Глава третья эхо древней трагедии

Станислав Борисович примолк ненадолго, потом опять заговорил.

— Не знаю, известно ли вам, что такое ру­салии. Про Ивана Купалу вы знаете. Руса­лии — это, естественно, от слова «русалки». Так назывались языческие обряды и празд­ники, которые сопровождались купанием и поклонением воде. Разумеется, главные ру­салии приходились на Ивана Купалу, но ру­салии справляли и на святки — время водо­святия смешалось с христианской традици­ей, и на Троицу... Ну, в самом названии «Ку­пала» вы слышите происхождение от слова «купание». Справляли по-разному. В неко­торых областях сжигали чучело русалки, в некоторых, наоборот, проточным водам кла­нялись и зарекались в это время рыбу ло­вить. Но общим было купание — особенно в дни летнего солнцеворота. Эти дни очень много значили для всего годового цикла воз­делывания земли, а, следовательно, и для языческой мифологии. Христианская цер­ковь всегда осуждала эти празднества, счи­тая, что «во время оных мерзость творится», и преследовала их участников. Еще в один­надцатом веке митрополит Иоанн жаловался в своей грамоте, что «приносят жертву бесам, и зверям, и водам». Вот против «жертв бесам» и боролись. Боролись, как вы пони­маете, очень жестоко. Точно по Джерому Джерому, в его «Праздных мыслях лентяя», — усмехнулся Станислав Борисович. — «Если пещерный человек говорил, что он «разда­вил своего оппонента», то родные и друзья оппонента больше оппонентом не интересо­вались, потому что это значило, что на оппо­нента сброшен кусок скалы весом кило­грамм этак в пятьсот». И казнили по-всяко­му, когда ловили, и сжигали. Если вы видели фильм Тарковского «Андрей Рублев», то пом­ните, конечно, эту сцену, когда на Ивана Ку-палу идут русалии — пиршество на берегу — и все жгут костры, и купаются нагишом, а потом нагрянувшие невесть откуда монахи и сопровождающие их воины ловят купальщиков и казнят... В фильме есть историче­ские неточности, но, по сути, все верно изо­бражено. Так вот, главное, чему сопротив­лялся народ при введении христианства, это запрету на русалии, и люди продолжали устраивать русалии еще долго, как за это ни карали. И если мы поглядим на расположе­ние первого городища — то увидим, что находился он немного на отшибе, так, чтобы никакая власть не достала. Здесь корабель­щики могли останавливаться для ремонта своих судов и для перетаскивания их воло­ком через перешеек, пока самый первый ка­нал между озерами еще не появился. Зна­чит, на корабельщиках можно было зарабо­тать и жить безбедно и спокойно, потому что вряд ли какие духовные власти и каратель­ные отряды сквозь леса добрались бы неза­меченными. И само место — берег озера на впадении реки — очень хорошее для празд­нования русалий. Словом, с какой стороны ни погляди — получается, что поселение, скорее всего, было основано людьми, ушед­шими на «вольные выселки», чтобы жить как вздумается и без помех отмечать тради­ционные для них празднества. И, надо ду­мать, на эти празднества народ собирался издалека, зная, что на Ивана Купалу они здесь найдут и стол, и кров, и уже зажжен­ные костры...

Так вот почему вы меня о кострах спра­шивали! — осенило меня.

Именно поэтому, — кивнул Станислав Борисович. — Мне думается, тот изгиб озера был идеальным местом для русалий, и ка­кие-то следы должны были остаться, если там Ивана Купалу отмечали двести лет под­ряд, из года в год. Но, естественно, такое по­селение не могло существовать вечно. С уси­лением христианского государства его, ко­нечно, должны были в итоге прихлопнуть. И вот, в двенадцатом веке — скорей всего, на Ивана Купалу, чтобы побольше еретиков и безбожников подловить — сюда добрался-та­ки карательный отряд...

И поселение сожгли, и всех убили? — подсевшим голосом спросил мой братец.

Кого просто убили, кого сожгли зажи­во, — ответил, кивнув, Станислав Борисо­вич. — В домах заперев или прямо на берегу, на кострах... Такова моя теория. Но вот Ле­вой Гургенович считает по-другому. Он по­лагает, что все происходило естественней и проще. Что люди переместились туда, где им стало удобней и выгодней. Особенно после того, как провели первый канал между озе­рами и корабли стали останавливаться в большом озере, не задерживаясь в малом.

Так оно и было! — буркнул Левон Гурге­нович.

Студенты захихикали. Видно, спор между профессорами был настолько привычным, что стал для них чем-то вроде известного всем профессионального анекдота.

Так ли, не так ли, а сейчас в наших силах найти доказательства истинности одной из теорий, — сказал Станислав Борисович.

Послушайте! — сказал Ванька. — Но, ес­ли Васька Буслаев проезжал через эти края, он ведь тоже мог участвовать в этих самых ру­салиях?

— Мог, — кивнул Станислав Борисович. — А может, наоборот, как раз он и истребил весь местный люд. Ведь он ехал на богомолье в Иеру­салим и мог посчитать своим долгом, долгом правоверного христианина, покончить со все­
ми язычниками и их «бесовскими игрищами».

Ну а как дружина Васьки Буслаева умела сно­сить все на своем пути, мы из былин знаем.

Станислав Борисович у нас приверженец исторического направления, — заметил Ле­вон Гургенович.

То есть? — не поняли мы с Ванькой.

— Ну, он из тех людей, которые верят, что в песнях сказителей и в древней литературе все­гда отражались реальные исторические собы­тия. Что был такой могучий богатырь Илья Муромец при князе Владимире, что Садко —
это реальный новгородский купец Сатко Сытинич и так далее.

Шлиман тоже относился к исторической школе, — напомнил Станислав Борисович. — И Трою нашел. Все твердили, что, мол, Троя — это сказки, никогда ее не было, все это Гомер в «Илиаде» и «Одиссее» сочинил — а он взял, поверил Гомеру и, следуя географическим указаниям, рассыпанным в его поэмах, взял и откопал великий древний город. И установил, что Троя действительно была взята штурмом и сожжена.

Допустим, Шлиману повезло, — кивнул Левон Гургенович. — Но я все-таки сторонник фактографической школы. Пока не подержу доказательство в руках и не пощупаю — ни за что не поверю!

Но погодите! — вмешался Ванька. — Ес­ли Васька Буслаев тут похозяйничал, всех по­рубал и огнем спалил, то вот вам и еще одно доказательство, что и сам он должен был баш­ку сломить в здешних местах! Потому что смо­трите, что получается. Если этот череп говоря­щий — череп человека, которого он чем-то обидел, то все логично! И скорей всего, он оби­дел его тем, что убил его, и так и бросил, без похорон. А когда назад ехал, то тело уже в че­реп и кости превратилось, а как череп загово­рил, так Васька Буслаев от изумления и ку­выркнулся с коня! То есть погибнуть-то он должен был в тех местах, где перед этим сам напакостил, разве нет?

Теперь уже все засмеялись.

— Ты получаешься еще большим привер­женцем исторической школы, чем я! — сказал Станислав Борисович. — Однако все, что ты говоришь, — это уже чистые домыслы. Тео­рию можно строить, когда есть хоть малю­сенькое доказательство, а мы даже малюсень­кого доказательства пока не нашли, что Васи­лий Буслаевич — если он существовал — сло­жил гоугову именно в этих краях!

— Ну, доказательства мы найдем, — про­ворчал Ванька. — А может, и уже нашли.

Ведь мы кое-чего откопали, с этим вашим электромагнитом.

— Да ну?.. — Левон Гургенович отставил миску, которую он очистил сначала от ухи, а потом от отварной картошки с огурцами и сметаной. Да и все за разговором управились с обедом подчистую. — Спасибо, Оксана, спасибо, Танечка... Так вкусно все пригото­вили, что прямо пальчики оближешь. Те­перь можно чайку попить и на находки взглянуть.

Оксана и Таня стали разливать по эмалиро­ванным кружкам чай из большого чайника. Чай этот пах дымком костра. Александр по­додвинул к себе рюкзачок.

— Мы собирали все, — с улыбкой сообщил он. — Как только магнит пищал, мы рыли зе­млю, и все откопанное складывали в рюкзачок, чтобы потом разбираться. Вот и будем выкладывать все по порядку. Во-первых... И он выложил ржавую консервную банку.

— Интересная банка! — провозгласил Станислав Борисович. — Очень интересная!

А, Левон?

Левон Гургенович кивнул.

По форме и по всему — лендлизовская банка. Как раз в таких банках американцы поставляли нам тушенку во время войны. То есть с сороковых годов эта банка в земле лежит. И ее, получается, вполне можно счи­тать исторической реликвией.

Мы тоже так подумали! — выпалил Ванька.

А Александр выложил следующий пред­мет.

— Скорей всего, это относится к современ­ной культуре. Копать не пришлось, обнару­жилось в высокой траве.;

Это был зажим для волос в виде божьей ко­ровки.

— Ой! — обрадовался я. — Это ж зажим Фантика! Помнишь, Ванька, она его потеря­ла, когда мы тут суетились из-за этих щук?

Помню, — кивнул мой братец.

Замечательно! — сказал Станислав Бори­сович. — Установить не только время изготов-ления, но и владельца предмета — это боль­шое дело в археологии.

Очень большое, — согласился Левон Гур­генович.

Следующая находка, — провозгласил Александр, — представляется более ценной, хотя, возможно, мы и ошибаемся.

И он выложил из рюкзачка потемневшую трехкопеечную монету образца сороковых го­дов.

— Прекрасно! — сказал Левон Гургенович. — Монеты — лучшие свидетели любой эпохи, за­мечательно отражающие ее характер.

— А если это монета одного из тех годов, когда на монетном дворе денег чеканилось мало, — до­бавил Станислав Борисович, — то она и стоит не­ дешево. Надо свериться по справочникам, за мо­нетами каких лет гоняются коллекционеры.

— А вот ради этого нам пришлось повозить­ся и даже землю просеивать, — сказал Алек­сандр, доставая рыболовный крючок и демон­стрируя его на ладони.

Тоже вещь, — одобрили профессора.

И последнее, — Александр запустил ру­ку в мешок. — Совсем завалящая вещица, со­всем никчемная, но мы решили ее все-таки прихватить, потому что ради нее землю при­шлось копать основательно, и жалко было ее бросать...

И он, открыв ладонь, продемонстрировал темный от времени перстень с печаткой, кото­рая не очень была различима.

Профессора подскочили на ноги.

— И это... И это... — возопили они. — И это ты не показал сразу? Это ж вещь невесть какого времени, может, и одиннадцатого века!

Студенты тоже заахали.

— Так мы ведь договорились, что все наход­ки будем рассматривать после обеда, спокой­но, тщательно и без суеты, — Александр с де­ланным равнодушием пожал плечами. — Вот мы и ждали...

Я так понял, все в этой компании археологов готовы были малость разыгрывать друг друга, даже студенты профессоров.

А Ванька сиял.

Вы хоть пометили то место, где нашли перстень? — спросил Станислав Борисович.

Спрашиваете!.. — возмущенно отклик­нулся Александр.

Станислав Борисович изучал перстень, бе­режно держа его в двух пальцах.

Две рыбы, — сказал он, изучая перс­тень. — Безумно редкий символ. Я не помню, чтобы когда-нибудь его встречал на печатках. И это, кстати, подтверждает мою теорию...

Почему подтверждает? — осведомился Левон Гургенович. — Две рыбы — символ христианства. Этот перстень вполне мог при­надлежать какому-нибудь священнику...

— Вовсе не обязательно! — заспорил Стани­слав Борисович. — Рыбы — это символ воды, текущей воды. И погляди на их очертания! Они похожи на те узоры, которые мы видим на украшениях, связанных с язычеством, где вода обозначается особыми линиями! Я боль­ше скажу — этот перстень вполне мог слу­жить для обряда «отпирания воды», связан­ного с началом и концом русалий. Погляди, как рыбы направлены!..

— Ну, это ты хватанул! — сказал Левон Гургенович. — И вообще, нельзя делать ника­ких выводов, пока возраст перстня не будет точно установлен. Может, он к шестнадцато­му веку относится...

— В шестнадцатом веке были другие техно­логии, — возразил Станислав Борисович. — И формы у перстней другими стали, ведь сме­нилась мода, сменились понятия красоты...

Нет, я точно вам говорю, что этот перстень — эхо древней трагедии!

— Что ж, докажи, — язвительно хмыкнул Левон Гургенович. — Тебе кто угодно скажет, что этот перстень имеет отношение к христи­анству и только к христианству. И незачем притягивать за уши свою теорию, указывая на якобы особенные очертания и прочее.

— А может... — вмешался Ванька, — мо­жет, этот перстень христианский, но не про­сто христианский? Вдруг это перстень Васьки Буслаева? Ну, понимаете, ведь должен он был прихватить из Иерусалима всякие сувенирчики, вот этот перстень и был у него на пальце! А если это его перстень — то и его могила долж­на быть где-то недалеко, и говорящий череп тоже!

Профессора переглянулись сперва между собой, потом со студентами.

— Предлагаю принять эту версию за основ­ную, — с самым серьезным видом сказал Ста­нислав Борисович. — Иначе мы все переде­ремся. Итак, кто за то, что на перстне — хри­стианская символика, но при том перстень принадлежал Ваське Буслаеву, порубавшему здесь язычников? Прошу голосовать.

Все подняли руки, даже Левон Гургенович.

Все «за»? Единогласно? Очень хорошо! — тем же серьезным тоном продолжил Стани­слав Борисович. — А что отсюда следует? От­сюда следует, что мы должны продолжить раскопки на том месте, где был найден пер­стень, чтобы либо найти могилу Василия Буслаевича и подтвердить эту теорию, либо найти что-то другое и эту теорию опровергнуть.

Ура! — закричал Ванька. — В путь!

Сейчас двинемся, — сказал Левон Гурге­нович. — Вот только чай допьем.

А я, пожалуй, вернусь на то место, где я начал работу, — сказал я. — Там, наверно, от меня больше толку будет.

— Тебе что, неинтересно найти могилу Васьки Буслаева? — удивился мой братец.

— Интересно, — ответил я. — Но ведь вы там все навалитесь, не протолкнется. А на своих раскопках я буду полным хозяином.

Честно говоря, мне не верилось, что они найдут что-нибудь ценное. Шутливый энту­зиазм Станислава Борисовича и Левона Гургеновича казался мне именно шутливым. Хо­тя, разумеется, археологи просто обязаны по­копаться вокруг того места, где сделана цен­ная Находка. Но при этом я очень проникся теорией Станислава Борисовича, я поверил, что городище было уничтожено карательным отрядом под руководством монахов и все его обитатели приняли жуткую смерть во время этих самых русалий. А где ж еще искать сле­ды зверской расправы, как не на берегу, где они жгли костры, прыгали через них и купа­лись, когда неожиданно обрушились воору­женные люди? То есть берег реки, где я уста­новил разметку, казался мне более перспек­тивным.

Вот так после обеда все направились в глубь леса, а я вернулся на свою площадку.

Присев на бугорок, я задумался, с какого квадрата мне начать. Не придя ни к какому ре­шению, я развернул на земле мой план и подки­нул над ним копеечную монетку. На какой квад­рат упадет монетка, с того и начну, решил я.

Монетка упала на квадрат 14-15-20-21, и я взялся за дело.

Надо сказать, солнце припекало довольно сильно. Когда я работал здесь до обеда, кусты, прикрывавшие площадку с востока, давали довольно хорошую тень. Но теперь солнце "пе-реместилось на запад, и спрятаться от него бы­ло негде. Оно, можно сказать, било по пло­щадке прямой наводкой. К тому времени, ко­гда я снял слой дерна и в нескольких местах углубился сантиметров на тридцать, оно здо­рово напекло мне спину.

Я сделал паузу, чтобы искупаться, потом вернулся к работе. Так я и продолжал — рабо­тал и окунался где-то раз в полчаса, чтобы со­всем не зажариться.

Мне не попадалось ничего интересного, ну совсем ничего, и я уже подумывал о том, чтобы засыпать получившуюся яму и перейти к сле­дующему квадрату. Тем более, что я наткнул­ся на очень противный корень, непонятно от­куда взявшийся. Но потом я стиснул зубы и решил углубиться немного дальше. Ведь сколько времени прошло! Восемьсот лет, а то и поболее — это вам не хухры-мухры! Любые предметы того времени могли уйти очень дале­ко в землю.

Я решил еще раз окунуться, перед тем как взяться за корень со свежими силами и одолеть его. Вода прогрелась за день и была очень прият­ной. Я плескался с огромным, удовольствием и вдруг услышал тарахтение мотора — не нашей моторки и не Гришкиной, а какой-то совсем дру­гой незнакомой моторки. Уж один мотор от дру­гого я умею отличать на слух!

Я вынырнул и оглянулся. Метрах в пятнад­цати от меня притормозила моторка, в кото­рой сидели два грузных мужика с удочками. Явно не из местных.

Привет! — окликнул меня один из них. — Не знаешь, где тут ночной клев самый хороший?

Да он всюду неплохой, — ответил я. — Только вы заплыли на территорию заповедни­ка, где охотиться и ловить рыбу запрещено. Лучше вам отплыть вон за тот мысок, — я по­казал рукой, — если вы не хотите, чтобы вас оштрафовали.

Что, здешний смотритель заповедника суров? — спросил мужик.

Это мой отец, — ответил я. — И он посто­янно следит за заповедником. Он скоро при­плывет.

Вот оно как... — протянул мужик. Вто­рой по-прежнему молчал. — А ты что дела­ешь? Наводишь порядок в заповеднике, отцу помогаешь? — он кивнул на мои колышки и раскопки.

Нет, — ответил я. — Это я археологам по­могаю.

Археологам? — удивился мужик. — Так здесь еще и древности какие-то водятся?

Полным-полно, — ответил я. —Археологи почти каждое лето приезжают с разреше­нием на раскопки. И до сих пор немало инте­ресного находят.

— Значит, это лагерь археологов, там, чуть выше на берегу? — мужик показал ру­кой.

Да, — кивнул я.

И удалось тебе откопать что-нибудь инте­ресное?

Пока нет, — ответил я. — Но для меня главное — все подготовить для настоящих рас­копок, чтобы археологам возни было меньше.

А ты парень не промах! — рассмеялся му­жик. — Слышь, Федотыч, может, и нам в ар­хеологи податься?

Может, и податься, — отозвался его при­ятель, открыв наконец рот.

Это не так просто, — предупредил я. — А «черных» археологов привлекают к ответст­венности. К такой же, как браконьеров.

— «Черные» — это которые незаконно ко­пают? — поинтересовался мужик.

Ага, — ответил я. — И еще утаивают цен­ные находки.

Ты гляди, все знаешь! — усмехнулся му­жик. — Недаром, выходит, ты сын смотрите­ля заповедника... Значит, говоришь, за тем мыском?

За ним самым, — подтвердил я. — Осо­бенно если чуть дальше валунов встать или с валунов ловить. Там и лещ хорошо клюет, и синец, и чехонь. Даже сомы иногда попадают­ся, а то и форель. Но форели сейчас не так много. Ну, и другие рыбы есть.

Спасибо за консультацию! — весело ска­зал мужик. — Можно считать, с нас причита­ется! А тебе — удачи в раскопках!

Спасибо, — ответил я. — А вам — хоро­шего клева!

—л Тьфу-тьфу-тьфу! — откликнулся мужик, разворачивая моторку. И, еще раз помахав мне рукой, поплыл назад, к мыску, вместе со своим молчаливым приятелем.

А я поплескался еще минут десять и вер­нулся к своему труду. Лопаткой, а потом скальпелем мне удалось перерубить корень и проникнуть под него. Дальше дело пошло лег­че, потому что земля, хоть и слежавшаяся, была довольно мягкой.;

Я выкопал яму в диаметре сантиметров со­рок и глубиной около двадцати, когда ут­кнулся во что-то твердое. Помня, что первая заповедь археолога — осторожность, я стал счищать землю с этого твердого осторожно-осторожно, чтобы не поцарапать и не повре­дить. И счищал так до тех пор, пока передо мной не обнажились несколько костяных зуб­чиков.

У меня дыхание перехватило от восторга. Конечно, костяные изделия были мне не в диковинку, у нас их довольно много находи­ли — и иглы, и кусочки женских украше­ний — бус и серег, — и пластинки с полу­стершимся рисунком. Даже мы с Ванькой нашли две иглы и обломок браслета. Они хранились у нас среди прочих редкостей, ко­торые мы собирали в заповеднике. Напри­мер, у нас был комар, которому миллион лет. То есть не сам комар, а его четкий от­тиск в камне. Камень раскололся как раз в том месте, где этот комар умер. А сами пони­маете, сколько времени должно пройти и сколько всяких катаклизмов случиться, чтобы из мягкой породы образовался ка­мень. Так что наш комар еще динозавров ку­сал. И самое интересное — он был точно та­ким же, как современное комарье, за милли­оны лет, оказывается, комары ни капельки не изменились. Вот живучие твари!

Я это к тому, что сама находка и не была, может, такой ценной и редкой, но это была моя первая находка, сделанная по всем прави­лам археологии! Есть чему обрадоваться.

Поэтому я не стал ее сразу выкапывать. Я взял складной метр и измерил все расстояния, а затем эти расстояния нанес на схему.

Перенеся замеры на схему, я вздохнул:

— Эх, сейчас бы еще и сфотографировать эту штуковину! Ведь настоящие археологи всегда фотографируют свои находки, для большей точности, а эта — моя первая! Было бы, о чем вспомнить!

И тут мне пришло в голову, что, конечно, у археологов должен быть фотоаппарат, и даже несколько. И я побежал к их лагерю.

Я и представить не мог, сколько шуму наде­лает моя находка и какая удивительная исто­рия вокруг нее закрутится!