Глава пятая. Формирование и развитие буржуазных концепций соотношения права и закона 3 страница

Человеку как существу высшего (по сравнению с жи­вотными) порядка присущи от природы стремление к спо­койному и руководимому собственным разумом общению с себе подобными, а также в соответствии с этим способ­ность к знанию и деятельности согласно общим правилам. «Такое соблюдение (правил) общежития, изображенное нами лишь в общих чертах как присущее человеческому разуму,—пишет Гроций,— есть источник так называемо­го права в собственном смысле: к нему относятся как

41 Там же.

42 Там же. Андроннпк Родосский — греческий философ I в.

до гг. ■л.

43 Там же, с. (S1, примеч. 22. Юстин — христианский автор II в.

44 Там же, с. 45.

45 Там же, с. 46.

 

воздержание от чужого имущества, так и возвращение полученной чужой вещи и возмещение извлеченной из нее выгоды, обязанность соблюдения обещаний, возмеще­ния ущерба, причиненного по нашей вине, а также воздая­ние людям заслуженного наказания» 46.

Из этих естественно-правовых принципов, характери­зуемых как право в собственном смысле слова, вытекает, согласно Гроцию, и понимание естественного права в бо­лее широком смысле, так как человек обладает способ­ностью, опираясь на данные принципы, оценивать с точки зрения разума все свои взаимоотношения с другими. «По­нятно,—замечает Гроций,—что человеческой природе свойственно, в согласии с разумом, в этих обстоятельствах руководствоваться здравым суждением и не уступать ни угрозам страха, ни соблазнам доступных удовольствий, и не предаваться безрассудному порыву, а то, что явно противоречит такому суждению, следует рассматривать как противное также естественному праву, а тем самым — и человеческой природе» 47.

К естественному праву в широком смысле Гроций от­носит и благоразумпую соразмерность в безвозмездном распределении между отдельными людьми и обществами причитающихся им благ, с оказанием предпочтения одним перед другими (мудрым, родичам, бедным соответственно перед немудрыми, чужестранцами и богатыми) — сообраз­но с действиями каждого и природой каждой вещи.

Строго говоря, замечает Гроций, не польза и т. п., а именно сама природа человека — «мать естественного права», «матерью же внутригосударственного права явля­ется самое обязательство, принятое по взаимному согла­шению; а так как последнее получает свою силу от есте­ственного права, то природа может слыть как бы праро­дительницей внутригосударственного права»48.

Польза, согласно Грогцгю, является лишь поводом для возникновения внутригосударственного права (т. е. зако­нодательства, позитивного права). От природы (по воле создателя) люди в отдельности беспомощны и нуждаются во многих вещах для благоустроенного образа жизни. Это (а следовательно, стремление к определенной пользе) и двигает людей к установлению сообщества и порядка подчинения.

 

Определенную пользу, согласно Гроцию, преследуют по только внутригосударственные законы, но и так назы­ваемое право народов (международное право), которое тоже относится, в отличие от естественного права, к праву волеустановленному. «Но подобно тому, как законы любо­го государства,— пишет он,— преследуют его особую пользу, так точно известные права могли возникнуть в силу взаимного соглашения как между всеми государст­вами, так и между большинством их. И оказывается даже, что подобного рода права возникли в интересах не каж­дого сообщества людей в отдельности, а в интересах об­ширной совокупности всех таких сообществ» 49.

Соблюдать справедливость, замечает Гроций, так же неглупо, как неглупо следовать требованиям внутреннего государственного права или права народов, даже если при этом и приходится отказаться от некоторых своих пре­имуществ. «Ведь подобно тому как гражданин, нарушаю­щий внутригосударственное право ради своей ближайшей выгоды, тем самым подрывает основу собственного своего благополучия и благополучия своего потомства, так точно и народ, нарушающий право естественное и право наро­дов, навсегда подрывает основу своего собственного спо­койствия в будущем. Если даже соблюдение права не су­лит никакой прямой выгоды, тем не менее стремление к тому, к чему мы чувствуем влечение нашей природы, сви­детельствует скорее о мудрости, а не о глупости» 50.

Гроций отвергает и восходящее к софистам положение о том, что законы были впервые изобретены из страха перед угрозой и насилием. Касаясь вопроса о связи пра­ва и силы (насилия), он обращает внимание на необхо­димость отличать право (право в собственном смысле и естественное право) от его внешнего осуществления и средств, обеспечивающих это. Положение о том, что люди принуждаются своего рода силой к осуществлению спра­ведливости, согласно Гроцию, относится не к самому пра­ву, а «только к тем установлениям и законам, которые должны способствовать осуществлению права на деле»51. Так, многие слабые, желая избежать угнетения более сильных, объединяются для установления и соблюдения общими силами законов, правосудия и т. д. «Только в таком смысле можно признать правильным изречение:

49 Там же.

50 Там же, с. 48-49.

51 Там же, с. 49.

 

право есть воля сильнейшего; другими словами, право не получает своего внешнего осуществления, если оно лише­но силы для проведения в жизнь; так, законодатель Со­лон, по собственному признанию, совершил великое дело, „узами силу и право навек сочетав воедино"» 52.

Было бы неверно, продолжает Гроций, считать, будто право, лишенное поддержки силой, не имело никакого действия, ибо соблюдение справедливости сообщает сове­сти спокойствие, а несправедливость причиняет терзания и муки.,

К числу ненасильственных факторов, содействующих осуществлению права, Гроций относит, кроме совести, также общественное мнение (согласное суждение честных людей) и благоволение бога, одобряющих справедливые поступки и осуждающих несправедливые.

Отстаивая идею международного права, сохраняющего силу в условиях мира и во время войны, Гроций отме­чает, что нет столь могущественного государства, которое не испытывало бы нужды в содействии извне, в разного рода договорах, союзах и т. п. Гроций, не переходя на позиции пацифизма, вместе с тем резко критикует прак­тику развязывания и ведения войн без соблюдения соот­ветствующих правовых оснований и границ, с гуманисти­ческих позиций отвергает злодеяния войны.

Характеризуя различные виды войн, Гроций касается и проблем гражданской войны. Особое внимание он уде­ляет вопросу о праве подданных сопротивляться верхов­ной власти или подчиненным органам, действующим по уполномочию верховной власти. Позиция Гроция в этом вопросе, весьма значимом для его правопонимания в це­лом, отмечена явной непоследовательностью.

С одной стороны, он как будто признает, что «все по природе имеют право противиться причинению им наси­лия» и поэтому «не следует повиноваться приказам вла­сти, противным естественному праву и божественным за­поведям» 53.

С другой стороны, он по существу обосновывает пред­ставление, согласно которому естественное право сопро­тивления подданных верховной власти теряет свою силу перед лицом верховного права государства. «Но так как,— замечает Гроций,— государство установлено для обеспе-

 

чения общественного спокойствия, то ему принадлежат некое верховное право над нами и нашим достоянием, поскольку это необходимо для осуществления государст­венных целей. Поэтому государство и может наложить запрет на это всеобщее право сопротивления ради сохра­нения общественного мира и государственного порядка... Ибо если сохранить такое всеобщее право сопротивления, то будет уже не государство, но беспорядочная толпа, как у циклопов» 54.

В целом сопротивление подданных носителям верхов­ной власти и подчиненным им должностным лицам Гро-ций квалифицирует как правонарушение. Правда, он гово­рит о некоторых изъятиях из данного общего правила, которые не меняют существа дела. Не совсем ясен и смысл «крайней необходимости», которая, по признанию Гроция, в какой-то мере оправдывает ■ самозащиту под­данных ".

Общая идея, проводимая Гроцием, хотя и не вполне определенно им формулируемая, состоит в том, что естест­венные права и свободы подданных (во всяком случае те из них, которые связаны с действиями по сопротивлению властям) прекращаются с заключением соглашения об учреждении государства и гражданской власти. Более того, отказ от права сопротивления властям трактуется Гроцием в качестве одного из положений этого согла­шения.

Так, имея в виду «закон о непротивлении», Гроций пишет: «Закон же, о котором здесь идет речь, как видно, вводится волею тех, которые первоначально объединяют­ся в гражданское общество и от коих право далее перехо­дит на правительствующих» 5в.

В другом месте, говоря об одном из исключений из общего «закона о непротивлении», он замечает: «Если в акте о вручении власти оговорено, что в известных слу­чаях королю можно оказывать сопротивление, то хотя такой договор нельзя рассматривать как изъятие какой-либо части власти, тем не менее им предусматривается сохранение некоторого рода естественной свободы, изъя­той тем самым от подчинения царской власти. При отчуж-

54 Там же.

55 См.: Там же, с. 167.

50 Там же, с. 160.

 

дении права ведь возможно также ограничить путем со­глашений объем отчуждаемого права» ".

Трактовка Гроцием проблематики сопротивления под­данных власти с позиций «закона о непротивлении» как составной части общественного договора вносит сущест­венные коррективы во все его правопонимание и, в част­ности, в его концепцию соотношения естественного и положительного права. Хотя по общему смыслу этой концепции внутригосударственное право лишь форма вы­ражения и проведения в жизнь естественного права, ко­торому оно должно соответствовать, однако, в ряде су­щественных моментов (там, где речь идет о характере взаимосвязи подданных и гражданских властей, личности и государства) действие «вечного и неизменного» естест­венного права оказывается парализованным (приостанов­ленным или даже отмененным) «неким верховным пра­вом» государства.

Подобная метаморфоза находится в явном противоре­чии как с исходными принципами учения самого Гроция о естественном праве и правовом характере внутригосу­дарственных законов, так и с концепцией договорного происхождения государства и гражданских установлений.

Суверенные правомочия участников общественного до­говора, подразумеваемые данной концепцией, в трактовке Гроция в принципе и в целом (за исключением специаль­ных оговорок в самом соглашении) отчуждаются от под­данных и переходят к государственной власти. Учредите­ли государства, став подданными, в своих взаимоотноше­ниях с гражданскими властями предстают в качестве «частных лиц», которые уже неправомочны самовольно вмешиваться в решение государственных дел и, в част­ности, спорных вопросов о сопротивлении правонарушаю-щей власти.

Проблема суверенных полномочий государственной власти (в том числе и в области законодательства), раз­решаемая в учении Гроция в целом за счет правомочий подданных (и, следовательно, путем девальвации их прав и свобод, вытекающих из принципов естественного пра­ва), тем самым оказывается как бы вне общего контек­ста развиваемого им правопонимания, лишая деятельность государства необходимой правовой очерченности и опре­деленности.

57 Там же, с. 172.

 

Здесь обнаруживается также заметное отступление Гроцпя от его же положения о том, что соблюдение права (наряду с соблюдением общей пользы) является целью организации и деятельности государства. Более последо­вательная трактовка этого положения, а также рациона­листических моментов гроцианского подхода к естествен­ному праву и внутригосударственным законам использо­валась рядом последующих буржуазных мыслителей (Спиноза, Локк, Руссо, Джефферсон, Кант и др.) для обоснования антифеодальных концепций и представлений о неотчуждаемых (естественных) правах и свободах лич­ности, о праве подданных свергнуть несправедливое пра­вительство, об общественном договоре как проявлении суверенитета народа, о конституционно-правовом обрам­лении и ограничении деятельности государства, о господ­стве права и правового закона в условиях «правового го­сударства».

Особо сильное влияние взгляды Гроция оказали на формировавшееся буржуазное учение о международном праве.

Т. Гоббс

С ярко выраженных этатистских (государственниче-ских) позиций проблематику соотношения права и закона трактовал Томас Гоббс (1588—1679). Существенное зна­чение при разработке данной темы, как и во всем поли­тико-правовом учении Гоббса, придается принципиально­му противопоставлению естественного состояния государ­ству (гражданскому состоянию).

Гоббс исходит из того, что «природа создала людей равными в отношении физических и умственных способ­ностей» 5в. Во всяком случае возможная природная раз­ница между людьми не столь велика, чтобы один из них мог претендовать для себя на какое-нибудь благо, на ко­торое с таким же правом не мог бы претендовать другой.

58 Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М., 1936, с. 113. В дальнейшем для краткости данная работа будет обозначаться «Левиафан». См. также: Гоббс Т. Философские основания учения о гражданине. М., 1914, с. 22 и след.

 

Подобное равенство людей, означающее их равные воз­можности вредить друг другу, в сочетании с коренящими­ся в природе человека тремя основными причинами вой­ны (соперничество, недоверие, любовь к славе) приводит, согласно Гоббсу, к тому, что естественное состояние ока­зывается всеобщей непрекращающейся войной.. «Отсюда очевидно,— пишет он,— что пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоя­нии войны всех против всех» 59.

В изображаемом Гоббсом естественном состоянии нет общей власти. А там, где нет общей власти, замечает он, нет и закона, а где нет закона, нет справедливости. Здесь отсутствуют также собственность, владение, различие между моим и твоим. Каждый в естественном состоянии имеет право на все — в этом и состоят его естественное право и естественная свобода.

Гоббс определяет естественное право следующим обра­зом: «Естественное право, называемое обычно писателями jus naturale, есть свобода всякого человека использовать свои собственные силы по своему усмотрению для сохра­нения своей собственной природы, т. е. собственной жиз­ни, и, следовательно, свобода делать все то, что по его собственному суждению и разумению является наиболее подходящим для этого средством» ео.

Под свободой в его учении имеется в виду отсутствие внешних препятствий делать то, что человек желает, по­скольку он по своим физическим способностям в состоя­нии это сделать. В этом смысле человек, согласно Гоббсу, свободен именно в естественном состоянии.

Естественное право, по мнению Гоббса, не следует смешивать с естественным законом (lex naturalis) — пред­писанием или найденным разумом общим правилом, со­гласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и упускать то, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни.

Гоббс подчеркивает: «Следует различать между jus и lex, между правом и законом, хотя те, которые пишут по этому предмету, обычно смешивают эти понятия: ибо право состоит в свободе делать или не делать, между тем

™ Гоббс Т. Левиафан, с. 115. 60 Там же, с. 117.

 

как закон определяет и обязывает к тому или другому члену этой альтернативы, так что закон и право разли­чаются между собой так же, как обязательство и свобода, которые несовместимы в отношении одной и той же вещи» ".

Человек — существо разумное, а общее правило и предписание разума, согласно Гоббсу, звучит так: «...вся'-кий человек должен добиваться мира, поскольку у него есть надежда достигнуть его, если же он не может его достигнуть, то он может использовать всякие средства, дающие преимущество на войне» е2.

В этом предписании разума, свидетельствующем о своеобразном рационалистическом (апеллирующем к разу­му) подходе Гоббса к обсуждаемой теме, содержатся как правила поведения в естественном состоянии (во второй части приведенной формы речь идет о санкционируемом разумом естественном праве), так и правило выхода из естественного состояния всеобщей войны к миру (первая часть формулы). Первая часть гоббсовской максимы разу­ма выступает как первый и фундаментальный естествен-ний закон: следует искать мира и следовать ему.

Из этого основного естественного закона Гоббс, при­бегая к дедукции, выводит целый ряд других естествен­ных законов, конкретизирующих правило поиска граж­данского мира между людьми63.

Так, второй естественный закон гласит, что в случае согласия на то других людей человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольство­ваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, какую он допустил бы у других людей по отно­шению к себе. Гоббс отмечает, что требование этого зако­на уже представлено в известной евангельской формуле: поступай по отношению к другим так, как ты желал бы, чтобы другие поступали по отношению к тебе.

В другой своей формулировке, резюмирующей, по при­знанию Гоббса, основной смысл всех естественных зако­нов, данное правило гласит: не делай другому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе.

" Там же. вг Там же, с. U8.

63 См.: Там же, с. 118—138; Он же. Философские основания учения о гражданине, с. 30—59.

8 В. С. Нерсесянц 225

 

Третий естественный закон требует, чтобы люди вы­полняли заключенные ими соглашения. В этом законе, по Гоббсу, заключены источник и начало справедливости. Несправедливость — это невыполнение договора, а все, что не несправедливо, справедливо.

Однако соглашения, основанные на доверии, недейст­вительны там, где есть опасения их невыполнения (т. е. в естественном состоянии). «Вот почему,—пишет он,— прежде чем слова справедливое и несправедливое могут иметь место, должна быть какая-нибудь принуди­тельная власть, которая угрозой наказания, перевешиваю­щего благо, ожидаемое людьми от нарушения ими согла­шения, принуждала бы в одинаковой мере людей к вы­полнению их соглашений и упрочила бы ту собственность, которую люди приобретают путем взаимных договоров взамен отказа от универсального права. И такая власть может явиться с основанием государства» 64.

Распространенное определение справедливости как не­изменной воли давать (воздавать) каждому его собствен­ное Гоббс трактует в духе своей концепции: справедли­вость предполагает собственное (собственность), а послед­нее возможно лишь там, где есть государство и принуди­тельная гражданская власть.

Остальные естественные законы, формулируемые Гоббсом, требуют соблюдения правил благодарности, при­знательности, скромности, милосердия, прощении, непри­косновенности посредников мира, беспристрастного и не­лицеприятного решения споров и т. д.65

Естественные законы неизменны и вечны. «Ибо,— по­ясняет Гоббс,— несправедливость, неблагодарность, над­менность, гордость, криводушие, лицеприятие и остальные пороки никогда не могут стать правомерными, так как никогда не может быть, чтобы война сохраняла жизнь, а мир ее губил» в6.

64 Гоббс Т. Левиафан, с. 127.

85 Один из естественных законов запрещает пьянство и все то, что уклоняет ум от его естественного состояния, разрушая или уменьшая тем самым способность рассуждения. Основание фор­мулировки этого закона таково: естественный закон — это веле­ние правого разума (recta ratio), а последнее в естественном состоянии представляет собой «акт рассуждения, т. с. собствен­ное и истинное рассуждение каждого отдельного человека о его действиях, которые могут привести к выгоде или вреду для остальных людей» (Гоббс Т. Философские основания учения о гражданине, с. 30, 53—54).

66 Гоббс Т. Левиафан, с. 137.

 

Науку о естественных законах он характеризует йак единственную и истинную философию морали, как науку о добре и зле в человеческих поступках и в обществен­ной жизни.

Гоббс отмечает неточность применения названия закон к предписаниям разума, каковыми являются формули­руемые им «естественные законы». «Ибо,— продолжает он,— эти предписания являются лишь заключениями или теоремами в отношении того, что ведет к сохранению и защите человеческой жизни, между тем как закон в соб­ственном смысле означает предписание того, кто по праву повелевает другими. Однако, если мы рассматриваем эти самые теоремы как возвещенные богом, повелевающим но праву всем, тогда они правильно названы законами»67.

Наличие одних лишь естественных законов еще не ве­дет к миру и безопасности. Гарантировать соблюдение этих законов может лишь общая власть, держащая людей в страхе и направляющая их действия к общему благу. Такая общая власть, согласно гоббсовской договорной теории возникновения государства, может быть установ­лена лишь путем сосредоточения всей власти и всей силы в одном человеке или собрании людей, сводящих все воли участников договора в единую волю. Множество людей, объединяемое таким образом в одном лице (суверене), и есть государство (civitas).

Характеризуя процесс образования государства, Гоббс пишет: «Таково рождение того великого Левиафана, или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного бога обязаны своим миром и своей защитой. Ибо благодаря полномочиям, данным ему каждым отдельным человеком в государстве, указанный человек или собрание лиц поль­зуется такой огромной сосредоточенной в нем силой и властью, что внушаемый этой силой и властью страх де­лает этого человека или это собрание лиц способным на­правлять волю всех людей к миру внутри и к взаимной помощи против внешнего врага. И в этом человеке или собрании лиц состоит сущность государства, которая мо­жет быть определена как единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так,

Там же, с. 138.

227 8*

 

как оно сочтет это необходимым для их мира и общей защиты» 6\ Носитель этого лица, суверен, обладает вер­ховной властью по отношению к подданным. «Суверен­ная власть,— подчеркивает Гоббс,— есть душа государ­ства» 69.

Среди правомочий суверена Гоббс специально выде­ляет такие права, как установление законов, наказание нарушителей законов, объявление войны и заключение мира, отправление правосудия, учреждение системы орга­нов, запрещение вредных учений, ведущих к нарушению мира и т. д. Однако этим полномочия суверена не огра­ничиваются, так как перечисленные нрава, согласно Гобб-су, подразумевают и другие права, которые необходимы для осуществления задач государства.

Верховная власть в любой форме государства (демо­кратии, аристократии или монархии) носит, по Гоббсу, абсолютный характер: она «так обширна, как только это можно себе представить» 70.

Касаясь вопроса об обязанностях суверена, Гоббс за­мечает: «Обязанности суверена (будь то монарх или со­брание) определяются той целью, ради которой он был облечен верховной властью, а именно целью обеспечения безопасности народа, к чему он обязывается естествен­ным законом и за что он отвечает перед богом, творцом этого закона, и ни перед кем другим» 71.

Гоббс вместе с тем пишет, что «имеются некоторые права, о которых нельзя думать, чтобы кто-нибудь мог их словами или знаками уступить или отчуждать» 72. Среди этих неотчуждаемых (естественных) прав человека он называет право сопротивления тем, кто посягает на его жизнь и здоровье, кто хочет наложить на него оковы или заключить в тюрьму.

В общем виде Гоббс замечает, что «каждый поддан­ный имеет свободу в отношении всего того, право на что не может быть отчуждено договором»73. Так, никакой договор не может обязать человека обвинять себя и со­знаваться в предъявляемом обвинении, убить или ранить себя или другого, воздерживаться от пищи, пользования

 

водой и воздухом, употребления лекарств й других необ­ходимых для жизни вещей. Подданный свободен не пови­новаться приказам суверена выполнить подобные дейст­вия, если, подчеркивает Гоббс, наш отказ в повиновении в подобных случаях не подрывает ту цель, ради которой была установлена верховная власть.

Остальные свободы подданных «проистекают из умол­чаний закона» 74. Там, где суверен не предписал никаких правил, подданный свободен делать или не делать что-либо по собственному усмотрению. Мера и объем подоб­ной свободы подданных в различных государствах зави­сят от обстоятельств места и времени и определяются вер­ховной властью, ее представлениями о целесообразности и т. п.

Признаваемые Гоббсом неотчуждаемые права поддан­ного в целом касаются вопросов его личного самосохра­нения и самозащиты. По смыслу гоббсовской концепции в этих пределах подданный может оказать сопротивление гражданской власти. Поэтому последующие действия преступника, продиктованные мотивами самозащиты (на­пример, вооруженное сопротивление мятежников, которых ждет смертная казнь; побег заключенного из тюрьмы или с места казни и т. п.) не являются «новым незакономер­ным актом» 75.

Но никто, подчеркивает Гоббс, не имеет права оказы­вать сопротивление «мечу государства» в целях защиты другого человека (виновного или невиновного), поскольку такое право лишает суверена возможности защищать безопасность подданных и разрушает саму сущность власти.

Об издаваемых сувереном законах Гоббс пишет: «Эти правила о собственности (или о моем и твоем) и о добре, зле, закономерном и незакономерном в человече­ских действиях являются гражданскими законами, т. е. особенными законами каждого отдельного государства...» 7б

Гражданские законы он называет искусственными це­пями для подданных, свобода которых состоит лишь в том, что обойдено молчанием суверена (законодателя) при ре­гулировании действия людей.

Однако подобная свобода никак не упраздняет и не ограничивает власть суверена над жизнью и смертью

74 Там же, с. 178.

75 Там же.

76 Там же, с. 151.

 

подданных. Единственное ограничение суверена связано с тем, что, будучи сам подданным бога, он должен соблю­дать естественные законы. Но если суверен нарушит их, причинив тем самым ущерб подданным, он, по. смыслу гоббсовской концепции суверенитета, лишь совершит грех перед богом, но никак не несправедливость по отношению к подданным.

В гражданском состоянии речь собственно может идти лишь о свободе государства, а не частных лиц. Цель гражданских законов как раз и состоит в том, чтобы «ограничить свободу отдельных людей» 77. В этом вопро­се отчетливо проявляется основной смысл гоббсовского различения права (естественного) и закона (гражданско­го, положительного). «Ибо право,— подчеркивает Гоббс,— есть свобода, именно та свобода, которую оставляет нам гражданский закон. Гражданский же закон есть обяза­тельство и отнимает у нас ту свободу, которую предостав­ляет нам естественное право. Природа предоставляет всякому человеку право обеспечить свою безопасность своей собственной физической силой и в целях предупреж­дения нападения на себя напасть на всякого подозритель­ного соседа. Гражданский же закон лишает нас этой свободы во всех тех случаях, где защита закона обеспе­чивает безопасность» 78.

Причем так дело обстоит во всех формах государства: свобода одинакова как в монархии, так и в демократии. С этих позиций Гоббс бросает резкие упреки античным авторам (особенно Аристотелю и Цицерону), связывав­шим свободу с демократической формой правления. Этим воззрениям он приписывает опасные и разрушительные последствия: «И благодаря чтению греческих и латинских авторов люди с детства приобрели привычки благоприят­ствовать (под лживой маской свободы) мятежам и бес­путному контролированию своих суверенов, а затем кон­тролированию и этих контролеров, вследствие чего было пролито столько крови, что я считаю себя вправе утверж­дать, что ничто никогда не было куплено такой дорогой ценой, как изучение греческого и латинского языков за­падными странами» 7Э.

При характеристике гражданских законов Гоббс под­черкивает, что лишь суверен является во всех государ-

 

ствах законодателем, причем свобода суверена носит над-законный характер: суверен (одно лицо или собрание) не подчинен гражданским законам.

Касаясь вопроса об обычаях, он отмечает, что основа­нием признания за долгой практикой силы закона явля­ется не продолжительность времени, а воля суверена (ого молчаливое согласие). С этих позиций он возражает юристам, считающим законом лишь разумные обычаи и предлагающим упразднить дурные обычаи. Решение во­просов о том, что разумно и что подлежит упразднению, замечает Гоббс,— дело самого законодателя, а не юриспру­денции или судей. Закон должен соответствовать разуму, но именно разуму суверена.

В отношении законов, установленных при прежних суверенах, но продолжающих действовать и при нынеш­нем суверене, Гоббс формулирует следующее правило: законодателем является не тот, чьей властью закон впер­вые издан, а тот, чьей волей он продолжает оставаться законом. «Правовая сила закона,— подчеркивает он,— состоит только в том, что он является приказанием суве­рена» 8°.

Существенный признак гражданских законов, по Гобб-су, состоит в том, что они доводятся до сведения всех тех, кто обязан повиноваться им, посредством устного или письменного опубликования или в иной форме, заведомо исходящей от верховной власти.

Толкование всех законов (и гражданских и естест­венных) — прерогатива верховной власти, поэтому толко­вать их могут лишь те, кому это поручено сувереном.