Соотношение рангов символической активности шкал

Таким образом, в таблицах 51-53 отражены основные данные о соотношении субъективного и объективного звукового символизма.

14. Факторы, порождающие звуковой символизм

Существует, по крайней мере, четыре теории, объясняющие механизм порождения звукового символизма: ассоциативная, референтная, теория “обратной связи” и синестезическая [ср. с классификацией в обзоре Ervin-Tripp / Slobin 1966].

Ассоциативная теория основана на предположении, что предъявляемые испытуемому искусственные слова ассоциируются в его сознании со звучаниями слов родного языка, и поэтому в конечном счёте испытуемый оценивает не звучание, а значения предъявленных ему звуковых комплексов.

Референтная теория выдвинута Р. Брауном [Brown 1958], с точки зрения которого в основе звукового символизма лежит опыт, при­обретённый человеком в процессе практической деятельности. Человек “научается” тому, что большие предметы (например, тяжёлый шкаф) издают (например, при передвижении) низкие и грубые звуки, а маленькие предметы – высокие и приятные звуки. По этой причине испытуемые связывают высокие звуки типа /i/ с чем-то маленьким, а низкие звуки типа /a/ – с чем-то большим.

Теория “обратной связи”, или теория “языкового навыка”, предложенная И. и М. Тэйлорами, является по справедливому замеча­нию С. Эртеля [Ertel 1969: 62] одним из вариантов ассоциативной теории, только здесь ассоциация проходит не по линии “звучание искусственного слова – звучание естественного слова – понятие”, а по линии “элемент звучания искусственного слова – элемент звучания естественного слова или группы слов – понятие”.

Синестезическая теория была сформулирована ещё Э. Сэпиром, который полагал, что существование звукового симво­лизма не может быть объяснено простой ассоциативной связью между звуком и смыслом [см. Sapir 1929: 234-235]. Звуковой символизм порождает “акустические или кинесте­зические факторы или комбинации тех и других”. “Открытый рот, выдвинутые вперёд челюсти, сжатые губы, – пишут М. Бентли и Э. Вэрон [Bentley / Varon 1933: 86], – несут на себе про­странственные и дина­ми­ческие значения, которые служат отли­чительными призна­ками произносимых и слышимых звуков”. В основе звукового симво­лизма лежат, таким образом, физические свойства звуков, или, по выражению Ф. Кайнца [Kainz 1960: 204], транспозиция одних видов ощущений в другие, т.е. синестезия.

Дж. Охала, опираясь на работы некоторых исследователей, в которых говорится об особой роли акустической частоты, сформулировал универсальный фактор, определяющий ассоциацию звука и смысла, который он назвал «частотный код» (frequency code), но который, по-видимому, было бы правильнее назвать «формантно-частотный» или «акустико-частотный» код, поскольку речь идет не о частоте (встречаемости) звука, а о его акустических характеристиках (acoustic frequency). Слова, обозначающие или коннотирующие большой размер, связываются с низкой акустической частотой, и наоборот, полагает Дж. Охала (см. Ohala 1994: 335). Глухие шумные имеют более высокую частоту, чем звонкие вследствие более высокой скорости воздушного потока; дентальные, альвеолярные, палатальные и передние велярные обладают более высокой частотой, чем лабиальные и задние велярные; передние гласные высокого подъема обладают более высокой F_о, чем низкие задние гласные (там же). Этим, по мнению Дж. Охалы, и объясняется наличие межъязыковых сходств в выборе гласных и согласных при символизации тех или иных понятий (с. 343). Иначе говоря, в основе звукосимволизма лежат акустические свойства звуков.

Закономерность, открытая Дж. Охалой, соответствует наблюдениям других авторов. – см., в частности, приводимое далее высказывание Ф. Кайнца: «При произнесении высокого тона в гортани появляется чувство напряжения и тесного контакта, в то время как при произнесении низкого тона голосавые органы оказываются в более расслабленном положении» (Kainz 1960: 205).

К синестезической концепции примыкает так называемая “физи­ономическая теория” Г. Вернера [Werner 1932]. Поскольку, однако, теория Г. Вернера, никем из советских и зарубежных иссле­дователей не принимается всерьёз, мы отсылаем читателя к рабо­там Р. Брауна и Г. Германа [Brоwn 1958: 152-153; Hormann 1967], где взгляды Г. Вернера подвергаются резкой, но справедливой кри­тике.

Какая же из названных выше теорий имеет право на существование? В противоположность “физиономической” теории концепция Р. Брауна не лишена здравого смысла и, будучи противопоставленной спекуляциям Г. Вернера, заслуживает внима­ния. Она хорошо согласуется с гипотезой об универсальности звуко­­символических правил, но не может объяснить некоторых других факторов. Речь идёт прежде всего об экспериментально подтвер­ждённой способности глухих правильно и согласованно находить звуко-семантические соответствия. Кроме того, теория Р. Брауна хорошо “работает” по шкале “размера”, но явно уступает синестезической теории при объяснении результатов, полученных для шкалы “света”, “температуры” и т. п. Не случайно, по-видимому, Р. Браун и Р. Наттэл (о чём упоминалось на с. 81) полагают, что область функционирования звукового символизма огра­ни­чена главным образом понятием размера и “сопутству­ющи­ми” ему признаками. Вряд ли, однако, можно согласиться с тем, что всё сенсорное пространство, на котором проявляется дей­ствие звуко­вого символизма, представляет собой лишь совокуп­ность при­зна­ков, сопутствующих размеру. С.В. Воро­нин предлагает ввести но­вый термин – синестэмия (“соощущение” + “соэмоция”), под­чёр­ки­­вая тем самым, что действие звукового символизма распростра­ня­ется на сенсорную и эмоциональную сферы. “Синестэ­мия есть психо­­физиологическая универсалия, лежащая в основе звуко­симво­лизма как универсалии лингвисти­ческой” [Воронин 1982: 86]. Действительно, мы находим указание на эмоции как на важный фактор порождения звукосимволических ассоциаций в работах других авторов (см. Fischer-Jorgensen 1978: 88); мы можем обнаружить этот фактор и в результатах экспериментального исследования звукового символизма (см. ниже табл. 54, где «светлый» коррелирует с «веселый»). Не следует, однако, упускать из вида, что эмоции как реакции на воздействие внешних и внутренних раздражителей являются вторичными и производными от органов чувств, а поэтому первоисточником и первоосновой звукового символизма являются все же акустические и артикуляционные свойства звуков, а не эмоции. Не случайно, например, Дж. Охала в цитированной выше статье (Ohala 1994: 343) связывает с акустической частотой и «выражение лица», в том числе такую «форму рта», как улыбка.

Теория “обратной связи”, как и ассоциативная теория в целом, хорошо согласуется, в свою очередь, со звукосимво­ли­чес­кими способностями глухих, но находится в резком противо­речии со многими другими факторами, достоверность которых получила неоднократное экспериментальное подтвержде­ние и не вызывает никаких сомнений. Вот почему наиболее приемлемой в свете уста­нов­ленных сегодня фактов представляется синестези­ческая тео­рия, справедливость которой подтверждается: а) наличием явного со­ответ­ствия между определёнными физи­ческими свойствами звуков и семантическими единицами, которые эти звуки символизируют (при этом, как отмечают американские иссле­дователи [Johnson / Suzuki / Olds 1964], акустические свойства звуков играют, по-видимому, более важную роль, чем артику­ляционные, т.е. кине­сте­зические); б) существованием межъ­языко­вых звукосимволичес­ких правил и корреляции между неродствен­ными языками (теория языкового навыка исключает и то, и другое); в) наличием корреля­ции между шкалами (что было бы невозможно, если бы звуковой символизм порождался языковой “привычкой”).

Вместе с тем, влияние языкового навыка на результаты тестирования при изучении субъективного звукового символизма не исключается полностью. Роль этого фактора возрастает и может стать главной в тех случаях, когда испытуемым предъявляются “трудные” шкалы (к таковым относятся шкалы температуры, света, цвета, где действие синестезии носит, по-видимому, более индивидуальный характер) или инструкция, побуждающая испыту­емых сравнивать предъявленные им звукосочетания со словами родного или какого-либо иного языка. Можно предполо­жить, что на большей части сенсорного пространства действует механизм сине­стезии, а на некоторых его сегментах (например, на указанных выше шкалах) происходит переключение на механизм языкового навыка, так что получаемые в итоге результаты могут быть по­рож­де­ны сложным взаимодействием двух механизмов – синесте­зии и языко­вого навыка.

К такому выводу, мы пришли еще в 1973 году (см. Левицкий 1973: 88-89), повторив его в 1998 (см. Левицкий 1998: 65). Этот вывод становится еще более очевидным в свете некоторых зарубежных работ. Так, в интересной работе, посвященной изучению звукового символизма в поэзии, Т. Пристли (Priestly 1994: 237-238), обратив внимание на различные оценки гласных /а/, /е/, /о/ по шкалам активности, температуры, размера в русском и украинском языках (по результатам экспериментов А.П. Журавлева и наших исследований), высказал предположение, «that both synesthetic (or: universal) sound symbolism and conventional (or: local) sound symbolism coexist in every language». Сравнение оценок некоторых звуков («звукобукв»), приведенных в книге А.П. Журавлева по шкалам «хороший-плохой», «светлый-темный» и «веселый-грустный» еще более укрепляет Т. Пристли в его мнении о смешении «синестезического» и «конвенционального» звукового символизма в экспериментах А.П. Журавлева, т.к. при правильности синестетической теории «хороший» должно коррелировать со «светлый» и «веселый». Свои размышления Т. Пристли заканчивает следующим высказыванием: «but in any case, the numerous instances of disagreement with any generalized synesthetic association of the „gravity-sadness» kind must be explained” (Priestly 1994: 245).

Полностью соглашаясь с основным выводом Т. Пристли, заметим вместе с тем следующее. Тот, кто имеет хотя бы минимальный опыт проведения психолингвистических экспериментов, хорошо знает, что результаты «одного и того же» эксперимента, проведенного в одной и той же группе, но в разное время, не говоря уже об экспериментах, основанных на разных шкалах или разных языках, никогда не бывают и не могут быть идентичными. Т. Пристли правильно подметил, что один и тот же звук /а/ оценивается в экспериментах А.П. Журавлева по трем «родственным» шкалам («хороший», «светлый» и «веселый») по-разному: соответственно 1,5; 2,2; и 2,7. При всем том между этими шкалами наблюдается статистически значимая корреляция. В табл. 54 мы представили данные А.П. Журавлева для гласных «звукобукв» по указанным трем шкалам.

Величины коэффициентов r равны: «хороший-светлый» +0,93; «хороший-веселый» +0,84; «светлый-веселый» +0,95. При df = 8 все коэффициенты обладают высокой значимостью (Р = 0,01). Таким образом, все три шкалы коррелируют друг с другом. Следовательно, сомнения, высказанные Т. Пристли относительно отсутствия соответствий между оценками некотоных гласных в экспериментах А.П. Журавлева, не имеют под собой оснований.

Таблица 54