Обоснование этических принципов

Теперь может быть задан следующий вопрос: если мы допускаем, что моральные принципы, включая общие моральные правила и представления о правах человека, эволюционируют и релятивны биологической природе человека и нашей культурной истории, то как определить, какие из них должны быть приняты и каков тот критерий, с помощью которого они могут быть обоснованы? Это один из тех эпистемологических (теоретико-познавательных) вопросов, который многие философы считают неразрешимым. Однако позвольте мне предположить, что на деле это не так.

1. Этические принципы не могут быть выведены из понятия Бога. Во-первых, существование Бога сомнительно. Во-вторых, люди исповедуют не одну и ту же веру. В-третьих, признание Бога в качестве Отца не гарантирует единообразного морального кодекса. Теисты «вывели» определенное количество моральных правил, находящихся в противоречии с теми, которых придерживаются сторонники других религий. Об этом свидетельствуют, например, резкие различия во взглядах иудеев, христиан и мусульман на брак и развод.

2. Этические принципы не являются самоочевидными или интуитивно ясными. Трудность, которую заключает в себе аргумент в пользу интуитивности моральных правил, состоит в том, что далеко не каждый находит этические принципы самоочевидными. Часто то, что считается интуитивно ясным, на самом деле оказывается просто маской, скрывающей установившиеся культурные нормы, обычаи, привычки, убеждения, а то и некритический здравый смысл. Апелляция к самоочевидности — это скорее уважение к достоинству самих этических принципов, которые играют такую жизненно значимую роль в человеческой культуре и считаются настолько важными, что те, кто пренебрегает ими или не понимает их обязательного характера, справедливо обвиняются в аморализме.

3. Этические принципы не являются простыми субъективными эмоциональными состояниями или констатациями, не поддающимися какому-либо критическому осмыслению. Существуют важные объективные критерии, которые мы применяем для оценки этических принципов.

В таком случае, как вырабатывается оценка или обосновывается моральный принцип? Уже сам вопрос об обосновании кладет начало этическому исследованию и предполагает некоторую степень объективности. В этом процессе размышления познание берет на себя важную роль, дополняя веру или авторитет. Это значит, что моральное сознание в некотором смысле конституируется в ходе размышления, которое включено в исследование. В той степени, в какой правила и принципы проверяются рациональными суждениями и релевантными доказательствами, они превращаются из неисследованных моральных предположений и принципов в критически осознанные этические принципы. Моральные принципы, которые управляют нашим поведением, укоренены в привычке и обычае, восприятии и образе жизни. Этические принципы произрастают из плодородной почвы человеческого опыта, но сознательно орошаются и обрабатываются критическим разумом.

Критическое исследование возникает не в начале, но in rem, в средоточии самой жизни, в контексте ранее установленных правил и норм. Интеллект трансформирует спонтанно установленные правила в обоснованные суждения, которые модернизируются в свете разума. Это существенный момент. Радикальный революционер, особенно в разлагающихся обществах, стремится разрушить все предшествующие социальные структуры, которые он считает морально деградировавшими. Он хочет стереть все начисто и начать все заново. Можно понять отвращение к разлагающимся, деспотичным и лицемерным старым режимам. Вместе с тем резкие действия могут вызвать к жизни требования возврата к прежним нормам социальной справедливости. Это значит, что не все принципы и ценности могут быть уничтожены, но только некоторые, тогда как другие должны быть сохранены как выражения коллективной этической мудрости рода.

Отсюда, мой первый вывод состоит в том, что человечество, включающее в себя различные виды сообществ, уже обладает определенным набором принципов, которые осознаются и принимаются как обязательные. Это относится к прецедентам, неписаным законам и принятым способам поведения, одобренным социальной группой и, возможно, даже возведенным в закон. Моральный опыт, ценности и принципы, исторически выработанные и уже принятые человечеством, составляют базис, отправную точку эволюции морали.

Если разум начинает здесь, это не значит, что здесь он и должен остаться, поскольку то, что дано, основано на проблемах прошлого и на тех их решениях, которые дали прошлые поколения. Моральное поведение прошлого функционировало в соответствии с философской и научной перспективой, которая тогда господствовала. Поскольку в той или иной степени научное или практическое знание оказывается ошибочным или ограниченным, оно исправляется или дополняется. Таким же образом и моральные представления прошлого могут требовать своего изменения.

Многие моральные принципы были введены и эволюционировали ради того, чтобы помочь людям справиться с их проблемами. Но сегодня они могут быть уже не эффективными, а их функционирование невозможным. Более того, могут возникать совершенно новые проблемы, которые религия или мораль старого времени не в состоянии разрешить. Старые истины могут оказаться неприложимыми к существующей реальности.

В сфере морали продолжают сохраняться отложения, подобные ледниковым. Нередко обычаи укоренены так глубоко, что почти не поддаются изменению. По крайней мере, некоторые принципы морального порядка, неважно насколько они архаичны, без сомнения лучше, чем ничего, и во многих случаях они необходимы для сплочения общества. Все же существуют обычаи (опять-таки неважно, насколько древними они являются), которые окостенели и превратились в предубеждения и нуждаются в пересмотре или отбрасывании.

Как и на каких основаниях мы изменяем наши принципы? Во-первых, я полагаю, посредством апелляции к фактуальному доказательству. Проиллюстрируем это. Многие верят в смертную казнь как всеобщий моральный принцип, применяемый в отношении к преступникам. Они могут подкреплять свои убеждения ссылкой на старое библейское изречение «глаз за глаз и зуб за зуб», к которому они обращаются, как одному из догматов их глубокой веры. Убеждение, что убийцы должны быть казнены государством, может быть отчасти связано с уверенностью в том, что только смертная казнь в состоянии удерживать людей от совершения убийства и что если общество откажется от этого способа наказания, то оно подвергнет себя опасности.

Фактуальный вопрос может быть разрешен только в том случае, если он может быть полностью решен с помощью научно проведенных социологических и психологических исследований. Уменьшился ли рост убийств в обществах, которые расширили применение смертной казни, по сравнению с теми обществами, которые к этой мере наказания не прибегали? Это эмпирический вопрос. Можно рассуждать об этой проблеме, но ее решение должно быть получено только на основе детального научного исследования. Однако существует еще один важный вопрос: попытается ли та личность, которая верит в юридическую и социальную справедливость смертной казни, отказаться от своей веры, если со всей определенностью будет установлено, что смертная казнь не снижает уровень тяжких преступлений? И, наоборот, смогут ли те, кто выступает против смертной казни как варварского и неэффективного способа наказания убийц, убедить себя изменить свои взгляды, если будет показано, что смертная казнь в значительной степени удерживает людей от преступлений?

Я не представляю доказательств за и против. Я просто указываю на значение фактуальных данных в изменении моральных норм. Я хочу доказать не то, что можно вывести этические принципы из фактов — это явилось бы формой натуралистической ошибки, — но только то, что наше знание фактов релевантно нашим суждениям. Нельзя просто извлечь то, что «должно» делать при данных обстоятельствах, из знания того, что «есть» эти обстоятельства. Тем не менее, знание всех фактов данного дела помогает нам принять более мудрое решение.

Другой иллюстрацией этой проблемы может быть вопрос о гомосексуалистах. Должны ли гомосексуалисты иметь такие же права, как и гетеросексуалы, и нужно ли, например, запрещать содомию законом, как это сделано сейчас во многих странах? Решающий фактуальный вопрос звучит так: имеет ли гомосексуальность генетическую природу? До такой ли степени детерминированы биологическими причинами те, кто отдает предпочтения представителям того же самого пола, что сексуальную ориентацию личности необходимо устанавливать при ее рождении? Поскольку имеются доказательства того, что гомосексуальность существует у других видов животных, то можно сделать предположение об ее генетической природе. Е.О. Вильсон допускал, что появление определенных гомосексуальных особей внутри вида выполняет социо-биологическую адаптивную функцию. Является ли это утверждение истинным или ложным, если признать, что люди рождаются с сексуальной ориентацией или приобретают ее так рано, что почти или полностью не в состоянии контролировать ее? Справедливо ли поступает общество, допуская или запрещая соответствующее сексуальное поведение?

Католическая церковь считает гомосексуальное поведение греховным и настаивает на воздержании и целибате (безбрачии) для гомосексуалистов. Подобным образом, попытка подавить гомосексуальность с помощью законодательства исходит из предпосылки, что такие индивиды добровольно избрали свой образ жизни и могут выбирать быть или не быть гомосексуалистами. Без сомнения, некоторые элементы выбора входят в эту ситуацию: каждый должен выбирать то, как выражать сексуальность, безотносительно к своей сексуальной ориентации; необходимо решать, будет ли это беспорядочная половая жизнь или следует придерживаться моногамной половой связи. Правда, при определенных условиях (таких, какие существуют, скажем, в армии, в тюрьме или монастыре) гомосексуальное поведение может усилиться среди тех индивидов, которые не могут по-другому выразить свое гомосексуальное предпочтение. Все же, научное знание причин гомосексуальности может помочь нам решить эту проблему. Если мы обнаружили, что такие индивиды не в состоянии изменить свои сексуальные наклонности, то нарочитое отрицание того, что является для них частью их собственной «природы», было бы подавлением их человеческих прав.

Это не значит, что общество не может регулировать гомосексуальное поведение, и, прежде всего, откровенно беспорядочную половую жизнь (особенно тогда, когда здоровье человека находится в опасности) или защитить детей от извращенного полового поведения. Забота о здоровье общества особенно остро ставит фактуальные вопросы. Например, высокая степень заболеваемости определенными болезнями среди гомосексуалистов (такой, скажем, как СПИД) ставит вопрос о социальном контроле: должно ли стать закрытие общественных бань, регулирование и преследование судебным порядком мужской проституции или принудительная проверка и лечение обязательным средством контроля болезни? Если многие или почти все гомосексуалисты не в состоянии изменить свою сексуальную ориентацию, должны ли они для удовлетворения своих потребностей обладать теми же самыми правами, что и гетеросексуалы? К таким сложным вопросам нужно подходить через обнаружение фактов и их анализ, а их решение не должно основываться просто на том, что гетеросексуалы считают гомосексуальное поведение отвратительным.

Вторым важным видом проверки этического принципа является сравнение. Принципы устанавливают всеобщие предписания, касающиеся обращения с людьми или поведения личности в обществе. Однако они могут быть изменены, если обнаружены более предпочтительные принципы. Некоторые уверены в том, что существует, по крайней мере идеально, множество этических принципов (определяющих, например, что такое справедливость или честность), которые мы можем обнаружить и которые будут отражать нормы поведения всех людей. Так полагал Платон, когда в «Государстве» стремился дать идеальное, утопическое определение Блага. Я думаю, что в данном случае нам следует быть осмотрительными, поскольку существует весьма значительная опасность принятия ошибочной авторитарной модели этики. Как я уже говорил, мораль и принципы этики должны быть открыты изменениям, так как общество сталкивается с новыми проблемами, отличными от тех, с которыми оно имело дело в прошлом. Отсюда возникает необходимость ревизионистского и экспериментального подходов ко многим этическим вопросам. В то же время ясно, что многие моральные и этические принципы в той степени, в какой они помогают решать общечеловеческие проблемы, составляют общее наследие и моральную мудрость человечества и не могут быть легко изменены или бесцеремонно отвергнуты.

Третий, наиболее важный вид проверки этического принципа состоит в необходимости рассмотреть последствия, к которым приводят предложенные правила поведения. Мы можем оценить принципы не просто по тому, что они устанавливают или провозглашают, не по нашей религиозной преданности им, но потому, насколько они эффективны на практике. Здесь уместно вспомнить библейское изречение: по плодам их вы узнаете их.

Апелляция к последствиям является прагматическим критерием. Принцип кажется замечательным на бумаге, но будучи примененным на практике может в конечном итоге привести к гибельному результату. В качестве иллюстрации рассмотрим идею представительной демократии, которая широко принята в современном мире. Этический принцип постулирует, что все члены какой-либо организации должны иметь равный голос при определении политики этой организации и способа, каким они управляются. Значит ли это, что каждый должен иметь равный голос? Это кажется в высшей степени справедливым на политическом уровне, особенно как средство защиты от деспотизма. Право на несогласие и законное право на оппозицию являются сильными средствами в борьбе против тиранических режимов.

Однако безграничное распространение представительного принципа на все общественные институты является в высшей степени сомнительным. Например, движение за неограниченную представительную демократию в университетах и колледжах может привести к беспорядку и снижению качества образования. Студенты должны участвовать в обсуждении политики образования и учебных планов. Они не должны рассматриваться как пассивные потребители знания, неспособные на разумную оценку содержания предложенной программы обучения. Способные студенты, в частности, будут требовать право самим определять тематику курсов и высокого качества образования.

Все же, применение принципов представительной демократии без признания способности профессоров и преподавателей дать компетентную оценку содержанию учебных программ может привести к безрассудству, как это и произошло в 1960-х годах во многих университетах.

Говоря о проверке моральных принципов с помощью анализа последствий их практической реализации, я не имею в виду простой утилитаристский принцип наибольшего счастья. Понятый буквально, он может привести к ошибочным результатам. Может ли, например, большинство отвергать права несогласного меньшинства, если это должно привести к наибольшему счастью наибольшего числа людей? Конечно, нет, поскольку существуют определенные принципы и правила, которые не должны упраздняться, неважно при этом, какую пользу это принесет большинству. Можно сказать, что причина нашего нежелания лишать меньшинство их прав состоит в долговременных отрицательных результатах этой меры и в том, что принцип наибольшего счастья все еще требует окончательной проверки. Этот принцип имеет некоторое достоинство, хотя можно сказать, что других нельзя лишать их прав по внутренним основаниям, а не из-за предполагаемой несостоятельности утилитаризма.

Во всяком случае, проверка на основании последствий является плюральной, а не сингулярной, поскольку мы оберегаем и хотим сохранить многие ценности и принципы. Следовательно, наше стремление установить единственный принцип может подвергнуть опасности всю совокупность наших моральных ценностей и принципов в целом. Фактически широкий спектр ценностей и принципов может оказаться под угрозой и в частном контексте исследования. Если мы желаем сохранить или увеличить их число, то важно знать, каким образом отдельный принцип соотносится с остальными.

Проверка принципов по последствиям их применения (консеквенциалистский тест – consequentialist test) является эмпирической поскольку, по-видимому, ее результаты могут быть фактически наблюдаемы. Верно, что мы можем рассуждать о том, что может произойти, если будет принят определенный принцип, однако, решение обеспечивается конкретной проверкой принципа. Иногда мы не в состоянии приступить к такому эксперименту, поскольку он связан со слишком большим риском. Например, могущественный политический лидер может спросить, взвешивая различные мнения, что случится, если начнется ядерная война между ведущими державами? Будет ли человечество уничтожено? Такая проверка едва ли возможна.

Четвертым критерием оценки достоинства принципа является согласованность. Известным кантовским критерием обоснованности этического принципа была его всеобщность. Прежде чем мы совершим действие, говорил он, мы должны удостовериться в том, что максима, которой мы руководствуемся, может стать всеобщим правилом для всего человечества. Он считал это чисто формальным логическим критерием. Если правило вступает в противоречие со всей системой морали, то мы не имеем права делать исключение для самих себя. Например, мы не можем лгать, обманывать или совершать убийство, поскольку, если бы это стало универсальным законом, то моральное поведение было бы невозможным.

Критики указали на два главных затруднения, возникающих в ходе анализа кантовского критерия. Во-первых, трудно согласиться с тем, что всякая максима является абсолютной, поскольку исключения из нее могут быть оправданы по этическим основаниям. Это особенно верно для тех случаев, когда разные обязанности вступают в противоречие друг с другом. Отсюда следует, что правила должны интерпретироваться, как я уже доказывал, только как общие prima facie обязанности, а не как абсолютные императивы. То, что мы действительно обязаны делать, зависит от контекста. Кантовский категорический императив является, таким образом, слишком формальным и бессодержательным, чтобы служить основным ориентиром поведения. Во-вторых, критерием правила является не формальная согласованность с системой морали, как думал Кант, а его зависимость от результатов исследования последствий действия. В том случае, когда его последствия признаются как разрушающие мораль в эмпирическом смысле, рациональный субъект морали принимает решение воздержаться от совершения поступка. Кантовский категорический императив помогает нам при принятии этического решения только как один из многих критериев, но не как решающий или единственный.

Тем не менее, логический критерий внутренней согласованности наших принципов очень важен. Ни один этический принцип не должен оцениваться абстрактно и изолированно вне рассмотрения его взаимосвязи с другими принятыми нами принципами. Мы должны спросить: противоречит старый или новый принцип другим принципам, которых мы придерживаемся? Если противоречит, то мы можем обнаружить собственное лицемерие или то, что мы придерживаемся двойного стандарта. Если, например, мы полагаем, что все люди имеют равное право на уважение, но исключаем женщин из этого принципа, то мы ограничиваем наше определение людей мужчинами и явно пренебрегаем половиной всего человечества. Таким образом, мы или должны отказаться от нашего всеобщего принципа или перетолковать его, включив в него женщин. Апелляция к согласованности и последовательности моральных суждений является фундаментальным методом оценки, исправления и расширения границ этических принципов. Она используется судьями и юристами, особенно в демократических обществах, и исторически вовлечена в борьбу за признание новых свобод и прав. Таким образом, согласованность является существенным критерием в дополнение к привлечению фактов и оценке принципов по результатам их практического применения.

Однако здесь уместно предупреждение: необходимо остерегаться тирании принципов. Однажды возникший и подтвержденный моральный принцип может рассматриваться настолько жизненно важным для человеческого правосудия, что не возникнет даже мысли о возражении против его применения. Правило согласованности может начать угнетать в тех случаях, когда приемлемый в жизни принцип способен разрушить созвездие других ценностей и принципов. Тогда может победить самодовольство, и моральный фанатизм будет править нами.

Нужно иметь в виду, что глубоко воспринятые моральные принципы способны стать лозунгом радикальной революции или репрессивной реакции. Как всеобщее правило требование «Вся власть народу» может прекрасно звучать в теории, но осуществленное на практике неуправляемой толпой или революционным трибуналом, оно способно привести к деспотизму.

Лозунг «Всякий аборт есть зло» провозглашается в качестве всеобщего запрета группировками, выступающими за право на жизнь и рассматривающими ее как священный дар. Они хотят защитить «жизнь невинного зародыша», но их желание бесцеремонным образом подрывает право женщин на свободу воспроизведения потомства.

В некоторых случаях доведение беременности до родов может нанести ущерб женщине (если произошло изнасилование или инцест) или привести к рождению неполноценного ребенка. В этих случаях группировки, защищающие право на жизнь, не намерены оплачивать медицинский счет или самим растить детей. Все же эти выступающие за право на жизнь группировки настаивают на абсолютном признании своего принципа. Их противники, используя критерий согласованности, указывают, что многие из тех, кто выступает против убийства человеческого зародыша, не осуждают другие формы убийства, такие как смертная казнь или убийство мирных граждан во время войны.

Другой иллюстрацией принципа согласованности является попытка применить принцип свободы воли абстрактно, без рассмотрения его последствий. То, что «индивиды должны сами распоряжаться своими собственными жизнями», кажется убедительным и заслуживающим уважения принципом, определяющим наше поведение. Все же, если он берется в качестве абсолютного и без всяких исключений, это может в некоторых случаях принести вред как индивиду, так и обществу. Я помню вопрос, заданный хорошо известному либертарианцу, который настаивал на том, что все наркотики, включая героин и кокаин, должны быть узаконены. Чтобы быть последовательным в отношении первичности индивидуальной свободы, доказывал он, государство не должно стремиться регулировать частное поведение граждан какими-либо средствами.

«Что, если легализация наркотиков нанесет непосредственный вред, прежде всего, неблагополучной несовершеннолетней молодежи, живущей в нищете в гетто?» — спросил я.

Его ответ был таким: «Я полагаю, они получат хороший урок. Возможно, что будет потеряно целое поколение молодежи». Он думал, что эта позиция совместима с его философией свободы воли, но, как мне кажется, не признав никаких исключений, он оказался жертвой своего принципа, не желая оценить его в свете других принципов и ценностей, которых, без сомнения, придерживался. Он доказал несостоятельность своего требования, потерпев моральную неудачу в оценке последствий его применения.

Подводя предварительные итоги, я хотел бы сказать, что даже если мы отказываемся от трансцендентной морали и убеждены, что новая этика имеет реальное отношение к человеческим интересам и потребностям, то мы все же не приходим к субъективизму в этике. Существует своего рода объективный релятивизм, которого мы можем придерживаться и в действительности придерживаемся. Таким же образом существуют и объективные стандарты оценки этических принципов, определяющих нашу жизнь.