Виды мотивированности в языке

Язык “отражает” окружающую действительность так называ­емой “внутренней” стороной, т. е. семантикой значимых единиц – морфем, слов, словосочетаний. Сегментация понятийного контину­ума и символизация отдельных его участков осуществля­ется с помощью материальных языковых знаков. Целостность значимых единиц языка, представляющих собой единство материального и идеального, возможна лишь при условии, что между формой и содержанием в языке существует некоторая взаимосвязь, мотиви­рующая выбор той или иной единицы при обозначении сегментов плана содержания.

Таким образом, в языке должна существовать тенденция к мотивированности отношений между формой и содержанием лексических и грамматических единиц.

Такая тенденция находит своё проявление в стремлении языковой единицы сохранить или приобрести “внутреннюю форму”. Именно такого рода процессы обусловливают фоно­морфо­логические изменения, получившие название “народная этимоло­гия” (поликлиника > полуклиника), отмирание стёртых метафор (“де­этимологизация”), появление новых, экспрессивных, а потому и более жизнеспособных слов с ярко выраженной внутренней формой. Вместе с тем, однако, между языковой формой и содержанием не может быть жёсткой связи, т. к. в противном случае оказалось бы невозможным обозначать с помощью ограниченного числа языковых единиц бесконечное множество явлений и отношений внешней действительности. Поэтому в языке должна действовать и противоположная тенденция, ведущая к произвольности знака. Обе тенденции не просто проявляются и взаимодействуют в языке – они обеспечива­ют его нормальное существование и функционирование, изменение материальных элементов и отношений между ними. Вот почему представляется в равной степени необоснованными утверждения и о “принципиаль­ной произвольности”, и о “принципиальной непроизвольности” языкового знака. Между двумя полярными видами отношений – произвольностью и мотивированностью – расположено множество переходных типов: в одних языках – в равной степени и в сфере лексики, и в сфере грамматики, в других – преимущественно в лексике.

Если говорить о мотивированности лексических единиц, то в некоторых случаях она трактуется слишком широко.

Представляется, однако, что подлинная мотивированность наименования имеет место лишь в тех случаях, когда не­расчленённый, аморфный материальный объект, служащий обозначе­нием предметов и явлений внешнего мира, приобретает некоторую более или менее чётко выраженную структуру, т.е. расчленяется, структурируется. Структурирование наименования достигается тремя основными путями, в соответствии с чем целесообразно различать, как это делает С. Ульман [Ullmann 1964] три основных вида мотивированности – морфологическую, семантическую, фонетическую.

Морфологическая мотивированность является наиболее простым видом структурирования материальной стороны слова. Впечатление о членимости наименования создаётся или под­держивается включением в его состав двух или более сегментов с лексическим и грамматическим значением (нем. Be-deut-ung-s-lehr-e, русск. учи-тель). Если в силу тех или иных причин (заимство­вание, развитие языка) границы между морфемами не осознаются или исчезают, тенденция к мотивированности, о которой говори­лось выше, провоцирует вторичное структури­рование наименова­ния (ср. русск. зонт-ик, спин-жак и т.п.).

При семантической мотивированности структурирование наименова­ния выражено не столь явно, однако и в данном случае оно, безусловно, имеет место. Семантическая мотивированность основана на том, что в наименование одного предмета на правах его структурной части входит и наименование другого предмета, т. е., иначе говоря, оба наименования связывает отношение полного включения (колокольчик “маленький колокол” > колокольчик “цветок”). Включение одного наименования в состав другого становится возможным потому, что оба обозначаемых двумя идентичными наименованиями предмета находятся в отношении сходства или смежности (русск. перо, бюро, нем. Stab и т. п.).

Наконец, фонетическая мотивированность основана на том, что звуковая структура наименования оказывается в той или иной степени изоморфной структуре обозначаемого предмета или явления. Так, семантика нем. Zickzack, судя по толкованию этого слова в словаре [Klappenbach 1978], включает такие компоненты, как scharf “резкий, острый”; Knick “изгиб, излом”, hin - her “туда-сюда”, что соответствует фонетической структуре слова, символизи­рующей противопоставлением краткого верхнего [i] краткому нижнему [a], находящихся в одинаковом окружении, резко изломанную линию. Нередко такого рода изоморфизм (ср рум. mic “маленький”, русск. громадный, нем. monoton “монотонный”) носит неявный, скрытый характер, ощущается носителями языка интуитивно и может быть обнаружен лишь с помощью специ­альных экспериментальных приёмов.

Тот факт, что в основе фонетической мотивированности лежит именно структурное, а не материальное сходство звучания и значения, особенно убедительно подтверждает форма звуко­подражатель­ных слов в различных языках: одно и то же звучание передаётся в различных языках сходным, но всё же далеко не идентичным набором фонем (ср. русск. ку-ка-ре-ку, нем. kikeriki, англ. cock-a-doo-dle-doo и т. д.).

В принципе между звучанием и значением слова может наблюдаться три типа отношения: а) звучание слова соответствует значению (структуры обоих планов изоморфны друг другу); б) звучание слова противоречит значению; в) звучание и значение слова находятся в “нейтральном” отношении. Назовём первый тип положительным, второй – отрицательным, а третий – нейтральным отношением между звучанием и значением. Фонетическая мотивирован­ность слова и есть положительное отношение (соответ­ст­вие) между его звуковой оболочкой и значением.

Среди фонетически мотивированных слов различают звуко­подражательные (когда денотатом слова является звучание, произносимое живым или неживым предметом) и звуко­символи­ческие (когда денотатом слова являются предметы, признаки, действия, не способные производить звучания). Оба явления – и звукоподражание, и звукосимволизм – тесно взаимо­связаны и в некоторых случаях трудно различимы (см. раздел 1.1, часть 1).

Хотя интерес к изучению звукового символизма в последние 20-30 лет заметно возрос, многое в том, что касается статуса и функционирования фонетической мотивированности слова, да и самой методики её изучения, остаётся неясным. Так, не выяснено, в каких пластах лексики и в какой степени распространены фонетически мотивированные слова; не изучены факторы, от которых зависит и с которыми связана фонетическая мотиви­рован­ность слова. Речь идёт прежде всего о соотношении фонетической мотивированности и денотативного (предметно-логического) значе­ния слова, морфологического и стилистического статуса слова, его частотности и других характеристик.

2.2. Фонетическая мотивированность и денотативное значе­ние слова

Уже первые наблюдения над функционированием звуко­изобразительной лексики в различных языках показали, что звукосимволизм и звукоизображение характерны для слов с определённым предметно-логическим содержанием. Звукоподража­тель­ные слова обозначают чаще всего [Гурджиева 1973] явления, возникающие при взаимодействии предметов (удар, треск, хруст, звон, скрип, трение); звуки, издаваемые человеком и животными (бормотание, лепет, шепот, крик, храп); физиологические процессы (дыхание, чавканье, сморкание и т.п.). Классификация звуко­подражаний в наиболее полном виде представлена в работах С.В. Воронина [Воронин 1982; 1998]. Что касается звукосимволической лексики, то её категоризация и прежде всего выявление представляет одну из наиболее сложных проблем фоносемантики. Так, Е.А. Гурджиева [Гурджиева 1973] предложила 16 основных “тематических групп” слов, обладающих звукоизобразительными свойствами (ветер, явления природы, бег и ходьба, движение, уродства и физические недостатки, радость и любовь, горе и злость, глупость и безумие и т. п.).

В советском языкознаии, как видно из сказанного выше, приоритет в выделении семантических сфер, где с наибольшей силой проявляется действие звукосимволизма, принадлежит Е.А. Гуджиевой. Перечень таких «сфер» был уточнен в работах Л.А. Комарницкой и В.И. Кушнерика.

Уже неоднократно упоминавшиеся нами три автора-издателя книги «Sound Symbolism» выделяют следующие «семантические и прагматические поля», где обнаруживается действие звукового символизма (перечисление 6 «полей» сделано, очевидно, на основе обобщения каких-то работ; к сожалению, необходимые точные ссылки при этом отсутствуют).

1. Мимикрия окружающих (внешних) и внутренних звуков.

2. Выражение внутреннего состояния человека – физического и эмоционального.

3. Выражение социальных отношений, как, например, уменьшительные формы, звательные формы, императивы и пр.; оскорбительные и уничижительные формы.

4. Неявная? (salient – “яркий, выступающий») характеристика объектов и действий – таких, как движение, размер, форма, цвет, структура.

5. Грамматические и дискурсивные индикаторы – такие, как интонационные маркеры дискурса и структура предложения, различия между частями речи.

6. Выражения оценочного и аффективного отношения говорящего к предмету (см. Hinton et al. 1994: 10).

В моей «Теории…» этому тоже уделено внимание: с.127 («Типы звукоизобразительной референции»).

Другие исследователи относят к звукоизобразительной лексике обозначения округлого – острого, гладкого – шероховатого, близкого – далёкого, большого – маленького, а также обозначения лизания, лакания, плача, хныканья, напряжения, дрожания, распухания и т.п. [см. Койбаева 1987; Мазанаев 1985]. Эти полученные на материале различных языков наблюдения дают определённое представление о том, какие участки объективной действительности обозначаются в языке с помощью звукоизобразительной лексики. Тем не менее, установить зависимость между определённым типом денотативных значений и фонетической мотивированностью слова можно только с помощью более строгой процедуры анализа, основанной на использовании статистики.

На материале французского языка такой анализ осуществлён Ж.-М. Петерфальви [Peterfalvi 1970], который разделил пред­ложен­ные испытуемым 73 слова (прилагательные, существи­тельные и глаголы) на 5 семантических подклассов. Испытуемые оценивали степень соответствия между звучанием и значением предложенных им слов. В результате оказалось, что наибольшей фонетической мотивированностью обладают слова, обозначающие звучание, “чувственный опыт” и движение. Наименее мотиви­рованы слова с абстрактным и конкретным значением.

Для английского языка (исследовано 600 лексических единиц) установлено, что наибольшая ФМ присуща прежде всего словам, относящимся к следующим семантическим подклассам: звук, движение, чувственный опыт, свет, эмоциональное состояние, размер и форма. Отрицательное или нейтральное соотношение между звучанием и значением слова наблюдается в подклассах, обозначающих интеллектуальную деятельность, деловые и мораль­ные качества, цвет, участки пространства.

Наиболее полные данные о соотношении звучания и значе­ния слова получены для немецкого языка (исследовано 900 лексем, составляющих около 30 семантических подклассов). Наи­большей фонетической мотивированностью обладают подклассы со значением: звук, движение, размер, расстояние, положительные качества и свойства, явления природы. Наименьшая ФМ зафикси­рована у слов, обозначающих свет, цвет, состояние человека и предметов.

Таким образом, данные, полученные на материале трёх языков – английского, немецкого и французского, – в целом хорошо согласуются друг с другом и позволяют выделить основные подклассы слов, обладающих наибольшей фонетической мотиви­рован­­ностью (звук, движение, сенсорный континуум).

Особый интерес представляет тот факт, что слова, относя­щиеся к данному подклассу, но обозначающие различные семанти­ческие “полюса” (с условной положительной и отрицатель­ной семантикой типа быстрый – медленный, сильный – слабый), обладают различной степенью мотивированности. “Положитель­ные” полюса мотивированы в большей степени, чем “отрицатель­ные”. Если учесть, что слова, обозначающие “положи­тельные” участки полярных понятий, обладают в различных языках по наблюдениям многих исследователей большим числом синоними­ческих связей, большей словообразо­ватель­ной потенцией, более широкой сочетаемостью и, как установлено выше, большей фонети­ческой мотивированность, то следует предположить, что все эти языковые особенности “положительных” антонимов отражают какую-то экстралингвистическую универсалию. Не связана ли эта универсалия с наблюдениями, накопленными восточной филосо­фией, религией, медициной? “В соответствии с древневосточными представлениями, – пишет В.С. Ибрагимова, всё в природе делится на негативную (“инь”) и позитивную (“янь”) части. Инь – это отрицательное, материнское начало. Оно присуще всему пассивному, влажному, холодному, восприимчивому, скрытому, изменчивому, облачному, покоящемуся.... Янь – это положитель­ное, отцовское начало, которое выражается во всём светлом, активном, сухом, блестящем, тёплом, творческом, постоянном” [Ибрагимова 1983: 8].

Исследование символических значений гласных и согласных по шкале Ч. Осгуда в различных языках показывает, что существует значимая корреляция, с одной стороны, между поня­тиями “маленький – слабый – медленный – мягкий – приятный – тёплый – светлый”, с другой – между понятиями “большой – сильный – быстрый – твёрдый – тёмный – холодный – неприят­ный” [см. Левицкий 1973: 43], что согласуется со значениями “инь” и “янь” в “универсизме”. Не совпадает лишь символизация полюсов “приятный – неприятный” и “светлый – тёмный” (а также «теплый – холодный»). Интерес­но, что семантическая мотивированность (“пере­нос” наименований) осуществляется в различных языках в соответствии с той же экстралингвистической универсалией: ср. свн. swach “слабый” и “маленький”, “незначительный”, да. smal “маленький” и “слабый” (о напитках), англ. soft “мягкий” и “слабый, лёгкий”, русск. чёрные (“плохие”) силы реакции, светлое (“хорошее”) будущее и т. п.