое швырнули ему под ноги. Впервые в жизни Сайхун увидел своего учителя в потрясении. Глаза старика наполнились крайним изумлением, и он замер с открытым ртом — и печать, и подпись были самыми настоящими и принадлежали ему.

Высокий воин, который называл себя Небом, воспринял изумление Ве­ликого Мастера как признание вины и приготовился к атаке. Великий Мастер увидел, что дальнейшие разговоры уже бесполезны. Внезапно его лицо ис­казилось яростью, а тело медленно задвигалось. Казалось, что даже его одежда — и та насквозь пропитана энергией.

Небо был одет в куртку и штаны из темно-синего вельвета; он двигался с энергией пантеры, каждым жестом прославляя систему Золотого Архата. Он не собирался драться ни ногами, ни с помощью кулаков, предпочтя удары ладонью. Резкие черты темного лица были, пожалуй, несколько неправиль­ными, а переносицу ему сломали еще в юности.

—Сегодня состоятся твои похороны, старик! — прорычал он.

—Смерть и жизнь заранее предопределены богами, — гневно ответил
емy Великий Мастер. — Если мне суждено умереть, я буду счастлив, что это произойдет перед ними. Но ты не из тех, кому суждено отправить меня к Царю Яме.

—Подними лучше свои руки и защищайся, старый дурак, — я не собираюсь выслушивать потом обвинения в том, что убил беззащитного человека.

—Зачем приписывать себе незаслуженные лавры? — отрезал Великий
Мастер, не шевельнувшись, — нападай, если тебе того хочется. Если для того,
чтобы победить тебя, мне потребуется более трех ударов, я сочту это личным
бесчестьем.

—Тогда умри, глупец!

И Небо с гортанным воплем бросился на Великого Мастера. Однако победитель сотен поединков успел нанести один-единственный удар, который! рука его противника успешно блокировала и тут же провела ответный шлепок, от которого голова Неба буквально развернулась в противоположную! сторону. Небо без сознания свалился на пол.

Сайхун не сдержался и довольно хихикнул. Великий Мастер взглянул наверх, и его наполненное жаром битвы лицо тут же побагровело от ярости Но прежде, чем Великий Мастер успел что-либо сказать, на него набросился воин-Земля.

То был толстый и грубый, весь покрытый оспинами увалень. Его движения, явно почерпнутые из шаолиньских стилей, были далеки от изящества оставаясь неуклюжими и слишком бесхитростными. Однако его вес и сила с лихвой дополняли нехитрую технику. Земля явно превосходил вес средне человека на добрых шестьдесят фунтов и уже поэтому представлял собой хотя и уродливую, приземистую, но все же страшную угрозу.

Он приблизился к Великому Мастеру, намереваясь одним ударом покончить с этим тощим стариком; но Великий Мастер спокойно ушел в сторону. Тогда Земля начал новое наступление. Тень сожаления мелькнула на лице у Великого Мастера: этот толстяк напоминал ему свинью на закланье перед мясником. Делать было нечего — кодекс воина требовал довести начатое до конца. Сделав обманное движение, Великий Мастер ступил вперед. Звук ле­тящего рукава напоминал свист урагана. Ребром ладони Великий Мастер мощно ударил противника по почкам, а потом ногой выбил у Земли колен­ную чашечку.

Воин-Человек оказался тощим и сухощавым. Правая часть его угловато­го лица была изуродована страшным шрамом. Традиционное приветствие перед боем выдало в нем поклонника стилей Удань. И снова Великий Мастер позволил сопернику напасть первым. Воин-Человек сделал обманный выпад в корпус тут же попытавшись провести быстрый тычок в глаза; но рука Великого Мастера выскользнула из просторного рукава, извернулась — и Человек оказался на полу. Легким ударом пальцев ноги Великий Мастер ли­шил его сознания.

Потом Великий Мастер отступил и приказал собравшимся вынести по­верженных врагов вон. Позвали монахов-лекарей, чтобы они привели раненых в чувство и позаботились о нарушенных костях и суставах. Великий Мас­тер не собирался убивать своих противников — он лишь хотел на время вывести их из строя, понимая, что кто-то обманным путем вынудил их на­пасть на него.

— Животное! — рявкнул он тут же на Сайхуна. — А ну слезай сейчас же!
Сайхун покорно соскользнул по колонне вниз.

— Отправляйся в свою келью и сиди там, пока тебя не позовут!
Прошло добрых три часа, прежде чем Великий Мастер приказал двум

своим личным помощникам-служкам привести Сайхуна. Когда юношу до­ставили, Великий Мастер был все еще в своем церемониальном одеянии. Он медленно обошел вокруг стола, пока не оказался лицом к лицу с Сайхуном. Внезапно Сайхун почувствовал, что где-то в теле учителя зародилось уско­рение — и тут же ладонь Великого Мастера хлестко опустилась на щеку уче­ника.

— На колени! — гневно скомандовал учитель. — Ах ты, зловредное дитя! Это святотатство не пришло бы в голову ни одному нормальному человеку. Как только я услышал твое хихиканье, я понял, что это ты подделал мое имя. Только ты, с твоей неуничтожимой склонностью к хитростям, мог придумать такое.

Сайхун молчал, не осмеливаясь отвечать учителю. Однако внутри него все восхищалось недавно увиденным зрелищем.

— Ты совершил серьезный проступок, — продолжал Великий Мастер. — Ты сделал дураком себя, обесчестил меня и нарушил неприкосновенность освященной земли. Ты совершил действительно тяжкий грех.

— Но они заслужили это, — фыркнул Сайхун. — Разве есть что-либо лучшее, чем унизить их перед Тремя Чистыми? В конце концов, Троица го­раздо выше Неба, Земли и Человека.

— Ты забываешься, позволяя болтать языком слишком много! — прервал его Великий Мастер. — И ты будешь наказан за свои проделки. Но вначале расскажи, как ты подстроил это позорное действо.

— Я собирал подаяние, — начал Сайхун, — и случайно оказался возле их школы, Я вошел туда, собираясь бросить им вызов, но сразу понял, что со всеми мне не справиться. Тогда я вернулся сюда и сочинил это послание. Любой наглец вроде них, который берет на себя дерзость называться столь высокими титулами, заслуживает пинка, или двух.

— Ты заблуждаешься, — сердито ответил Великий Мастер. — Если уж кто-нибудь заслуживает унижения, так это ты. Уведите его отсюда.

И два служки отвели Сайхуна в пещеру, которая тянулась глубоко под землей. Воздух там был холодный и сырой. Из доброты служки захватили с собой немного старого, рваного тряпья. Все трое молчали — служки потому, что сохраняли торжественность, а Сайхун все еще переживал удовольствие от собственной выходки.

Наконец они добрались до небольшого грота, наполненного водой. Место, где когда-то много веков назад соединились сталактит и сталагмит, было разрушено, и теперь над водой возвышался каменный круг футов пяти в диаметре. Камень находился посередине широкого подземного озера; вода не доставала до него футов десять. От места, где стояли три монаха, и до крохот­ного островка тянулась тяжелая деревянная доска. Швырнув в руки Сайхуну узел с тряпьем и тыквенный сосуд с водой, служки приказали Сайхуну от­правляться на место заточения. Как только юноша уселся, доску убрали.

Сайхун наблюдал, как служки развернулись и ушли. Отблески факелов все удалялись, пока вовсе не исчезли. Юноша оказался в полной темноте. Наказание заключалось в том, чтобы сорок девять дней провести здесь в медитации, размышляя над своим проступком. Все это время ему полагались лишь рисовая каша и вода. Сайхун закрыл глаза; холодный подземный воздух вызывал кашель. Журчание воды постоянно мешало, да еще летучие мыши не давали покоя шорохом своих крыльев. Он знал, что ему предстоит стра­дать, но все же воспоминания о прошедшем дне невольно заставляли улы­баться. Да уж, сложно было ощутить раскаяние, если последствия совершен­ного преступления вызывали столько сладких воспоминаний!

Несколько неровных по краям отверстий над головой отбрасывали на ровную поверхность воды бледные круги света. В полутьме можно было раз­глядеть лишь смутные очертания каменных нагромождений вокруг да гро­тескные светящиеся минералы, скопления которых чем-то напоминали цвет­ную капусту. Еще ощущалось мощное, темное движение водяной массы.

Вдруг Сайхун почувствовал себя несчастным. Безжалостная память не оставляла никакого выхода. Разглядывая воду, он вспоминал сверкающий ультрамарин прудов в сосновой чаще семейного имения. Он припомнил, как совсем еще ребенком учился плавать; тогда Третий Дядя привязал к нему два пустых тыквенных сосуда, чтобы Сайхун не утонул. Это было одно из самых счастливых воспоминаний детства.

Но были и печальные воспоминания. В семилетнем возрасте Сайхуна отправили в сельскую школу, чтобы пополнить домашнее обучение. В школе не было ни дня, чтобы мальчика не били. Он, как мог, старался давать отпор, но все оказывалось бесполезным перед явно магической силой его мучителей. Тогда Сайхун стыдился рассказывать кому-либо о своих несчастьях, пока Третий Дядя не заметил синяки и царапины во время очередного занятия по плаванию.

—Я дерусь, но они вытворяют странные вещи своими руками и ногами,
так что мне всегда достается, — пожаловался Сайхун.

—Глупый ты мальчишка, — оборвал жалобы Третий Дядя. — Они используют боевые искусства.

—А что это такое? — полюбопытствовал племянник. Именно тогда он
не только начал изучать приемы самозащиты, но и узнал главный факт своей
жизни: их семья принадлежала к классу воинов. Их род брал свое начало от
маньчжуров династии Цин и от Бога Войны — Гуань Гуна. До этого момента
Сайхун не знал ровным счетом ничего — все боевые техники и оружие тща­тельно скрывались даже от детей клана.

Он чувствовал, что храмы тщательно берегут ответы из прошлого. С его точки зрения, мудрость прошедших столетий заключалась совсем не в архе­ологических раскопках. В этой мудрости таилась красота, вдохновение, бо­гатство минувших дней. В событиях древности он ощущал своеобразный уют древности, намек на стабильность, дух выживания. Эти видавшие виды гор­ные храмы, от которых рукой подать до неба находили отклик в его душе. Там он мог думать об ушедшей во тьму веков славе древних цивилизаций; там он мог презреть бренность этого мира, полностью посвящая себя вечно­му духовному поиску. Даосизм утверждал бессмертие, но Сайхун принялся за изучение даосизма не столько ради собственного долголетия, сколько в стремлении отыскать те бессмертные строки, которые помогут ему победить в себе мысли о спорности, тщете и бренности всего земного.

А пока что ему нужно было отбывать свое наказание в пещере. Теперь он понимал, что собственные проступки не только привели его сюда, в пещеру, но и повлияли на жизненные цели.

Первоначально Сайхун собирался использовать время своего вынуж­денного заточения для обрядового поста, но где-то на середине срока это намерение исчезло. Постепенно он отбросил всякую браваду. Ему было хо­лодно, да и голод не давал покоя, так что мысли в голове пугались. Большую часть времени Сайхун проводил просто во сне — или, по крайней мере, в помутненном сознании. С трудом веря собственным мыслям, он удивленно признал, что каменная поверхность вполне подходит для сна и что теперь его совершенно не волнует, запачкалась ли в грязи его щека.

Спустя сорок девять дней его осознание охватили ледяные тиски ступо­ра. Он спокойно наблюдал, как деревянная доска скользнула в его крошеч­ный мирок. Торец доски обдал его небольшим облачком пыли и грязи и противно заскреб по камню. Сайхун попытался взглянуть наверх, но так и не смог сфокусировать взгляд в одной точке. Он видел вспышки пламени, раз­личал шум чьих-то шагов, а потом почувствовал, как чужие руки сильно подхватили его. Пальцы делали ему больно. Мышцы, еще недавно гордо вздувавшиеся от малейшей нагрузки, теперь податливо проминались.

Сайхун кашлянул, но из пересохшего рта не вырвалось даже сипения. От резкого запаха дыма в горле запершило еще сильнее. Он почувствовал, что его ноги передвигаются по прогибающейся доске. Жидкость чернильного Цвета под ногами казалась растопленным ночным небом; отражения факелов напоминали заходящие солнца, которые растворяются в дрожащих струях горячего газа и языках пламени. Он слышал стоны и вздохи — они доноси­лись от этих погибающих звезд; чуть погодя он смог наконец настроить свое сознание и до него дошло, что это просто поскрипывает доска. Сайхун чувст­вовал себя совершенно разбитым. Мышцы совершенно отказывались ему повиноваться, судя по всему, его надпочечники давно высохли.

Наконец Сайхуну удалось разглядеть лица двух служек. Он постарался выдавить из себя нечто вроде улыбки.

Служки заботливо поддерживали его, пока он, спотыкаясь, брел к выхо­ду из пещеры. Утро было прохладным, но в сравнении с пещерным холодом легкий горный ветерок казался Сайхуну теплым. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать своим сопровождающим, но ему удавалось лишь уморительно двигать челюстями, как жующий Гаргантюа. Служки шепотом посоветовали ему сохранять молчание и не волноваться. Судя по всему, они собирались отвести Сайхуна в свою собственную келью, чтобы вернуть его к жизни.

Волосы у молодого монаха были грязными и висели, словно уродливые корни; лицо было сплошь покрыто серой коркой засохшей грязи. За время наказания у Сайхуна выросла жуткая, совершенно спутанная борода. В об­щем, он скорее напоминал не человека, а подземного тролля, странное соз­дание, или даже истощенное и замученное животное. Но все же Сайхун оставался гордым, непокорным и непослушным юношей, почти не испытывая никакого сожаления по поводу своей шалости, которая и привела к столь печальным последствиям.

Наконец он вновь увидел горные вершины Хуашань, эти потрясающие пейзажи, над которыми раскинулась бесконечная небесная лазурь! Легенды, навеянные тем, что массив Хуашань напоминал треногу, утверждали, будто эти горы служат опорой для небесного свода. Сайхун пил горьковатый восстанавливаюший отвар, который дали ему служки, вдыхал чистый горный воздух и чувствовал, что эта первозданная красота природы ускорит его воз­вращение к жизни.

Глава двадцать первая

Две бабочки

В

ернувшись к своим повседневным делам, Сайхун все также находил свое утреннее послушание крайне утомительным занятием. Когда говорил учитель, его слова казались Сайхуну живыми, полными смысла; сам же он считал свое бормотание бессмысленным и скучным. Этим словам было по много сотен лет; мудрецы прошлого соединили их в весьма тонкие сочетания, призванные вознести читающего к вершинам божественного. Но для Сайхуна это было лишь препятствием перед завтраком.