2015-08-12
597
Здесь также человек создается для блага богов, способствует их благоденствию. Соответственно такая модель оказывается возможной ^только с помощью резкого завышения статуса царской власти. Бог Ану говорит в царе. "Когда царь приказывает и приказание немедленно и безоговорочно выполняется, когда оно "осуществляется", то в этом опять проявляется сущность Ану. Это Ану отдает приказание устами царя; это сила Ану делает немедленным его осуществление" (с. 133). Отсюда Возникает постоянство иерархии и на других уровнях цепочки управления: Ремесленники без старейшины — воды без надсмотрщиков каналов", "Земледельцы без управителя — поле без пахаря"(с. 188). И в целом:
"упорядоченный мир немыслим без верховной власти, налагающей на него свою волю. Житель Месопотамии убежден, что власти всегда правы: "Приказ дворца, подобно приказу Ану, не может быть изменен. Слово царя правильно, его высказывание, подобно высказыванию бога, не может быть изменено!" В обществах этого типа вновь реализованы ориентиры в прошлое: "шумер или вавилонянин, глядя вперед, видел прошлое; будущее лежало у него за спиной" 1. Как видим, существует достаточно сильная зависимость между божественным происхождением властителей и ориентацией общества на прошлое. Лучшее время находится позади, хотя психологически оно ощущается как будущее из —за определенной цикличности времени, когда ничто и никуда не пропадает, а реализуется вновь в ином измерении. И.С.Клочков пишет: "Психологический поворот "лицом к будущему" начался, очевидно, в середине I тысячелетия до н.э. под влиянием мессианских учений и эсхатологических ожиданий, благодаря которым и высшая значимость, и главное внимание людей были перенесены с прошлого на будущее (с. 29).
Не только время в Месопотамии воспринималось более субъективно, чем мы воспринимаем его сегодня. Иное восприятие распространялось и на пространство. "Для любого древневосточного социума "своя" страна есть середина мира и средоточие сакральности"2. Эта "сакральность себя" очень активно была повторена тоталитарными государствами, где все за их пределами рассматривалось как временное, всех все равно ждал этап перехода именно к этому типу государственного устройства3.
Все эти факторы облегчали использование идеологии именно своего времени, заранее признаваемой единственно правильной и служащей для обслуживания своих богов. Время не было объективным, оно "воспринималось не как абстрактная чистая деятельность, а в неразрывной связи с потоком событий, их участниками, всей цепью поколений и, возможно, даже местом действия" 4. При этом счет времени шел по годам правления царей, что также создавало еще более замкнутый в иерархию вариант мира, даже внешние, объективные характеристики как бы все равно работали на данную идеализацию, возвышающую эту иерархию. Эту идеализацию иерархии не мог нарушить даже сам царь — известны примеры убийств и смещений царя, когда он обнаруживал признаки старения. Казалось бы совершенно парадоксальное деяние, но оно подлинно правильно с точки зрения доведения системы до конца, без права на исключение. Тем
1 Клочков Н.С Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М, 1983, с 28.
2 Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986, с 65.
3 Подр. см.: Почепцов Г.Г. Тоталитарный человек. Очерки тоталитарного символизма и мифологии. Киев, 1994.
4 Клочков И.С, указ. соч., с. 13 -14.
более, что "в глазах дальневосточного человека физическое и умственное здоровье цар^есть необходимое условие и залог успешного выполнения им своей посреднической функции [между богами и людьми. — Г.П.]. Напротив, физическое и умственное старение, физические и умственные изъяны царя служат не только непреодолимыми помехами для выполнения им его основополагающей функции, но могут стать также причиной бедствий и страданий для всех "нас" 1. Интересно, что в этом аспекте функция царя чисто коммуникативная. Он погибает, когда не может выполнять функции "передаточного звена" между миром людей и миром богов. Но это снова в значительной степени имиджевые характеристики, требования сильной идеализации образа царя, когда же эти идеализации начинали слишком сильно вступать в противоречие с реальностью, действительный объект изымался из обращения и находился иной, -который более соответствовал идеалу. Итак, здесь наиболее интересным с точки зрения нашего времени выводом становится коммуникативная функция царя. И кстати, она для него оказывается главнейшей, поскольку именно на связи царя с богами и держалась вся систематика управления. Если же "стиралась" эта связь с богами (по происхождению или по коммуникации), то функция царя переставала выполняться.
Античность
Античность предстает как время, когда впервые речевое воздействие в сильной степени профессионализируется. Демосфен, к примеру, впервые издает свои политические трактаты, то есть наступает политическая профессионализация. У греков она проявилась еще и в другом: "судебное красноречие в Афинах было связано условиями, которых не знало римское: представительство сторон не допускалось, Каждый должен был говорить за себя и лишь в ограниченной мере мог прибегать к помощи т.наз. "синегора", т.е. товарища по речи. Пока все были одинаково неискусны, большой беды тут не было; но когда — особенно в роли обвинителей от лица государства — стали выступать Ораторы и вышколенные люди, т.наз. сикофанты, разница стала слишком очевидной. Это положение заставило многих прибегать к услугам тоже вышколенных ораторов: не имея права выступать от их имени в суде, Подобно римским patroni и нашим поверенным, они писали для них речи, и те их заучивали; так произошло сословие "речеписателей", логографов" 2. Эта профессионализация речи имела очень большое Значение, ибо отработала всю технику приемов, сузив возможное разнообразие в более эффективных способов воздействия на аудиторию.
1 Вейнберг И.П., указ. соч,с. 138.
2 Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая литература эпохи независимости. Петроград, 1918, с. 170.
Есть еще много таких примеров ужесточения внешних параметров, которые в результате приводят к гораздо большему умению и мастерству, делая эффективность воздействия управляемым процессом. К примеру: "Эпиграмма" значит "надпись"; изо всех родов поэзии только она назначена не для слушателя, а для читателя, либо как надгробие на могильной плите.., либо как свидетельство о посвящении на храмовой доске. Но писчим материалом был камень, металл, дерево, глина; отсюда главное требование к эпиграмме — краткость: один дистих или два, редко больше трех. А из краткости развивается меткость, из меткости
— язвительность, становящаяся признаком эпиграммы, уже как самостоятельной литературной отрасли, независимо от писчего материала, во вселенскую эпоху" (с.72). Проецируя на наше время это как бы вариант внешних ограничений на предвыборную листовку или агитацию, когда на минимальных объемах требуется завладеть вниманием избирателя и убедить его.
Греки и римляне придавали большое значение общественному мнению: голос народа — глас божий. Они же вкладывали в понимание свободы участие в управлении государственными делами. "Пользоваться политическими правами, подавать голос в народном собрании, выбирать должностных лиц, иметь возможность занять видный пост в государстве
— вот что тогда называлось свободой" 1.
Внимание к публичной коммуникации вообще характерный элемент именно времени античности. Речи используются не только в своей прямой функции, но и косвенно в литературе и истории. Алексей Лосев пишет: "Прежде всего у Фукидида удивляет обилие прямых речей, которые он приписывает своим героям. Тут имеются речи и чисто политические, и военно — пропагандистские, и судебные, и похоронные, из которых знаменитой является речь Перикла по поводу павших в бою героев. (...) Ведь речи у древних вообще были любимейшим литературным жанром. Целую риторику или стилистику можно построить, и пытались строить, уже на основании речей у Гомера"2.
Литература действовала и как политическая коммуникация. Ф.Ф.Зелинский называет Аристофана представителем политической комедии. В этот же период возникает идея Сократовских диалогов. В нашем понимании это тип убеждающей коммуникации, где собеседник выведен на роль полноправного участника, тем самым уровень воздействия еще более увеличивается. Диалоги Сократа заложили основы диалектики. "Связная речь — слишком соблазнительное поле для неокрепшего ума; трудно избегнуть заблуждений там, где никто не может прервать и предупредить в зародыше возникновение несостоятельного заключения. Надежнее
2 Маркелов Г.И. Личность как культурно-историческое явление, с 124.
3 Косев А.Ф. Античная философия истории. - М, 1977, с. 101.
беседа, в которой возражение следует за утверждением, и человек имеет возможность подвергнуть ход своего рассуждения постоянному, немедленно вступающему в действие контролю своего собеседника. Сократовское учение происходило, поэтому, обязательно, в форме бесед, в которых сам учитель ограничивался ролью спрашивающего, чтобы вызвать ответы, и возражающего против неправильных ответов" 1. Можно сказать, что именно греки как бы "профессионализировали" обратную связь в коммуникации, без учета которой сегодня немыслимы никакие варианты паблик рилейшнз.
Греки также открыли для нас варианты будущих политических перформансов, из которых вырос и театр. Трагедия — это вариант организованного коллективного воздействия, тем более, что общество того времени было более психологически приближено к происходящему на сцене. Исследуя культы Диониса, Вяч.Иванов писал: "с религиозной точки зрения, присутствие при священном действе, подражательно воспроизводящее страсти божественные или героические, есть приобщение страстным оргиям Диониса"2. Соответственно здесь впервые задействованы методы создания героического. Христианство, по его мнению, лишь перенимало формы культа языческих предков. "Это явление может быть осмыслено только при посредстве понятия "страстей". Главнейшей твердыней язычества было родовое и племенное почитание мертвых; отказ от старой веры равнялся отречению от подземных родичей, и страшна была месть незримых заступников и покровителей за измену их священным и грозным теням. Святые мученики должны были предстать языческому сознанию в лике загробных сильных, могущих взять на себя защиту осиротелых живых и умиротворение обиженных мертвых. Но были ли новые пришельцы подлинно сильными, подлинно "героями"? Критерием "героя" было страстное поедание тризны, героические "страсти". Мученики были увенчаны этим "героическим" венцом и в смысле языческом. Литургии на гробах мучеников — прямое продолжение героического культа с его подобием эвхаристических обрядов" (с..207). Здесь снова, как и в случае фараонов, царей, героическое достигается за счет приближения к божественному. Речь также идет об определенном физиологическом повторе героического в зрителе, когда происходит его "очищение", катарсис. Те или иные формы, в которые преобразуются эти божественные и героические страсти, все равно сохраняют свое сакральное значение. "По закону эволюции обрядового синкретического искусства они тяготеют к переходу в сознательное художество, — пишет Вяч. Иванов. — В тех относительно редких случаях, когда подражательный обряд преобразуется в своём целостном составе
1Зелинский Ф.Ф., указ. соч., с. 148.
2 Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. - Спб., 1994, с. 213.
согласно художественному заданию, эти действа теряют прежнее собственно сакраментальное значение, но остаются все же наполовину богослужением, поскольку входят в чинопоследование всенародных празднеств. Элементы пафоса у катарсиса в действах ослабляются на этой стадии до символизма" (с. 220).
Элементы героики предложены и Плутархом. В его "Сравнительных жизнеописаниях" есть не только отдельные биографии, но и сопоставления их. Сравнивая Демосфена и Цицерона он, к примеру, замечает: "Красноречие государственному деятелю, разумеется, необходимо, но искать и жаждать от красноречия славы — дело недостойное. В этом отношении несравненно больших похвал заслуживает Демосфен, который говорил, что его ораторские способности — всего лишь некоторый навык, да и то требующий большой снисходительности со стороны слушателей, а тех, кто такими способностями кичится, справедливо считал грубыми ремесленниками"1. Соответственно перед нами возникают определенные нормировки хорошего поведения. Это позволило Алексею Лосеву заключить следующее: "Назвать жизнеописания Плутарха только фактографическими совершенно невозможно. Плутарх часто пользуется еще и риторическими приемами с целью похвалы или порицания изображаемого героя. Но назвать жизнеописания чистой риторикой было бы грубейшей ошибкой. Жизнеописания Плутарха можно назвать моралистически — психологическими этюдами"2.
Демосфен использовал определенные приемы воздействия, которые трудно назвать чисто риторическими. Это скорее элементы ПР. Так, согласно Плутарху, Демосфена тайком известили о смерти Филиппа, и, "чтобы первым внушить согражданам веру в будущее, с веселым лицом он явился в Совет и сообщил, что видел сон, который предвещает афинянам великое благо, а вскоре прибыли и гонцы с вестью о смерти Филиппа. Радостную новость народ постановил немедля отпраздновать торжественными жертвоприношениями"3. При этом Плутарх как бы выпячивает некое единство биографий ораторов: "Демосфена и Цицерона божество, похоже, с самого начала лепило по одному образцу: не только характеру их оно придало множество сходных черт, таких, например, как честолюбие и преданность гражданским свободам, малодушие перед лицом войн и опасностей, но примешало к этому и немало случайных совпадений. Трудно, мне кажется, найти других двух ораторов, которые, будучи людьми простыми
1 Плутарх. Сочинения. М., 1983, с. 342.
2 Лосев А.Ф. Античная философия и общественно-исторические формации // Античность как тип культуры. М., 1988, с. 53.
3 Плутарх Сочинения, с. 293.
и незнатными, добились славы и могущества, вступили в борьбу с царями и тиранами, лишились дочерей, были изгнаны из отечества, но с почестями вернулись, снова бежали, но были схвачены врагами и простились с жизнью тогда же, когда угасла свобода их сограждан" (с. 280). Здесь наличествует определенная семиотика биографии, когда не все события, а только те, которые несут символическую значимость, выстраиваются в единый ряд, подводящий в результате опять — таки к символу. Это символические биографии, скорее не повествующие, а доказывающие, словно теорему, символику того или иного лица, подведение его под некий образец.
Под сходным углом зрения символизации неординарности строятся и биографии Гая Светония Транквилла. Так, желая подчеркнуть характеристики детства Августа, он пишет: "В четыре года он потерял отца. На двенадцатом году он произнес перед собранием похвальную речь на похоронах своей бабки Юлии" 1. Строя модель скромности, он замечает: "Храмов в свою честь он не дозволял возводить ни в какой провинции иначе, как с двойным посвящением ему и Риму. В столице же он от этой почести отказывался наотрез. Даже серебряные статуи, уже поставленные в его честь, он все перелил на монеты, и из этих денег посвятил два золотых треножника Аполлону Палатинскому. Диктаторскую власть народ предлагал ему неотступно, но он на коленях, спустив с плеч тогу, обнажив грудь, умолял его от этого избавить" (с. 59). Намечены в этом и явные приемы ПР: "Даже подметные письма, разбросанные в курии, его не смутили: он обстоятельно их опроверг и, не разыскивая даже сочинителей, постановил только впредь привлекать к ответу тех, кто распространяет под чужим именем порочащие кого-нибудь стихи или письма" (с. 60), что мы можем трактовать как ПР —приемы по работе со слухами. Есть также и элементы предвыборной работы: "Присутствуя на выборах должностных лиц, он всякий раз обходил трибы со своими кандидатами и просил за них по старинному обычаю".
Цицерон в своей книге "Об обязанностях" не задумываясь об этом также предлагает нам приемы, от которых, как можно считать сегодня, берет свое начало ПР. "Есть два вида красоты: одному из них присуще изящество, другому — достоинство; изящество мы должны считать свойственным женщине, достоинство — свойственным мужчине. Следовательно, надо удалять какие бы то ни было внешние украшения, недостойные мужа, и такого же порока надо остерегаться в своих жестах и движениях. Ведь движения: какие мы делаем на палестре, часто "Вызывают некоторое неудовольствие, а кое —какие жесты актеров несвободны от пошлости; в обоих случаях хвалят все правильное и
1 Светотй Г. Т. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1990, с. 40.
простое. Далее, внешнее достоинство надо поддерживать хорошим цветом лица, а цвет лица — телесными упражнениями. Кроме того, надо соблюдать чистоту, которая не должна быть ни неприятной, ни чересчур изысканной, но лишь далекой от грубой небрежности и невоспитанности. Такого же правила надо держаться в одежде, в которой, как и во всем, наилучшее — разумная середина. Надо, однако, остерегаться медлительности и вялости в походке, дабы не походить на носильщиков в шествиях, как и чрезмерной быстроты и спешки, так как, когда ее допускают, появляется одышка, изменяется выражение лица, искажаются его черты; все это ясно указывает на отсутствие стойкости. Но гораздо больше надо стараться о том, чтобы были естественны движения души; мы достигнем этого, если будем следить за тем, чтобы нас не охватывали ни треволнения, ни смертельный страх, и обращать внимание на соблюдение всего того, что подобает" 1. А в книге "О дружбе" у него очень важные замечания о правде и лести.
Просуммировав вышесказанное, мы можем прийти к определенным выводам:
— античность дала определенные методы социального управления, впервые построенные на более равном участии каждого;
— из этого нового демократического устройства и вытекают различные виды публичной коммуникации, которых практически не знали прошлые эпохи. Происходит даже профессионализация людей в этой сфере, выделяется отдельно судебное красноречие;
— значимость этой новой сферы публичной коммуникации косвенно показывает и возвышение простых людей типа Демосфена и Цицерона, которых именно профессия делает столь значимыми;
— в принципе вырастает значение коммуникации, что можно подтвердить следующими рассуждениями Светония об Августе: "Желая быстрее и легче получать вести и сообщения о том, что происходит в каждой провинции, он сначала расположил по военным дорогам через небольшие промежутки молодых людей, а потом расставил и повозки, чтобы можно было в случае надобности лично расспросить тех гонцов, которые доставляли донесения прямо с мест. Подорожные, бумаги и письма он первое время запечатывал изображением сфинкса, потом изображением Александра Великого и, наконец — своим собственным, резьбы Диоскурида; им продолжали в дальнейшем пользоваться и его преемники. В письмах он всегда точно помечал время их написания, указывая час дня и даже ночи" (с.58).
Перед нами в явной степени проходит изменение коммуникативной организации общества, в нем задействованы практически все те коммуникативные механизмы, которые затем в более мощных масштабах
1Цицерон. О старости. О дружбе. 06 обязанностях. М., 1975, с. 91.
будут реализованы и в наше время. И основное — впервые было профессионализировано речевое воздействие, возникли в качестве образца техники речи даже на парадоксальные темы типа похвалы мухе, дыму, лысине. Межличностная коммуникация стала подлинной основой социального существования. Поэтому для нас совершенно понятны некоторые особенности новой коммуникативной организации общества. Так, о времени Августа Сергей Ковалев пишет следующее: "Меры правительства для оздоровления семьи не ограничивались одним законодательным вмешательством. В литературе эпохи Августа мы находим усиленную пропаганду семейной жизни (Гораций). Вообще, император широко использовал литературные воздействия для целей общественного воспитания в нужном его направлении. Проповедь твердых семейных начал, борьба с роскошью, идеализация староримских нравов — все это мы находим в том литературном течении, которое пользовалось симпатией и поддержкой императора (Вергилий, Гораций, Тит Ливии)" 1.
Расцвет коммуникативности одновременно означал взлет знаковости. Как следствие возникает борьба с льстивостью, лицемерием. Естественно, что речевой профессионализм преподносит их в качестве обратной стороны медали. "Это неизбежно: знаковый стиль нарочит по своей природе, он претендует на самоценность. Необходимо было не просто жить, но казаться, демонстрировать принадлежность к определенной идеологии, философии, "системе фраз". Само понятие стиля связано с массовостью. Аристотелю и Платону еще не было надобности в знаковом поведении, в нарочитости стиля, но армия философствующих нуждалась в форме и знаках отличия. Стиль — яркий, броский, единообразный — оказался необходимым. В результате создавались предпосылки разрыва между формой и содержанием, словом и делом" 2. И это уже явные характеристики нашего века, когда и содержание, и форма могут как угодно далеко уходить от реальности, когда профессионализм достигает такой степени, где правда становится лишь одним из возможных параметров, тоже однако подлежащих успешному моделированию.
Средние века
Средневековье обладает как изощренными методами воздействия, так и чисто имиджевыми характеристиками, к числу которых можно отнести и рыцарство. "Похоже, что творческому духу всех этих авторов — признаться, весьма неглубокому — фикция рыцарственности нужна была в качестве корректива того непостижимого, что несла в себе их эпоха. Избранная ими форма была единственной, при помощи которой
1 Ковалев СИ. История Рима. Л, 1986, с. 483 - 484.
2 Ковелъман А. Риторика в тени пирамид. М., 1988, с. 156 -157.
они способны были постигать наблюдаемые ими события" 1. И далее: "Как прекрасный жизненный идеал, рыцарская идея являет собою нечто особенное. В сущности, это эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий. Но рыцарская идея стремится быть и этическим идеалом: средневековое мышление способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен благочестием и добродетелью" (там же, с.72 — 73). Мы говорим именно об имиджевых характеристиках, поскольку здесь наличествует явная знаковая стилизация, одним из примеров которой можно считать мир и язык трубадуров2.
Отбор рыцаря в качестве героя одновременно объясняется его коммуникативными возможностями, ведь он весьма выгоден для развития сюжета. "Мир рыцарского самоутверждения — мир приключений, — он не только содержит в себе почти непрерывный ряд "авантюр", но и, прежде всего, не содержит в себе ничего, что не было бы ареной приключения или преутотовлением к нему; это мир, специально созданный и приспособленный для самоутверждения рыцаря"3. "Авантюры" нужны, чтобы разрушить фильтры невнимания и недоверия, имеющиеся в каждом из нас.
Рыцаря окружают разнообразные символы, создавая все более насыщенные тексты его поведения. Так, меч — это символ силы, справедливости, мщения. Также "не исключено, что справедливо мнение, будто при принесении присяги в христианскую эпоху главное значение имел не клинок меча, а рукоять" 4.
Воздействие на врага опирается на весь возможный арсенал. Вызов на некоторые дуэли, как отмечает Йохан Хейзинга, был делом политической рекламы, поскольку они затем часто не происходили. Устранение на противника носило многоканальный характер: "Сегодня нам известно, что в традиционных культурах технические приемы, направленные на то, чтобы испугать противника перед атакой, являются существенной фазой сражения. Подобные приемы применялись согласно особой ритуальной схеме, весьма напоминающей шаманскую технику отпугивания духов: одежда, крик, жест и т.д. (...) Шаманский характер кавалерийской атаки у народов — всадников подтверждается также использованием барабанного боя. Мрачный глухой барабанный гул насмерть напугал и, быть может, даже околдовал при Каррах легионы Красса"5.
Имиджевые характеристики все время присутствуют в идеологии рыцарства. Решая, чья же позиция зафиксирована в любовных мечтах
1 Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988, с. 72.
2 Мейлах М.Е. Язык трубадуров. М., 1975.
3 Ауэрбах Э. Мимесис М, 1976, с.148.
4 Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987, с 102.
5 Кардини Ф., указ. соч, с. 90.
— мужская или женская, Йохан Хейзинга приходит к выводу, что мужская, и "не только потому, что создателями этой литературы были мужчины, но также и потому, что для женщины восприятие любви через литературу гораздо менее необходимо, чем для мужчины". И хотя "мыльные оперы" опровергают этот взгляд, продолжим данную цитату: "Образ благородного рыцаря, страдающего ради своей возлюбленной, — прежде всего чисто мужское представление, то, каким мужчина хочет сам себя видеть. Мечту о себе как об освободителе он дереживает еще более напряженно, если выступает инкогнито и оказывается узнанным лишь после свершения подвига' 1. Роль данного имиджа, как представляется нам, лежит и в определенной его Лаправленности на облагораживание страстей. Тип человека, ограниченного в своих поступках теми возможностями, которые ему дают этикет и культура, возникает не сразу, а путем ряда культурных и имиджевых "обручей", задающих правильное и неправильное, возвышенное и низменное. Так что роль подобных идеализированных имиджей ни в коей мере нельзя преуменьшать.
Систематика средневекового миросозерцания строилась в рамках понятия греха, бренности всего сущего и под. "Вообще жизнь лишь постольку имела цену, поскольку она являлась приготовлением к будущей жизни; поэтому она должна была быть непрерывным покаянием, а чувство общей греховности — постоянным основным настроением души, выражение которого сделалось как бы условным обычаем" 2. Отсюда следует религиозный аскетизм того времени. Фиксирование на одном аспекте вновь закрывало этот мир от динамических изменений, как это не раз бывало в прошлом человечества. Так, чтение Библии не было чтением в обычном понимании. "Средневековые люди доводили до крайности аллегорическое толкование содержавшихся в Библии более или менее символических дат и сроков творения. И в то же время они преувеличивали буквальный смысл данных Священного писания. Особенно все то, что фигурировало в "исторических" книгах Библии, Донималось ими как реальные и датированные факты" 3. Здесь берет.Свое начало сильный социальный контроль общества над отдельным Человеком, невозможность уклониться от предписываемых норм и обычаев. "Получалось, что быть индивидом означало быть ловкачом. Многообразный средневековый коллективизм окружил слово "индивид" ореолом подозрительности. Индивид — это тот, кто' мог ускользнуть из —под власти группы, ускользнуть лишь при помощи какого —то обмана. Он был жуликом, заслуживающим если не виселицы, то тюрьмы. Индивид вызывал недоверие" (с. 270).
1Хейзинга И., указ. соч,, с. 83.
2 Эйкен Г. История и система средневекового миросозерцания. Спб., 1907, с. 281. Ае Гофф Ж.. Цивилизация средневекового Запада. - М., 1992, с. 166.
Растворение индивидуального в коллективном проявлялось в растворении индивидуального времени в коллективных представлениях. Чувство "суетности", к примеру, "не ограничивается часом составления завещания и другими критическими моментами, когда живые думают о смерти. Оно разлито и пронизывает собой всю повседневную жизнь. Люди XV в. любили окружать себя в своих комнатах и кабинетах картинами и всякого рода предметами, внушавшими мысль о быстротечности времени" 1. Это, кстати, тоже характерный пример многофакторного воздействия: "Знаки конца жизни и вещей не были принадлежностью лишь картин или гравюр. Они сходят со стен и находят себе место среди мебели и одежды. Савонаролла побуждал своих последователей носить с собой маленький череп и кости и часто смотреть на них. Костями или их изображениями украшали шляпы и драгоценности, например перстни, как было в обычае в Англии XVI — начала XVII в." (с. 285).
Эти неуверенность, страх, ожидание смерти в результате вызвали в конце средневековья охоту на ведьм. Арон Гуревич пишет: "Анализ завещаний — источников массовых и дающих, при соответствующей их обработке, ценные сведения об умонастроениях завещателей — показывает, что последние были охвачены неодолимым стремлением обеспечить свое спасение в потустороннем мире, и с этой целью поручали остающимся в живых отслужить за упокой их душ возможно большее число месс" 2. Или: "Уже не подписывали своего имени, не прибавив слова "грешник"3.
Защита от страхов может реализоваться, как это происходит в современном варианте, в выборе своего депутата, своего президента. Но в средние века она реализовывалась в избавлении от ведьм. При этом путем самооговоров, которые давали обвиненные, реализовывалось их скрытое желание самоутвердиться, хотя и таким страшным путем.
Соответственно выросла роль проповеди, которая "представляла собой главнейший канал интеллектуальной коммуникации между пастырями и паствой" 4. Лев Карсавин видел в проповеди средство образования и вид литературного творчества: "Исповедь обостряла душевную жизнь средневекового человека. Но ему важно было его личное спасение, не его личные особенности, скорее пугавшие, чем привлекавшие; а в себе самом он видел грешника вообще, борьбу
1 Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992, с 282.
2 Гуревич А. Ведьма в деревне и перед' судом // Языки культуры и проблемы переводимости-М, 1987, с. 17.
3 Карсавин А. Культура средних веков. - Петроград, 1918, с 71.
4 Гуревич АЯ. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. К., 1989, с.182.
добродетелей с пороками, усилия воли и благодать" 1. Индивидуальное естественно оказалось потерянным. "Этим объясняется неустойчивость личности, быстрое проникновение ее при переходе в новую среду идеями и бытом этой среды" (с. 216). Из —за этой тенденции значимым стало отсутствие портрета в живописи. ^Незнакомое с портретом тысячелетие" — так именуют историки эпоху средних веков" 2.
По типу порождаемой коммуникации текст о грехе шел не только внизу вверх, но и сверху вниз. "Проповедник — обличитель по определению. Необходимость проповеди диктуется сознанием неблагополучия религиозных, этических или социальных отношений устремлением оказать спасительное воздействие на общество. Мир вогряз во грехе, — исходя из этого общего положения, изначально неотъемлемого от христианского морализирования, проповедники дают развернутую и детализированную критику современности" 3.
Перед нами проходит явная ПР — кампания по нагнетанию страха, свою роль сыграла система недоедания, которую часто используют и Сегодня нетрадиционные секты для того, чтобы оптимизировать воздействие. А.Я. Гуревич увидел также и такую особенность в Средневековом периоде, как господство устного слова, что способствовало порождению слухов, суеверий, коллективной паники. Следует отметить еще одну черту, также свойственную нетрадиционным тактам: ограничение возможных каналов информации. Средневековый мир не знал исключений, все было подчинено только одному, все йроистекало только из одного религиозного механизма. Например: *Люди, животные и растения могли входить в круг изображаемых предметов не ради их самих, а лишь постольку, поскольку за ними Признавалось какое — нибудь отношение к конечной цели всех вещей, 1*арствию Божию того света. Художественные изображение должны были быть ничем иным, как чувственным символическим выражением сверхчувственного"4. Весь мир был соткан как бы из одной религиозной нити. Не было права на исключение, на индивидуальное Знаковое поведение, которое разрешено сегодняшними нормами. •'Желания и грезы, исходящие их глубины существа человека, Сражались в определенной системе знаков, а эти знаки облекались в ч&Аова христианской лексики"5.
Все эти параметры привели к универсализации воздействия и Соответственно к -завышению фигуры священнослужителя.
1 Карсавин А., указ. соч., с. 217.
2 Эйкен Г. История и система средневекового миросозерцания, с. 635.
3 Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. - М., 1987, с. 135.
4 Туревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984, с 144.
5 Аръес Ф., указ. соч., с 112.
Общеизвестна роль Савонароллы. Сходно описывает ситуацию с Кальвиным Тимофей Грановский: "До 1564 г. правил Кальвин неограниченно в Женеве: он правил столько же умами, сколько городом. Его влияние основывалось преимущественно на нравственной силе его характера; он сам подавал пример другим строгостью над самим собой. Бескорыстный, неутомимый деятель, суровый к самому себе, он внушал если не любовь и симпатию, то доверие и уважение"1. Интересно, что последние слова о Кальвине почти дословно повторяют задачи, которые ставили себе имидж-мейкеры Маргарет Тетчер. Так что основные характеристики, по которым конструируется образ, по прошествии времени практически не меняются.
Однако, нам представляется, что такое возвышение одних оказывалось возможным только благодаря преодолению определенного сопротивления, в противном случае не за что вознаграждать. Примером может служить Лютер, который "прибил к дверям одного из храмов виттенбергских 95 тезисов по схоластическому обычаю, где говорил, что папа не имеет права делать таких отпущений, что он не может освобождать от вечных мук и одна только благодать очищает" (с. 91). Тем самым он призвал к дискуссии, которая затем и произошла.
Не с точки зрения одного поколения, а гораздо большего периода времени, система средневекового мировоззрения находилась в движении. Так, Августин одинаково хорошо относится и к телу, и к душе, как можно понять из следующей цитаты: "Если тела угодны тебе, хвали за них Бога и обрати любовь свою к их мастеру, чтобы в угодном тебе не стал ты сам неугоден. Если угодны души, да будут они любимы в Боге, потому что и они подвержены перемене и утверждаются в Нем, а иначе проходят и преходят"2. Филипп Арьес же показывает, как с тринадцатого века уже меняются представления о вознесении на небо: сначала речь шла о душе и теле, потом только о душе, а умирание рассматривалось как отделение души от тела, что моделировалось на надгробиях как фигура молящегося. "В течение XVII в. модель "молящегося" в соединении с религиозной сценой стала иконографической условностью. Следовательно, она просуществовала более трех столетий без существенных изменений, если не считать изменений чисто стилистических. Столь же длительной была и эпоха "лежащих", покоящихся в блаженном сне. Это показывает, насколько в обоих случаях модель отвечала глубокой и устойчивой психологической потребности современников"3.
Значимость именно этого аспекта жизни средневекового человека раскрывает Владимир Рабинович: "Средневековый человек ищет
1 Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. - М., 1987, с. 135.
2 Августин А. Исповедь. М, 1991, с 114.
3 Арьес Ф., указ. соч., с. 226 - 227.
опоры в давней традиции. Ему, обретшему си жизненно необходим авторитет соборности. Такое оказывается возможным в условиях средневековой жизни коллективного спасения" '. Вероятно, это связан;; коммуникативными потоками, идущими из|оп^1 современности, что было характерно для того массовой коммуникации кардинально меняет эт ориентации человека на современность
святых
способным
общественных напастей. (...) Вопреки
деятелей церкви о том, что время свершения ч[|с
прошлом, массы нуждались в чудесах,
в том, что они составляют неотъемлемую
признать, что не только средневековье живет
все активные модели политического поведения щ в
элемент чудесного. Это и модель, предлагав
Жириновским: "Все и завтра же". Это и модель %
просто было рационализировано путем четкого ДДц^У
отрезки. "Святой при жизни или посмертно noi[|eT
исцеляет и заботится о них. Избавление от
исцеление больных и освобождение одержимых t\e^
спасение гибнущих кораблей, предотвращение
разоблачение лжецов и т.п. — повседневная
святого, хранителя и защитника народа", — щ
(там же, с. 82). Если же святой не помогал, то
ритуалы "унижения святых", которые бы побудилщос~0
справедливости. Как видим, в святом реализуется ai^g
защитника.
Просуммируем вышесказанное:
— в средневековье были найдены достижения социальной стабильности, приведе: норм поведения под социальные стереотипы. В щ
как бы перекипал. Мы имеем в виду охоту на ведыцгГ^^^ М/ 1 реальных (чума, голод) и иллюзорных страхов ДОрд»^^»//// ' сразу же срабатывал механизм "выпускане^^ fj'} щ»а аккумулировалось в ведьмах, с которыми боролись;
— заметна сильная системность этого мира, ел Полюса ведьм и полюса святых, практически вс
1 Рабинович S.A. Алхимия как феномен средневековой культуры. -Щ $
2 Туревин АЯ. Проблемы средневековой народной культуры, с 79.
символику, к примеру, "сочетание ударных, духовых и струнных уподобляли соединению веры, надежды, любви" 1. Или такой пример "введения системности": "Церковь не запрещала сбора целебных трав, если он совершался с молитвой, но решительно осуждала его в тех случаях, когда вместо "Credo" и "Pater noster" исполнялись "безобразные заклинания" 2;
— рыцарская героика представляется с точки зрения сегодняшнего дня чисто имиджевым приобретением, она помогала интерпретировать мир, вводя свою особую норму. Сегодня подобная норма уже не так интересна. Например, московский продюсер Юрий Айзеншпис изменил образ певца Влада Сташевского от романтически настроенного рыцаря к подобию Дон Жуана ("Деловые новости", 1995, № 39). Трубадур пел, обращаясь к одной даме, Дон Жуан-ведет счет победам. Правда, сам Влад Сташевский говорит следующее: "Ну, во-первых, Дон Жуан — это тоже романтик, посему я не считаю, что образ слишком изменился. А кроме того, и мой возраст меняется, романтик становится взрослее. Это не смена имиджа — я считаю ее не всегда оправданным шагом в жизни артиста, а его развитие, созревание";
— большую роль в организации социального сознания средневековья играли святые. "В трактовке святого явственно ощущается народная потребность в благом сверхъестественном могущественном покровителе. Эти люди поклоняются силе — силе, способной отстоять свои собственные интересы, и защитить подопечных, и творить сверхъестественное. В генезисе жития наряду с евангельской и патристической традицией можно проследить и народную фантазию: сказочные мотивы. Структура житий, отбор в них фактов и сам их характер, объем информации, которую они способны вместить, подчинены законам коллективного сознания" 3. То есть используются практически все те слова, которые мы бы использовали для описания процесса конструирования имиджа.
Мы завершаем наше рассмотрение замечанием Филиппа Арьеса о том, что "каждая эпоха спонтанно отбирала некоторые знаки, предпочитая их другим, оставляемым про запас, на будущее, поскольку те или иные знаки лучше выражали глубинные тенденции коллективного поведения"4.
