Цари - верховные жрецы

Почему же тенденция к превращению царской власти в полисную магистратуру так никогда полностью и не была реализована в Спарте? Почему цари так и не превратились в обычных государственных чиновников? Зачем они нужны были общине именно в таком своем качестве? Ответ, по-видимому, хотя бы отчасти, нужно искать в сфере духовных ценностей спартанского гражданства. Цари перестали быть верховными судьями своего народа и утратили часть своего военного империя, но это не привело к уничтожению самой царской власти, потому что за царями оставалась в нетронутом виде их функция верховных жрецов общины. Эту мысль довольно четко высказывает Ксенофонт в "Лакедемонской политии". По его словам, "царская власть - единственная, которая остается именно такой, какой она была установлена с самого начала" главным образом, потому, что "Ликург предписал, чтобы царь, ведущий свое происхождение от бога, совершал все общественные жертвоприношения именем государства" (Lac. pol. 15, 1 - 2, пер. М. Н. Ботвинника).

Все социальные институты древней Спарты в той или иной мере носили сакральный характер. Как мы уже говорили, институт царской власти сочетал в себе три взаимопроникающих функции: верховного военачальника, верховного судьи и верховного жреца. Известно, что царская власть в Спарте с течением времени демонстрировала тенденцию к упадку и ослаблению, что проявлялось в постепенном распылении и отделении от царей ранее присущих им функций. Так они почти полностью лишились своих административных и судебных полномочий, были существенно ущемлены их права как главнокомандующих, но они продолжали оставаться верховными жрецами. В Спарте не произошло, как это было в остальной Греции периода архаики, падения царской власти в результате разделения ее функций и передачи их другим представителям знати. Здесь цари не растворились внутри полисной элиты. Возможно, само сохранение царской власти в Спарте во многом объясняется тем, что здесь медленнее, чем в других греческих полисах шел процесс дифференциации магистратур внутри правящего аристократического сословия. В частности, спартанцы в отличие, например, от афинян не посмели отделить "священную силу" своих царей от самих царей и перенести ее на полисных магистратов. По-видимому, в Спарте сохранялось такое же отношение к своим царям, каким оно было в гомеровской Греции, где царей считали близкими к миру богов.¹⁵ Так в стихах Тиртея, проникнутых еще гомеровскими мотивами, четко выражена идея о богоданности власти спартанских царей:

Сам ведь Кронион, супруг прекрасноувенчанной Геры,
Зевс, Гераклидам вручил город, нам ныне родной.
С ними, оставив вдали Эриней, обдуваемый ветром,
Мы на широкий простор в землю Пелопа пришли
(fr. 3a Diehl3, пер. Г. Церетели).

Смысл этого отрывка, несмотря на лакуны, вполне ясен. Спартанцы должны подчиняться своим царям, Гераклидам, поскольку их власть санкционирована богами, и более того, сам Зевс, считавшийся защитником царской власти как установления, вручил Спарту в управление Гераклидам.

Оба царя могли довести свое происхождение до Геракла и таким образом до самого Зевса. Геродот в своем рассказе о герое Фермопил царе Леониде перечисляет поименно всех его предков вплоть до Геракла (VII, 204). Как метко отметил один из современных исследователей, спартанские цари являются единственными историческими греками, которые вошли на страницы Геродота с подобными генеалогическими фанфарами. В 446 г. до н. э. пифия потребовала от спартанцев вернуть из изгнания царя Плистоанакта, называя его "полубожественным сыном Зевса" (Thuc. V, 16, 2). На протяжении всего существования царской власти в Спарте для спартанских граждан их басилевсы продолжали оставаться священными особами, от магической силы которых зависело благополучие всего государства.

С представлениями о какой-то глубинной связи спартанских царей с миром богов, по-видимому, связан существовавший в Спарте обряд, с помощью которого община на вполне законных основаниях могла избавиться от неугодного ей царя. Как рассказывает Плутарх, с периодичностью в девять лет (di j ejtw`n ejnneva) цари подвергались особого рода религиозным испытаниям. Суть их состояла в том, что в каждый девятый год эфоры наблюдали за небом и если они видели падучую звезду на определенном участке неба, то это считалось знаком того, что царь в чем-то провинился по отношению к богам. Власть такого царя тот час же отменялась до тех пор, пока на запрос из Спарты не приходил ответ дельфийского оракула (Plut. Agis, 11). Как правило, мнение пифии было благоприятно для спартанских царей, и данное религиозное испытание оставалось чистой формальностью. Однако само наличие подобного законного способа отстранения царей от власти давало в руки их оппонентам удобное средство для избавления от неугодного царя. Вполне возможно, что политические враги того или иного царя специально приурочивали выдвижение своих претензий ко времени вышеназванного религиозного испытания. Так случилось, например, в 242 г. до н. э., т. е. уже в эпоху позднего эллинизма, когда царь Леонид, политический противник знаменитого царя-реформатора Агиса, лишился власти именно таким способом.

Сам факт столь позднего применения этого обряда - 2-я пол. III в. до н. э. - есть свидетельство того, что для спартанских граждан их цари на протяжении веков продолжали оставаться священными особами. Пока цари были безупречны, граждане могли быть уверены, что их государство находится под покровительством богов.

Мы не знаем, когда появился этот обряд, но, скорее всего, он восходит к глубокой древности. Некоторые ученые предполагают, что вместо эфоров первоначально выступали астеропы (ajsterwpoiv), что буквально означает "наблюдатели за звездами". Эти "звездочеты", возможно, представляли собой древнейшую сакральную коллегию, чьи функции авгуров со временем перешли к эфорам. В качестве параллели стоит вспомнить, что в одном из фрагментов историка Эфора (IV в. до н. э.) царь Минос назван "девятилетним царем" (ejnnevwro" basileuv") на том основании, что согласно критской легенде он каждый девятый год отправлялся в горы в пещеру Зевса и там получал от бога профетические советы, с помощью которых он управлял Критом (Ephor. ap. Strab. X, 4, 8, p. 476; Hom. Od. X, 19).¹⁶

Представление о божественном происхождении царской власти было очень сильным сдерживающим фактором против насилия над спартанскими царями. Даже царям, совершившим серьезные государственные преступления, давали, как правило, возможность провести остаток своей жизни в изгнании. Обычная картина спартанской действительности - это изгнанник-царь, проводящий многие годы где-нибудь на священной храмовой территории соседних со Спартой государств - Аркадии или Элиды (Thuc. V, 16, 3: Плистоанакт; Xen. Hell. III, 5, 25; Plut. Lys. 30, 1: Павсаний; Plut. Agis, 16, 6: Леонид; Plut. Agis, 18: Клеомброт). Поднять руку на царя считалось страшным преступлением, на которое не решались даже чужеземцы (Plut. Agis, 21). До самых поздних времен эллинизма сохраняются отголоски былой неприкосновенности царя. Так тюремная прислуга и наемники не решаются исполнить приговор над Агисом IV (241 г. до н. э.), а Плутарх пишет о казни царя как о неслыханном святотатстве (Agis, 19; 21).

Однако понятие о боге и о царе никогда не сливалось у греков и римлян, как это было у восточных народов. Спартанские цари никогда не воспринимались своими согражданами как боги. Они при жизни оставались первыми среди равных, а после смерти (если, конечно, им удавалось избегнуть обвинения в государственной измене) почитались как герои (Xen. Lac. pol. 15, 9). Такой пиетет спартанцев к своим царям, как верховным жрецам при жизни и носителям героического культа после смерти, объясняется во многом исключительным консерватизмом спартанского общества, его нежеланием менять что-либо, имеющее отношение к сфере идеологии.

Немалое значение для авторитета царей имел и тот факт, что в глазах благочестивых спартанцев институт царской власти был освящен именем Ликурга. Он объявил царей правительством Спарты (наряду с герусией) и приказал воздвигнуть святилище Зевса Силлания и Афины Силлании (Plut. Lyc. 6, 2). Знаменательно, что Большая ретра, древнейший законодательный документ, который провозгласил создание Спарты как полиса, начинается именно с религиозного акта. Зевс и Афина объявляются официальными покровителями нового государства, а царям, как их верховным жрецам, по-видимому, надлежало заняться строительством новых культовых сооружений. Стоит напомнить, что в Большой ретре цари именуются архагетами (ajrcagevtai), термином, означавшим в том числе и основателей новых культов.

Хотя в Спарте не было жрецов-профессионалов как отдельной касты, однако в источниках сохранились свидетельства, правда весьма немногочисленные, о наличии в Спарте жрецов помимо царей. Обычной для Спарты была практика приглашать к себе представителей известных жреческих родов из других греческих государств (Her. VII, 219, 221, 228: Мегистий из Акарнании, ведущий свой род от Мелампа, мифического прорицателя и основателя культа Диониса; IX, 33, 35: Тисамен и его потомки, принадлежавшие к жреческому роду Иамидов из Элиды). Эти жрецы, как правило, сопровождали царей в военных походах, а их толкования-рекомендации вызывали полное доверие у спартанских воинов. Так согласно Геродоту мантис Мегистий из Акарнании, сопровождавший царя Леонида к Фермопилам, "рассмотрев внутренности жертвенного животного, первым предсказал на заре грядущую гибель" самому царю и его отряду (VII, 219). Леонид не усомнился в истинности этого пророчества. Особенно прославился во время Греко-Персидских войн жрец Тисамен из Элиды, чье присутствие в армии, по мнению древних, помогло спартанцам одержать пять крупных побед (Her. IX, 33 - 35; Paus. III, 9, 7 - 8).

Пользовались спартанские цари также услугами профессиональных толкователей и хранителей древних пророчеств, так называемых хресмологов. Так например, хресмолог Диопиф, используя свои профессиональные знания, вмешался в спор о престолонаследии, пытаясь помочь сыну царя Агиса II занять трон своего отца (Xen. Hell. III, 3, 3; Plut. Ages. 3, 3). Плутарх говорит о Диопифе как о прославленном и весьма авторитетном в Спарте прорицателе (Lys. 22, 5). Известны случаи, хотя и единичные, участия жрецов в политической жизни страны. Так прорицателя Тисамена, внука вышеназванного Тисамена, Ксенофонт называет одним из наиболее влиятельных участников заговора Кинадона (398 г. до н. э.) (Hell. III, 3, 11). Таким образом, хотя жрецы и прорицатели не представляли собой значительной силы, однако отдельные представители этого сословия могли иметь большое политическое влияние.

Профессиональные жрецы выполняли религиозные функции спартанских царей в качестве их заместителей и находились в прямом их подчинении (Herod. IX, 33, 35; Xen. Hell. III, 3, 4; Paus. III, 11, 5 - 8). Точно также в Риме эпохи царей верховный, или великий понтифик подчинялся непосредственно царю (Liv. I, 20, 5 - 7; Plut. Num. 9). Традиция отметила целый ряд случаев тесного взаимодействия царей и жрецов. Судя по некоторым данным, жрецы при царях кроме своих основных профессиональных обязанностей выполняли также роль осведомителей. Так о заговоре Кинадона царю Агесилаю, по-видимому, сообщил жрец, выполняющий вместе с царем "установленные жертвоприношения от имени города". Ксенофонт, узнавший об этой истории, скорее всего, от самого Агесилая, рассказывает, что этот донос был облечен в форму божественного знамения (Hell. III, 3, 4). Анонимным жрецом-доносчиком, возможно, был Агий, брат одного из руководителей заговора прорицателя Тисамена (Paus. III, 11, 5 - 8).¹⁷

Как верховные жрецы цари исполняли все государственные жертвоприношения (Xen. Lac. pol. 15, 1). Ритуал этих жертвоприношений носил публичный характер. Каждый спартанский воин должен был преисполниться уверенности, что их лидер неукоснительно следует указаниям богов, благодаря чему армии обеспечена их помощь и покровительство. Монополия царей в сакральной сфере объясняется, конечно, тем, что они, прежде всего, были главнокомандующими, которые перед богами отвечали за судьбу своего войска и своей страны. Они считались жрецами Зевса Лакедемония и Зевса Урания, государственных культов Спарты. Жреческие полномочия не ограничивались двумя вышеупомянутыми культами. Цари заведовали сношениями почти со всеми основными божествами спартанского пантеона. Так в первый и седьмой день от начала месяца цари приносили жертву Аполлону (Her. VI, 57). Будучи специалистами в военной мантике, в военное время они могли приносить в жертву любое количество овец за спасение войска и за победу. Для этого за спартанских войском всегда следовало целое стадо священных животных. Весь ход тщательно разработанной церемонии призван был устранить самою возможность серьезного конфликта между человеческой и божественной волей. Так перед началом похода царь приносил жертвы Зевсу Агетору (Предводителю), на границе - Зевсу и Афине, причем только при благоприятных жертвах обоим этим богам царь переходил границу страны (Xen. Lac. pol. 13, 2). Перед битвой царь жертвовал Артемиде Агротере молодую козу (Xen. Lac. pol. 13, 8; Hell. IV, 2, 20). В благодарность за победу посвящали Аресу петуха (Plut. Ages. 33). Цари были большими мастерами своего дела. Гадание происходило в основном по внутренностям животных, особенно по долькам печени. Причем если с первого раза знамение оказывалось неблагоприятным, царь приносил жертвы до тех пор, пока не добивался искомого результата (Her. IX, 61 - 62; Xen. Hell. III, 3, 4). В любом случае, именно царь принимал решение, повторить ли жертвоприношение снова в надежде на лучший результат или отказаться от предприятия.

Известно много случаев, когда цари изменяли свои планы и даже отказывались от военной кампании из-за неблагоприятных жертвоприношений, указывающих на нерасположение богов (Her. VI, 76; Thuc. V, 54, 2; 55, 3; 116, 1). Жертвоприношения совершались не только перед началом похода. Цари, во время пути или уже находясь на вражеской территории, регулярно консультировались с богами перед принятием любых инициатив. Но окончательное решение всегда оставалось за царями, и даже при неблагоприятных знамениях далеко не всегда цари прекращали военную кампанию и распускали войско.

Так, например, царь Клеомен в 494 г. до н. э. во время военной экспедиции против Аргоса, совершая очередное жертвоприношение, получает неблагоприятные знамения. Но вместо того, чтобы отказаться от дальнейшего движения и вернуться домой, он решает продолжить путь. Однако из суеверной предосторожности Клеомен изменяет маршрут и направляет армию не по суше, как первоначально намеревался, а в обход по морю (Her. VI, 76). Из этого примера видно, что даже у самых благочестивых людей оставалось место для маневра, если они были уверены в себе и своем деле. Предзнаменования часто служили правовым моментом для того, чтобы отсрочить день битвы или начало осады (Her. IX, 36; 61 - 2; Xen. Hell. III, 1, 17 - 19).

Но можно привести немало примеров полного отказа от военных предприятий после получения неблагоприятных знамений. Так во время Пелопоннесской войны трижды отменялись вторжения спартанцев в Арголиду из-за неблагоприятных жертвоприношений, и войска возвращались домой (Thuc. V. 54, 2; 55, 3; 116, 1). По этой же причине царь Агесиполид в 388/387 г. до н. э. отказался от проекта постройки форта в Арголиде и вернулся домой (Xen. Hell. IV, 7, 7).

Самыми дурными предзнаменованиями считались землетрясения и затмения (Her. IX, 10, 3; Thuc. III, 89, 1; VI, 95, 1; Xen. Hell. III, 2, 24). Так землетрясения стали причиной отмены уже начавшихся военных кампаний в в 426, 414 и 402/401 гг. до н. э. (Thuc. III, 89, 1; VI, 95, 1; Xen. Hell. III, 2, 24). С другой стороны, в 413/412 г. до н. э. землетрясение не заставило спартанцев полностью отказаться от задуманного предприятия. Они только заменили командующего будущей морской экспедицией и наполовину уменьшили число кораблей (Thuc. VIII, 6, 5). Затмение также представлялось крайне неблагоприятным знаком. Так в 480 г. до н. э. затмение заставило Клеомброта прекратить работы по строительству оборонительной стены на Истме и увести армию пелопоннесских союзников домой (Her. IX, 10).

Но даже при таких ужасных знаках неблаговоления богов, как землетрясения или затмения, последнее слово всегда оставалось за царем. Только он как главнокомандующий и верховный жрец мог принять решение о прекращении похода или отказе от битвы. За царем оставалось право давать ту или иную религиозную интерпретацию любому знамению. Так в 388/387 г. до н. э. царь Агесиполид, прибегнув к остроумному толкованию самого страшного божественного знака - землетрясения, сумел убедить своих воинов продолжить поход в Арголиду. Вот как об этом рассказывает Ксенофонт: "Когда он /Агесиполид - Л.П./ ужинал в первый вечер своего пребывания в Арголиде, - во время возлияния, совершаемого после ужина, произошло землетрясение. Тогда "обедающие в царской палатке" запели пэан Посейдону, а все прочие вторили им. Воины полагали, что следует уйти из Арголиды, так как и Агис после землетрясения удалился из Элиды. Агесиполид возразил на это, что если бы землетрясение произошло тогда, когда он собирался вторгнуться в Арголиду, он бы считал, что божество против похода; если же землетрясение произошло уже после вторжения, то оно только знак божеского одобрения. Поэтому он на следующий же день принес жертву Посейдону и продвинулся на некоторое расстояние вглубь страны" (Hell. IV, 7, 4 - 5).

Иногда знамения помогали царям принять то решение, которое было обусловлено военной необходимостью. Так Павсанию удалось получить благоприятное предзнаменование в наиболее удобный в тактическом отношении момент для вступления спартанской армии в Платейскую битву (Her. IX, 61 - 2). Царь Агесилай в 396 г. до н. э. отказался от дальнейшего продвижения вглубь Малой Азии, поскольку "печень жертвенного животного оказалась без одной дольки" (Xen. Hell. III, 4, 15; Hell. Ox. 7. 4). Рассказав об этом факте, Ксенофонт без тени смущения добавляет, что на самом деле отказ от похода был вызван отсутствием у спартанцев достаточного количества конницы, без которой на больших азиатских просторах нельзя было успешно сражаться (Hell. III, 4, 15). Как справедливо замечает Р. Паркер, автор статьи, специально посвященной спартанской религии, "шарм дивинации для консультирующегося заключался в необходимости всегда чувствовать, что он действует не наобум. Спартанцам нравились ясные директивы; и многие из их четко выраженных религиозных позиций отражают их склонность вести жизнь согласно фиксированным правилам".¹⁸

Мы не знаем ни одного случая, чтобы спартанские цари выказывали открытое пренебрежение результатами жертвоприношений. Единственный пример, сохраненный традицией, касается поведения второго лица в спартанской армии после царя, наварха (руководителя союзного флота) 401/400 г. и гармоста (наместника) Абидоса 389/8 г. до н. э. Анаксибия. Но, судя по сообщению Ксеофонта, это был лишь незначительный эпизод, не имеющий каких-либо существенных для Спарты последствий (Xen. Hell. IV, 8, 36).

Жреческим характером царской власти объясняется, между прочим, и тот факт, что телесные недостатки препятствовали достижению царского сана, так как жрец должен был иметь чистое, без всяких изъянов тело. Это требование нередко использовалось в Спарте как аргумент в политической борьбе. Так в 399 г. до н. э. во время яростной борьбы за престол между Агесилаем и его племянником Леотихидом партия последнего использовала против Агесилая, страдающего хромотой, древний оракул, когда-то данный спартанцам и теперь по случаю извлеченный на свет:

"Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взрастить на престоле хромое царенье.
Долго ты будешь тогда изнывать от нежданной болезни,
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани"
(Plut. Lys. 22, пер. М. Е. Сергеенко).

Правда верх одержало не буквальное, а фигуральное толкование данного оракула-загадки,¹⁹ и престол занял хромой Агесилай, а не законный наследник Леотихид.

Не раз уже отмечалось в научной литературе, что спартанцы любили оракулы, вероятно, больше, чем граждане любого другого греческого государства, и придавали им огромное, подчас даже решающее значение в политических спорах. Ведь даже их собственная конституция согласно традиции приписывалась дельфийскому Аполлону (Plut. Lyc. 6, 1). Среди всех общегреческих и местных святилищ для Спарты на протяжении многих веков самым главным и почитаемым оставался оракул Аполлона в Дельфах. В глазах спартанцев дельфийский Аполлон тесно ассоциировался с их царями.

Как верховные жрецы спартанские цари заведовали сношениями своего государства с Дельфами и хранили у себя записи ответов оракула (Xen. Lac. pol. 15, 4).²⁰ Судя по данным традиции, цари очень часто обращались к оракулу Аполлона за советом и не начинали ни одного крупного предприятия без консультации и одобрения Дельф. Так как обращения к дельфийскому оракулу носили в Спарте более постоянный и обязательный характер, чем где бы то ни было в Греции, то очень рано, вероятно, еще в период ранней архаики в Спарте появилась новая постоянно действующая коллегия - так называемые пифии. Должность с подобным названием, насколько нам известно, существовала только в Спарте. Возможно, эта магистратура, так же как и эфорат, возникла по инициативе царя Феопомпа в середине VIII в. до н. э. в пору крепнущих связей Дельф со Спартой. Видимо, по замыслу царей, если эфоры мыслились как их заместители в судебных делах (Plut. Cleom. 10), то пифиям предназначалось стать их порученцами для непосредственного общения с пифийским Аполлоном (Her. VI, 57). Теперь большая часть контактов царей с Дельфами осуществлялась с помощью этих посредников. Но сохранялись и прямые контакты царей с дельфийским Аполлоном, иногда в форме участия в официальных священных посольствах, чаще - по собственной инициативе (Xen. Hell. IV, 3, 21).

Каждый царь выбирал из своего ближайшего окружения двух доверенных лиц, т. н. пифиев, которые посылались по их поручению в Дельфы (Her. VI, 57; Xen. Lac. pol. 15, 5; Cic. De div. I, 43, 95; Suid. s.v. puvqioi; Hesych. s.v. puvqioi).²¹ Пифии, по-видимому, рассматривались как alter ego царей в их сношении с пифийским Аполлоном. Как свидетельствует Геродот, кроме царей только пифии имели доступ к изречениям оракулов (VI, 57).

О том, насколько почетной была должность пифиев, свидетельствует тот факт, что эти феопропы, как и цари, питались на общественный счет (Her. VI, 57). Такой привилегии не имел в Спарте больше никто. Должность пифиев, скорее всего, сразу же сделалась наследственной (Her. VI, 57; Xen. Lac. pol. 15, 5), как и многие другие профессии в Спарте (Her. VI, 60), но в отличие от эфората никогда не была отделена от царей. Пифиями становились, конечно, члены правящего дома, т. е. люди, близкие к царю и по своему происхождению, и по образу жизни, и по семейным и дружеским связям. Делегируя феопропам часть своих полномочий, цари тем не менее никогда не забывали о необходимости тщательного контролировать деятельность своих священных послов. Это объясняется тем, что для царей сохранение дружественных связей с Дельфами имело первостепенное значение. Ведь авторитет дельфийского оракула в Спарте был настолько велик, что его именем санкционировались все более или менее важные политические решения.

Античные источники свидетельствуют, что консультации с оракулами по делам, связанным с принятием политических решений, носили в Спарте более систематический и постоянный характер, чем где-либо еще в Греции (см., например: Her. V, 65; VI, 66; Thuc. I, 103, 1-3; 118, 3; Plut. Mor. 191 b; 209 a). Для спартанцев разного рода пророчества, по-видимому, были непосредственными указаниями к действию: ведь, как не раз отмечали древние авторы, спартанцы отличались исключительным благочестием (Plat. Alc. II, 149b, 150a)²² и больше прочих греков боялись божественных знамений (Paus. III, 5, 8). По словам Геродота, "веление божества они считали важнее долга к смертным" (Her. V, 63).

Это благочестие в полной мере распространялось и на царей, которые, как и все прочие спартанцы, огромное значение придавали религиозному фактору. Так царь Клеомен отказался от похода на город Аргос (ок. 494 г. до н. э.) после того, как он захватил рощу под тем же названием и понял сокровенный смысл изречения Аполлона о том, что он покорит Аргос: "О вещий Аполлон, - с горечью восклицает царь, - воистину ты обманул меня, говоря, что я покорю Аргос. Я сознаю: прорицание исполнилось" (Her. VI, 80). Согласно Геродоту, во время суда над Клеоменом судьи удовлетворились этим объяснением, сочтя его вполне убедительным, и оправдали царя (VI, 81 - 82).

Нередко уже древние авторы пытались истолковать с точки зрения ratio случаи отказа от военных кампаний из-за неблагоприятных предзнаменований. Что касается современных ученых, то они очень часто выдвигают весьма искусные гипотезы в поисках подобных рациональных объяснений. Говорят о манипулировании при жертвоприношениях, о подкупе жрецов и т. д. Конечно, подобные случаи имели место, но вряд ли возможно сомневаться в глубоком благочестии спартанцев, которые считали указания богов обязательными к исполнению. Не только рядовые спартиаты, но и их цари свято верили в божественные дивинации и неукоснительно исполняли все положенные ритуалы. Они считали, что "одни боги знают все, и кому желают, предуказывают в жертвах, птицах, человеческом голосе и сне" (Xen. Hipparch. 9, 8 - 9, пер. Г.Ф. Янчевицкого).

Вера спартанцев в оракулы и предзнаменования распространялась также на юридическую и законотворческую сферы. Ни один новый закон в Спарте не принимался без предварительного одобрения его в Дельфах, начиная уже с Большой ретры Ликурга²³ и дополнения к ней, принятого по инициативе царей эпохи Первой Мессенской войны (сер. VIII в. до н. э.) Феопомпа и Полидора (Plut. Lyc. 6).²⁴ Они убедили народ принять это дополнение, лишавшее народа права на свободное и ничем не ограниченное обсуждение вносимых герусией предложений, благодаря утверждению, что такова воля богов (Lyc. 6, 9). Тиртей, вспоминая об этих событиях в своей поэме "Евномия", прямо говорит, что цари обращались за божественной санкцией в Дельфы (Tyrt. ap. Plut. Lyc. 6, 10). Так что и здесь, как в случае с Ликургом, имеет место апелляция к Аполлону.

Дельфийский оракул сыграл огромную роль и в судьбах многих спартанских царей. На судебные решения, принимаемые герусией и эфорами по делам, связанным с политическими или уголовными преступлениями царей, сильнейшее влияние оказывали рекомендации оракула в Дельфах. Все случаи отстранения царей от власти в VI - V вв. до н. э. были связаны с обращением к дельфийскому Аполлону как последней и самой авторитетной инстанции (низложение Демарата и Плистоанакта, борьба за власть между Леотихидом и Агесилаем). Но тот же дельфийский Аполлон нередко выступал в качестве арбитра между спартанской общиной и ее царями, защищая последних. Так например, дельфийские жрецы помогли вернуть трон царю Плистоанакту (правил с большим перерывом с 459 по 409 гг до н. э.). Этот царь в 446 г. до н. э. был обвинен в получении взятки, бежал в Аркадию и скрывался там 19 лет (Thuc. II, 21, 1; V, 16, 3; Plut. Per. 22 - 23). По истечении этого срока он был возвращен в Спарту, причем его въезд в город, по словам Фукидида, сопровождался "плясками, жертвоприношениями и торжественными обрядами, какие были установлены для первых царей при основании Лакедемона" (Thuc. V, 16, 3). Этим своим возвращением опальный царь, по-видимому, был обязан исключительно оракулу в Дельфах (V, 16, 2). Желая помочь Плистоанакту, жрецы постоянно давали спартанским послам, прибывающим в Дельфы, один и тот же совет: лакедемоняне должны вернуть потомка полубожественного сына Зевса с чужбины в отечество или им придется пахать борозду серебряным лемехом²⁵ (Thuc. V, 16, 2; Plut. Pyth. or. 19, 403 b). Таким образом, возвращение Плистоанакта в Спарту - целиком заслуга дельфийского жречества. Этот случай еще раз подтверждает наличие особого рода отношений между спартанскими царями и жрецами в Дельфах.

Важно отметить еще один момент: тесные контакты царских домов Спарты с дельфийским жречеством подкреплялись большими пожертвованиями царей. После удачных военных кампаний цари, как правило, отправляли в Дельфы немалые денежные суммы и подарки. Так например царь Агесилай, ведущий войну против персидского царя в Малой Азии, в течение двух лет пожертвовал дельфийскому святилищу огромную сумму - более ста талантов (Xen. Hell. IV, 3, 21; Ages. 1, 34). Нельзя исключить и такой возможности, что в Дельфах спартанские цари хранили свои ценности. Для Греции использование храмовых центров в качестве банков являлось обычной практикой. И хотя предание не сохранило такого рода фактов в отношении царей, случай с Лисандром, который оставил в Дельфах денежный вклад (Plut. Lys. 18), позволяет думать, что точно так же могли поступать спартанские цари и их близкие. Некоторые ученые считают, что Дельфы до некоторой степени можно рассматривать как "государственный банк лакедемонян".

Особая близость спартанских царей к Дельфам и отличное знание оракулов, записи которых хранились в Спарте начиная с глубокой древности, сыграли немалую роль и во внутриполитической борьбе. Яркий пример тому - многочисленные манипуляции царей с оракулами на рубеже V - IV вв. до н. э.

Так в династическом споре между двумя претендентами на престол, Агесилаем и его племянником Леотихидом, решающим аргументом стал истолкованный в пользу Агесилая древний оракул (Plut. Lyc. 22).

Современник Агесилая царь Павсаний (годы правления 409 - 395) решился использовать изречения пифии, чтобы убедить своих сограждан в необходимости аннулировать эфорат как вредный для спартанской общины политический институт. Находясь в изгнании, Павсаний написал полемическое сочинение, скорее всего, направленное против эфората. Судя по кратким репликам в источниках, трактат Павсания представлял собою подборку дельфийских оракулов с комментариями самого царя (Ephor. ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366). Оракулы, возможно, были подобраны по тематическому признаку: об искажении законов Ликурга, о пользе царской власти, о вреде эфората, об опасности корыстолюбия и т. д. Главным пунктом в этом сочинении, скорее всего, была критика в адрес эфората.

В "Лакедемонской политии" Ксенофонта, современника царей Агесилая и Павсания, не говорится прямо, что царская власть может выступать как носитель реформистских тенденций. Однако показательно, что в этом маленьком трактате Ксенофонт из всех спартанских политических институтов подробно останавливается только на царской власти, посвятив ей целых две главы. Пятнадцатая глава начинается словами, что власть царей - единственное, что сохранилось в первозданном виде со времен Ликурга. Действительно, спартанские цари, представляющие свою общину перед богами, даже если по отношению к ним граждане и не испытывали былого благоговения, имели все же возможность, так или иначе, воздействовать на умонастроения окружающих. Гадания, жертвоприношения, предзнаменования, вовремя извлеченные на свет оракулы были удобными средствами политической пропаганды. В качестве примера можно вспомнить спектакль, разыгранный Агесилаем в 396 г. до н. э. в Авлиде перед походом в Малую Азию. С целью саморекламы он приносит в жертву Артемиде лань на том самом месте, где совершал жертвоприношение Агамемнон, отправляясь в Трою (Xen. Hell. III, 4, 3 - 4; Plut. Ages. 6).

Точно так же дело обстояло и в эпоху эллинизма, когда в Спарте, пребывающей в состоянии глубочайшего кризиса, проводили свои реформы цари Агис и Клеомен.²⁶ Используя жреческий сан для пропаганды своих реформаторских планов, Агис IV (годы правления 244 - 241) пускает в обращение древние оракулы, советующие спартанцам "остерегаться сребролюбия", а также обнаруживает новое прорицание, только что полученное в святилище Пасифаи, которое предписывало спартанцам установить у себя равенство и вернуться к законам Ликурга (Plut. Agis, 9). Плутарх также рассказывает о сне, который приснился одному из эфоров в храме той же богини, накануне переворота царя Клеомена III (годы правления 235 - 222). Приснилось же ему, "будто на том месте, где обычно сидят, занимаясь делами, эфоры, осталось только одно кресло, а остальные четыре исчезли и в ответ на его изумление из храма прозвучал голос, возвестивший, что так лучше для Спарты" (Plut. Cleom. 7). Это чудесное сновидение видимо есть отражение очередного оракула, пущенного в ход самим царем сразу же после переворота, дабы придать содеянному (прежде всего уничтожению эфората), авторитет божественной воли.

В Спарте религиозная привилегия была одной из самых важных выражений царского престижа. Спартанские цари считались законными правителями постольку, поскольку они на протяжении веков продолжали оставаться для своих сограждан главными, если не единственными представителями божества и верховными жрецами. При этом важно отметить, что в Спарте не существовало никакого политически влиятельного жречества, кроме самих царей. В отличие от Афин, где царь-архонт был не более чем ежегодно избираемым магистратом, ритуальная ответственность спартанских царей продолжала ассоциироваться с политической властью. Сохранение в неприкосновенности всего объема жреческих обязанностей и связанных с ними почестей и привилегий было одним из важнейших факторов стабильности всей политической системы Спарты. Судя по данным традиции, на протяжении долгого исторического периода институт царской власти в Спарте не подвергался какому-либо радикальному реформированию, и даже самые дерзкие и успешные лидеры, такие, например, как Лисандр, никогда не строили планы уничтожения царской власти, но искали возможности вписать себя в уже существующую структуру.²⁷