Глава 2. Функционализм и структурно-функциональный анализ

Малахов В. С. Национализм как политическая идеология. М.: КДУ, 2005.

Обязательным является: С. 58 – 71, 79 – 86.

Глава 2. ФУНКЦИОНАЛИЗМ И СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА МЕТОДА

Структурно-функциональный метод иногда отождествляется с «функционализмом». Однако «функционализм» — в высшей степени спорное понятие. В наше время он часто используется как ярлык, служащий дискредитации противника. Не всегда ясно, кто может быть отнесен к «функционалистам», а кто — нет. На­пример, Роберт Мертон, которого считают сторонником функ­ционализма, был его глубоким критиком, а Толкотт Парсонс, имя которого прочно ассоциируется с данной парадигмой, в разные периоды своей научной деятельности называл свой ме­тод по-разному. Если в 50-е гг. он обозначал его как «структур­но-функциональный анализ», то в 60-е он от этого обозначения отказался, предпочтя ему «общую теорию систем».

Уместно различать два разных употребления слова «функ­ционализм»: узкое и широкое. В узком смысле это направле­ние в социологии — от Бронислава Малиновского и Альфреда Радклифф-Брауна до Толкотта Парсонса и его последователей. В широком смысле это методологическая установка, противо­стоящая феноменологической традиции в социальных науках («понимающей социологии» от Макса Вебера до Альфреда Шюца).

Функционализм в такой перспективе представляет собой способ интерпретации общественных явлений (социальных фак­тов), при котором воздерживаются от обращения к интенциям ин­дивидов и сосредоточиваются на объективных, не зависящих от самих индивидов, связях и отношениях (социальных порядках)¹.

Взятый в несколько огрубленном виде, функционализм как метод состоит в рассмотрении отдельных социальных феноменов с точки зрения их функциональности (полезности, целесообраз­ности) в рамках некоторого целого. Некоторое общественное установление (институт) считается функциональным, если спо­собствует стабильности определенной социальной системы и, напротив, — дисфункциональным, если ведет к утрате системой устойчивости. Например, для индустриального общества функ­циональной является нуклеарная семья, т. к. она способствует социальной и географической мобильности индивидов, тогда как расширенная семья была бы дисфункциональной, ибо препят­ствует индивидуальной мобильности и тем самым мешает эф­фективному функционированию индустриального общества.

Само понятие «функция» заимствовано из биологии. Клас­сический функционализм первой половины XX в. допускал, что так же, как у каждого органа есть своя функция по отношению к организму, у каждого общественного установления (института) есть своя функция по отношению к обществу в целом. Правда, аналогия между обществом и организмом очень скоро стала предметом острой критики. Во-первых, что такое «общество» как целое? Во-вторых, эта аналогия имплицитно телеологична: в ней заложен взгляд на социальные институты зрения сквозь призму неких преследуемых ими целей; но ведь цели могут пре­следовать только индивиды. В-третьих, органицистская модель общества опирается на представление о последнем как систе­ме, тяготеющей к стабильности (гомеостазу), откуда следует упор на поддержание порядка и консенсуса. Однако далеко

¹ Smith A. The Ethnic Origins of Nations. P. 12.

' См.: Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академи­ческий проект, 2000.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

не все участники социального взаимодействия стремятся к сохра­нению социального порядка и, соответственно, к консенсусу.

Не случайно главный вызов Парсонсу и другим привержен­цам теорий социального порядка был брошен со стороны теорий конфликта. Если общество рассматривается как тяготеющее к го-меостазу, то любые противоречия и конфликты следует мыслить не иначе как аномалии. Теории социального порядка исходят из допущения, что условием существования общества является кон­сенсус относительно базисных ценностей. Эти ценности, будучи интернализированы индивидами в процессе социализации, обра­зуют нормы, согласно которым регулируется поведение индиви­дов. Консенсус относительно ценностей рассматривается как само собой разумеющийся. Таким образом, перед нами нормативный подход к анализу социальных отношений. Между тем, во-первых, индивиды могут следовать определенным правилам поведения, не разделяя лежащих в их основе ценностей — по прагматическим, а не по «нормативным» соображениям; во-вторых, общества суще­ствуют и без консенсуса по поводу ценностей. У разных соци­альных слоев и классов они существенно разнятся, что не влечет за собой дезинтеграции общества.

В ходе дебатов вокруг функционализма обнаружились ме­тодологические изъяны, преодолеть которые, оставаясь в рамках этого подхода, невозможно:

• механицизм — рассмотрение социального взаимодей­ствия в отвлечении от смыслов, которыми индивиды наде­ляют свою деятельность;

• телеологизм: социальная деятельность объясняется через ее последствия;

• неспособность объяснить феномены нестабильности и конфликта — последние предстают лишь как патология, болезнь, грозящая стабильности социальной системы.

Впрочем, эти и другие пороки раннего функционализма были в значительной мере преодолены в ходе его самокритики. Так, Т. Парсонс, разрабатывая в 1960-1970-е гг. «общую тео­рию систем», уходит от аналогий социальных систем с биологи-

ческими, отдавая предпочтение кибернетике (отношения внут­ри системы как отношения обмена информацией между подси­стемами). Р. Мертон отказывается от рассмотрения функции той или иной социальной практики с точки зрения общества в целом, сосредоточиваясь на динамике самой этой практики или на ее воздействии на другие практики. Кроме того, Р. Мертон разде­лил понятия «функция» и «целенаправленность»: хотя функция и связана с целесообразностью, она не преследуется явным об­разом, более того, осуществляется независимо от намерений участников социального действия. В этой связи Мертон говорит о «латентных функциях», которые следует отличать от «экспли­цитных». Если эксплицитной (явной) функцией религии является удовлетворение потребности людей в сакральном, то латентная функция этого института — способствовать коллективной спло­ченности (интеграции) общества. Равным образом две функции имеет ритуальный танец членов племени: эксплицитная — вы­звать дождь или излечить больного, латентная — способство­вать объединению членов племени.

Как бы мы ни оценивали достоинства и недостатки функцио-налистского метода, очевидны две вещи. Во-первых, этот ме­тод нуждается в дополнении «историко-генетическим» (или «ка­узальным», если воспользоваться терминологией Дюркгейма). Во-вторых, «функциональный подход» при условии аккуратно­го применения, в обществоведении только показан. Хорошую службу он служит и в исследовании национализма¹. К тому же совсем не нужно быть функционалистом, чтобы пользоваться такими понятиями как «функция», «социальная система», «со­циальная структура» и «институт».

¹ См.: Breuilly J. Nationalism and the State. Manchester: Manchester University Press, 1982; Breuilly J. Approaches to Nationalism // Balakrishnan G. (ed.). Mapping the Nation. L: Verso, 1996. P. 146-174. Русский перевод этой статьи можно найти в сборнике «Нации и национализм» (М., 2002. С. 201-235). Рецензию на это издание см.: Малахов В. О пользе хрестома­тий // Отечественные записки. № 2 (11) 2003. С. 544-546.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

К числу теорий национализма, разработанных с использо­ванием функционалистской методологии, относятся концепции Карла Дойча, Эрнеста Геллнера, Джона Брони, а также, с неко­торыми оговорками, концепция Лии Гринфельд¹.

КАРЛ ДОЙЧ И ЕГО «ТЕОРИЯ КОММУНИКАЦИИ»

В отличие от представителей исторического национализмоведе-ния, социолог и политолог Карл Дойч вписал исследование нацио­нализма в более строгие теоретические рамки. Свою собствен­ную концепцию национализма К. Дойч называл «теорией ком­муникации». Он отмежевывается как от «субстанциалистского» определения нации (через общность тех или иных признаков), так и от «волюнтаристского» ее определения (через общность самосознания). Процесс формирования наций, по Дойчу, име­ет смысл рассматривать в тесной связи с социально-экономи­ческими преобразованиями — модернизацией. Он отличает «общество» от «культуры». «Общество» — это группа инди­видов, находящихся в отношении взаимной зависимости бла­годаря разделению труда. «Культура» — это совокупность ус­тойчивых поведенческих предпочтений, основанных на общих ценностях, усваиваемых индивидами в ходе социализации. «Об­щество» производит, отбирает и направляет в определенное русло социальные блага и услуги. «Культура» производит, от­бирает и направляет в определенное русло информацию. Наличие определенных каналов коммуникации делает возмож­ным накопление информации о прошлом, а также распростра­нение, комбинирование и перекомбинирование информации о настоящем. Эта информация является «функциональной пред­посылкой» (a functional prerequisite) отправления определенной формы власти и авторитета. С Промышленной революцией конца XVIII — начала XIX в. происходит усложнение разделения

¹ См.: Greenfeld L Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 1992.

труда, что влечет за собой интенсификацию «социальной моби­лизации» населения и необходимость в расширении каналов ком­муникации. В результате появляется особый тип социальной общ­ности — нация.

Основные понятия теории К. Дойча — «модернизация» и «социальная мобилизация». Модернизация есть преобразова­ние традиционного общества в современное, что предполагает индустриализацию, урбанизацию, преобладание городского населения над сельским, распространение массового обра­зования, современных средств транспорта и связи (почта, ра­дио и т. д.). Не очень ясным термином «социальная мобилиза­ция» К. Дойч называет вовлечение широких слоев населения в процесс модернизации. В результате этого процесса форми­руется плотная система коммуникации, объединяющая различ­ных индивидов в единое целое.

Благодаря «социальной мобилизации» в рамках определен­ного государства возникает однородная коммуникационная си­стема. Функция такой системы — в более эффективном конт­роле над поведением членов группы, данной системой охвачен­ных. В индустриальном — высоко модернизированном — обществе такой группой является все население государства, которое тем самым становится нацией.

Общие каналы коммуникации суть то, благодаря чему не­которая группа людей может превратить общие для нее ценно­сти и обычаи в основание «отдельного национального существо­вания». Наличие таких каналов коммуникации — необходимое, йо недостаточное условие формирования общностей, именуе­мых нациями. В одних случаях (как, например, в Швейцарии) это Происходит, в других (как, например, в Богемии) — нет. Разные языковые и культурные группы в первом случае образовали на­цию швейцарцев, во втором случае разные группы (германцы *i славяне) обособились друг от друга.

Итак, подчеркнем еще раз, что К. Дойч предлагает по­нимать нацию не через совокупность определенных характе­ристик («субстанциалистски»), а «функционалистски» — через

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

те цели, которые она выполняет. Нация — это горизонтальная общность, члены которой считают себя принадлежащими ей в силу общих ценностей, которые в свою очередь могут сложиться благодаря наличию разветвленной и эффективной сети комму­никации. Горизонтальная общность нации возможна тогда, когда разрушена вертикальная общность феодального строя. Нацио­нальной общности нет до тех пор, пока существуют социально-культурные барьеры между правящим слоем и подвластным ему населением. Данное условие может быть выполнено с раз­витием капиталистической рыночной экономики. Но этот рынок — национальный рынок. Индивиды знают, что их шансы на успех зависят от успешности их рынка. Отсюда и проистекает нацио­нализм. Национализм становится политической силой, «преоб­разующей каналы культуры в штормтрапы (storm-ladders), по которым массы индивидов движутся в направлении к экономи­ческому преуспеянию»¹. Правящим кругам в этой ситуации не остается ничего иного, как приспособиться к национализму. В противном случае они будут смыты его волной. Приспособить­ся к новой политической реальности удалось аристократии Анг­лии XVII в., Германии и Японии последней трети XIX в., тогда как монархия и двор во Франции, Турции и Китае канули в небытие. Чем выше уровень социальной мобилизации населения, тем более унифицированным в культурном отношении оно стано­вится. Отсюда следующий шаг Дойча: с прогрессом модерни­зации культурные (языковые, этнические, религиозные) мень­шинства будут утрачивать свои отличия от большинства, т.е. ас­симилироваться. Строительство нации (nation-building), которое осуществляет всякое современное государство, означает не что иное, как постепенное включение культурно отличных групп в единое социокультурное пространство.

¹ Deutsch К. Nationalism and Social Communication. An Inquiry into the Foundations of Nationality. [1953]. 2^nd ed. Cambridge, Mass. And NY: The Technology Press of the Massachusetts Institute of Technology and John Wiley, 1966.P.103.

«Племена, как мы знаем из европейской истории, могут менять свой язык и культуру; они могут абсорбировать другие племена; крупные племена возникают посредством объедине­ния нескольких или поглощения более мелких или посредством завоевания более мелких и их последующего поглощения. В про­тивовес этому образу пластичности и изменчивости многие ис­следования политических процессов в Азии и Африке, похоже, рассматривают племена в качестве фиксированных единиц, от которых не ожидают изменений в течение обозримого будуще­го. Однако в современных африканских и азиатских странах уро­вень культурного и этнического изменения, хотя все еще и оста­ется низким, все же выше, чем в Европе в эпоху раннего Сред­невековья. Нужны дополнительные исследования, чтобы прийти к более надежным выводам, однако, исходя из наблюдений за этническими меньшинствами в других частях мира, представля­ется вполне вероятным, что процесс частичной модернизации будет побуждать многих наиболее одаренных и энергичных ин­дивидов двигаться в города или в развивающиеся сектора эконо­мики, прочь от тех племенных групп и меньшинств, к которым они прежде принадлежали, что будет вести к стагнации этих тра­диционных групп, будет делать их более слабыми и более по­датливыми для управления»¹. Оптимизм Дойча относительно перс­пектив модернизации был весьма типичен для 50-х и, отчасти, i£0-x гг. XX в. Вера в то, что партикулярные лояльности неизбеж-*tyQ уступят место универсальным (общенациональным) выра­зилась в формуле from tribe to nation — от племени к нации. Движение от этносов к нациям, переплавление культурно-дтнических идентичностей в горниле национально-государ­ственной рассматривалось в тот период как, во-первых, безаль­тернативный и, во-вторых, однозначно положительный процесс. Критический взгляд на такие теории возник в 70-е гг., когда исследователи зафиксировали, что модернизация совсем

¹ Цит. по: Connor W. Ethnonationalism: The Quest for Understanding. Princeton (N. J.): Princeton University Press, 1994. P. 33.

5 Нациста

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

не всегда влечет за собой отказ от этнических лояльностей и даже не обязательно ведет к их ослаблению. Одним из первых авто­ров, обративших внимание на это обстоятельство, был Уокер Коннор. Опираясь на многочисленные примеры из послевоен­ной истории на европейском, азиатском и африканском конти­нентах, У. Коннор убедительно продемонстрировал, что успеш­ная модернизация, не говоря уже о неудачах, вовсе не автома­тически завершается ассимиляцией. Более того, У. Коннор выдвинул тезис, согласно которому модернизация может при­водить как раз к обострению культурно-этнических различий, а не к их стиранию, как думали прежде. В качестве подтвержде­ния своего тезиса У. Коннор приводит пример Квебека, а также Таиланда и Эритреи (отделившейся от Эфиопии). До тех пор пока в Эфиопии и в Таиланде сохранялся традиционный образ жизни, сколько-нибудь острых противоречий между этническими груп­пами не возникало — они появились как раз в связи с модерни­зацией.

Необходимо, правда, заметить, что в более поздних рабо­тах К. Дойч попытался пересмотреть свое допущение о неиз­бежности поглощения этносов национальными сообществами. Форсированная политика стандартизации может, полагал К. Дойч, не только не привести к ассимиляции, но и чревата пря­мо противоположным результатом, что в свою очередь таит в себе опасность дестабилизации государства. «Если ассимиляция опережает модернизацию или идет с нею нога в ногу, то прав­ление, по всей вероятности, будет устойчивым и постепенно все интегрируются в единый народ. С другой стороны, если моби­лизация осуществляется слишком быстро, а ассимиляция — медленно, произойдет обратное»¹. Однако, подвергнув реви­зии положение о безальтернативности ассимиляции, К. Дойч никогда не сомневался в ее желательности.

Предложенная К. Дойчем «теоретико-коммуникативная» концепция была значительным шагом вперед на пути научно-

¹ Цит. по: Connor W. Op.cit. P. 33-34. 66

го изучения национализма. В чем же состоял его вклад в меж­дународное национализмоведение? Прежде всего, в том, что он решительно вывел изучение национализма из плоскости «ис­тории идей».

Ключевое положение концепции Дойча — о социальной коммуникации как решающем факторе формирования нации — сегодня кажется тривиальным. Но причина тому — не в самом тезисе, а в том, что он вошел в состав многих последующих те­орий и постепенно стал восприниматься как общее место. Зна­чение системы коммуникации состоит не в том, что вне ее «идея» нации не могла возникнуть (она возникала в головах образован­ных людей), а в том, что вне системы коммуникации эта идея не могла распространяться и, самое важное, воспроизводиться.

Кроме того, Дойч способствовал преодолению психоло­гизма предшествовавших исследований национализма¹. Дело не в том, что он кокетничал с терминологией кибернетики («инфор­мация», «коммуникация», «скорость распространения сообще­ний») и иронизировал над пониманием национализма как «ум­ственной установки»², а в том, что, благодаря теории Дойча, процесс формирования наций был прочно увязан с объективны­ми политико-экономическими процессами.

Понимание нации как специфической системы коммуника­ции оказалось достаточно продуктивной идеей. Ее, в частности, блестяще развил Б. Андерсон в своей знаменитой книге. На на­цию, понятую в этом ключе, можно смотреть с двух сторон — с «технической» и «гуманитарной». Взятая с «технической»

' Критические замечания относительно наивного психологизма исто­рической литературы о национализме см.: Смит Э. Национализм и истори­ки//Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Грохидр.; Пер. с англ. и нем. М.: Праксис, 2002. С. 237. Эти замечания можно воспринять как самокритику, если учесть, от кого они исходят.

² "State of mind". Это обозначение было ключевым в трактовке нацио­нализма и X. Коном, и К. Хайесом. См., например: Kohn H. The Idea of Nationalism: The Study of Its Origins and Background. — 2^nd edn. New York: Collier-Macmillan, 1967. P. 18.

5*

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

стороны, нация — это единое пространство, создаваемое благодаря экономическим связям в рамках «национального» (су­ществующего в рамках государства) рынка, сети железных до­рог, скорому и хорошо отлаженному почтовому сообщению, ежедневной циркуляции газет и т. д. До тех пор пока подобная коммуникационная сеть не сложилась, нации нет. Даже будучи формально объединены под одной политической крышей, от­дельные части территории государства живут отдельной друг от друга жизнью. Жители той или иной деревни связаны более или менее осязаемыми узами в лучшем случае с жителями сосед­них деревень их провинции. О том, что происходит в других провинциях, они имеют самые смутные представления. Их са­мосознание может быть описано в региональных (тверичи, нов­городцы, гасконцы, бургундцы) или конфессиональных (право­славные, католики, гугеноты) терминах — национальным оно не является. Национальное сознание сформируется только тог­да, когда коммуникация между индивидами, населяющими стра­ну, достигнет известной степени интенсивности, что опять-таки невозможно без развитой и эффективной системы транспорта и связи. Если в XVIII в. сведения о революционных событиях, по­трясавших столицы европейских государств, доходили до пери­ферии с опозданием в несколько недель¹, то ко второй полови­не XIX в. общенациональные газеты делали информацию обо всем, что достойно внимания граждан государства, доступной в течение одного дня.

Здесь «технический» аспект перетекает в то, что мы назва­ли «гуманитарной» стороной дела. В рамках системы социаль­ной коммуникации, складывающейся в рамках «национального государства», создается специфический контекст, понятный «своим» и непонятный «чужим». Приезжий, даже владеющий языком страны (скажем, поляк, приехавший из Томска в Варша­ву, или канадский украинец, решивший посетить Черновцы), дол-

¹ Schulze H. Staat und Nation in der europaeischen Geschichte. Muenchen: Beck, 1994. S. 158.

roe время будет чувствовать себя чужим и восприниматься как чужой именно потому, что не знаком с тем символическим уни­версумом, который кажется само собой разумеющимся вся­кому, кто в этой стране родился и вырос.

У самого К. Дойча систематического развития этих идей, к сожалению, не просматривается. Его работы довольно сум­бурно написаны и не всегда отвечают критериям логической строгости. Так, перечисляя моменты, служащие критериями ин­тенсивности коммуникации, он выделяет уплату налогов цент­ральному правительству, соотношение долей горожан и сель­чан в структуре населения, чтение национальной газеты, полу­чение и отправление писем (для того чтобы можно было говорить о нации, это должно происходить не реже одного раза в неде­лю), посещение начальной школы в течение четырех лет, уро­вень грамотности и др. «Список удивительно непоследовате­лен, — справедливо замечает В. Коротеева, — если чтение га­зет и отправка и получение писем действительно являются измерителем коммуникации, то жизнь в городе или уровень об­разования — лишь некоторой предпосылкой увеличения интен­сивности общения»¹. Другая серьезная претензия к построени­ям К. Дойча — в недоказуемости его основного допущения, согласно которому, чем интенсивнее социальная коммуникация, тем прочнее национальная солидарность. Наконец, равным об­разом бездоказательным остается и постулат, что интенсифи­кация коммуникации ведет к национализму. Как отмечает, ана­лизируя концепцию К. Дойча, Энтони Гидденс, развитие внут­ренней коммуникации внутри государств действительно ведет к формированию общей моральной и политической идентичности. Но совершенно неочевидно, что такое развитие должно влечь за собой появление именно националистических чувств. Во-пер­вых, «не существует необходимой связи между интенсифика­цией коммуникации и консолидацией государства». Во-вторых,

¹ Коротеева В. Теории национализма в зарубежных социальных на­уках. М.: РГГУ, 1999. С.28.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

не понятно, «почему такая интенсификация должна влечь за со­бой именно национализм»¹.

Продуктивность мысли о системе социальной коммуника­ции как условии формирования нации можно проиллюстриро­вать и иным образом — так, как это сделал Э. Гидденс в упомя­нутой выше работе.

Капитализм нуждается в ином типе социальной связи (social cohesion), чем феодализм, и создает такую связь. Государство эпохи капитализма принципиально отлично от до-буржуазных государств. Традиционное государство не имело границ в совре­менном значении слова. Оно было отделено от соседей «фрон-тиром», а не границей. Дело заключалось не в том, что «фронти-ры» не охранялись, а в том, что традиционное государство не располагало системой управления, охватывающей все населе­ние. «Административные действия государства затрагивают очень незначительную "публику"»². В этом смысле в традиционном го­сударстве отсутствует «публика», или «общественность». Слой лиц, которые заслуживают такого названия, крайне узок. В тра­диционном государстве нет «публичной сферы» как сферы кол­лективной самоактивности. Такая сфера формируется лишь с по­явлением современного — «национального» — государства.

Отсюда вытекает еще одно важное следствие. В традици­онном государстве нет граждан. Институт гражданства и граж­данских прав предполагает систему гарантий и взаимной ответ­ственности государства и индивидов. Гражданство есть обозна­чение принадлежности к одной политической общности. Традиционное государство не является в строгом смысле слова «суверенным». Государство может считаться суверенным лишь тогда, когда большие сегменты общества владеют кругом по­нятий, связанных с суверенитетом³.

¹ GiddensA. The Nation-State and Violence. Oxford: Polity Press, 1985.
P. 214.

² Ibid. P. 209.

³ Ibid. P. 210.

Феномены суверенитета, гражданства и национализма Э. Гидденс анализирует одновременно. В самом деле, они тес­но связаны друг с другом, поскольку все они имеют отношение к решению одной и той же проблемы: административной уни­фикации государства. Английский социолог выделяет в этой связи следующие три аспекта анализа:

• определение того, что считать «политическим» и, соот­ветственно, что открыто для вмешательства и контроля со стороны государства;

• определение практик, программ и политик, лежащих в сфере «общего интереса», в отличие от интересов от­дельных групп или классов;

• артикуляция «историчности» в отношении к планируемым или текущим тенденциям социального изменения; доку­ментальная интерпретация прошлого, которая привязы­вает «прошлое» к изменениям, ожидаемым и желаемым в будущем; хотя «изобретение истории» происходит в любом обществе, планомерный контроль над этим про­цессом, сознательно осуществляемый как средство из­менения истории, — феномен современных обществ, формируемых в рамках наций-государств.

ЭРНЕСТ ГЕЛЛНЕР И ЕГО ТЕОРИЯ НАЦИОНАЛИЗМА

Свою творческую деятельность Эрнест Геллнер (1925-1995) начал как философ. Книга «Слова и вещи» (1959) была посвяще­на критике лингвистической философии. Затем его интересы сместились в область социальной антропологии — пограничной дисциплины между этнографией (культурной антропологией) и социологией. В 80-е гг. Э. Геллнер возглавлял кафедру соци­альной антропологии в Кембриджском университете, а в после­дние годы жизни — Центр исследований национализма при Цен­тральном Европейском университете в Праге.

Если попытаться упрощенно сформулировать главную проблему, решение которой ученый пытался осветить в своих

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

многочисленных трудах, то это будет проблема социальной обусловленности интеллектуальных явлений, с одной стороны, и интеллектуальная обусловленность социальных явлений — с дру­гой. Иначе говоря, он изучал то, как изменения общества влияют на изменение «идей», и то, как «идеи» (человеческие представ­ления о мире) влияют на изменения общества.

Рассмотренные в этом ключе, многие книги Э. Геллнера выстраиваются в один ряд. Так, в работах «Святые Атласа» (1969) и «Исламское общество» (1982) исследуются особенности со­циального изменения (модернизации) в мусульманских обще­ствах. При этом, кстати, доказывается, что ислам как таковой не является препятствием модернизации. Различные аспекты взаимной обусловленности социо-структурных и социо-культур-ных трансформаций анализируются в сборниках статей «Мысль и изменение» (1964), «Плуг, меч и книга» (1978), «Культура, идентичность и политика» (1987), «Гражданское общество и его противники» (1994), а также в многочисленных публикациях, посвященных национализму, самые известные из которых: кни­ги «Нации и национализм» (1983), «Встречи с национализмом» (1994) и трактат «Пришествие национализма» (1993). Несколь­ко особняком стоит книга «Движение психоанализа» (1985), хотя и она укладывается в русло основного геллнеровского вопроса. Психоанализ автор рассматривает не столько как факт психоло­гии или психиатрии, сколько как социологический (социально-антропологический) факт. Секрет феноменального успеха пси­хоаналитического метода автор предлагает искать не в содер­жании этого метода, а в особенностях современного общества и продуцируемого этим обществом индивида.

Уже в «Мысли и изменении»¹ появляется сюжет, к разра­ботке которого Э. Геллнер будет постоянно возвращаться впос­ледствии: специфика легитимности в эпоху Современности. Ав­тор показывает, что в обществах, которые называют современ-

¹ См.: GellnerE. Nationalism // Idem. Thought and Change. Chicago: Chicago University Press, 1964. P. 147-178.

ными, возникает особый способ морального оправдания и юри­дического узаконения человеческих действий — способ, незна­комый традиционным обществам. В основе этого способа леги­тимации лежит, во-первых, поощрение «стяжательства» — пред­принимательской активности и аккумулирования богатства, а во-вторых, «национальное правление» — отправление власти от имени «нации». Если первый тезис звучит как парафраз Вебера, то вторым тезисом Э. Геллнер затронул тему, которая у Вебе­ра развития не получила — тему «национализма». Национализм, наряду с марксизмом и исламом, представлял собой на про­тяжении всего XX в. силу, определявшую, и отчасти опреде­ляющую, поведение больших масс людей. Все они образуют идейные универсумы, или «идеологии», конкурирующие с иде­ей либеральной демократии. Ход этой борьбы стал предметом размышлений Э. Геллнера в последней из опубликованных им работ — «Гражданское общество и его противники» (1994)¹.

Начнем с выделения основных понятий, которыми опери­рует Э. Геллнер. Это, во-первых, «структура» и «культура», во-вторых, «традиционное общество» и «современное обще­ство», а также «индустриальное общество». Последние два по­нятия употребляются Геллнером как синонимы, хотя здесь сто­ит отметить один важный нюанс. Главным отличием индустри­ального общества от неиндустриального («традиционного») является не столько переход от аграрного производства к про­мышленному, сколько переход от производства вещей к произ­водству знаков (информации); это переход от «материального» производства и обмена к «семантическому» — от циркуляции товаров к циркуляции знания².

Структура — это «система ролей и позиций, составляющих общество». Культура — это «система определенных знаков

¹ В русском переводе «Условия свободы» (1995).

² В погоне за модой следовало бы назвать это общество «постиндуст­
риальным», «информационным» или «постсовременным», но Геллнер за
модой не гнался.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

и сигналов». Небезынтересно отметить, что, говоря о «знаках», Геллнер употребляет не специальный термин семиотики и эпис­темологии — sign, а слово обыденного языка — token, означа­ющее примету, признак, отличительную особенность.

Структурные изменения влекут за собой культурные изме­нения. Дело заключается не в том, что одна культура сменяется другой, а в том, что меняется способ обращения с культурой.

Двум типам структур — «традиционному» и «индустриаль­ному» обществу — соответствуют два разных способа обраще­ния с культурой.

Различие между этими типами структур можно выразить в виде таблицы 1.

Таблица 1. Различия между «традиционным» и «индустриальным» типами общества

Традиционное общество	Современное общество
Основано на самоподдержа­нии — воспроизводстве сложив­шегося порядка	Основано на развитии, непре­кращающемся процессе инно­ваций
Население состоит из массы кре­стьян, над которой возвышается военно-клерикальная элита Огромное количество рангов и статусов, жесткая социальная иерархия (переход из одного статуса в другой крайне затруднен)	«Эгалитаризм» как принцип об­щественного устройства. Соци­альная стратификация не закреп­лена юридически Границы между стратами под­вижны
Предельно низкая социальная и географическая мобильность	Высокая социальная и географи­ческая мобильность
Социальной иерархии соответст­вует культурная. Общество избе­гает болезненной двойственно­сти, создавая множество «меток» иерархии	Общество состоит из «модуль­ных», взаимозаменяемых инди­видов

Традиционное общество	Современное общество
Культурное многообразие по­ощряется. Общество состоит из множества взаимно изолирован­ных сообществ. «Высокая» куль­тура образованных классов не соприкасается с «низкими» — «народными» культурами	Культура стандартизирована и — благодаря системе всеобщего образования — распространена на все население
Коммуникация контекстуально нагружена. Для того чтобы пра­вильно понять смысл сообщения, необходимо знание о том, от кого оно исходит	Знаки и символы, которыми об­мениваются индивиды, носят еди­нообразный характер. Коммуни­кация становится «анонимной». Содержание сообщения не зави­сит от того, кто его отправил

Появление национализма обусловлено переходом от тра­диционного общества к индустриальному, а именно: новой функцией, которую в нем выполняет культура. Культура отны­не обеспечивает единство и стабильность государства (задача, прежде решавшаяся иными средствами).

Индустриальное общество предполагает культурную одно­родность. Государство периода индустриализма, во-первых, поощряет гомогенизацию населения путем распространения «высокой» культуры на все общество, и во-вторых, оно охраня­ет эту культуру как неотъемлемую от данного общества, «на­циональную», культуру.

Национализм, таким образом, есть не что иное, как осо­бый способ обращения с культурой, а именно стремление «со­единить» культуру и политику, создать единую, в перспективе «государственную», культуру. Принципиальное, глубинное раз­личие индустриальной эпохи от доиндустриальной заключается в том, что единство культуры становится здесь основой фор­мирования политических единиц.

Итак, средоточие национализма как идеологии состоит в том, что политические (государственные) и национальные

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

(культурные) границы должны совпадать. Как бы мы ни относи­лись к геллнеровской концепции национализма, это его поло­жение принципиально верно. Кстати, по существу, оно представ­ляет собой несколько видоизмененную формулу Ханса Кона¹. Здесь важно уточнение, внесенное Геллнером в дефиницию 1983 г.: термин «национальные» заменен на «культурные».

Идеология и практика национализма заключается, в конеч­ном итоге, в стремлении привести в соответствие государствен­но-политические и национально-культурные границы. Это стрем­ление может идти как сверху — от государства, так и снизу — против существующего государства. В первом случае нацио­нализм служит укреплению власти уже властвующих элит, во вто­ром случае — приходу к власти сил, выступающих от лица куль­турных сообществ, не имеющих государственности. Надо, прав­да, отметить, что в своих первых трудах Геллнер уделил этому типу национализма крайне мало внимания. Из-за этого упуще­ния Геллнера много раз подвергали критике. Он отреагировал на нее в работах 90-х гг.²

По Геллнеру, говорить о национализме применительно к аг­рарным обществам нельзя. Националистический императив гла­сит: совпадение политического сообщества и поддерживаемой им культуры³. В аграрном же обществе население разделено на не соприкасающиеся друг с другом ячейки, а государство рав-

' Согласно X. Кону — национализм есть принцип, согласно которому национальные единства должны стать политическими единствами. См.: Kohn H. Nationalism. Its Meaning and History. Princeton, NJ: Van Nostrand, 1955. P. 10.

² Gellner E. Culture, Identity and Politics. Cambridge, NY: Cambridge
University Press, 1987; Gellner E. Origin of Society // Idem. Anthropology
and Politics: Revolutions in the Sacred Grove. Oxford: Blackwell, 1995. P. 27-44;
Геллнер Э. Условия свободы. М.: Московская школа политических иссле­
дований, 1995. С. 118-136; Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы
нации и класса // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох
и др.; Пер. с англ. и нем. М.: Праксис, 2002. С. 146-200.

³ Gellner E. Nations and Nationalism. Ithaca, NY: Cornell University Press,
1983.P.55-57.

нодушно взирает на это культурное многообразие, не будучи мотивированным к усилиям по его приведению к некоему стан­дарту. Более того, государство заинтересовано в поддержании культурного многообразия. «Культурные различия удержива­ют людей в их социальных и географических нишах, препятству­ют появлению опасных и влиятельных течений и групп, имеющих последователей. Политический принцип «разделяй и властвуй» гораздо легче применить там, где население разделено куль­турными барьерами»¹.

Современное государство, напротив, не может не обой­тись без массированных мероприятий по формированию еди­ной, унифицированной культуры — «национальной» культуры. Потребности индустриализации диктуют необходимость коди­фицировать и распространить на всей территории данной стра­ны единый язык в качестве официального языка, а также утвер­дить и распространить на все общество единые поведенческие коды. Это — функциональный императив современного госу­дарства. Данный императив «в конечном итоге выступает на по­верхность в форме национализма»².

Геллнер полагал, что его теория национализма обладает «евклидовой достоверностью», и искренне недоумевал, поче­му она не встретила безоговорочного приятия интеллектуаль­ным сообществом. Презентовав ее в целом еще в 1960-х гг. (в статье о национализме в «Мысли и изменении») и в эссеист-ской манере развернув двумя десятилетиями позже в книге «На­ции и национализм», он вновь и вновь возвращался к ее изложе­нию. При этом повествование не просто варьировалось ритори­чески, но и обрастало новыми аргументами.

Прежде всего, это касается преодоления схематизма пер­вых работ. Идеально-типические модели («аграрное общество»

¹ Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса //
Нации и национализм. С. 153.

² Gellner E. Nations and Nationalism. Ithaca, NY: Cornell University Press,
1983. P.39.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

versus «индустриальное общество») наполняются конкретно ис­торическим содержанием. Так возникает учение о «стадиях» движения от империй к национальным государствам, а также о «часовых поясах» Европы — неевропейский опыт национализма Геллнер практически не рассматривает.

Первой стадией, или первым «часовым поясом», в триум­фальном шествии национализма британский исследователь считает бюрократическую централизацию в сословно-династи-ческих государствах Западной Европы конца XVIII в. Стандарти­зация языка и другие мероприятия центральной власти послу­жили «первой ниточкой, которая связала государство с культу­рой и подтолкнула людей в сторону национализма»¹. Вторую стадию Геллнер связывает с ирредентизмом — перекройкой границ монархических (и часто — имперских) государств в со­ответствии с новым политическим принципом — принципом «культуросообразного» государства. Прототипом «ирреден­тистского» национализма (давшим название самому феноме­ну) служит движение за выход северных областей Италии из состава Австро-Венгрии, развернувшееся в первой половине XIX в. После распада Османской, Австро-Венгерской и Россий­ской империй на их развалинах — в соответствии с принципом «самоопределения наций» — возникают новые государства. Гра­ницы этих государств проведены по культурно-этническому или этнолингвистическому основанию. Однако очень скоро обна­руживается, что внутри этих образований находится множество неучтенных претендентов на суверенитет. Новые суверены обнаруживают склонность к угнетению собственных мень­шинств, т. е. повторяют практику, в которой они упрекали им-перско-династические государства. Стоит добавить, что интен­сивность ассимиляционного давления, которому подвергаются меньшинства в период торжества «принципа национальности», не идет ни в какое сравнение с тем, которое они испытывали в пе­риод империй.

¹ Геллнер Э. Условия свободы. С. 128.

Третью стадию шествия национализма по Европе Э. Геллнер называет "Nacht und Nebel", используя при этом термин нацис­тов, которым те обозначали свои карательные операции. Своей цели — достижения этнокультурной гомогенности — нацио­нализм добивается предельно жестокими методами. Это уже не принудительная ассимиляция, но массовые депортации и ге­ноцид.

Если с тремя предложенными Геллнером стадиями, или «часовыми поясами», вполне можно согласиться, то выделяе­мый им «четвертый часовой пояс» кажется довольно надуман­ным. В эту квазистадию попадают весьма разнородные полити­ческие и идеологические феномены, возникшие на Территории бывшей царской России.

На мой взгляд, предложенная Геллнером концепция, при несомненной аналитической ценности, довольно уязвима для критики. Суммируем возможные возражения.

КРИТИКА КОНЦЕПЦИИ Э. ГЕЛЛНЕРА

Тезис британского исследователя о «фиктивности» наций чре­ват недоразумениями. Высказывание Геллнера о нациях как о «фикциях» — вовсе не случайная риторическая фигура. К это­му утверждению он относится предельно серьезно. «Те, кто критикуют национализм, но исподволь признают существова­ние наций, недостаточно последовательны»'. И еще один пас­саж из более поздней работы: «Нации, на мой взгляд, не су­ществуют в реальности»². Этот тезис опирается на оппозицию реального как действительного, существующего «на самом деле», с одной стороны, и фиктивного как лишь воображаемого,

¹ Буквально: "do not go far enough". GellnerE. Nations and Nationalism.
Ithaca, NY: Cornell University Press, 1983. P. 158.

² Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса //
Нации и национализм. С. 186.

ЧАСТЬ II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛИЗМА

представляемого, существующего лишь в сознании людей, с другой.

Данная оппозиция неверна уже потому, что исходит из уп­рощенного понятия «реального». Последнее, по сути, отожде­ствляется Геллнером с эмпирическим, чувственно воспринима­емым. Кроме того, эта оппозиция искажает и огрубляет харак­тер социальной реальности. Противопоставляя «реальное» «фиктивному» как «нереальному», существующему лишь в во­ображении, «имагинативному», Геллнер отказывается признать, что общество как таковое — «имагинативное» образование¹. Как убедительно продемонстрировал, опираясь на разработки Кас-ториадиса, Этьен Балибар, все социальные общности, репро­дуцируемые посредством деятельности институтов, суть общ­ности имагинативные². Они не существуют иначе как благодаря постоянной проекции индивидуального сознания на коллек­тивную историю³; признанию индивидами общности имени⁴, а также традициям, переживаемым индивидами как следы об­щего прошлого⁵.

Анализ национализма, предложенный Геллнером, был бы гораздо более убедительным, если бы вместо «фиктивности»

¹ Этому обстоятельству посвящены специальные социально-философ­
ские исследования последних десятилетий. См.: Castoriadis С, Heller А.,
Waldenfels В. Das Reale des Imaginaeren. Wien, 1991.

² См.: Balibar E., Wallerstein I. Rasse, klasse, nation: les identites
ambigues. Paris 1988. P. II, Ch. V.

³ Индивиды мысленно соотносятся с тем, что сделано их предками;
в результате такого проецирования и возникает «мы» — воображаемая общ­
ность, называемая нацией; например, сербы говорят о себе: «Мы спасли
Европу от османского нашествия».

⁴ Например, баварцы, вплоть до начала XX в., не обнаруживали же­
лания именоваться немцами. Это позволяет утверждать, что до указанно­
го момента членство баварцев в немецкой нации оставалось проблема­
тичным.

⁵ Таковы, к примеру, 14 июля во Франции, 4 июля в США, 9 мая в Рос­
сии. Таковым может стать 9 апреля в Грузии.

наций он вел речь об их дискурсивном производстве. Однако поскольку Геллнер от такого развития своей мысли отказался, он обрек себя на непоследовательность. В самом деле, если отказывать нациям в реальности, объявляя их фикциями, то по­чему надо признавать реальность за культурами?

Проблематизируя категорию «нация», Геллнер не пробле-матизирует категорию «культура». Между тем культура — это вовсе не само собой разумеющаяся «реальность». Это в той же мере проект, в какой проектом является нация. Культура не дана как свойство некоторой группы. Она проектируется оп­ределенным видением той группы, из которой хотят сделать нацию. Разные политические акторы, апеллирующие к потен­циальной нации (по-английски это выражается термином would-be-nation), по-разному видят «культуру» этой нации. Напри­мер, когда к символу «нация» прибегают антиколониальные движения, репрезентации нации (т. е. представления о ее «куль­туре») у левых и правых борцов с колониализмом различны. Правые имеют в виду под национальной культурой прежде всего идеальное — религию, утраченную древнюю письмен­ность, а также символы утраченной государственности. Гел­лнер бы назвал это «высокой культурой». Левые же понимают под национальной культурой в первую очередь формы повсед­невности, избежавшие влияния колонизаторов, т. е. «низкую культуру».

Сам концепт «культура» возникает в националистическом дискурсе вместе с концептом «нация». Культура не предше­ствует националистическому движению в качестве данности, а конструируется в ходе этого движения. Иными словами, дис­курсивным феноменом является не только нация, но и культу­ра. Национализм — это не просто «союз государства и культу­ры», а притязание на обладание специфической культурой — той, которая увязывается с обладанием государством.

Провокативный тезис Геллнера о том, что не нации порож­дают национализм, а наоборот, национализм — нации, бьет