Душевная гигиена 10 страница

«Семейных бесед» Фонсагрива, и вы увидите, что высшие сферы умственной и

научной деятельности в нашем, основанном на психической односторонности

строе принимают тот же отталкивающий характер пагубного излишества, какой мы

видели в пьянстве. Светлые умы, отстоявшие свою истинно человеческую

разносторонность и восприимчивость, считаются единицами за целые столетия.

Громаднейшее большинство даже первоклассных мыслителей и ученых, ревниво

замурованное в каком-нибудь заповедном уголке избранной ими специальности,

являются даже и не факирами идеи, как их называет Тиссо, а скорее какими-то

пьяницами мысли. Ознакомьтесь интимнее с биографиями большинства этих

первоклассных светил, и вы перестанете удивляться той желчной

раздражительности, тем непонятным посторонним примесям, тем вопиющим

противоречиям, которыми переполнен мир кабинетной учености. В синклите

именитейших двигателей знания вы почувствуете себя не как в величавом

ареопаге, а, скорее, как в китайском притоне для курильщиков опиума, с тою

только разницею, что здесь забвения невозможности жить ищут не в химической, а

в книжной отраве. Вы легко поймете, отчего так трудно услышать слово живой

истины от этих дервишей, которые, в сущности, сами добиваются только одного:

исступленным выкрикиванием с громадным трудом добытых ими формул уверить

себя, что они не совсем еще мертвецы, что среди всеобщего онемения в них еще

трепещет какой-то нерв, связующий их с живым и реальным миром... Вы

отвернетесь от них, переполненный жалостью к ним, а еще более жалостью к тому

человечеству, которое своего обновления должно ждать от этих печальных

кастратов и которое в ожидании этого обновления осуждено топить себя в еще

более безотрадных притонах пьянства и разврата.

Действительно, если мы оставим без внимания сравнительно очень

ничтожную группу избранников, которые могут доставлять себе утонченные

отравы, мы увидим, что все остальное человечество, чтобы хоть как-нибудь

ощущать свое существование, чтобы не вовсе обратиться в мертвецов, оказывается

вынужденным выбирать между пьянством и половым развратом. Все другие

вредные излишества, против которых ратуют гигиенисты, тонут, как капля, в этом

гнилом море. Даже обжорство, которое в хронологическом порядке должно бы

считаться первым, так как субъективная возможность этого излишества

проявляется раньше всех других, остается эпидемическим пороком детства.

Конечно, не будучи своевременно поправлено разумною гигиеной, оно может

служить хорошею приготовительною школою ко всяким другим животным

увлечениям. Но половые ощущения играют в мире животных возбуждений такую

первенствующую роль, что основанные на них излишества роковым образом

притягивают к себе значительнейшее большинство жертв психической

подавленности и специализации.

Предмет этот скабрезный, и о нем даже не принято говорить в порядочном

обществе. Но что же делать? Даже степенный Дж. Ст. Милль признает, что «нельзя

ни предупреждать, ни лечить болезней ни общественных, ни телесных, если не

говорить о них открыто». В минуту, когда серьезная опасность грозит ее

драгоценному здравию, даже целомудренная княжна Китти в последнем романе

графа Толстого решается обнажить перед доктором свои кисейные телеса. А уж

благонравием и приличностью ее никому превзойти невозможно. Но что нашему

общественному здравию и благоденствию угрожает ежечасно возрастающая

опасность от этого рода излишеств и от не подлежащих никакому описанию

извращений возбуждаемости, специализированной на половых органах, то это ни

для кого уже не вопрос и не тайна. Половые страдания поднимаются решительно

на все социальные высоты и спускаются решительно во все низменные трущобы. В

Париже проституция составляет уже целое «государство в государстве»,

управляемое своим собственным кодексом или, точнее говоря, произволом

начальника «полиции нравов» (police des moeurs), не ограниченным никакими

представительными собраниями. В Лондоне целые многолюдные кварталы

обратились уже в своего рода громадную клоаку, сток венерических нечистот

целого света. В некоторых патриархальных немецких городах, говорят,

невозможно допустить устройство домов терпимости из опасения, чтобы не

пришлось целый город покрывать одною крышею... А ведь проституция есть

только одна и, может быть, безобиднейшая из сторон рассматриваемого нами

вопроса.

Если относительно пьянства мы уже видели тщету статистических цифр с

единственной, интересной здесь для нас нравственно-гигиенической точки зрения,

то относительно половых страданий мы еще больше вынуждены признать свое

неумение сформулировать вопрос хотя сколько-нибудь приблизительно

достоверным образом. Во-первых, самые формы зла слишком многообразны и

слишком легко уклоняются от всякого наблюдения. Во-вторых, хотя вопрос этот

имеет уже в настоящее время довольно обширную литературу, но так как он,

несмотря на все свое громадное социальное и психологическое значение, все еще

состоит в загоне, то за него редко принимаются действительно добросовестные и

образованные писатели. Так, например, со времени Тиссо, которого монография об

онанизме относится еще к прошлому столетию и уже признана устарелою, не

появилось еще ни одного обстоятельного научного трактата об этом крайне важном

предмете. Большинство толковых популяризаторов гигиены, в том числе и

Фонсагрив, спешат прикрыть виноградным листком напускного целомудрия эту

двусмысленную тему. Пора бы, кажется, понять, что это напускное целомудрие

есть плод того же самого корня, на котором так пышно расцвел современный

разврат, и что оно особенно напоминает скромного щедринского городничего,

отличавшегося склонностью сечь глуповских женщин. Но до сих пор это еще

сознают мало, и литература разврата, всегда рассчитывающая на верный успех,

продолжает эксплуатироваться по преимуществу такими беззастенчивыми

спекуляторами, как, например, Дебе (Debay), которого скандальные

словоизвержения под вывескою гигиены расходятся в громадном количестве

экземпляров и переводятся на все языки. Сочинения более добросовестные грешат

по большей части сухим изложением и потому мало возбуждают к себе доверия. Из

разряда таковых нельзя не упомянуть о книге английского анонимного врача под

громким заглавием «Начала социальной науки», автор которой стремится

отождествить социальный вопрос с вопросом половым, да еще держится к тому же

всех крайностей мировоззрения, имеющего основным догматом непогрешимость и

благодетельность природы.

Во всяком вопросе, находящемся в столь непосредственной связи с

умственными способностями и общим (психическим настроением человечества,

всего естественнее обратиться прежде всего к статистике сумасшедших домов,

чтобы узнать по крайней мере, какую роль данное явление играет в порождении

случаев признанного сумасшествия. Но и здесь мы встречаем немало

противоречий. Так, например, Эллис находил, что половые излишества и

извращения следует считать причиною большей половины всех принятых им в

расчет душевных болезней, а Паршап и Гислен (Guislain) нашли в Бисетре и

Сальпетриере (т.е. в мужском и женском сумасшедших домах) только 20 процентов

таких случаев, которые можно было приписать этим причинам. Процент___________, во всяком

случае, крайне уважительный, особенности же если вспомнить, что даже роль

пьянства в этом деле выражается сравнительно скромною цифрою — от 11 до 12

процентов.

Правда, Францию почему-то привыкли считать преимущественно развратным

уголком Европы... Мнение усердно распространяемое более или менее учеными

земцами, однако ж, решительно голословное. В деле полового разврата, как и

пьянства, Франция в нравственной статистике представляет собою средний термин,

чрезвычайно удобный для сравнения. Пьянство идет, усиливаясь к северу и

ослабляясь к югу от нее. Половой разврат географически распространяется в

противоположном порядке, и это его распределение как будто доказывает нам, что

в современном человечестве в каждую минуту имеется данное количество

психического уродства, подлежащего потоплению в излишествах какого бы то ни

было порядка, которых психическое тождество установляется, таким образом, само

собою.

Успехи материального благосостояния и цивилизации вообще, которые во

всех других отношениях оказывают, несомненно, благотворное влияние, в деле

полового разврата обнаруживают, скорее, обратное действие. Это легко понять,

принимая во внимание хотя бы только то, что цивилизация и промышленное

развитие роковым образом скучивают огромные массы лиц обоего пола на

небольших пространствах; что они ускоряют приближение периода половой

зрелости, в то же время удаляя возраст вступления в брак, как это было показано в

статье, посвященной этому предмету, в «Вестнике Европы». Мы уже и не говорим

о множестве других, тоже легко понятных влияний. История уже показала нам, что

разврат обыкновенно играет роль палача относительно односторонних

цивилизаций, создающих из человеческой субъективности замкнутый,

изолированный мирок и приурочивающих человека к созерцательности и застою.

Греция, Древний Рим, итальянские муниципальные республики задолго до своего

видимого падения, но тотчас вслед за упадком воодушевлявшей некогда их

гражданственности становились гнездами и вертепами беспримерных половых

извращений. Не подлежит никакому сомнению, что такая же точно участь ждет и

нас, если мы не сумеем своевременно свернуть на иную, спасительную дорогу...

Закончим нижеследующим замечанием над общим психическим настроением

умалишенных. Замечание это мы заимствуем из учебника судебной медицины Ла-

кассаня.

«Сумасшествие, — говорит он, — заключается в излишнем субъективизме.

Сумасшедшие — узкие эгоисты от избытка тщеславия, гордости или одного из

нижеследующих инстинктов: строительного, разрушительного (преобладающего у

эпилептиков), материнского, полового и охранительного. Два личных инстинкта —

тщеславие и гордость, — которые и в здоровом состоянии проявляются с

наибольшею силою, служат чаще всего поводом к обнаружению сумасшествия. За

этим следуют формы безумия, обусловленные охранительным (консервативным)

инстинктом, как-то: страх, скупость, клептомания, страсть к накоплению,

жадность; далее идут инстинкты половые, порождающие эротоманию,

нимфоманию и проч. и проч.; инстинкты материнские (истерия, разные виды

маточного сумасшествия) и разрушительные (преимущественно эпилепсия)...

Сумасшествия от излишества доброты, привязанности и уважения крайне редки».

Предоставляем читателю самому делать выводы из этих немногих строк.

Человек не хочет сходить с ума, не хочет страдать, не хочет попадать на

скамью подсудимых в качестве героя какого-нибудь безобразного, скандального

процесса. Но он еще меньше способен примириться с тем, что заживо обратится в

мертвеца. Страх пустоты является роковым двигателем психического мира.

Возбуждение, ощущение, мысль, действие — это хлеб насущный нашей души; за

неимением его она, как спасенные от кораблекрушения без съестных припасов,

питается своими экскрементами. Тщетно мы станем доказывать ей, что это

нездорово и нехорошо; надо дать ей лучшую пищу — в этом одно спасение. Такова

исходная точка душевно-гигиенического воззрения. Никакая обязательная мораль,

как бы чиста и возвышенна она ни была, не в состоянии поправить дела. Возможно

ли предписать человеку, чтобы он был здоров среди поголовной, гнойной,

миазматической эпидемии?

Мы ввели читателя в своеобразный, парадоксальный мир, мир бескорыстного

зла, мир преступлений, творимых в ущерб себе, причем обыкновенно одно и то же

лицо играет столь разнообразные и как будто взаимно исключающие друг друга

роли: жертвы, преступника и палача. Непривлекателен и безотраден этот мир; но

как же быть, когда в этих гнилых болотах потоплен единственный ключ ко многим,

крайне интересным для нас тайникам человеческой природы? Мы даже и не искали

его, а только хотели указать путь иным, более доблестным и лучше вооруженным

аргонавтам.

i Себе и для себя (нем.). — Прим. ред

ii «С небом имеется соглашение» (фр). — Прим. ред

iii W. Griesinger. Traite des maladies mentales (с примечаниями и дополнениями д-ра

Бальярже, прим. XL, с. 370).

iv Бедлам (англ, bedlam, от Bethlehem — Вифлеем, город в Иудее). Первоначально

(с 1547 г.) так сокращенно называлась больница им. Марии Вифлеемской в

Лондоне, затем слово стало синонимом сумасшедшего дома, хаоса, неразберихи.

v Притягательная сила страсти (фр.). — Прим. ред.

vi Фраза-лозунг «Laissez faire, laissez passer» появилась в 30-е годы ХУШ в. во

Франции. Авторство точно не установлено. Смысл ее и, собственно, всей

либеральной теории в том, чтобы дать возможность людям делать свои дела, а

делам — идти так, как они идут.

vii Ормузд — бог света в зороастризме, олицетворение добра, противник Аримана

— бога тьмы и первоисточника зла.

viii Мы имеем под рукою французский перевод этого трактата с примечаниями д-ра

Бальярже.

ix «Из всех животных человек имеет наиболее склонности впадать в излишества».

x Автор этого недавно вышедшего трактата и нескольких других психологических

брошюр вообразил, что он открыл нечто вроде психологического perpetuum mobile,

т.е. какой-то произвольный ток (jet spontanne), будто бы устраняющий все

недоразумения. Это, впрочем, не мешает ему выказывать в своих трудах довольно

разностороннее образование и близкое знакомство с литературою своего предмета.

xi Тарпейская скала — в Древнем Риме отвесный утес с западной стороны

Капитолийского холма, откуда сбрасывали государственных преступников,

приговоренных к смертной казни

xii «Мы всегда опаздываем...»