Основные различия в социологических подходах

Социология – наука гуманитарная. В принятой на Западе классификации к гуманитарным наукам относят историю, философию, литературоведение. Напротив, социология, психология и экономика – науки поведенческие, или социальные.

Первые оперируют нестрогими моделями, оценочными суждениями и качественными методами, вторые – формализованными моделями, математическим аппаратом и опираются на количественное, или квантифицированное знание.

В русской истории, в установках русского человека наука об обществе есть наука о духовном, знание ценностное и знание о ценностях. История российской социологии подтверждает этот тезис. Работы Н. Кареева, М. Михайловского, П. Сорокина, Н. Бердяева, С. Булгакова и др. не поражают нас обилием математических расчетов, формализованными построениями или богатством эмпирического материала, полученного при помощи традиционных, описанных в любом учебнике, социологических методов. Это чисто гуманитарное знание.

Совсем иной характер сочинений М. Вебера, Э Дюркгейма, Т. Парсонса или Ф. Херцберга. Как бы глубоки не были бы философские рассуждения, на первом месте – тщательность методологической прописки темы, возможности количественного измерения явлений. Это – альфа и омега настоящего позитивизма[4], того самого, который на отечественной почве так и не привился.

Мы не прошли школы позитивизма, суровой методической выучки, дисциплины и культуры научного мышления. Быть может, поэтому мы так приблизительны и поверхностны в своих теоретических суждениях, необязательны в выводах, неточны в расчетах. Да как им быть, если сама реальность – экономическая, политическая, социальная, зеркалом которой служит социология, столь же приблизительна, неточна, необязательна. Значит, и нынешняя «советская» социология не может быть похожа на свой западный аналог.

Но на что тогда похожа наука, порвавшая с гуманистическими традициями дореволюционной социологии и не сумевшая приобрести новые, основанные на западноевропейской и североамериканской теории, взгляды?

Что происходит?

Увлечение опросами общественного мнения в стране приобрело сегодня характер массовой эпидемии. На них делают большую коммерция и большую политику. «Анкетомания», «опросная социология», «война опросов» – как еще выразить кризисное состояние науки об обществе? К результатам опросов апеллируют лидеры враждующих партий, политические деятели, пресса, телевидение. К ним не обращаются лишь профессионалы, прежде всего западные. И тогда возникает вопрос: можно ли считать наукой то, что строится на зыбком фундаменте субъективных мнений людей? Можно ли называть знанием то, чего избегают ученые-социологи и на что падки непрофессионалы?

Может быть, и это не следует сбрасывать со счетов, мы имеем дело с непрофессиональной социологией, где нарушаются требования научности – прежде всего надежность и устойчивость измерения, правила выборки и анализа данных, операционализация понятий и техника опроса. Но даже в случае их неукоснительного соблюдения – достаточны ли они, чтобы возвысить социологию на уровень подлинной науки?

И все же, можем ли мы с помощью даже самых современных методов объективно изучить самую ненадежную (непостоянную) в мире вещь – человеческое мнение?

По всей видимости, нынешняя социология ставит себе в заслугу то, от чего мудрые греки отказались две с половиной тысячи лет назад. Античная философия, а вслед за ней и новоевропейская развивались в борьбе с обыденным мнением. Потребовалось не одно столетие на изобретение сложнейшей техники выделения из аморфной массы людских мнений твердых кристаллов объективного знания. Ее можно назвать теоретической рефлексией, диалектикой, философской дискурсией или как-то еще. Суть от этого не изменится. В Европе социология формировалась именно как философская наука. Но сегодня она возвела на пьедестал то, с чем боролась истинная философская мысль – человеческое мнение.

Возможно, первым философствующим социологом был Сократ, человек без определенного рода занятий, с одной единственной страстью – бродить по улицам и площадям, приводя прохожих своими вопросами в глубочайшее недоумение. Опросной технике он научился у софистов. Правда, у них вопросно-ответных метод был самоцелью – довеском к ораторскому искусству, выражал стремление обличать типичное обывательское мнение в хитроумные одеяния логических апорий и доказательств.

Свои приемы исследования Сократ сравнивал с «искусством повивальной бабки»; его метод вопросов, предполагающих критическое отношение к догматическим утверждениям, получил название сократовской «иронии». (Строение мира, физическая природа вещей непознаваемы; знать мы можем только себя самого. «Познай самого себя». Задача знания не теория, а практика – искусство жить.)

Но Сократ изучал мнения не ради их самих. Миру относительной действительности, предметам чувственного восприятия, отображенным в человеческом мнении (doksa), он противопоставлял истинную действительность, предмет понятийного познания. Мнения – мир догадок и верований, а понятия – мир твердого знания, размышления и числа. Несколько позже Платон довел идеи Сократа до логически завершенной формы. Диалектика, вначале являвшая собой лишь технику опроса населения, со временем превратилась в технику философской рефлексии, в методологию углубленного познания истины, а затем в логическую систему понятий, построенную на основании отношений соподчинения и подчинения. Наконец, высокий этап древнегреческой рефлексии, т.е. метода очищения мира мнений от случайных элементов и кристаллизации их в понятия, представлен системой категорий Аристотеля.

Диалектика как вопросно-ответная техника вылилась в жесткие схемы философских универсалий – вначале у Аристотеля, а затем у Гегеля. На двухтысячелетнем отрезке – от античности до немецкой классики – категории развивались по восходящей: их количество постоянно возрастало а содержание углублялось.

Таким образом, в них отразилась вся история человеческой мысли, ее падения и взлеты. Грандиозная система Гегеля – завершение интеллектуальной работы сотен поколений. И сама она стала возможной именно потому, что такая работа была уже проделана. Став культурным генофондом человечества, высшим достижением игры ума и воображения, философские категории не успели еще достичь точки полного расцвета (с которой начинается старость и увядание), когда их подхватил К. Маркс. Видимо, наличие неизрасходаванного потенциала категориальной системы мышления и в то же время ее достаточная зрелость позволили Марксу продвинуть дело дальше, расширить и углубить категориальный строй философии.

Приблизительно в одно время с ним во Франции зарождалась иная традиция – контовская. «Позитивная философия» О. Конта, несомненно, опиралась на философские категории и философский опыт. Конт, как и Сократ, тоже философо-социолог, но на иной манер. Сократ практиковал опросные методы, Конт же о них только рассуждал. Он не провел в своей жизни ни одного эмпирического исследования, но стал тем не менее родоначальником социологии. И Маркс, и Конт стремились к одной цели – отсечь в знании все случайное, оставить универсальное, закономерное.

К сожалению, понимали они закономерное по-разному. У Конта познание идет через систематизацию сведений, полученных в ощущении. Любую попытку раскрыть причинно-следственные связи он характеризовал как бесплодную метафизику. Идеи Конта рано проникли на русскую почву. Однако ни Герцен, ни Белинский не приняли их в качестве интеллектуального достижения: контовский позитивизм был для них шагом назад от гегелевской диалектики к эмпиризму. В известном смысле это был шаг назад к софистам, к тому нерефлексированному мышлению, которое выдает субъективное мнение за решающий критерий истины.

Аристотель упрекал пифогорейцев в игнорировании фактов, воспринимаемых в чувственном опыте, а это ни что иное, как регистрация наблюдаемого мира через мир мнений.

Зафиксировав наблюдаемое, физик и социолог, каждый в своей области, интерпретирует его в терминах научной теории. Правда, между двумя операциями лежит промежуточное звено, особая процедура, называемая в первом случае верификацией, а во втором – операционализацией. Собрав данные, социолог строит простейшие процентные распределения либо применяет более сложные процедуры, скажем, корреляционный анализ. Если выявленные тенденции в распределении ответов повторяются, неискушенный в теории познания социолог делает вывод о наличии эмпирической закономерности, которую безо всяких на то оснований включает как элемент научного знания в свою теорию.

Ему невдомек, что произошла грубейшая подмена. Мир непосредственного опыта респондента еще только нуждается в доказательстве того, что он истинный. И сделать это надо еще до того, как исследователь превратит мнения в статистические закономерности. На практике все происходит как в плохом кино: мнения усредняются, а процентные распределения используются в качестве математически истинных. Конт, а вслед за ним и англо-американская наука создавали социологию на манер точного естествознания. Главное требование – отказ от «ненаблюдаемых», философских понятий.

В эмпирических исследованиях советские социологи стремятся во всем следовать подобным критериям. Но если быть логичным до конца, то надо было бы еще в 50-е годы отказаться от марксистской философии как метафизики. Но не отказались. И что же вышло? Философские положения выводят прямо из опроса респондентов. И получалось, что многие социальный мифы, например, о превращении труда в первую жизненную потребность как критерий к успешному продвижению к бесклассовому обществу, можно доказать результатом опроса на швейной фабрике, если в нем обнаружено, что только 2,7 часа в день труд для швей выступает средством существования, а 5,3 часа – он уже первая жизненная потребность. Анкеты, в которые рабочие заворачивали селедку, решали судьбу общества.

Чем решительнее социология порывает с миром непосредственно наблюдаемых случайностей, тем в большей степени становится наукой. Не совокупность случайностей, а их внутренняя связь с теоретическим целым делает знание истинным. Место непосредственного опыта занимает идеализированный опыт, он позволяет разглядеть стоящие за явлениями математические структуры, которые уже не похожи на простенькие статистические закономерности, получаемые социологом из распределения анкетных данных. Данных, которые не выводят нас за рамки чувственного опыта. Оперируя ими, мы лишь придаем субъективным мнениям подобие субъективной достоверности.

Наука начинается там, где кончается обыденное и происходит прорыв в мир неочевидного, недоступного простому видению. Вопреки очевидному, Солнце не вращается вокруг Земли. Объективно существующий мир – это тот, что воспринимается нами непосредственно, а объективно мыслимый – это мир, данный нам не в ощущениях, а в научной теории, многократно подтвержденной в экспериментах и исследованиях. Только так рождается знание об объективной реальности; только переход от непосредственного к идеализированному опыту вызвал к жизни новое искусство экспериментирования и измерения.

Платоновский тип мышления, положивший начало диалектике и идеальному конструированию как способу отражения объективной реальности, есть прежде всего прорыв за рамки обыденного и случайного. Статистика и подсчет арифметической средней в опросной социологии такого прорыва не дают. Это всего лишь технические процедуры, и к науке имеют ровно такое же отношение, как телескоп к астрофизике или камера Вильсона к микрофизике. Но диалектика как метод идеализации явлений и обнаружения их истинной структуры, до поры скрытой от чувственного опыта, имеет к науке самое непосредственное отношение. Другое дело, что ею можно злоупотреблять, как злоупотребляют и самой наукой.

В России[5] в конце XIX – начале XX века была предпринята попытка создать высокоэффективную систему социологического образования, но по ряду причин так ничего и не получилось. Лишь спустя сто лет по сравнению с США, т.е. в начале 90-х годов XX века, в нашей стране стали открываться социологические кафедры и факультеты.

Какую цену заплатила Россия, что двигалась по собственному пути, игнорируя общемировые тенденции? К середине 80-х годов она получила самое жесткое из когда-либо существовавших на Земле тоталитарных обществ. А к началу 90-х годов Россия превратилась в самое нестабильное на Земле общество, потрясаемое крупномасштабными межнациональными конфликтами, войнами, военными переворотами, социальными революциями. В стране одна из самых неэффективных программ социальной поддержки населения, постоянный рост преступности, безработицы, моральной деградации подрастающего поколения. Возможно, это потому, что наши руководители и политические лидеры не получили социологического образования, они так легко ввергли страну в шоковую терапию, в непродуманные экономические реформы. Непонимание социокультурного своеобразия России, законов и механизмов действия человеческого фактора, тенденции развития социальных институтов привело общество к краю пропасти. Сегодня они отступают, провозглашая социальные цели и необходимость поддержания национальной культуры.

Такова цена, которую пришлось заплатить обществу, в котором постоянно преследовалась наука, призванная научить людей законам этого общества, вооруженная практическими проектами социальной стабилизации и построения бесконфликтного будущего.

Итак, социология как самостоятельная наука получила распространение в Советском Союзе, в том числе и Беларуси, через сто лет по сравнению с США, вначале 90-х годов XX века.

Парадокс заключается в том, что социология как наука существовала в России уже в 20-е годы. В 1920 году в стране был создан Институт социологии, а в 1921 году учрежден Центральный институт труда, развивающий «социальную инженерию». Издавались даже учебники по социологии для средних школ.

Два раза – в 30-е и в 60-е годы – социологию объявляли лженаукой, враждебной марксизму. Исторический материализм был объявлен социологией, а саму социологию низвели до уровня прикладных исследований. Таким образом, социологические исследования получили права гражданства, а социология как наука – нет. В 20-е годы социологию стремились освободить от старого теоретического груза, в 60-е – прочно связать с устаревшим теоретическим знанием. Правда, в обоих случаях акцент ставился на эмпирических исследованиях, но цель разная: в 20-е годы приходилось раскрывать истинное положение дел, в 60-е – иллюстрировать достижения социализма.