Книга вторая 3 страница

Сложно было сохранять благоговение на лице в момент, когда под звон колокола заходишь в трапезную. Там царила абсолютная тишина — монахам запрещали не только разговаривать во время приема пищи, но даже смотреть друг на друга. Это считалось проступком, за которым следовал чувствитель­ный удар тростью от монаха-надсмотрщика. Пока священник наполнял ча­шу, Сайхун и остальные монахи возносили богам молитвы; потом кушанье почтительно подносили к алтарю даосского святого. По бокам алтаря стояли два длинных стола на распорках. Столешницы были сделаны из широких, тяжелых досок.

Сайхун зачерпнул плошкой свою порцию рисовой каши из большого деревянного чана и сел на свое место. Каждым двум монахам полагалось блюдо квашеной капусты, турнепса и огурцов. Сайхун аккуратно отъел свою половину. Потом он взял себе еще одну порцию каши — больше не позволя­лось. После трапезы чашу следовало помыть под струей кипяченой воды. «Жаль, что сегодня не праздничный день», — разочарованно подумал Сайхун — тогда бы он мог надеяться на кусок жареной пшеничной лепешки.

После завтрака Сайхун отправился мыться. Павильон для мытья, обору­дованный на открытом воздухе, представлял собой цепочку огромных ке­рамических сосудов с отверстием снизу для слива грязной воды. Над сосу­дами крепились два колена бамбукового дерева, которые присоединялись к медным трубам. Бамбуковая трубка, тянувшаяся слева, подавала воду непос­редственно из артезианской скважины, а из правой текла горячая вода. Здесь, в горах, все удобства давались лишь ценой человеческого труда. Два молодых монаха кипятили воду в большом чане над костром; потом эта вода поступала в трубу. Сайхун разделся и вошел внутрь сосуда. Дно оказалось холодным, да к воздух был изрядно холодным. Быстро ополоснувшись, Сайхун намылил все тело мылом, сделанным из сандалового дерева. Он с удовлетворением отметил про себя, что мышцы его тела все еще оставались крепкими, рельеф­ными. Конечно, философия — штука хорошая, но зато физическую мощь Можно было пощупать.

Горячая вода оказалась совсем горячей. Сайхун все не мог решить, какое из двух зол меньшее: ледяная вода на холодном утреннем воздухе или пытка кипятком. Наконец он вышел из сосуда, вытерся, оделся и поблагодарил двух монахов. В то утро лекций не предвиделось; зато были занятия с шестом и мечом в классе у Даоса Больного Журавля. Сайхун заторопился — не столько на занятия, сколько желая увидеться со своим другом.

У Великого Мастера было тринадцать учеников, самым младшим из них оказался Сайхун. Следующим по старшинству был даос по имени Бабочка. Ему было под тридцать. Остальные одноклассники были гораздо старше Сай-хуна. Все они давно прошли обряд пострижения в монахи и достигли опреде­ленного уровня совершенства еще до того, как Сайхуна зачислили в ученики. Они относились к юноше явно с небольшим интересом, как к ребенку, и приняли его в свое общество только потому, что Сайхун был членом внутрен­ней группы учеников Великого Мастера. Из всех них только Бабочка был всего лишь на семь лет старше Сайхуна, так что естественно, что дружба двух молодых людей с годами росла и крепла. Если Великого Мастера можно было условно назвать отцом Сайхуна, то Бабочка приходился ему старшим братом.

И действительно, он относился к младшему товарищу настолько внима­тельно, что такого нельзя было ожидать и от родного брата. Бабочка всегда обращался к Сайхуну тепло, заботливо и щедро; а настоящие братья, из-за высоких требований и амбиций родителей, всегда были настроены на соп­ерничество. Каждый брат жил и воспитывался отдельно от других; каждый имел своего собственного учителя и готовился добиться особого успеха на своем пути. В общении с Сайхуном они проявляли не братскую любовь, а только родственную критику да жесткие, ревностные оценки. Приходя до­мой, Сайхун всегда чувствовал себя неуклюжим и глупым недоучкой на фоне остальных братьев, которые уже успели стать известными учеными, одарен­ными военачальниками или удачливыми коммерсантами. Сайхун же всегда оставался простым монахом, который никогда не принесет своей семье ни особого шика, ни славы. Только в общении с Великим Мастером и осталь­ными тринадцатью учениками юноша обрел настоящую семью, где его вос­принимали как личность. И именно Бабочка дал ему возможность ощутить, как же хорошо иметь старшего брата.

Каким бы странным ни показалось это совпадение, но второе имя, кото­рое дали Сайхуну при посвящении в даосы, также было Бабочка. Великий Мастер поступил так по трем причинам: во-первых, Сайхун восхищался при­мерами красоты; его привлекали изящные предметы искусства, великолеп­ные пейзажи и экзотические цветы. Во-вторых, Сайхун быстро уставал от однообразия. Он часто перескакивал от предмета к предмету, от увлечения к увлечению — как правило, в результате перепадов настроения. И наконец, бабочки просто любили Сайхуна. Они часто порхали вокруг него и иногда даже садились сверху. Вот почему юношу прозвали Даос-Бабочка: так же как и насекомого, его привлекала красота, но он никогда не задерживался долго на каком-нибудь одном аспекте жизни. Вот так в Хуашань появились две Бабочки — Сайхун, который так любил все прекрасное, и старший Бабочка, который был прекрасен сам по себе.

Старший Бабочка, казалось, воплощал в себе все то, к чему только мог стремиться какой-нибудь молодой человек. Он был образован, умен, мог лег­ко вступить в спор с любым, начиная с убеленного сединами ученого и за­канчивая государственными министрами. Он мог уверенно принять участие в состязании поэтов-импровизаторов, причем это позволяло лишь немного увидеть степень его осведомленности в литературе, истории и философии. Он слыл признанным музыкантом, и даже старые сморщенные монахи, ко­торые вроде бы давно уже утратили всякий интерес к земным радостям, улы­бались, когда Бабочка-старший играл на лютне.

Старший товарищ Сайхуна был привлекателен той мускулистой красо­той, которая приобретается за долгие годы занятий боевыми искусствами. Его гладкое лицо светилось атлетическим совершенством, а глаза всегда оста­вались внимательно-цепкими. Как правило, Бабочка всегда улыбался при встрече с другими. Люди на улицах останавливались, чтобы бросить восхи­щенный взгляд на статного молодца; старики находили Бабочку добродуш­ным и готовым всегда помочь мудрым советом. Молодое поколение хуа-шаньских даосов буквально молилось на него, даже несмотря на то, что Ба­бочка не был монахом, — в свое время Великий Мастер приютил у себя сироту, и с той поры Бабочка видел перед собой только все лучшее, что могли предложить мир светской и мир монастырской жизни.

Когда Сайхун добрался до небольшой лужайки, там уже были Бабочка и еще несколько учеников. С шестом в руке, Бабочка проверял умение осталь­ных учащихся. Сам он учился быстро, но никогда не отказывался помочь другим.

—По-моему, я никогда не пойму это упражнение, — вздохнул стройный
паренек из провинции Шаньси, которого звали Хризантемой.

—И я тоже, — откликнулся другой юноша с сильным шаньдунским
акцентом, — когда-то я умел это делать, но потом Мастер изменил некоторые
движения. Наверное, он сам забыл, как это делать.

—Да-да, — согласился первый. — Даос Больной Журавль стареет. До­лжно быть, это признаки старческого слабоумия.

Бабочка рассмеялся:

—Даос Больной Журавль более живой и разумный, чем все мы трое в
расцвете нашей молодости. Он выигрывает состязания поэтов и прошел испытания при дворце Императора.

—Да, мы знаем это, — сказал Хризантема, — но все равно он ничего не
помнит. Мы бы давно уже закончили это упражнение, если бы он не толок до
сих пор воду в ступе.

—Не помнит? Закончили бы? Да ведь у вас двоих нет классического
образования! — воскликнул Бабочка.

—Какого классического образования? — проворчал ученик из Шаньдуна — В наши-то дни? Проснись, старший брат, на дворе уже 1941-й год!

—Но разве вы не помните старого изречения? — терпеливо продолжил
Бабочка. — «Если плывешь по океану знаний, никогда не доберешься до берега». Мастер помнит множество старых стилей. Сейчас он как раз занима­ется тем, что проводит вас через различные стадии совершенствования. Ког­да вы усвоите эту технику, он покажет вам более совершенный ее вариант и еще больше усложнит ее. Цикл упражнений останется прежним, но движе­ния станут более отточенными и изящными. В этом случае вы сохраните свежестъ формы, а заодно и собственный интерес. Поскольку вы никогда не сможете быть уверенными в том, что последует дальше, ваше любопытство не угаснет⁴ и вы не ощутите скуки.

В любом стиле деятельности должно быть определенное разнообразие, Танцы, драматическое искусство, живопись и, конечно, физические упраж­нения — все должно быть привязано к своей тематике, но одновременно хранить индивидуальные черты и основной мотив момента настоящего. Мастер изменяет свое обучение в соответствии с вашим пониманием. Он ждет вашей готовности идти дальше. Он чувствует, когда процесс изучения стиля начинает топтаться на месте, и сразу же готов дать вам очередной но­вый элемент, чтобы вы продвинулись вперед.

— Тише! — прикрикнул до сих пор молчавший монах. — Мастер идет!

Ученики поспешно выстроились в шеренгу. Пока они равнялись, Сайхун посмотрел на двух монахов, с которыми только что говорил Бабочка: судя по всему, он зажег их своей речью. Потом он обернулся, чтобы посмотреть на.мастера... и обомлел — было видно, что сегодня старый учитель в боевом настроении.

Даосу Больному Журавлю было немного за пятьдесят. Тонкие и сухие волосы, местами уже тронутые сединой, были схвачены в традиционный ту­гой узел. Кожа у мастера была цвета темной меди; в сочетании с седоватыми усами контраст был еще разительнее. Рот у него был небольшим, щербатым.

Узкие щелочки глаз казались двумя штрихами, нанесенными кисточкой для письма по обе стороны от хрящеватого, орлиного носа. Внутренние угол­ки глаз сходились в узкие, закрученные вовнутрь полоски. Мешков под гла­зами не было, зато были морщины, частично от яркого солнечного света, частично он долгого чтения по ночам при свете масляного светильника.

Имя мастеру дали исходя из внешнего вида. Он был тощим, как палка, со слегка сутуловатой спиной и впалой, почти вогнутой грудью. Шея, каза­лось, была гораздо длиннее, чем следовало бы. Вообще-то он скорее напо­минал пугало; но однажды мастер позволил Сайхуну коснуться себя, чтобы ученик прочувствовал некоторые особенности мускульных движений. Тогда Сайхун с удивлением ощутил, что тело мастера было твердым и жилистым — сдавить его до кости оказалось невозможным.

По привычке Даос Больной Журавль держал руки сложенными за спи­ной. На нем всегда была серая одежда с настолько длинными рукавами, что они свисали по бокам. Из-за этого Даос Больной Журавль временами казался лишенным верхних конечностей — совсем как журавль, который неподвиж­но стоит на своих ногах-спицах.

Мастер начал ходить взад-вперед перед строем учеников, внимательно вглядываясь в глаза каждому из них.

—Доброе утро, Учитель! — хором произнесли ученики.

—Ф-фу! Не называйте меня учителем! У вас нет никакой дисциплины,
коль скоро вы болтаете такое. Ваш галдеж был слышен еще с горной тропы.

Все промолчали на это — разговаривать не разрешалось.

— Мастер, — наконец решился Бабочка, — это была моя вина.

И тут же глаза превратились в две ослепительные солнечные вспышки, которые взорвались внутри нефритовых глазниц. Рука старика быстро опус­тилась вниз, а щека Бабочки, каким бы выносливым он ни был, покраснела, как свекла.

—Ты осмелился заговорить?! — гневно воскликнул Даос Больной Жу­равль.

—Прошу прощения, Великий Учитель, — низко поклонился Бабочка.
— Эта мелочь произошла просто по ошибке.

—Ты самый старший среди них. И поэтому ты в ответе.

—Да, это я втравил их в разговор. Я — единственный, кто заслуживает
порицания. Пожалуйста, накажите меня.

Старик заколебался.

Сайхун восхищенно смотрел на Бабочку. «Он берет вину на себя, потому что знает: старый мастер слишком любит его, чтобы наказать по-настояще­му, — думал Сайхун. — Молодчина!»

— Ладно, — скомандовал Даос Больной Журавль. — Пригото-овились!..
Начали!

И класс мгновенно приступил к одновременному выполнению комплек­са упражнений. Когда с этим закончили, Даос Больной Журавль просто кив­нул. Он всегда кивал, никогда не выказывая словами ни похвалы, ни пори­цания. Учитель отметил уровень, которого они достигли, чтобы начать даль­нейшую учебу уже с этой точки.

— Вот как правильно выполнять этот элемент, — произнес Даос-Больной Журавль, беря в руки шест, — держать палку зажатой в кулаке непра­вильно. Вы должны манипулировать ею ладонью и пальцами. Когда наносите удар шестом в нижнюю часть тела противника, ладонью передней руки уси­ливайте давящее движение.

Он показал на Сайхуна:

— Выходи вперед, Маленькая Бабочка, и покажи нам эту часть комплекса.

Сайхун приступил к выполнению упражнения, собрав всю свою силу и Умение. Он был уверен в себе, поскольку много раз выходил победителем в Уродских состязаниях бойцов. Собственно комплекс представлял собой привычный набор стоек и боевых движений, которые чередовались почти Молниеносно. Каждый элемент воплощал в себе определенные части стилевой техники, отточенные до совершенства. Сайхун с гордостью демонстри­ровал свою ловкость и знание.

— Что ж, возможно, среди худших ты почти лучший, — со вздохом объявил учитель, — но, может, было бы лучше вот так?

И Даос Больной Журавль резво запрыгал посреди лужайки. Куда дева­лись его эксцентричная поза, неловкая походка и поразительно тощий вид! Мышцы мгновенно напряглись мощными жгутами, руки и ноги задвигались с невиданной прытью. Шест с угрожающим свистом рассекал воздух и концы его вибрировали от повелевающей яростной силы.

Когда старый учитель остановился, молодые монахи стояли вокруг буквально не дыша. Но Даос Больной Журавль тут же принял свой обычный вид, так что со стороны его можно было принять за почтенного господина, размахивающего зонтиком. Вызванные к жизни сила и мощь мгновенно спрятались обратно в тощее тело.

— Так-то получше, не правда ли? — спросил мастер учеников, и Сайхун был вынужден признать, что неуловимые изменения, странное чувство чего-то происходящего глубоко внутри значительно изменили технику исполнения и понимание происходящего.

Сайхун также обратил внимание на появившееся новое ощущение шеста. Он чувствовал своими ладонями и пальцами его гладкую поверхность, ощущал его вращение и изменение давления, когда действовал шестом в различных направлениях. Длинная деревянная жердь казалась твердой и неподатливой в местах захвата, но гибко реагировала на движения по своей| длине. Почти неощутимо вибрируя под воздействием прикладываемой к нему силы, шест словно отвечал на нее, и этот диалог, состоящий частично из! послушного выполнения команд, частично из сопротивления за счет собственного веса, только усиливал возникающее у Сайхуна осознание своего тела Движения тяжелым шестом — предметом вне тела, — тем не менее, направляли внимание Сайхуна внутрь. Юноша замечал, как сокращаются и растягиваются мышцы руки и плеча, как действует грудная клетка и спина. Oн чувствовал, что в это время его легкие ритмично работают, словно кузнечные мехи, все ускоряясь, чтобы попасть в такт с движениями. Все это воспринималось как-то по-своему, отличаясь от прежних знаний. Интересно, может это влияние Даоса Больного Журавля, думал про себя Сайхун. Ведь говорят, что есть такая вещь, как прямая передача знания; наверное, сейчас это происходит. Уже через мгновение Сайхун отбросил всякие сторонние мысли полностью сосредоточившись на выполнении упражнения и ощущения нового самоосознания.

Так они занимались в течение часа, вновь и вновь повторяя комплекс движении, анализируя исполнение, оттачивая мастерство и впитывая каж­дый элемент внутрь себя. Даос Больной Журавль внимательно наблюдал за своими подопечными, давал каждому конкретные замечания и исправления. Заметив, что ученики понемногу выдохлись, мастер весело воскликнул: — Сегодня я намерен преподать вам небольшой урок философии. Ну не смеш­но ли? Передо мной кучка молодых, стремящихся к святости людей, — и им нужны дополнительные занятия по философии!

Это была шутка, но так как смеяться на занятиях также не разрешалось, лишь несколько учеников осмелились растянуть губы в улыбке.

— Я расскажу вам еще кое-что о шесте и мече, — продолжил учитель. —
Чтобы вы поняли внутреннюю сущность шеста, я дам вам зрительный образ,
это вам поможет. Шест можно сравнить с зонтом.

Сайхун изумился: как это палку можно сравнить с зонтом?

—Постарайтесь побольше использовать воображение, — объяснил ста­рый мастер, с удовольствием наблюдая озадаченные лица учеников. Даже
Бабочка, который имел большой опыт, никогда не слышал о таком сравнении. Чуть погодя Даос Больной Журавль раскрыл секрет своих слов:

—Правильная работа с шестом требует, чтобы жердь часто двигалась
под углом к телу. Шест удаляется от работающего им. Он имеет собственный
предел досягаемости. Тело напоминает ножку зонта, а сам шест символизирует как движение ребер шляпки зонта, так и предел их досягаемости. Иногда зонт открыт, в другой раз закрыт; иногда его ребра располагаются близко к ножке, в иной раз — выбрасываются далеко вбок. Но, как и в случае с насто­ящим зонтом, собственно действие определяется его уравновешиванием рукой. Ножка и ребра зонта, несомненно, представляют собой отдельные, независящие друг от друга части. Они всегда действуют на противоположных углах. Вот в чем принцип работы с шестом.

Теперь рассмотрим действия мечом. И здесь можно найти подходящую картину для сравнения. Лучше всего сравнить меч с драконом. По своим свойствам он почти противоположен шесту. Если шест всегда служит отдель­ным орудием, то меч должен стать одним целым с телом воина. В этом случае не может быть никакого разделения на воина и оружие. Они сливаются в неразрывное единство. Именно вместе тело и меч должны крутиться, пово­рачиваться, подпрыгивать, сворачиваться в спираль и лететь, словно небес­ный дракон в облаках. А теперь возьмите свои мечи и не обращайтесь с ними, как с шестами. Помните, что меч и вы становитесь одним целым. Ваши ко­нечности — одно целое с остальным телом. Все ваше внимание сосредоточе­но в яркую точку на самом кончике острия. Так пусть клинок меча засверка­ет! Смотрите: вот дракон, который стремится в битву! Начали!

Как и говорил мастер, меч редко выдвигался на всю свою длину, да и досягаемость у него была поменьше, чем у шеста. Движения в основном были вращающими, причем лезвие двигалось рядом с телом. Вдохновившись боем, ученики образовали пары для тренировочных поединков. Там и сям мель­кали руки и ноги бойцов, взмахи указывали направление резких, рубящих Ударов мечом. После сильного броска вперед меч не просто подтягивался назад, а возвращался под иным углом, со свистом рубя воздух. В этом комп­лексе упражнений действительно присутствовала вполне змеиная живость и подвижность.

Некоторые движения в этом конкретном стиле боя с мечом выполня­юсь обеими руками; в любом случае, свободная рука никогда не болталась в воздухе. Ею тоже полагалось выполнять точные движения, причем ладонь должна была всегда находиться в определенном положении, указательный и средний пальцы — оставаться выпрямленными, а безымянный и мизинец — обхватывать прижатый вовнутрь большой палец. Это была не просто ими­тация меча во имя симметрии — такой жест служил защитным талисманом. Первые бойцы на мечах считали, что каждый раз, когда лезвие меча про­носится над головой, мистическая сила оружия может нанести вред душе. Вот почему подобный жест должен был защитить занимающегося от нежела­тельных последствий.

Вообще меч был неотъемлемой частью жизни. Императоры и высокие чиновники всегда владели прекрасными мечами, инкрустированными драго­ценными камнями. Благородные воины предпочитали меч более грубым видам оружия — таким, как булава или топор. Даже поэт (вспомним того же Ли Бо) мог оказаться знатоком боя на мечах. Считалось, что меч приобретает свой собственный характер, сверхъестественные возможности и даже лич­ную судьбу. Меч из персикового дерева, согласно поверьям, обладал такой магической силой, что даосы даже использовали его в обрядах изгнания не­чистой силы.

Сайхун молниеносно приступил к выполнению комплекса. Ощущение в теле было приятным. Он не просто рубил сплеча, куда попадет, — ведь меч обладает тонкой натурой и в обращении с собой требует грации и чувстви­тельности. Сайхун ощущал, что за мечом тянутся различные мышцы: не длинные или большие группы, как при работе с шестом, а десятки мелких мышц, расположенных глубоко в руке и теле. Для работы с мечом была необ­ходима способность к тонкой координации двигательных движений. Удары с шестом напоминали окрашивание стены; а движения меча казались ближе к изящным, каллиграфическим штрихам, которыми пишут прекрасное сти­хотворение.

Сайхун почувствовал, что меч как бы пустил в нем свои корни; ему каза­лось, что его дыхание теперь достигает самого кончика клинка. И он пол­ностью отдался импульсу порыва, скорости упражнения. Ноги двигались ав­томатически, и Сайхун ощутил один из тех редких моментов в занятиях лю­бым видом боевых искусств или спорта, когда стойки перетекают одна в дру­гую самостоятельно, без всяких усилий.

Даос Больной Журавль обратил внимание на исполнение Сайхуна, но ничего не сказал: ведь похвала способствует эгоизму. Он только заметил уче­нику: «Что ж, неплохо», а потом распорядился, чтобы весь класс снова и снова повторил весь комплекс.

Через два часа Даос Больной Журавль закончил занятия и позволил уче­никам отдохнуть. Но это еще не значило, что все свободны, — после пере­дышки все вместе отправились прогуляться по горам.

Даосы имели тщательно разработанный рациональный подход к любо­му занятию; восхождение на гору не было исключением. Это оказывало по­ложительное физическое воздействие, поскольку увеличивало выносливость организма и сопротивляемость заболеваниям. Безусловно, горовосхождение также стимулировало систему кровообращения и дыхания, увеличивало силу ног. Но был в этом и религиозный смысл. В процессе быстрого подъема вверх даосу не разрешалось наносить ущерб ни растениям, ни насекомым. Восхож­дение совершалось молча, так как предполагалось, что ученики в это время будут созерцать красоту окружающих пейзажей и улавливать в них особый смысл. Природа и Дао не только были схожи — природа была воплощением Дао, его примером. Вот почему ученик, которому удалось обострить свое восприятие до того, чтобы понять тонкие внутренние связи в природе, мог тем самым улучшить и осознание Дао.

Когда группа начала восхождение, впечатления буквально заполонили Сайхуна. Приноравливая шаг, он слышал, как его соломенные сандалии по­скрипывают по усеянной галькой грунтовой тропе. Он чувствовал, как дви­жутся мышцы его ног, как ритмично сокращаются и вытягиваются длинные мускулы бедер. Он шел вверх, и каждый раз, когда нога плотно упиралась в землю, ахилловы сухожилия пружинисто натягивались. Тропинка постепен­но становилась круче, и Сайхун заметил, как изменилась игра мускулатуры: теперь четырехглавые мышцы бедер присоединились к общему усилию, на­правленному на движение вперед. Тогда он прибавил ходу, горя желанием побольше пройти и увидеть.

По бокам тропинки тянулись плотные заросли кустарников. Длинные стебли травы, щупальца дикого винограда, молодые и плотные зеленые по­беги тысячелистника смело отвоевывали себе место под солнцем у стены за­рослей. Мелкие красноватые мушки и мошки искорками хороводились в сол­нечных лучах, наматывая в воздухе замысловатые спирали. Сайхун полной грудью вдохнул пряный горный воздух. Как правило, в горах Хуашань редко бывало жарко — особенно по весне, — но сегодня выдался действительно теплый день с приятным, легким ветерком. Юноша с удовольствием набирал в себя побольше прозрачного и чистого воздуха, наслаждаясь ароматами раз­нотравья, доносившимися с горных лугов.

Монахи все взбирались к горному хребту. Постепенно Сайхун начал за­мечать тени — это деревья начали постепенно заслонять солнечные лучи от путников. Сайхун взглянул наверх и увидел первые ели, сосны, пихты и ши­роколиственные деревья, из которых и состояли местные горные леса. Неко­торые деревья высились гордо и стройно. У других ветви были поломаны — то потрудились горные ураганы. Какой-нибудь садовник, пожалуй, нашел бы такой способ подрезания кроны весьма уродливым; но это все было красиво, потому что мастером здесь была сама природа.

Внезапно Сайхун услышал шум журчащего источника, который про­бивался на поверхность из-под куска скалы рядом с тропинкой. С громким, почти оркестровым звучанием, звеня и булькая, горный поток преодолевал встречающиеся на пути поваленные деревья и нагромождения валунов. К звону водяных струй примешивался птичий хор, поскрипывание ветвей под порывами ветра, а еще убаюкивающее, ритмичное шуршание огромной армии листьев. Иногда в многозвучие фона вплетались сольные партии: высо­кий и тонкий писк насекомого или важное жужжание пчелы.

Запах влажной земли, смешиваясь с ароматом хвои, вызывал воспоми­нания о прошлых прогулках. Вернулось давнее восхищение от того, что от­крываешь для себя мир, обнаруживаешь ранее не виденных тобой насекомых и растений, находишь странные личинки и смотришь на последствия отбу­шевавшей недавно бури. Бродить по лесу Сайхуну всегда нравилось. Не раз в своей жизни он замечал, что горные чащобы хранят свое постоянство; но при этом они бесконечно менялись, правда подчиняясь неумолимым временам года.

Ученики забрались повыше. Там начали попадаться большие валуны. Нижняя часть огромных камней заросла мхом и лишайником, а сверху лос­нилась ноздреватая поверхность, дочиста вымытая дождями и выветривша­яся за долгие годы. Постепенно валуны заполонили собой весь пейзаж. Чах­лый кустарник лесной подстилки уступал им, попадаясь все реже. Да и откуда было взяться богатому разнотравью среди скал и сухой земли! Только боль­шие деревья и одинокие крепкие растения могли селиться на суровых серых уступах, глубоко впиваясь корнями в скудную почву и изо всех сил вытя­гиваясь к свету, чтобы выжить в каменной пустыне. Конечно, это давало свободу некоторым другим растениям — например, различным видам па­разитирующих плющей — но все же в основном флора состояла из высоких, одиноких деревьев. Эти одиночки были повыше многих пагод, и простор горной вершины позволял им мощно раскинуть свои ветви в стороны. Прав­да, их крона ничем не напоминала густое сплетение, как у деревьев внизу; большие и причудливо изогнутые ветви казались удивительным орнаментом на фоне необъятного неба. Из цветов там преобладал кобальтово-синий. Его оттенок был столь насыщенным, что на передний план выступало небо, а не окружающие деревья. И все-таки преимущество быстрого подъема заключа­лось в возможности насладиться неописуемо красивыми пейзажами далеких гор. Когда группа учеников взобралась на голую скалистую вершину, глазам Сайхуна открылся удивительно широкий горизонт, который никогда не был виден снизу. Под ногами у монахов, словно табун взбудораженных лошадей, беспорядочно мчались тучи. С левой стороны за ближайшей горной цепью открывалась следующая полоска вершин, за нею — еще одна и так дальше, пока горы не сливались вдали с голубой небесной дымкой. Прямо перед со­бой Сайхун видел густо поросшие лесом склоны. Темную зелень лесов отте­няла белая линия водопада. Чуть далее подножия виднелись поля — неболь­шое пестрое лоскутное одеяло, единственное доказательство присутствия че­ловека. В нескольких тысячах футов справа от вершины можно было разгля­деть несколько деревень. Пока Сайхун карабкался на гору, воздушная перспектива подшутила над ним, превратив в смешного маленького человека. Теперь же масштаб окружающей природы делал все признаки человечес­кой цивилизации жалкими и совершенно незначительными. Было что-то особенное в том, чтобы забраться на самый верх и найти для себя точку, с которой можно было смотреть «свысока»; это всегда вызывало в душе Сай-хуна неземное чувство. Теперь он полностью отошел от светской жизни, но взгляд вниз с самой вершины все-таки отыскивал какие-то следы человечес­кой жизни. Даже коричневая извилистая лента Желтой реки, змеившаяся по равнине, казалась крошечным червяком. Стоит ли говорить, что мир людей был заведомо меньше этой могучей реки!

Они прошли еще добрую милю, а потом сделали круг и вернулись на место для занятий. Время шло к полудню. Сайхуну было жарко и хотелось пить. Бедра и голени ломило от приятной усталости. Он направился в тень старой сосны, выбрал себе место среди опавших шишек, кусков старой коры и мягкой травы и с удовольствием сел. Потом Даос Больной Журавль заго­ворил. Это были первые слова, которые прозвучали среди монахов с начала прогулки. Его речи показались Сайхуну неинтересными, и он принялся рас­сматривать божью коровку, которая уселась к нему на штанину.

—Кто заметил какое-нибудь необычное растение? — задал вопрос ста­рый учитель.

—Я, Мастер, — сказал паренек из Шаньси.

Вот и отлично, подумал Сайхун. Втрави его в обычную лекцию, а я отдох­ну. И он поудобнее откинулся назад, наслаждаясь теплым солнцем. Каждый раз после прогулки Даос Больной Журавль устраивал дискуссию, задавая уче­никам вопросы, чтобы те рассказали о своих наблюдениях. Таким образом мастер хотел убедиться, что его подопечные способны проявлять наблюда­тельность. Монах из Шаньси никуда не годился в боевых искусствах, но зато болтать мог часами, так что остальные спокойно разрешили ему беседовать с учителем.

— Маленькая Бабочка!

Восклицание было настолько неожиданным, что Сайхун сразу понял, насколько он увлекся своими мыслями.