2015-10-13
186
норильские власти вольют в бюджет района значительные денежные суммы, а мы, в свою
очередь, обещали обеспечить будущих переселенцев работой и жильем. Я звоню в Норильск, интересуюсь, каким образом они хотят участвовать в развитии нашего района. И вдруг слышу в
ответ, дескать, мы вам закупили оборудование для целого бетонного завода. Начинаю выяснять
что к чему, и, действительно, оказалось, при прежнем главе района был смонтирован на базе
ПМК новый бетонный завод. Во время приватизации завод в документы не попал, а через год его
продали частному предпринимателю. Стоимость завода в тех ценах восемь миллиардов рублей.
Прежний глава района не поставил завод на баланс. Завод продали, но район не получил не
копейки. Восемь миллиардов ушло на сторону… И вот ситуация: я теперь должен был принять
какое-то решение. Норильск заявляет, что оказал району помощь, программа по переселению не
отменяется, и мне, как новому главе района, нужно теперь нести всю ответственность за
происшедшее. Что делать? Пишу заявление о хищении госсобственности в особо крупных
|
|
|
размерах – на имя начальника РОВД. Учитывая должность заявителя, то есть мою должность, и
суть дела, которое может перерасти в скандал, начальник районного отдела милиции
пересылает мое заявление в Красноярск, оттуда оно поступает, в свою очередь, в региональный
ОБЭП в Минусинске. И через полтора месяца я получаю короткий ответ: «Дело прекращено». То
есть его даже не начинали, это дело. Еду в Красноярск, захожу к начальнику краевого УВД, рассказываю все по порядку. Он сразу берет телефонную трубку, набирает какой-то номер и, пока ждет абонента, заверяет меня, что во всем обязательно разберется. Приезжаю обратно в
район и даже не успеваю приступить к делам – у меня случился гипертонический криз. Попадаю
в больницу, проходит несколько дней, и вдруг ко мне – посетители, двое молодых людей.
Показывают красные корочки и прямо в палате надевают мне наручники! Кто-то из
медперсонала пытается сказать, что я – сердечник… Но куда там, меня увозят сразу в СИЗО, в
камеру. Обвинили в том, что получил взятку от старательской артели из Тувы. Артель пользуется
нашей автодорогой, и якобы я заявил начальнику артели, чтобы он платил мне за эту дорогу.
А что было на самом деле? Мой первый заместитель и директор муниципального центра
однажды ездили в артель и взяли какой-то вексель. Об этом я узнал, когда прочитал уголовное
дело. Посмотрел дату, и оказалось, когда они ездили в артель, я был в командировке. О той
поездке своего заместителя, конечно, не мог знать. Да и позже я об этом ничего не слышал.
|
|
|
Однако обвинение с меня не снимают. Наступает день судебного заседания. Проводят суд
почему-то не в нашем районе, а в другом, соседнем. И что интересно, прокурор нашего района
каждый день – а заседали несколько дней, – он ежедневно приезжал в другой район, за сотни
километров, совещаться с судьей. И вот приговор – семь лет лишения свободы. Потом мне
открываются все тайные пружины этого дела, я вдруг узнаю, кто был заинтересован в моей
ликвидации…
В незаконной приватизации в районе, в переделе государственной собственности
участвовали начальник РОВД, прокурор района, бывший глава района, его заместитель, начальник ПМК. Впоследствии начальника РОВД отправили на пенсию, бывшего главу района –
руководить другим районом, а районного прокурора – на повышение, в краевую прокуратуру.
Оказалось, заместитель прокурора края ездил на охоту с нашим прокурором… А когда я сидел
еще в СИЗО, ко мне однажды приехал начальник регионального управления по борьбе с
экономической преступностью и сказал, что уголовное дело по моему заявлению о хищении
целого бетонного завода, который я хотел вернуть району, прекращено… за давностью факта
хищения! Нашли верный ход: меня в районе не стало – и проблем в районе тоже не стало, как
будто и не было.
Меня отправили в колонию под Минусинском. Другие осужденные знали, что я был главой
района, злоупотреблениями по должности не занимался, и в зоне ко мне относились с
уважением. При случае шли за советом… а это, видимо, кое-кого из моего бывшего окружения
не устраивало. Получалось, даже в зоне я продолжал им мешать – только потому, что колония
находилась на территории Красноярского края. Прошло полгода моего срока. Однажды в
колонию приехал заместитель прокурора края, я издали его узнал, он шел по территории зоны с
начальником колонии. Наступает вечер, меня вызывает начальник колонии и говорит:
– Тебя, Иваныч, зарядили на этап.
– Куда? – спрашиваю.
Он назвал регион. Я сразу понял, чья это инициатива. Зампрокурора приезжал на ролях
гонца. Интересуюсь:
– На каком основании переводите?
Начальник зоны в ответ поднял глаза к потолку, давая понять, что не он решает такие
вопросы.
После разговора с ним я вернулся в отряд и стал читать УПК. По закону, перевести меня в
другую колонию могли только в трех случаях: либо в больницу, либо в целях моей безопасности, либо по моему личному заявлению. Хорошо, думаю, напишу вам заявление – и пишу, что
отказываюсь от этапа. Отношу свое заявление в дежурную часть. И как ни в чем не бывало утром
следующего дня иду на работу, в столовую, где я был старшим поваром. Начинается смена, ко
мне подходят сотрудники колонии, надевают мне наручники – и в автозак, который везет меня к
поезду. И сюда – в спецзону.
Как бы в подтверждение своих слов, Виктор Иванович оглядывает помещение и разводит
руками.
Кто-то стучит в дверь, приоткрывает ее, в образовавшемся проеме показывается голова в
черной кепке и рука в черной робе.
– Виктор Иванович, можно взять ключ?
– Берите, вон на гвозде висит.
Рука в робе поднимается до верхнего уровня дверного косяка, снимает с гвоздя ключ и
исчезает с той стороны двери.
– Новая смена пришла, – поясняет бывший глава района. – Вот, ключ попросили, а я здесь –
мастер тарного цеха.
Виктор Иванович пытается приободриться, вымучивая улыбку.
– Так что теперь я занимаюсь столярным делом. Это тарный цех, где мы из отходов
деревообработки нарезаем рейки, а потом делаем ящики под дрожжи, под рыбу, поддоны делаем, тару для релейного завода…
Внезапно он сам себя прерывает и меняет тему разговора:
– Меня посадили, а семью мою выселили из квартиры. Жена письмо написала: живут у
родни. А ведь я был прописан… какой-то беспредел… В мой дом вселился теперь другой глава
|
|
|
района… И нигде правды не найдешь. Я написал представителю по Сибирскому федеральному
округу заявление с просьбой возбудить уголовное дело по преступной деятельности прокурора
нашего района. Мое заявление отправили в краевую прокуратуру, откуда пришла отписка: возбуждать дело не имеет смысла. Конечно, где же смысл, если прокурор района уже работает в
краевой прокуратуре.
Закончив монолог, Виктор Иванович долго разглядывает стопку газет на столе и наконец
подытоживает:
– Вы знаете, я для себя сделал открытие: если человек попал в зону, его отсюда уже никто
не услышит. Будь ты хоть трижды невиновен. С системой бесполезно спорить. Она себя в обиду
не даст.
– Но система – это тоже люди…
– …Наделенные властью, которой безраздельно пользуются.
– У вас есть в колонии друзья?
– Друзья? Совсем немного, даже не друзей, а коллег по несчастью, таких же без вины
виноватых. Это один мэр, два прокурора и полковник ФСБ.
Дело о пропавших охранниках
Виталий Муромов сидит за ограбление банка. Три дня он был миллионером. На четвертый
его поймали.
Сейчас он ответственный за радиоузел колонии. Тесное помещение, похожее на кухню в
стандартной хрущевке. Или на камеру-одиночку. Стол, табурет, напротив – лежанка, прибитая к
стене. Над столом – полка с книгами.
Еще одна полка заставлена ящичками, в которых – радиодетали.
– Вот, ремонтирую, – говорит хозяин хрущевки. – Приносят из отрядов телевизоры, радиоприемники…
Внешне он совсем непохож на фигуранта громкого преступления. Впалая грудь, опущенные
плечи. Один из полутора тысяч осужденных спецзоны. В колонию попал прямо с погон. Так в
зоне говорят о тех, кто совершил преступление, будучи действующим сотрудником
правоохранительных органов.
Служил в отделе вневедомственной охраны. Мечтал поступить в школу милиции. Подал на
имя своего начальника рапорт с просьбой разрешить сдавать экзамены. Начальник рапорт не
подписал.
– И я сгоряча высказал ему все, что о нем думал, – пожав плечами, Виталий усмехнулся. –
|
|
|
До конфликта я был старшим группы задержания. Мы выезжали на сработавшую сигнализацию.
Но после этого разговора меня понизили в должности – перевели на стационарный пост. И
начались бесконечные придирки со стороны начальника…
– А к чему конкретно он придирался?
– Да ни к чему… то есть не по существу службы: одежда якобы мятая, лицо небритое, стрижка плохая, оружие грязное… лишь бы высказать замечание. И так происходило на каждой
смене! Служба уже становилась просто в тягость… – Виталий развел руками: – Понимаете, я
уже начинал сомневаться в себе… Нас ведь с детства учили, что старший всегда прав. И никто не
предупреждал, что старший может оказаться просто сволочью. И вот я уже начинал заниматься
самокопанием… Пытался анализировать: неужели я такой плохой? Да нет, вроде, как все, нормальный сотрудник. Дисциплину не нарушал, с работой справлялся. Но вот, оказывается, не
угодил начальнику – нагрубил ему… И я стал думать, как поставить его на место. – Бывший
охранник опять ухмыльнулся: – Возможно, это звучит по-детски, но я постоянно думал о том, как отомстить своему начальнику. И вот наступил момент, когда эта мысль стала не просто
навязчивой – я уже не мог думать ни о чем, кроме мести. А тут как-то раз мой друг Вадим – он
тоже служил в органах, был командиром отделения, охранявшего банк, – говорит мне: «Давай
ограбим банк». И это был вообще-то беспредметный разговор, что-то вроде шутки. Но у меня в
голове этот разговор засел прочно. И я стал думать, как отключить сигнализацию и как вскрыть
сейф. И главное, я отчетливо представлял, что после ограбления сразу же снимут с должности
начальника отдела вневедомственной охраны. Я знал, что управляющая банком ругалась с
нашим начальником из-за того, что банк заплатил деньги за новую сигнализацию, а наш
начальник почему-то медлил с ее установкой. Одним словом, через несколько дней я сообщил
Вадиму, что придумал, как можно обмануть сигнализацию. Неделя ушла на подготовку.
Наступила суббота. Я взял у отца «Фольксваген Джетту» и поехал «покататься» по городу. Заехал
в ворота банка. Вадим в тот день как раз дежурил. Он встретил меня. Пошли в подвал – в
хранилище. Главное, на что мы рассчитывали, что нас никто не увидит. Все посты находятся
сверху, над подвальными помещениями. Во двор из охраны тоже никто не пойдет, а значит, не
увидит мою машину. Сначала мы отключили сигнализацию. Дверь в хранилище –
бронированная, с двумя замками. Один замок – электронный. С первым, механическим замком,
было проще. Мы срезали шлифмашинкой с двери пластину, защищавшую механизм и,
вооружившись отвертками, просто разобрали замок. Со вторым же было сложнее. Накануне я
долго думал, как подобрать код. И придумал… Замок «заговорил». Два щелчка – и дверь
открылась! Я впервые в жизни увидел, как хранятся банковские деньги. Рядами стояли
металлические ящики. С купюрами по пятьсот тысяч рублей образца 1997 года. Деньги были в
целлофановых пачках. В каждом ящике лежало по десять таких пачек. Это был так называемый
резервный фонд – святая святых в банке. Деньги, которые можно использовать только в условиях
чрезвычайных обстоятельств. В коридоре банка мы нашли пустую коробку из-под телевизора. В
нее и кидали деньги. Взяли 14 миллиардов, решив, что по семь миллиардов на каждого хватит.
Доллар тогда, в 1997 году, равнялся шести тысячам рублей, то есть мы взяли, в пересчете на
валюту, по миллиону долларов. Перед тем как выйти из хранилища, немного прибрались за
собой. А чтобы выиграть время, подложили «бомбу» – дипломат с прикрепленными к нему
цветными проводами. И оставили на дипломате записку: «Осторожно! Боится шума, яркого
света». Мы знали, что в нашем городе саперов нет, а чтобы вызвать их из другого города, пройдет
минимум два часа.
Потом мы занялись коробкой с деньгами. Вынесли во двор, и вдруг обнаруживаем, что в
багажник коробка не помещается. Заталкиваем на заднее сиденье! Сажусь за руль и не могу
завести машину – не заводится! Завелась только минут через двадцать. Выезжаем за ворота
банка, и через пятьдесят метров та же проблема – двигатель! На этот раз заглох окончательно.
Причем мы остановились прямо перед зданием УВД – перед воротами в увэдэшный двор. Дело в
том, что здание банка и здание УВД находятся на одной улице и один забор делит прилегающую
территорию на два двора.
К нам подходят сотрудники УВД, обращаются:
– Ребята, уберите свою машину, она проезду мешает.
Объясняем, что мотор заглох. А со двора не может выехать милицейский уазик – сигналит
нам. С улицы подпирает другая милицейская машина – не может въехать во двор. Стоим в таком
автомобильном кольце и не знаем, что делать. Опять подходит сотрудник УВД, заглядывает в
салон, интересуется:
– Что, ребята, телевизор купили?
– Ага…
В конце концов сами же сотрудники УВД, взяв мою машину на буксир, отвезли нас и два
миллиона украденных долларов на одну из стоянок. И мы стали думать, что делать дальше. Наш
план сорвался – мы хотели уехать на моей машине на Украину, до которой от нашего города
шесть часов пути. Вадим говорит: «У меня есть одна знакомая. Пойдем к ней, дадим денег, пусть
купит нам новую машину». Мы добрались до этой знакомой, а потом вместе с ней поехали в
деревню к ее родне, чтобы там какое-то время пожить.
На следующий день по телевизору показали наши фотографии. Однако нас разыскивали не
как преступников, а как свидетелей преступления. По версии УВД, некие преступники
совершили кражу денег из банка, а нас взяли как заложников и увезли в неизвестном
направлении. Получалось, что мы были вне подозрений.
Виталий закончил свой рассказ. Спрашиваю, как же следствие вышло на их следы.
– Часть денег мы решили обменять на валюту. Дали деньги этой женщине – знакомой моего
друга. Она пошла в один из пунктов обмена валюты. А этот пункт оказался обменником того
самого банка, который мы ограбили. Женщину задержали и допросили. А потом в деревню
приехал СОБР. И нас арестовали.
О чем-то вспомнив, мой собеседник всплеснул руками:
– Вообще громкое получилось дело. В газетах писали, что последний раз в нашем городе
банк грабили двести лет назад.
– На что ты хотел потратить деньги?
– Собирался купить новую квартиру родителям. Хотел помочь родной тетке в деревне, где
ей не платили зарплату четыре года. Хотел помочь материально сестре, которая замужем за
военным. И себе тоже хотел купить квартиру.
Еще о чем-то подумав, Виталий решительно резюмировал:
– Вообще-то у нас с подельником все бы срослось, потому что в УВД нас считали
погибшими при исполнении.
– В самом деле?
– Ну да, так считали. В том смысле, что кто-то ограбил банк, а нас, сотрудников
вневедомственной охраны, убили и трупы спрятали. Мы даже попросили знакомую моего друга
отнести в УВД табельное оружие – автомат и пистолет. Ведь мы ограбили банк, находясь при
исполнении. Оружие было при нас.
– Отнесла?
– Да, отнесла. Сказала, что нашла в лесу.
– Ей поверили?
– Поверили.
Обведя взглядом радиоузел, Виталий произносит:
– А в колонии со мной произошла парадоксальная вещь. Здесь ко мне относятся как к
человеку. Понимаете?! Мне приносят аппаратуру, я ремонтирую, значит, кому-то нужен, а
главное, меня уважают. А на воле было самое настоящее болото. На службе не было роста. И не
было человеческого отношения к сотрудникам. Вот в чем парадокс: в зоне я вдруг почувствовал, что кому-то нужен, а на воле такого чувства у меня не было.
Через подставных лиц
В 2005 году в Москве состоялся громкий уголовный процесс по делу «черных риелторов»,
промышлявших на незаконном приобретении и последующей перепродаже квартир одиноких
москвичей. Следователей, занимавшихся этим делом, поразили не только масштабы махинаций,
но и необыкновенная дерзость преступников. Впоследствии выяснилось, что мошенникам
помогали профессиональные служители Фемиды – несколько судей районных судов Москвы.
Осужденный О.
– Я – бывший судья Бутырского межмуниципального районного суда Северо-Восточного
административного округа города Москвы. Рассматривал исключительно гражданские дела.
Работал в период с 1989-го по 1998 год. В 1998 году мои полномочия прекратили по ходатайству
Генеральной прокуратуры. В 1999 году было предъявлено обвинение. Вначале по статье 159-й. В
2002 году было предъявлено обвинение по 210-й, в 2004 году было следствие закончено. В 2005
году состоялось решение суда, по которому я был признан виновным.
– Получается, что следствие велось шесть лет?
– Да. Все это время я был под подпиской о невыезде.
– Чем в этот период занимались?
– Безусловно, после прекращения полномочий, работать в правоохранительных органах мне
уже было нельзя. И с 1998 года я возглавлял юридический отдел Российского национального
музея. Практически год, с 2004-го по 2005-й, шло судебное заседание. 1 августа 2005 года был
оглашен приговор. А кассационное рассмотрение по нашей кассационной жалобе состоялось в
июне 2006 года, то есть через десять месяцев. После чего я был этапирован сюда, в колонию.
– О вашем деле сообщалось в прессе…
– Да, на протяжении всего следствия и на протяжении всего судебного заседания я
практически постоянно общался со средствами массовой информации. Но бывало, что даешь
интервью, а потом читаешь и видишь там полную противоположность тому, что рассказывал.
Хотя говорю это не в упрек кому-либо. Может быть, время было такое…
– Что конкретно искажалось в СМИ при освещении вашего уголовного дела?
– Могу сказать, положа руку на сердце… была банда мошенников, это были люди
исключительно гражданские, как их можно назвать, бытовики. Их было, наверное, человек пять.
Чем они занимались? Как рассказал предводитель этого преступного сообщества, он по заданию
начальника РУБОПа города Москвы отсуживал приватизированные квартиры, оставшиеся после
смерти людей, у которых не было наследников. Либо не приватизированные квартиры. А жена
начальника РУБОПа была председателем моего суда. Заместитель председателя этого же
Бутырского суда проходила со мной по делу как вторая обвиняемая. Какая была схема
преступления? Они через ЖЭК и через участковых находили вот эти квартиры. После того как
квартира освободилась, то есть где человек умер, они соответственно готовили документы. Они
подделывали завещание, они подделывали какие-нибудь… Просто когда возбудили уголовное
дело, у того человека, который был организатором этого преступного сообщества, нашли
десятки печатей, штампов нотариальной конторы, судов, отделений милиции. Тем более
«крыша» у них была такая серьезная. Это его слова, на судебном заседании он об этом рассказал.
Когда слушалось уголовное дело в отношении нас, судей, он выступал в качестве свидетеля. И
вот буквально при мне он это говорил.
– Что именно он говорил?
– Что «крыша» – начальник РУБОПа города Москвы, который ему сказал, что двадцать
квартир или тридцать квартир он должен отработать. А для того чтобы его не «кинули», квартиры надо проводить через Бутырский суд, где председателем суда была его жена. Но нужен
еще судья, который проводил бы эти квартиры, то есть дела рассматривались бы. Они не
рассматривались по закону, как потом уже было восстановлено. Потому что не было людей
фактически. Все были подставные. Значит, что делалось? Когда освобождалась квартира, подделывалось завещание. И нужны были люди, на которых оформить это завещание. У него был
человек, одна женщина, которая занималась этим вопросом. Она в глубинке находила людей, которые приезжали сюда, на них оформлялось это завещание, они ездили в нотариальную
контору, они ездили в суд, они ездили в Комитет по регистрации прав на недвижимое
имущество. Регистрировалось решение суда. И уже впоследствии эту квартиру продавали. Судья, которая слушала, если можно так сказать, эти дела, – вот она как раз работала в моем суде, она
была заместителем председателя. Как она потом сказала, что на нее надавила председатель суда, и она вынуждена была «слушать» эти «дела». Таких решений у нее было порядка ста. Как
рассказал на судебном заседании организатор преступного сообщества, что сначала он работал
на начальника РУБОПа, а потом ему захотелось поработать на себя – соблазн велик, деньги
большие. Но как можно на себя работать, если все дела учитывались по канцелярии?
Поэтому ему ничего другого не оставалось, как подделывать печати судей. Все эти дела
происходили в 1994–1998 годах. Поначалу он делал все так, как ему говорили, то есть через
судебное решение, через судебное заседание. А потом понял, что можно обойтись одной копией
решения суда, даже поддельной. На судебном заседании присутствовал человек, который
признал, что печати судей он подделывал. Более того, у этого человека были изъяты печати
судей, в том числе моя печать. И было установлено, что печати подделывались. При помощи
поддельных печатей и поддельных подписей эти квартиры продавались. Когда началось
следствие, было установлено, что от моего имени есть порядка двадцати копий решений суда на
признание права собственности на жилое помещение. Провели экспертизу. Оказалось, что
семнадцать копий решений – поддельные, а три якобы подписаны мною, и печати на них якобы
стоят подлинные. Потом оказалось, что эти три копии решения были датированы тем периодом
времени, когда я находился в отпуске в Сочи. Это подтверждает мое безусловное алиби. Тем не
менее, суд проигнорировал все это. Когда судья огласил приговор, пришел конвой и надел мне
наручники. Было очень тяжело пережить это психологически. На суде присутствовала пресса, и
на меня были направлены камеры. Я знал, что по всем каналам покажут все это. И я старался, как мог, чтобы не выдать никак свое психическое состояние. Приговор огласили часов в пять
или шесть вечера. Вначале мы заехали в шестой изолятор, в Печатники, там двух женщин
высадили. Потом меня повезли на «Матросскую тишину», где передали другому конвою, и с
другим конвоем я приехал на Бутырку. В Бутырке несколько часов проводились всякие
мероприятия: дактилоскопирование, анализы крови брали… Потом час или больше я просто
сидел и ждал, пока придут за мной. И где-то в час ночи, может быть, во втором часу меня
подняли в камеру. Когда открыли дверь… это было угнетающее зрелище! Одно дело смотреть это
все по телевизору, и другое дело – ощутить это на себе. Когда видишь перед собой двухъярусные
кровати, на спинках кроватей висит одежда, и этот запах… Понимаете, когда меня подняли в
камеру… Люди, которые сидят в СИЗО, они смотрят, в основном, такие передачи, как
«Чрезвычайное происшествие», «Дежурная часть», где обсуждается криминальная хроника. Час
назад они смотрели по телевизору, как меня арестовывали. И как мне потом сказали, они уже
знали, что меня привезут, но не знали, в какую камеру. Камера оказалась достаточно большая –
на двадцать две койки. Но в камере было порядка тридцати человек. Если бывших сотрудников
арестовывают, так это, как правило, работники милиции. А поскольку я был судья, а судей
сажают достаточно редко, то на себе я испытал отношение бывших работников милиции.
Безусловно, никого из них я раньше не знал. Но тем не менее они были настроены не очень
дружелюбно в отношении меня. Мне сразу поставили в упрек, что я судья и что все судьи такие-
сякие. Но это был всплеск эмоций. Конкретно никто не мог меня ни в чем обвинить, поскольку
я ничего конкретного никому не делал и поскольку этих людей видел вообще в первый раз. Но, так или иначе, мне пришлось привыкать к этим новым условиям. 27 июня 2006 года меня
привезли в колонию. Информация, похоже, опережала столыпин. Потому что когда я приехал
сюда, тут уже знали, что в колонию едет отбывать наказание столичный судья.
– В колонии к чему труднее всего адаптироваться?
– Само лишение свободы угнетает. Психологически очень тяжело.
– Чем занимаетесь в зоне?
– Здесь я чем только не занимался. Когда я приехал в 2006 году в зону, меня назначили
руководителем секции социальной помощи осужденным. Потом работал в обувном цеху. После
этого был заведующим кафе-баром в колонии. А недавно меня перевели в самый большой отряд
колонии, где порядка двухсот человек, и там я возглавляю секцию трудовой адаптации
осужденных.
– Сложно работать с осужденными?
– С людьми вообще тяжело работать. А с людьми, которые лишены свободы, думаю, что
вдвойне тяжело. Потому что психологически люди не уравновешены…
– Чем конкретно приходится заниматься в отряде?
– Благоустройством отряда…
– Зона может изменить человека?
– На мой взгляд, не может. Я просто на себе в этом убедился. Я за несколько лет в зоне
другим человеком не стал.
После побега
Вопрос о сроке заключения приводит осужденного Р. в замешательство. Наконец он
собирается с мыслями:
– Дело в том, что по амнистии 2000 года мне сократили срок как участнику боевых
действий. В итоге мне остается отбыть восемь лет. Но я бы уже сейчас вышел на свободу, если
бы не сбежал из колонии. Потому что в бегах я был ровно восемь лет.
Осужденный Р.
– Родился я 1 января 1968 года в городе Мурманске. Отец – военный, дед – Герой Советского
Союза, ему поставлен памятник в Мурманске. Мне есть чем гордиться… Когда я закончил
восемь классов, поступил в Суворовское училище в Ленинграде. Но не закончил училище –
выгнали за драку. Уехал опять в Мурманск, где закончил техникум по специальности моторист-
судоводитель. Потом я пришел в военкомат и подал заявление о том, что я хочу служить в
«горячей точке» – в Афганистане. Служил в Файзабаде, Кандагаре и Джелалабаде. Я принимал
непосредственное участие в операциях, имею два ранения и два ордена Красной Звезды. Есть
благодарность за службу от Верховного Совета Советского Союза и личное поощрение
Горбачева.
– За что вас поощрили?
– Во-первых, за сопровождение Переса де Куэльяра, когда он прилетал в Кабул. Он
возглавлял тогда ООН. А во-вторых, за сопровождение Розенбаума Александра по всему
Афганистану. Он ездил с концертами. Наша группа его сопровождала.
– Ну а вы в какой должности были?
– Я был командиром взвода.
– Во время сопровождения были нештатные ситуации?
– В принципе, обычная война…
– Я имею в виду ситуации, при которых возникала угроза жизни Розенбауму?
– Вообще, Сашка молодец! Он объездил весь Афган…
– Общались с ним?
– Мы и сейчас общаемся. Мужик очень хороший.
– Чем вы занимались после Афганистана?
– Вернулся в Мурманск. И уже на четвертый день устроился работать на 287-ю базу
снабжения Северного флота. Потом заинтересовались мною органы госбезопасности – в то
время КГБ. Потому что я знаю три языка в совершенстве.
– Какие?
– Фарси, английский и норвежский.
– Где вы их изучили?
– Сам. И отец учил.
– То есть дома?
– Ну, не только. Я ходил в школу английского языка, ходил в клуб юных моряков, закончил
художку, закончил музыкалку…
– Понятно. Что было дальше?
– Мне предложили закончить школу гозбезопасности и работать у них. Я согласился.
Работал в группе «Сосна», которая занималась радиоразведкой северного региона. В этой группе
я проработал до 1994 года. Как раз в 1994 году я попал под суд. Дело в том, что я уже перешел
работать в другой отдел, и вот это уголовное дело выросло практически из моей работы. В том, что я попал в колонию, виноваты те амбиции… именно то, что прошел службу в Афганистане…
Немножко сыграло роль высокомерное отношение к тому, что я работал в Комитете. Я позволил
себе сделать то, чего не надо было делать. И еще стечение обстоятельств.
