Ростки флоры и фауны 5 страница

Чтобы в корне пресечь кривотолки.

Но — на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!

К лесу — там хоть немногих из вас сберегу!

К лесу, волки, — труднее убить на бегу!

Уносите же ноги, спасайте щенков!

Я мечусь на глазах полупьяных стрелков

И скликаю заблудшие души волков.

Те, кто жив, затаились на том берегу.

Что могу я один? Ничего не могу!

Отказали глаза, притупилось чутье...

Где вы, волки, былое лесное зверье,

Где же ты, желтоглазое племя мое?!

...Я живу, но теперь окружают меня

Звери, волчих не знавшие кличей, —

Это псы, отдаленная наша родня,

Мы их раньше считали добычей.

Улыбаюсь я волчей ухмылкой врагу,

Обнажаю гнилые осколки.

Но — на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки! [1026]

«Волков истребляют всеми способами: устраивают облавы, ставят капканы, разыскивают логова с волчатами, в степях бьют с низко летящего самолета. За каждого убитого волка выдают денежную премию.

На человека волки обычно не нападают».[1027]

Родоначальников этрусков Тархона и Тирсена Ликофрон называет «золотисто-бурыми волками, отпрысками Геракловой крови».[1028] Так излагается легенда о происхождении Тархона и Тирсена от сына Геракла — Телефа. В связи с рассказом о переселении Тархона и Тирсена в Италию Ликофрон говорит об их войне с италийскими борейгонами.[1029] Из описания этой войны в другом месте следует, что тиррены отняли у лигуров и пеласгов Пизу, дойдя до границ Умбрии[1030].[1031]

Волчье племя квиритов, как любил называть римлян Л. Н. Гумилев, оставило богатое потомство:

«В Средней Азии популяции чрезвычайно разнородны, в то время как этнические группы очень близки (речь идет о туркменах, таджиках, памирцах, узбеках и уйгурах). Основу этого специфического среднеазиатского дерматоглифического типа составляют южно-европеоидные черты с заметной примесью монголоидного и небольшой долей индо-австралоидного компонентов. На уровне локальных рас оба варианта — закаспийский и Среднеазиатского междуречья — практически тождественны. Примечательно, что пришлые европеоидные популяции — белуджи, среднеазиатские евреи, ирани, арабы — резко отличаются от коренных народов. Среди последних наблюдаются характерные типологические различия, связанные с долей монголоидного компонента в их составе. Последняя минимальна у таджиков, далее следуют памирцы, уйгуры, туркмены, узбеки. Среди узбеков можно выделить различные по древности компоненты, доля монголоидности в которых растет по мере приближения к современности».[1032]

История, рассказанная в Энеиде, повторилась неоднократно:

Мирно старый Латин городами и нивами правил.

Фавну его родила лаврентская нимфа Марика, —

Так преданье гласит; был Пик родителем Фавна,

Пика отцом был Сатурн, положивший роду начало.

Волей богов не имел Латин мужского потомства,

После того как судьбой был похищен сын юный.

Дочь лишь была у него, наследница многих владений:

Стала невестой она, по годам созрела для брака,

Много из Лация к ней женихов и со всей Гесперии

Сваталось, прежде других — красотою всех превзошедший

Турн, могучих отцов и дедов славный потомок. [1033]

Фавн (слово по происхождению в латинском языке мутное)[1034] имел своих оракулов. Особенность оракулов состояла в том, что они воспринимались как врата, через которые можно было напрямую общаться с божеством, задавать ему вопросы. Эдакие говорящие врата Януса, вроде этрусских лукомонов. Рты эгрегора (от ἐγρήγοροι, стражи: в оккультных и новых (нетрадиционных) религиозных движениях — душа вещи, ментальный конденсат, порождаемый мыслями и эмоциями людей и обретающий самостоятельное бытие. По мнению приверженцев оккультизма, эгрегорами обладают реликвии, памятные вещи и прочие предметы, которые, по их мнению, помогают им либо, наоборот, несут проклятие. Сила и долговечность эгрегора зависит от согласованности и численности группы. В манихейской доктрине эгрегоры — стражи, или архонты, поставленные сторожить демонов, заключенных в небесных твердях. Исследователи видят непосредственный источник этой легенды в апокрифической книге Еноха. В славянской книге Еноха непокорные стражи именуются Григорьи, то есть получили собственное имя через буквальную транскрипцию греческого слова.[1035]).[1036]

В эпоху эллинизма конкуренцию оракулам стали составлять сивиллы — прорицательницы, разбросанные по окраинам греческого мира. В отличие от оракулов, они не отвечали на обращённые к ним запросы, а в экстазе пророчили предстоящие людям бедствия. Изречения сивилл заносились в особые книги, к которым в Древнем Риме обращались только с особого разрешения сената.

Считается, что в отличие от оракулов, сивиллы могли представлять собой общее наследие всех индоевропейских народов — подобные предсказатели известны у кельтов, они описаны в Рамаяне и Махабхарате, у славян ту же функцию выполняли вещие волхвы, у германцев — Вельва и Веледа.[1037]

Однако все же следует отличать мужчин от женщин.

У Вергилия оракул Фавна, к которому обращается царь племени с которым познакомились римляне, является прелюбопытнейшей личностью, с одной стороны, напоминающей кельтского друида, а с другой, — шамана:

Царь в тревоге спешит обратиться к оракулу Фавна,

Вещего старца-отца вопросить в лесу Альбунейском,

Самом большом из лесов, где звенит источник священный,

Воздух смрадом своих испарений густых заражая.

Вся Энотрия, все племена италийские в этот

Сходятся лес, чтоб сомненья свои разрешить. Если щедрый

Дар принесет в него жрец, и расстелит в ночи молчаливой

Жертвенных шкуры овец, и уснет на ложе овчинном,

Много узрит он во сне витающих дивных видений,

Будет многим внимать голосам, удостоен беседы

Вечных богов и теней, прилетевших из глуби Аверна.

Здесь и родитель Латин искал в тревоге ответа.

Сто тонкорунных заклал он сам овец по обряду,

Шкуры в лесу расстелил — и едва лишь возлег на овчинах,

Тотчас голос к нему долетел из чащи древесной:

"Дочери мужа найти, о мой сын, не стремись средь латинян,

С тем, кто избран тобой, не справляй задуманной свадьбы:

Зять из чужбины придет и кровью своей возвеличит

Имя наше до звезд, и к ногам наших правнуков общих

Будет повержен весь мир, и все, что видимо Солнцу

В долгом пути меж двумя Океанами, — им покорится".

Этих советов отца, что ему в ночи молчаливой

Фавном были даны, не таил Латин — и повсюду

Мчалась на крыльях. Молва и о них городам авзонийским

Весть несла, когда флот потомков Лаомедонта

Встал на причал у крутых берегов, травою поросших. [1038]

Вергилий изобретательно обосновал легкость, с которой женщины кочевницы сходились с римлянами. В жизни все бывало и проще.

В Центральной Азии и Индии римские невозвращенцы жили уже не по римскому календарю. «Римский год начинается с началом весны; его первый месяц и вместе с тем единственный, который носит божеское имя, назван по имени Марса (Martius); три следующих получили свои названия от появления молодых ростков (aprilis), от вырастания (maius) и от процветания (iunius); месяцы с пятого до десятого названы по своему числовому порядку (quinctilis, sextilis, september, october, november, december); одиннадцатый получил свое название от слова начинание (ianuarius), причем, вероятно, делался намек на возобновление полевых работ после отдыха, кончавшегося в половине зимы; название двенадцатого и последнего месяца происходит от слова очищать (februarius). К этой регулярной смене одних месяцев другими прибавлялся в високосных годах еще безымянный рабочий месяц (mercedonius), который был последним и, стало быть, следовал за февралем».[1039]

«Древнеримский календарь был сельскохозяйственным... Едва ли не главным «ориентиром» при этом были восход и заход (утренний и вечерний) звездного скопления Плеяды, которое в Риме именовалось Вергилиями. Начала многих полевых работ здесь связывали и с фавонием — теплым западным ветром, который начинает дуть в феврале (3–4 февраля по современному календарю)».[1040]

Подобным сельскохозяйственным способом называли месяцы и славяне. В. К. Шаур восстанавливает праславянские названия двенадцати месяцев, полагая, что остальные — вторичны: «1) berzьnь — март (березень); 2) květьnь — апрель (цветень); 3) travьnь — май (травень); 4) čьrvьnь — июнь (червень); 5) lipьnь — июль (липень); 6) sьrpьnь — август (серпень); 7) versьnь — сентябрь (вересень); 8) rujьnь — октябрь (рюен); 9) listopadъ — ноябрь (листопад); 10) grudьnь — декабрь (грудень); 11) prosinьcь — январь (просинец); 12) sěčьnь — февраль (сечень)».[1041]

Изменения в римский календарь начал вносить Цезарь вскоре после ухода с Крассом на восток тысяч мужчин.[1042] «Д. Лебедев: «Отмененный Юлием Цезарем в 45 г. до p.X. календарь римской республики представлял собою... настоящее хронологическое monstrum. Это был календарь не лунный и не солнечный, а псевдолунный и псевдосолнечный. Обладая всеми недостатками лунного года, он не имел ни одного из его достоинств, и точно в таком же отношении стоял он и к солнечному году». Сказанное усиливается еще следующим обстоятельством. Начиная с 191 г. до н.э., согласно «закону Мания Ацилия Глабриона», понтифики, во главе которых стоял верховный жрец (Pontifex Maximus), получили право определять продолжительность добавочных месяцев («назначать для вставочного месяца столько дней, сколько потребуется») и устанавливать начало месяцев и годов. При этом они очень часто злоупотребляли своей властью, удлиняя годы и тем самым сроки пребывания на выборных должностях своих друзей и укорачивая эти сроки для врагов или тех, кто отказывался дать взятку. Известно, например, что в 50 г. до н. э. Цицерон[1043] 13 февраля еще не знал, будет ли через десять дней вставлен добавочный месяц. Впрочем, несколько раньше он и сам утверждал, что озабоченность греков по поводу подгонки своего календаря к движению Солнца — всего лишь чудачество. Что же касается римского календаря того времени, то, как отмечает Э. Бикерман, он не совпадал ни с движением Солнца, ни с фазами Луны, а «скорее полностью блуждал наугад...».

И так как в начале каждого года проводилась уплата долгов и налогов, то нетрудно представить, как твердо с помощью календаря держали жрецы в своих руках всю хозяйственную и политическую жизнь в древнем Риме. Со временем календарь был так запутан, что праздник жатвы приходилось отмечать зимой. Неразбериху и хаос, господствовавшие в римском календаре того времени, лучше всех охарактеризовал французский философ Вольтер[1044] словами: «Римские полководцы всегда побеждали, но они никогда не знали, в какой день это случалось...».[1045]

Мена календаря всегда оставляет следы в новом времени причудливыми следами старого. Египтяне, имея свой гражданский и религиозный календари, были вынуждены жить сначала по греческому, а потом римскому, христианскому и исламскому календарям.

Римляне лишь для удобства делали разнообразные иконы-образы своих богов. Они не обожествляли изображений на досках или в камне, как и мы ныне не молимся памятникам старины.[1046] Не молились римляне ни дорогим идолам и куклам, ни простым и дешевым, для детей, игрушкам. Впрочем, детям свойственно одушевлять свои игрушки. Эта привычка ослабляется с возрастом, но что-то остается в почитании редких игрушек, сделанных выдающимися ремесленниками. Особенно старинных, антикварных. Много старинных или дорогих игрушек являются роскошью (luxuria, от lucere, светить, lux, свет), к которой устремились в Риме с особенной силой в это время. Для невозвращенев предметы римской роскоши были обыденными. Соотечественники воспринимались издалека как дети, требующие новых игрушек.

Антикварные детские идолы обычны в коронопластике Тохаристана–Бактрии: фигурки горбатых быков, баранов, козлов, а также изображения фантастических зооморфных существ. Такова, например, голова единорога из Денау — с длинной шеей, огромными глазами и огромным рогом между ушами. Единорогов, коньков, бычков и баранов до сих пор керамисты массами изготавливают в гончарных печах и продают в дни Навруза. Увидев такие статуэтки впервые в детстве, я решил, что это древние Дымковские игрушки, так похожи.[1047] Похожие глиняные игрушки, изображающие барыню, названную Р. Д. Банерджи великой женской богиней, найдены при раскопках в Мохенджо-Даро (Холм смерти).[1048] Еще ранее на барыне, этой весьма распространенной игрушке-мамке, не было никакой одежды.[1049]

Древнее русское гуляние на Вятке — Свистопляска — сопровождается тем же.[1050] Дымковская игрушка, вятская игрушка, кировская игрушка — один из русских народных глиняных художественных промыслов. Говорят, что возник в заречной слободе Дымково близ г. Вятка (ныне на земле г. Кирова).

«Считается, что аналог дымковской игрушки отсутствует; существует на Вятской земле более четырёхсот лет. Возникновение игрушки связывают с весенним праздником Свистунья, к которому женское население слободы Дымково лепило глиняные свистульки в виде коней, баранов, козлов, уточек. Позднее, когда праздник потерял своё значение, промысел не только сохранился, но и получил дальнейшее развитие. Яркая, нарядная дымковская игрушка стала своеобразным символом Вятской земли».[1051]

«Контакты Северной Евразии с сасанидским Ираном надёжно засвидетельствованы находками иранских импортов — монет, металлических, реже стеклянных сосудов, гемм, возможно некоторых типов каменных бус. Их особая концентрация отмечается на Северном Кавказе, особенно в Осетии и Дагестане, и в Урало-Камском регионе, более всего в бассейнах средней и верхней Камы и Вятки».[1052]

Навруз (перс. نوروز‎, новый день), а также Международный день Навруз (21 марта) — праздник нового года по астрономическому солнечному календарю у иранских и тюркских народов.[1053] Слово навруз впервые появилось в персидских источниках во II в. В эти дни правители провинций Персидской империи приносили дары шахиншаху-царю царей. На Ближнем Востоке Навруз празднуется только представителями тех народов, которые проживали там до прихода арабов, распространения Ислама и возникновения Арабского Халифата. Навруз не празднуется арабами в Ираке и Сирии. В Турции с 1925 года по 1991 год официально празднование Навруза было запрещено. В Сирии празднование Навруза запрещено до сих пор.

Русское соответствие — Масленица. На Вятке празднование навруза соответствует Свистопляске. От названия праздника происходит одно из прозвищ вятчан — свистоплясы.

Дж. Фрэзер: «Похоронные церемонии вроде похорон Масленицы или выноса Смерти[1054] носят в России имена мифических персонажей: Кострубонько, Костромы, Купалы, Лады и Ярилы. Эти обряды совершаются весной или в середине лета.[1055] Так, в Украине бытовал обычай отмечать в пасхальную неделю похороны божества весны, по прозвищу Кострубонько. Вокруг девушки, которая лежала на земле, притворившись мертвой, медленно двигался хоровод с песней:

Умер, умер наш Кострубонько!

Умер, умер наш дорогой!

Неожиданно девушка вскакивала на ноги, и хор радостно восклицал:

Ожил, ожил наш Кострубонько!

Ожил, ожил наш дорогой!

Накануне Иванова дня украинцы делают из соломы чучело Купалы, которое обряжают в женские одежды, украшают ожерельем и венком из цветов, затем срубают дерево и, украсив его лентами, устанавливают в выбранном месте. Около дерева, которое они называют Мареной (Зима или Смерть), помещается это соломенное чучело и стол, уставленный спиртными напитками и яствами. После этого зажигается костер; юноши и девушки с чучелом в руках попарно прыгают через него. На следующий день они срывают с дерева и с чучела все украшения и бросают их в реку. В день св. Петра, 29 июня, или на следующее воскресенье в России совершают похороны Костромы, Лады или Ярилы.

В Пензенской и Симбирской губерниях эти похороны происходили следующим образом. 28 июня зажигался костер, а на следующий день девушки выбирали одну из их числа на роль Костромы. Подруги приветствовали избранницу глубокими поклонами, сажали на доски и несли на берег реки. Здесь девушки окунали ее в воду, в то время как самая старшая из них била в сплетенную из лыка корзину, как в барабан. Потом они возвращались в деревню. День кончался шествиями, играми и танцами. В Муромской области Кострому изображало соломенное чучело, одетое в женские одежды и украшенное цветами. Его клали в квашню и с песнями несли на берег реки или озера. Здесь толпа делилась на две половины, одна из которых нападала на чучело, а другая его защищала. В конце концов нападающая сторона одерживала победу, срывала с чучела его одежды и украшения, разрывала их на куски, топтала ногами солому, из которой оно было сделано, и бросала ее в реку. В это время защитники чучела, закрыв лицо руками, делали вид, что оплакивают Кострому.

Жители Костромской губернии совершали похороны Ярилы 29 или 30 июня. Выбирался старик, которому давали маленький гроб с находившимся в нем чучелом, похожим на Приапа, олицетворением Ярилы. Этот гроб старик, сопровождаемый женщинами, которые пели погребальные песни и выражали жестами горе и отчаяние, выносил за город. В открытом поле вырывали могилу и в нее с рыданиями и воплями опускали чучело, после чего начинались игры и танцы, напоминающие погребальные обряды древних язычников-славян.

Жители Украины клали чучело Ярилы в гроб и после захода солнца проносили по улицам в сопровождении пьяных женщин, которые все время печально повторяли: "Он умер! Он умер!" Мужчины поднимали и трясли чучело, как будто хотели вернуть к жизни мертвеца. Они говорили женщинам: "Женщины, не плачьте, я знаю то, что слаще меда". Однако женщины продолжали причитать и петь, как на похоронах: "В чем он виноват? Он был такой хороший. Он уже не поднимется больше. И как мы будем без тебя? Что за жизнь нам без тебя? Поднимись хотя бы на часок. О, он не встает, он не встает". В заключение Ярилу зарывали в могилу».[1056]

Некоторые небезосновательно считают, что низвержение идолов в Новгороде и Киеве перед крещением Владимиром напоминает уничтожение календарных чучел типа Масленицы и Костромы.[1057]

«В начале своего княжения Владимир предпринял "первую (языческую) религиозную реформу", стержнем и содержанием которой являлось провозглашение Перуна "богом богов", официальным верховным божеством страны».[1058] «Древнейшее славянское предание: о борьбе Перуна со Змеем, во время которой Перун преследует Змея, а тот прячется от него, причем в конце Перун поражает Змея, спрятавшегося в дупле дуба. Оружием Перуна обычно являются камни».[1059]

О значении имени Перун единого мнения нет.[1060] Однако налицо совпадение с латинским корнем perunc- (perungo, мажу, натираю, perunctio, умащение). Попросту говоря, Перун значит Помазанник, Намазанный, то же, что греческое Христос (от χρίω, мажу, натираю) или еврейское Мошиах. Сходство литовского Перкуна и польского Jesse (Иисуса) увидел еще в XIX в. Й. Й. Хануш.[1061]

Об истории термина Помазанник-Христос рассказал историк христианской церкви Орозий, когда Август «вступив с овацией в Город,[1062] постановил отменить все прежние долги римского народа, уничтожив также письменные свидетельства, из таверны в те самые дни, как я описал выше,[1063] на протяжении всего дня изливался обильнейший ручей оливкового масла. Что со всей очевидностью было выражено тем знаком, если не грядущее в дни Цезаря, повелевающего всем миром, рождение Христа? Ведь «Христос» с языка народа его, в котором и от которого Он рожден, переводится «Помазанник».

Итак, с того времени, когда Цезарю навсегда была передана трибунская власть,[1064] в Риме на протяжении всего дня бил источник оливкового масла.

Тем, кто не слышал речений пророков, очевиднейшие знаки на небе и чудеса на земле указывали при верховенстве Цезаря и при римской власти на протяжении всего дня (то есть на протяжении всего времени Римской империи) на Христа и пошедших от Него христиан (то есть на Помазанника и помазанных от Него), готовых вот-вот появиться из таверны (то есть из гостеприимной и щедрой Церкви), подобно полноводному и нескончаемому потоку, а также [показали] возвращение Цезарем всех тех рабов, которые знали господина своего, и, с другой стороны, предание на смерть и мучения прочих, которые господина не назвали, наконец прощение при Цезаре долгов грешникам в том городе, в котором само по себе истекало масло».[1065]

Может быть греческим миссионерам пришлись не по нраву творения отечественных художников; и этим можно объяснить их предпочтение импортным идолам и словечкам? Или в этом проявилось невежество греков и их незнание латыни и санскрита? Ответа нет, однако собственное производство икон на Руси появится не скоро. Поначалу импортные были очень дороги и престижны, как западные мобильные телефоны и автоиномарки в 90-х годах XX века или часы[1066] и шмотки[1067] в XVIII–XIX веках. Привычка предпочитать ввезенные художественные изделия местным станет в будущей России обычной у богатых.

В. И. Даль: «Перун, муж. в Великой Руси осталось мало следов этого бога грома и молнии, грозы; в Белоруссии более, там его описывают; это высокий, плечистый головач, черноволос, черноглаз, борода золотая, в правой руке лук, в левой колчан со стрелами; он ездит по небу в колеснице, пускает огнеиные стрелы. Ка'б цебя пярун треснув! брань. Який там перун ляскае!»

На Масленицу в деревнях дерутся, берут снежные городки. По мнению Б. А. Рыбакова, в дохристианскую пору празднование Масленицы было приурочено к весеннему равноденствию:

«Масленица — встреча весны, пробуждение природы, весеннее равноденствие. Последний звериный маскарад, горящие костры, горящие колеса, спущенные с горы в честь разгорающегося солнца. С идеей неба, небесного владыки и солнца связаны ежегодные праздничные костры всех славян на масленицу (весеннее равноденствие) и на Ивана Купалу (летнее солнцестояние, в Риме 24 июня праздновали Fortis Fortunae. — Д. Н.)»:[1068]

«В связи с аграрной магией немалый интерес представляют не только глиняные модели зерен, но и глиняные крестообразные рогульки, находящие соответствие, во-первых, в тех «рогатых лепешках», которые греки приносили в жертву Аполлону, а во-вторых, в многочисленных восточнославянских этнографических примерах. Весной, задолго до сева яровых, у русских, украинцев и белорусов пекли печенье в форме креста. Судя по позднейшему приурочению к средокрестной неделе великого поста, первоначально, в дохристианские времена, выпечка крестов производилась в дни весеннего равноденствия, т.е. на языческую масленицу; в пользу этого говорит и равнозначность крестов из теста с благовещенской просфорой. В кресты запекали зерна, монеты».[1069]

В Риме праздник фигурок и кукол был на зимнее солнцестояние: 21–22 декабря. Он завершал Сатурналии, посвященные окончанию полевых работ и жатвы, сбора урожая. Терракотовые, глиняные фигурки человечков, которые дарили взрослым и детям был знаком этого праздника.[1070]

А. Ф. Лосев устанавливает «глубокую архаичность божества, являвшегося сочетанием добра и зла, божества, чьим атрибутом был лук со стрелами, а спутниками — волк, собака, ястреб, иногда лев. Культ возник, вероятно, еще на охотничьем уровне развития общества, перешел к скотоводам (Аполлон-пастух) и особенно расцвел в земледельческую эпоху. Аполлон дарует свет и тепло, как хлебодар (ситалк), воссоединяющий (для возрождения) части растерзанного Диониса. Античные писатели очертили ареал храмового культа Аполлона, охватывающий Грецию, Италию, Малую Азию, Египет, Северную Африку и даже Вавилон. Северная часть Европы не вошла в этот обзор храмов, но многие черты в ритуале более северных племен родственны культу Аполлона. У праславян мы знаем зольники, а у Аполлона иногда алтарь делался из золы (сподий); в зольниках встречаем крестообразные глиняные рогульки, а Аполлону приносили в дар «рогатые лепешки».[1071]

Мановение (numen) Фавна и Фортуны (Fortuna, Судьба, отождествлялась с Τύχη: случайность, то, что выпало по жребию, богиня случая и удачи.), смешанного с чужеродным для римлян образом Феба-Аполлона, никуда не исчезало. Оно просто меняло имя. В современном русском языке оно называется Фарт, счастье, удача у блатных.[1072]

Есть что-то современное в том, что хозяин-царь города с латинским названием Игральные кости (Taxilla) имел в имени слово фарн.

Если нет фарта, а страсть к игре сильна, это приводит к дурному. «Ряд стихотворений в Ригведе носит дидактический характер. Из них любопытна так называемая «Жалоба игрока»,[1073] выдержанная в патетическом тоне. Игрок жалуется на свое бессилие, он не может сбросить чары игральных костей, несущих ему разорение:

«Теперь отвергает меня жена, ненавидит теща, несчастный ни в ком не находит сочувствия.. Меж тем как он стремится к добыче за игрою в кости, его жену обнимают другие. Отец, мать, братья восклицают: «Мы его не хотим знать! Заключите его в оковы!» И я говорю себе: «Отныне я больше не играю! Я не пойду с неверными друзьями!» Но снова слышится мне стук коричневых костей, и я спешу к ним, как влюбленная дева на свидание... Жена игрока, покинутая, грустит в одиночестве, мать грустит, меж тем как сын ее бродит неведомо где. Он сам крадется, как вор, укрываясь от взоров, проводит ночь под чужим кровом»[1074].[1075]

Аркадий Северный (А. Д. Звездин) написал нечто похожее:

Не жди меня, мама, хорошего сына,

Твой сын не такой, как был вчера.

Меня засосала опасная трясина,

И жизнь моя — вечная игра. [1076]

«Эволюция понятия о фарне как о мирном божестве у скифо-сарматских народов и их наследников привела к тому, что у осетин фарн полностью утратил свои «боевые» функции и стал противопоставляться äxsär — высшей доблести во время войны. В Средней Азии же многие черты бактрийско-согдийско-кангюйского фарна сохранились в народных верованиях таджиков и других среднеазиатских народов».[1077]

Бараны Фавна, иранские Хварна-Фарр, дошли до нас в изображениях животворящей силы солнечной благодати на христианских иконах в виде нимбов.[1078] В Риме лучистый нимб придавался помимо божеств лишь образам усопших императоров.[1079]

О rus!

Противоречия в восприятии одних другими, мужчинами и женщинами, естественное следствие разницы укладов в семьях, родах, племенах и народах.

Среди женщин, влиявших на судьбу невозвращенцев, были две, о которых мы знаем. Первая известна хорошо: гречанка Клеопатра. Вторая хуже: римлянка Корнелия. Она была вдовой сына Марка Красса Публия, «на которой тот женился, когда она была еще девушкой. У этой молодой женщины, кроме юности и красоты, было много и других достоинств. Действительно, она получила прекрасное образование, знала музыку и геометрию и привыкла с пользой для себя слушать рассуждения философов. Эти ее качества соединялись с характером, лишенным несносного тщеславия — недостатка, который у молодых женщин вызывается занятием науками. Происхождение и доброе имя ее отца были безупречны».[1080]

Красс не любил Помпея, но отношений с ним старался не портить. Красс был для Цезаря неистощимым источником финансов.[1081]

Femme fatale Цецилия-Корнелия[1082] была дочерью врага Цезаря Квинта Метелла Сципиона, консула 52 г. до н.э. (в августе Помпей сделал его своим коллегой по консульству на оставшиеся 5 месяцев),[1083] и Эмилии Лепиды. Она выделялась красотой и образованием. Ее кличка Корнелия — говорящая: Бодливая, Рогатая от cornu — рог. Из вежливости это прозвище переводят иначе: строгая, вспыльчивая, с характером.

«Самая знатная римлянка в латинских надписях будет фигурировать под родовым именем — Клавдия или Корнелия, — и даже императрица будет всего лишь Ливией. А у этрусских женщин было собственное имя: Рамса, Танаквиль, Фасти, Белия, — что позволяло им более полно раскрыть свою личность внугри семьи».[1084]

В Риме у женщин не было личных имен, они откликались на отчество или прозвище, как в русских деревнях. Прозвище могло даваться по мужу или из-за особенностей женщины: Петровна, Степанида, Митиха и т.д.[1085]

В 49 году юная вдова выходит замуж за Помпея, похоронившего умершую родами жену, единственную дочь Цезаря. «Брак не встретил одобрения из-за большой разницы в возрасте жениха и невесты (Помпею было 57 лет, Цецилии — 20–22. — Д. Н.): ведь по годам Корнелия скорее годилась в жены сыну Помпея. Более проницательные люди полагали, что Помпей пренебрегает интересами государства: находясь в затруднительном положении, государство избрало его своим врачом и всецело доверилось ему одному, а он в это время увенчивает себя венками и справляет свадебные торжества, меж тем как ему следовало бы считать несчастьем это свое консульство, ибо, конечно, оно не было бы предоставлено ему вопреки установившимся обычаям, если бы в отечестве все обстояло благополучно».[1086] После разгрома при Фарсале, Корнелия снова скорбит безутешно. Ее плач приводит Плутарх: