Oбщие источники действующего уголовного права россии

 

49. С 1845 г. главный источник нашего уголовного законодательства получил название "уложения", его подстатейные цитаты не восходили ранее 1845 г., но при ближайшем рассмотрении его содержания оказывалось, что это Уложение несравненно более походило на свод, чем на кодекс, систематически построенный на едином общем начале. Да и сами его составители так смотрели на свою работу. "Уложение, - говорят они в обозрении работ, - долженствовало быть и есть не что иное, как собрание очищенных, приведенных в порядок и ясность, дополненных и во многом исправленных, но, однако ж, в общем составе и существе своем прежних уголовных наших законов. Оно в некотором смысле занимает среднее место между обыкновенным сводом и тем, что в наше время именуется кодексом законов. Редакторы желали бы иметь право назвать его сводом усовершенствованным".

Таким образом, Уложение 1845 г. входило в общую цепь кодификационных работ, начавшихся с Уложения царя Алексея Михайловича, а затем непрерывно, хотя и бесследно продолжавшихся два столетия и только при императоре Николае I завершившихся изданием Свода законов. Точно так же не разорвана эта преемственная связь с нашим старым правом и с изданием действующего Уголовного уложения, так как, являясь по способу его построения, по его системе действительным "уложением", а не сводом, оно усвоенные им начала заимствует не только из Уложения 1845 г., но и из Свода законов.

Уложение царя Алексея Михайловича*(332) было выражением того исторического движения русской жизни, которое началось со времени московских собирателей Русской земли, а в особенности с Иоанна III. Государство и верховная власть выдвигаются на первый план, стушевывается жизнь земщины, общества. Беспорядки и неурядицы безгосударного времени, эпохи "великого шатания земли Русской" не могли остановить общего движения народной жизни. Мало того, эти последние вспышки угасающей самостоятельной жизни земства только доказывали несостоятельность той формы, в которую вылился старый государственный уклад, и, следовательно, служили новому началу, хотя и с отрицательной стороны. С воцарением дома Романовых эта новая форма государственного строя достигла своего почти окончательного выяснения и была уже готова отлиться в законодательные формы, ждала только веления власти. С другой стороны, и сама эпоха умирения земли должна была прежде всего вызвать более точное определение юридических отношений, создание кодекса. Новое Уложение было необходимо уже и потому, что поколебались все основы юридического порядка; своеволие, буйства, разбои и грабежи стали повседневным явлением и требовали напряженной государственной деятельности; права и суда не существовало, надлежало водворить их, восстановить в народном сознании забытое уважение к правосудию, боязнь царского гнева. Как замечает проф. Сергеевич, есть основание думать, что поводом к изданию Уложенияпослужило челобитье низших разрядов служилых людей, дворян, стольников, посадских и торговых людей, всех тех, которые в эпоху междуцарствия от великой тяготы врознь брели.

Вызванное неурядицами, оставленными в наследство смутным временем окрепавшему государству, Уложение должно было водворить порядок на Руси, дать суд правый и равный, освободить народ от разорявших его судебных волокит и судейской неправды, установить единство права во всем государстве: "Чтобы Московского государства всяких чинов людям, от большого и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем равна" или, как говорит подробнее статья 1 главы X, "суд судити и всякую расправу делати всем людям Московского государства, от большого и до меньшего чина в правду; также и приезжих иноземцев, и всяких прибылых людей, которые в Московском государстве будут, тем же судом судити и расправу делати, по государеву указу в правду, а своим вымыслом в судных делах по дружбе и по недружбе ничего ни прибавливати, ни убавливати, а недругу не мстити, и никому ни в чем, ни для чего не наровити, делати всякие государева дела, не стыдяся лица сильных, и избавляти обидящего от руки неправедного". И Уложение стало на высоте его признания. Кому не известна несколько напыщенная, но в главных чертах верная характеристика Уложения, сделанная проф. Морошкиным: "Уложение вечно пребудет первообразом русского законодательного ума, русского гражданского быта и юридического слова: Уложение родовито, как Москва, патриархально, как русский народ, и грозно, как царский гнев"; нельзя не вспомнить, как благоговейно относилась к Уложению Екатерина II. Да и ныне для нас могут служить образцом простота, точность и образность его текста: как далеко оставляет оно за собой и испещренный германизмами слог петровских указов, и витиеватое велеречие законов Екатерины, и канцелярское многописание эпохи Свода и Уложения!

16 июля 1648 г. царь и Дума решили составить Уложенную книгу; предварительные работы были поручены боярам-князьям Одоевскому и Прозоровскому, окольничьему князю Волконскому и дьякам Леонтьеву и Грибоедову*(333); и уже 3 октября началось слушание Уложения на собранном для того Соборе. Со всех концов России были призваны выборные, люди смышленые, коим государево и земское дело было бы за обычай. Уложение им было чтено, и по их челобитью вносились в проект Уложения дополнения и поправки, а затем они закрепили его своими подписями "и указал государь то все уложение написать на список и закрепити тот список... А закрепя то уложение руками, указал государь списати в книгу, а с той книги... напечатать многия книги".

Царь хотел, чтобы "его государства царственное и земское дело с теми со всеми выборными людьми утвердити и на мере поставити, чтобы все те великие дела, по нынешнему его государеву указу и соборному уложению, впредь были ничем нерушимы". Работы Собора окончились, как видно из послесловия к нему, 29 января 7157 г. (1649): "Совершена сия книга... лета 7157 генваря в 29 день"*(334), почему и само Уложение обыкновенно датируется 1649 г. 335

Уложение составилось из разнообразных источников: так, в него вошли постановления судебников Великокняжеского и Царского, указные книги приказов, в особенности Разбойного, и боярские приговоры, а равно иноземное греко-римское право*(336). В предисловии к Уложению говорится: "Которые статьи написаны в правилах св. апостол и св. отец и в градских законах греческих царей, а пристойны те статьи к государственным и к земским делам, и те бы статьи выписать, и чтобы прежних великих государей царей и великих князей российских и отца его государевы указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела собрать и с старыми судебниками справить. А на которые статьи в прошлых годах прежних государей указу не положено и боярских приговоров не было, и те бы статьи по тому же написати и изложити по его государеву указу общим советом". Кроме этих названных в предисловии источников, сильное влияние на Уложение оказал еще один источник, упоминаемый в отметках на подлинном свитке Уложения, а именно Литовский статут (3-й редакции 1588 г.), повлиявший в особенности на главы, относящиеся до права государственного и уголовного; так, глава XXII: "За какие вины кому чинити смертную казнь и за какие вины не казнити" почти целиком взята из статута*(337); но, однако, эти заимствования делались со значительными изменениями, в особенности в карательной части постановлений, в виде, например, определения простой смертной казни вместо квалифицированной и т.п. Наконец, многие статьи были составлены на основании существовавших обычаев, а равно и челобитных выборных людей, участвовавших в Соборе.

Уложение заключало в себе постановления по всем отраслям права: в нем перемешаны статьи, относящиеся к законам государственным, финансовым, полицейским, гражданским, судопроизводственным; законы уголовные сосредоточены главным образом в главах I, II, X, XXI и XXII, но они встречаются в отдельности и в других главах*(338).

Во взгляде на существо преступных деяний Уложение и отдельные указы этого периода являлись верными представителями окрепнувшего государственного строя. Понятие о преступнике как о земском разорителе, о ведомом лихом человеке, которое стояло на первом плане в судебниках и уставных грамотах, стушевывается. Государево дело-вот преобладающий элемент юридических отношений того времени. Самодержавная власть делается основным, двигающим принципом всей народной жизни, все люди божьи да государевы, а потому неповиновение и противодействие этой всемогущей власти составляют самую выдающуюся черту преступления. Неисполнение всякого царского указа и запрета возводится в разряд важных преступлений, и жестокие наказания назначаются за такие деяния, которые сами по себе не заключают ничего особенно вредного или опасного; так, например, за охоту около Москвы назначается смертная казнь. Не только преступления, направленные против главы государства, против порядка управления, неисполнение царских указов и т.д. получают первенствующую роль, но это значение переносится и на все деяния, которые, хотя и косвенно, свидетельствуют о неуважении к особе царя; таким образом, усиливаются, например, наказания за преступления, совершенные в присутствии государя или на государевом дворе. Точно так же Уложение окончательно закрепляет вмешательство государства в религиозно-нравственную сторону народной жизни: преступления против религии и нравственности, в особенности в отдельных указах эпохи Уложения, получают широкий объем. Поэтому характеристикой понятия преступного деяния, по Уложению, является забвение Божьей заповеди и царского приказа: "а кто забыв страх божий и государево крестное целование", "а кто учинит злодеяние, не бояся Бога и не опасаяся государския опалы и казни". Самой основой преступности некоторых деяний является указываемое и в тексте закона нарушение правил церковных, постановлений отцов церкви.

В юридическом понятии преступного деяния получает значительное развитие понятие о вине. Уложение различает убийство неумышленное, бесхитростное, от умышленного; различает отдельные виды участия и прикосновенности (X, 198, XXII, 12, 19); степени осуществления злого умысла (X, 202, XXII, 8); дает подробные постановления о необходимой обороне, указывает на крайнюю необходимость, на обстоятельства, увеличивающие и уменьшающие вину, и т.д.

В учении о наказании рядом с понятием о нем как о материальном возмездии появляется представление об утилитарном его значении в простейшей форме устрашения других: "казнити смертью безо всякия пощады, чтобы, на то смотря, иным неповадно было так делать"; "чтобы иные такого беззаконного и скверного дела не делали и от блуда унялися" и т.д.; стремлением к устрашению объясняется и часто встречающийся в Уложении вид уголовной угрозы-"наказати нещадно", "без всякия милости", "без пощады" и т.д.

Наиболее распространенным наказанием, по Уложению, является смертная казнь; хотя, несмотря на ее частое применение, можно сказать, что Уложение сравнительно с одновременными ему западными кодексами представляется мягкосердным, так как оно угрожает главным образом простой смертной казнью и только в пяти случаях назначает смертную казнь квалифицированную. Рядом со смертной казнью стоят в Уложении телесные наказания членовредительные и болезненные, денежные пени и только в исключительных случаях-лишение свободы, ссылка в окраинные *(Здесь и далее имеются в виду города на окраинах России. - (Ред.)) города, осрамительные наказания, как выдача головою, и т.д.

50. Издание Уложения, конечно, не могло остановить дальнейшего развития законодательства не только в силу общего движения юридической жизни, но и потому, что оно представлялось сводом весьма неполным. Уже в царствование Алексея Михайловича появляются не только отдельные законы, но и обширные узаконения, под именем новоуказных статей дополнявшие Уложение. Таковы по отношению к уголовным законам Новоуказные статьи 22 января 1669 г. о татебных, разбойных и убийственных делах (Полное собрание законов, N 441), представлявшие целый уголовный кодекс, более обширный, чем относящиеся сюда главы Уложения 1649 г., и значительно смягчающий суровость его казней. Реформаторская деятельность Петра Великого, охватывавшая все стороны государственной жизни, конечно, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, и, в частности, в законодательстве уголовном: беспрестанно являлись указы, установлявшие наказания случайные, ad hoc, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой; в судебную практику вносились хаос и безурядица. Как говорили сами законодатели, "после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими несогласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают".

Поэтому понятно, что во все царствования, начиная с Петра I и кончая Николаем I, идет постоянный ряд попыток или свести в одно целое все эти разнородные законы, согласовать их с Уложением 1649 г., кодифицировать их339 или же заменить их новыми законоположениями, уставами.

Все эти многообразные попытки по их характеристическим особенностям могут быть сведены к трем группам: к первой относятся попытки, ставящие своей задачей соединить все отдельные законы в одно целое, согласовать их между собой, составить "свод"; ко второй-попытки перенести к нам иностранные законы или в виде простого перевода, или в виде переработки, согласования с отечественными узаконениями, и, наконец, к третьей-попытки создать Уложение общее, или только специально уголовное, на началах разума или естественного права.

51. Кодификационная попытка первой группы относится еще к царствованию Петра I340. Еще прежде начала единодержавия Петра I, 6 июня 1695 г. (Полное собрание законов, N 1513), состоялся Указ, коим повелено было всем приказам составить из дел выписки таких статей, которые могли бы служить дополнением к статьям Уложения и Новоуказным статьям, и эти выписки иметь в приказах в готовности до нового указа. Затем, 18 февраля 1700 г. (Полное собрание законов, N 1765) состоялся новый указ, которым учреждалась Особая палата об Уложении, или "полата бояр, которые сидят у Уложения". На обязанности ее было возложено внести в подлежащие места Уложения последовавшие после его издания именные указы и постановления, известные под именем Новоуказных статей, а также состоявшиеся по делам решенным боярские приговоры и, таким образом, составить Новоуложенную книгу.

Палата была составлена из многочисленного персонала бояр, окольничих, стольников, думных дворян и думных дьяков, всего до 70 человек, хотя в отдельных заседаниях бывало иногда не более 15 человек; главным начальствующим был князь Троекуров; заседания продолжались до половины ноября 1703 года.

Всего труднее было добыть из приказов находящиеся в них списки с указов и новоуказных статей, так что приходилось требовать по нескольку раз. Так, Приказ холопьего суда отписывал, что "подъячие за тем его государевым делом сидят все и из приказа их не выпущают"; иные приказы отписывались еще жалобнее: "Сидят де подъячие денно и нощно", а указы все-таки доставлялись с превеликим трудом: Патриарший приказ на дополнительное требование о присылке недостающих указов отвечал: "Опричь тех указов, которые внесены к боярам в палату, в патриаршем приказе нет, и вершат дела и управляют ныне по правилам св. отцов и по уложению... а которые дела и указы прежних патриархов были в сундуках поставлены в кладовых палатах, и за те де дела приняться невозможно, они погнили".

Но, несмотря на эти затруднения, Палата слушала и пополняла главы Уложения по порядку, и к июлю 1701 г. прошла, таким образом, все Уложение, а затем, хотя и со значительными перерывами, продолжала второе чтение и окончательную редакцию Новоуложенной книги, что и окончила к 1703 г. Но тем не менее составленная ею Новоуложенная книга не была обнародована, сохранился только проект манифеста об обнародовании нового Уложения и о введении его в действие*(341).

Безрезультатность работ Палаты побудила ПетраI прибегнуть к более крутой мере. Указ 15 июня 1714 г. (Полное собрание законов, N 2828) повелевал: "Ревнуя по закону божию, дабы во всех от Бога данных Его Царскому Величеству государствах суд был всем повсюду равный, без богоненавистного лицемерия и противной истине проклятыя корысти, повелеваем всякаго чина судьям всякия дела делать и вершить по уложению, а по новоуказным пунктам и сепаратным указам отнюдь не делать"; даже было указано, что те дела, которые были решены по новоуказным статьям, изданным "противно" Уложению, после шведской войны вновь перевершить. Но выкинуть таким образом всю полувековую законодательную работу представлялось, конечно, невозможным, а потому тот же указ сделал исключение для тех новоуказных пунктов, которые учинены не в премену, а в дополнение Уложения; те повелено было принимать в исполнение, пока новое Уложение издано будет, все же остальные, хотя бы и именные, отставить и в приговоры не вписывать. Но вслед за тем надо было выяснить, какие же из новоуказных статей противоречат Уложению и какие нет, а для исполнения этого была образована, по указу Сената, особая комиссия, работавшая с 1714 до 1718 г. Эта комиссия представила 10 глав так называемого Сводного уложения; но работа ее осталась без рассмотрения и без всяких последствий*(342).

Составление Сводного уложения было задачей законодательных комиссий при императоре ПетреII в 1728 г., к участию в которой были приглашены выборные от шляхетства, при императрице Анне в 1730 г. при участии в ней, кроме шляхетства, выборных от духовных и купечества; в этой комиссии составление Сводного уложения было только приуготовлением к сочинению нового Уложения, но комиссия безрезультатно просуществовала до 1741 г.; и позднее, при императоре ПавлеI, на основании Указа 16 декабря 1796 г., комиссия составления законов должна была составить сборники: уголовный, гражданский и казенных дел; она составила, между прочим, 13 глав уголовного сборника и прекратилась за смертью императора.

К этой же группе нужно отнести и законодательные комиссии императрицы Елизаветы. Первые работы начались уже в 1741 г., когда именным указом повелено быть комиссии из нескольких сенаторов для пересмотра указов и сделания реестра тем из них, которые должны быть отставлены, как с состоянием сего настоящего времени несходные и пользе государственной противные. Но из комиссии ничего не вышло: в 1754 г. граф Шувалов доложил, что "хотя тому уже 12 лет, как изволили предлагать нам заняться этим делом, но по несчастью нашему мы не способились исполнить желание Вашего Величества"*(343). Вслед за тем 11 марта 1854 г. состоялось уже повеление об учреждении при Сенате новой комиссии из разных лиц, причем подготовительные работы возложены на отдельные ведомства. Комиссия составила план нового Уложения, разделенного на 4 части, и внесла его на апробацию Сената, который утвердил план и Указом 24 августа 1754 г. определил дальнейшую деятельность комиссии. Хотя в Указе 1754 г. эта комиссия названа Комиссией сочинения Уложения, хотя, по определению Сената, на нее возлагалось "сочинить законы ясные, всем понятные и настоящему времени приличные", но, как видно из содержания работ этой комиссии, ныне опубликованных*(344), она в действительности имела в виду составление Сводного уложения. Комиссия к апрелю 1755г. составила две части своего труда, которые, по рассмотрении их в Сенате 25 июля, поднесены к утверждению императрицы. В первой части были изложены законы судные, а часть вторая - криминальная - "о розыскных делах и какие за разные злодейства и преступления казни, наказания и штрафы положены", относилась к материальному праву. Проект главным образом воспроизводил действующие постановления, но некоторые статьи были написаны вновь, большей частью в казуистической форме, в виде разъяснения существующих постановлений. Наиболее разработанным представляется отдел о наказаниях, причем преобладающим наказанием являлась смертная казнь, и притом в форме квалифицированной; были введены даже такие виды казни, которые не встречались в прежних наших законах, как, например, подвешение за ребра и разорвание пятью лошадьми. Это изобилие смертной казни, так противоречащее Указам 1742, 1744 и 1753 годов, стремившимся если не к полной отмене, то к ограничению ее применения, и было главной причиной неутверждения проекта императрицей; по крайней мере, об этом можно догадываться из того, что когда в 1759 г. комиссия, в несколько пополненном составе*(345), приступила к продолжению работ по составлению 3-й (о правах состояний, каковую и окончила уже в 1762 г.) и 4-й (о законах гражданских) частей, а равно и к пересмотру двух первых томов, то, по возвращении в нее в 1761 г. первоначального проекта, действительным статским советником Алсуфьевым словесно объявлено, что Ее Императорское Величество Всеавгустейшая Государыня Высочайше комиссии повелеть соизволила в оном новосочиняемом Уложении за подлежащие вины смертной казни не писать*(346).

Затем, в царствование Елизаветы и в начале царствования императрицы Екатерины II эта комиссия продолжала свое существование, исправляя по частям первоначальный проект; работы ее прекратились только в 1767 г., когда явилась новая выборная комиссия по составлению Уложения.

52. К попыткам второй группы относится, прежде всего, знаменитый Воинский устав Петра Первого 30 марта 1716 г. Хотя этот устав по назначению своему относился до людей ратных, но по Указу 10 апреля 1716 г. (Полное собрание законов, 3010) он был разослан по губерниям и канцеляриям для руководства при решении дел общих, причем он, однако, не отменял Уложения Алексея Михайловича, а должен был применяться одновременно с ним. На этом основании Устав воинский не может быть обойден молчанием при обозрении общих источников уголовного законодательства*(347).

Конечно, не весь Воинский устав относится к истории уголовного законодательства, но сюда принадлежат: во-первых, помещенный в 1-й книге (Устав о должностях) патент о поединках; во-вторых, артикул воинский с кратким толкованием и, в-третьих, краткое изображение воинских процессов или тяжб.

Воинский артикул заимствован из иностранных источников, а именно-в основу его положены шведские артикулы Густава Адольфа в их позднейшей обработке 1683 г. (при Карле XI), но со значительными отступлениями как в системе наказаний, более суровых, так и в определительной части; кроме того, в артикуле прибавлены толкования на каждую статью. Все эти изменения и дополнения делались по разнообразным европейским уголовным законам, включая сюда и имперские немецкие законы, и уставы датский и голландский, и ордонансы Людовика XIV; воинский же процесс был обработан самостоятельно. Таким образом, Воинский устав нельзя назвать переводом с определенного памятника, а скорее компиляцией по иностранным источникам; подготовлялся он многими лицами, вероятно, первоначально на немецком языке*(348); затем сведенный материал был переведен на русский и в этом виде, несомненно, исправлялся самим императором, причем со стороны слога справщиком был кабинет-секретарь Макаров; потом устав был рассмотрен Сенатом и утвержден императором в Данциге 30 марта. Печатался он с русского текста*(349); но чужеземное происхождение устава отражается как на его языке, изобилующем нерусскими выражениями и оборотами, благодаря чему его нельзя часто уразуметь без немецкого контекста, так и в его содержании, в особенности в обрисовке отдельных преступлений и в системе казней.

В общем взгляде на сущность преступления законодательство Петра Великого развивало воззрения Уложения, только отдаляя на второй план религиозное значение преступных действий. Преступление было ослушанием воли царевой. При условиях преобразовательной деятельности Петра, при могучей ломке всего государственного строя неисполнение его желаний и требований было не только неуважением к запретам всемогущей верховной власти, но и отрицанием самых основ обновления России: такие ослушники были враги всего государственного порядка, вредители интересам государственным, а интерес государственный должен быть резко отличен от интересов партикулярных. Как говорит Указ 22 января 1724 г. (Полное собрание законов, N 4436), "сказать во всем государстве (дабы неведением никто не отговаривался), что все повредители и преступники интересов государственных со вымыслу, кроме простоты какой, таких безо всякия пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели кто пощадит, тот сам тою казнию казнен будет; для того надобно изъяснить интересы государственные для вразумления людям, а партикулярные прегрешения оставлять на старых штрафах и на рассуждении Сената". Защитники старины, ее порядков и обычаев, как вредители государственные, были преступнее убийц и разбойников. Прежде, в эпоху Уложения, стрижка бород и усов считалась делом греховным, и виновные в том отсылались к духовным властям; теперь ношение бород считается уголовным преступлением. Указ 29 декабря 1714 г. (Полное собрание законов, N 2874) повелевает, чтобы русским платьем и сапогами не торговали и никто таких платьев и бород не носил, и за такие их преступления учинено будет жестокое наказание, сосланы будут на каторгу, а имение их движимое и недвижимое взято будет на Великого государя безо всякие пощады, а Указ 1 сентября 1715 г. (Полное собрание законов, N 2929), кстати добавлял, что на каторгу будут сосланы все те, которые будут торговать скобками и гвоздями, употребляемыми для подбоя русской обуви. Плохо отстраивалась вновь устрояемая резиденция, Петербург, - и Указ 1714 г. (Полное собрание законов, N 2848) запрещает во всем государстве строить каменные дома, понеже в С.-Петербурге каменные строения зело медленно строятся от того, что каменщиков и прочих художников того дела достать трудно; запрещаются эти каменные постройки под угрозой жестокого наказания-разорения всего имения и ссылки, а в 1719 г. повелевается все каменные дома, отстроенные после 1714 г., отбирать в казну, а хозяевам домов о том, когда они выстроены, велено сказывать правду под угрозой смертной казни и т.п.

Воинский устав стоял на тех же началах, на том же признании всесилия власти, а потому строгие, даже непомерно строгие, сравнительно с Уложением, наказания назначались ослушникам и противникам самодержавной власти. Четвертование и конфискация за государственные преступления производилась и над теми, которых воля и хотение к тому были, равно как и над недоносителями: "Кто против Его Величества особы хулительными словами погрешит, его действие и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть и отсечением головы казнен, ибо Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять" (артикул XX с толкованием).

Воинский устав значительно дополнил область преступных деяний, введя постановления по таким проступкам, о которых прежние законы или вовсе ничего не говорили, или говорили весьма кратко, или даже и по таким, которые едва ли в эпоху устава были известны в русской жизни. Так, в области религиозных преступлений Воинский устав содержит подробные постановления о суеверных преступлениях; артикул 1 говорит: "и ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей, оный, по состоянию дела... в жестоком заключении в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть", а толкование прибавляет: "Наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцам, ежели оный своим чародейством вред кому учинил или действительно с дьяволом обязательство имеет".

В области посягательств частных в первый раз являются светские взыскания за самоубийство, как оконченное, так и неоконченное: "Ежели кто сам себя убьет, то надлежит палачу тело его в бесчестное место отволочь и там закопать, волоча по улице или обозу"; за покушение на самоубийство, если оно было учинено не в припадке огневых или меланхолических болезней и не было следствием муки или досады, назначается смертная казнь. Являются подробные правила о посягательствах на честь, например, за распространение пасквилей или ругательных писем, доброму имени некий стыд причиняющих; равным образом артикулы определяют строгие наказания за оскорбление, в особенности за обиды реальные. В связи с этим находятся суровые взыскания за поединки, постановления тем более любопытные, что русская жизнь в то время и не знала европейского поединка, отдельные же случаи дуэли если и встречались, то только в иноземных наемных войсках.

В учении о юридическом составе преступления продолжали выясняться его существенные элементы, в особенности, например, условия вменения и вменяемости - об обстоятельствах, влияющих на меру ответственности и т.д.; между прочим, впервые было внесено в наше право постановление о признании опьянения обстоятельством, усиливающим вину: "Когда кто пьяна напьется и в пьянстве своем что злое учинит, тогда тот не токмо, чтобы в том извинением прощение получил, но по вине вящшею жестокостью наказан имеет быть". Далее, в артикулах впервые в нашем праве появляются постановления о причинной связи, как условии вменения результатов и т.д.

Основной идеей наказания по законодательству Петра Великого, как и по Уложению, было устрашение других примером, но к ней начинает присоединяться новое начало, вполне соответствующее всей государственной деятельности Петра Великого, - извлечение и из наказания, из преступных рабочих рук, из подневольного труда выгод для государства. В системе наказаний преобладает смертная казнь. Она расточается такой щедрой рукой, что далеко оставляет за собою Уложение царя Алексея Михайловича; при этом в законе упоминаются новые виды и простой, и квалифицированной казни, о которых Уложение умалчивало. Так, появляется расстреляние или аркебузирование, колесование, четвертование, отсечение головы с предварительным прожжением или прокалыванием языка; в изобилии разбросаны по уставу членовредительные наказания; из наказаний лишением свободы появляются арест с закованием в железо и ссылка на каторгу, на работы на берегу или на галеры, во время нужды в рабочих руках получающих особое распространение; крайне разнообразны в Воинском уставе осрамительные наказания: ношение на себе известных предметов, вождение на осле, раздевание догола палачом блудниц и т.д. В эпоху же Воинского устава слагается у нас лишение всех прав состояния: в Уставе - в виде шельмования, в Духовном регламенте - в виде анафемы.

В несколько измененном виде постановления Воинского устава были повторены в Морском уставе 13 января 1720 г. (Полное собрание законов, N 3485), также составленном на основании иноземных законодательств.

К такому же заимствованию из иноземных источников были направлены работы последней комиссии эпохи Петра Великого, а именно Комиссии 1720 г.*(350) 9 декабря 1719 г. в Сенат был прислан именной Указ, чтобы с 7 января 1720г. начать слушать Шведское уложение и для этого положить, по сколько дней и часов заниматься этим слушанием Сенату, чтобы окончить к концу октября того же года. Далее в указе говорилось: которые пункты Шведского уложения покажутся несходны к нашему народу, то против них взять из старого Уложения или сочинить новые пункты, а также ежели которые пункты старого Уложения будут лучше шведских, то и их выписать; а для поместных дел взять права лифляндские и эстляндские, ибо они ближе к нашим; за непредставление сего к означенному сроку указ угрожал жестоким наказанием. Но, несмотря на эту угрозу, Сенат только через семь месяцев составил комиссию для исполнения этого высочайшего повеления, а сама эта комиссия так и не сочинила нового Уложения на манер шведского, а прошла бесследно, просуществовав до самой смерти Петра Великого; затем, возобновленная при Екатерине I, комиссия окончательно прекратилась в 1827 г.*(351)

53. К третьей группе относятся попытки построить наше законодательство на отвлеченных началах, независимо как от русского исторического материала, так и от определенного иностранного кодекса.

Первое место в этом отношении принадлежит Екатерининской Комиссии для составления проекта нового Уложения 1767г.*(352) Манифестом 14 декабря 1766 г. разные сословия и учреждения империи были призваны прислать выборных в Комиссию, не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но, как сказано в Манифесте, "допущены они быть имеют в комиссию, которой дадим наказ для заготовления проекта нового Уложения к поднесению нам для конфирмации... Понеже наше первое желание есть видети наш народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольство может на сей земле простираться". Как говорил Наказ (ст.520): "Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и больше процветающ на земле; чтобы намерение законов наших было бы не исполнено, - несчастие, до коего я дожить нежелаю".

Как замечает проф. Сергеевич, Комиссия была созвана для сочинения проекта Уложения по всем частям законодательства, и притом нового во всех своих частях. Россия рассматривалась Екатериной II как бы не имеющей никакого гражданского порядка, а потому все надлежало дать вновь. "Надлежит установить порядок неподвижный для наследования", "полезно сделать учреждение об опекунстве" - таков язык Наказа Комиссии. Можно подумать, что общество, для которого написаны эти правила, не знает ни наследования, ни учреждения опеки и что все правила гражданского общежития приходилось для него творить из ничего. Так взглянули на свою законодательную задачу и многие депутаты: "Нет другого зерцала, как, во-первых, Наказ, а потом здравый рассудок, любовь к отечеству и должная благодарность к строительнице блаженства нашего".

В Комиссию должны были быть присланы депутаты от высших присутственных мест, от сословий, включая сюда и пахатных солдат, разных служилых людей, государственных - черносошных и ясачных крестьян, инородцев некочующих, казаков; не было только, благодаря влиянию века, депутатов от духовенства, а равно и от несвободных крестьян, как лиц неполноправных. От городов, от каждого было по одному депутату, несмотря на различие их по населенности и несмотря на разнообразие в больших городах состава городского населения с разнообразными его интересами.

Депутаты должны были быть не моложе 25 лет, честного и незазорного поведения, не бывшие ни в каких штрафах, подозрениях или пороках. Они получали жалованье от правительства; на всю жизнь освобождались от смертной казни, от пыток, телесных наказаний и конфискации; депутатам давались особые знаки-гербы. Избрания их производились баллотировкой; каждый депутат получал от избирателей полномочие и наказ о их нуждах. Всех депутатов собралось 564. При открытии Депутатского собрания председательствовал генерал-прокурор князь Вяземский, а потом избранный Комиссией маршал Бибиков; заседания происходили по изданному императрицей особому обряду управления Комиссией; Комиссия разделялась на Общее собрание и частные комиссии, числом 19, из коих 16 занимались составлением проектов.

30 июля 1767 г. было торжественное открытие Комиссии, а на другой день ее первое заседание. Всех общих заседаний было 203. Ныне опубликованные дневные записки Комиссии с наглядностью показывают, что она не могла прийти ни к каким результатам не только по необъятности и неопределенности задачи, ей поставленной, не только по отсутствию каких-либо подготовительных работ для пятисот разнокультурных, разноплеменных и даже разноязычных законодателей, но и по слишком отвлеченному, беспочвенному характеру общего наказа, столь разнствующего во многом от деловых, но зато часто узкосословных и местных стремлений отдельных депутатских наказов, и даже по отсутствию какого-либо обдуманного плана и порядка в занятиях. Общее собрание, так сказать, металось из стороны в сторону. Не окончивши одного вопроса, переходило к другому: то почитает отрывки из разных законов и указов, то займется слушанием отдельных наказов; то ведутся бесконечные прения без всякого голосования, то приступают к голосованию важных проектов без прений, как, например, проекта о правах благородных. Распорядительство было хаотическое: маршал Комиссии блистательно доказал, что он не понимал важности той роли, которая на него выпала, и был совершенно непригоден для выполнения своих обязанностей.

14 декабря 1767 г. Комиссия была переведена в Петербург, и 18 декабря 1768 г., через полтора года после открытия, маршал Бибиков объявил Указ, что по поводу войны турецкой Общее собрание распускается (но не прекращается) и остаются одни частные комиссии, которые просуществовали до 1774 г.; между прочим, продолжала существовать и Комиссия юстиции, которая выработала несколько глав Уголовного уложения, еще и ныне не опубликованных*(353).

Величавая попытка императрицы Екатерины Великой не дала непосредственных результатов; но было бы неправильно утверждать, что она не имела никакого влияния на общий дальнейший ход нашего законодательства. Во-первых, работы отдельных комиссий и их проекты непосредственно повлияли на некоторые сепаратные законы екатерининского времени, как, например, на Жалованную грамоту дворянству. Во-вторых, Комиссия дала возможность самой императрице ближе ознакомиться с русской жизнью, ее интересами и мировоззрением; как говорила она, "Комиссия Уложения, быв в Собрании, подала мне свет и сведения о всей Империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно... стали многие о цветах судить по цветам, а не яко слепые о цветах". Наконец, в-третьих, специально в области уголовного законодательства несомненное влияние на дальнейшее его развитие оказал Наказ, данный Комиссии, так как многие из его положений послужили основой дальнейших преобразований эпохи Екатерины II и Александра I, а некоторые даже буквально повторены в Своде законов, именно в Законах основных.

Поэтому понятно, что при обзоре истории нашего уголовного законодательства нельзя миновать Наказа, несмотря на то, что сам по себе Наказ есть памятник теоретический, а не практический*(354).

Императрица Екатерина II говорит в своих "Записках": "Найдя, что многоразличие указов и противоречие их составляет главную причину гражданских несовершенств, в первые годы начала читать, а потом писать и писала его полтора года, никому не показывая, но следуя единственно уму и сердцу своему и ревностнейшему желанию пользы, чести и счастия Империи... а затем стала казать людям разным, всякому по сопособностям". Наказ был написан большей частью по-французски, и только незначительная часть по-русски; он был переведен на все европейские языки, на некоторых (французском, немецком, итальянском) имел несколько изданий*(355).

Книгами, которые по преимуществу читала императрица и из которых выдержки переводил ее секретарь Григорий Казицкий, были труды энциклопедистов и творения Монтескье и Беккариа*(356). Конечно, двухлетнее чтение лица, не подготовленного специально к таким работам, во многих отношениях должно было быть поверхностным; сама идея объединить в одно целое начала Монтескье и энциклопедистов показывает недостаточную продуманность основного плана, но все это не уничтожает ни значения Наказа в истории нашего права, ни заслуг его автора*(357). Усвоение и переработка начал и принципов, бывших в то время еще достоянием немногих, требовали глубокого вдумчивого ума, а Екатерина внесла в Наказ много и своих мыслей. С другой стороны, если Наказ и не получил непосредственного практического осуществления, то он все-таки не мог не произвести сильного нравственного и реформирующего влияния на тех, для кого он предназначался. Депутаты, взросшие под властью артикулов и приказной практики, разумеется, не могли создать законоположений, соответствующих предначертаниям Екатерины; но они не могли не быть поражены многими из этих идей, простых по своему содержанию, изложенных ясно и вразумительно, и притом исходящих от представителя власти верховной, беспрекословное подчинение коей было уже принципом их деятельности: Наказ подготовлял умы к реформам.

Наказ проводит новый взгляд на самую сущность преступлений, отказываясь от прежнего воззрения на него как на простое ослушание воли царевой. Находя, что Россия, как пространное государство, предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит, что всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно, Наказ прибавляет далее (ст.13): "Какой предлог самодержавного правительства? Не тот, чтобы у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направить к получению самого большого от всех добра"; "надлежит, - продолжает далее Наказ, - чтобы законы, поелику возможно, предохраняли безопасность каждого особо гражданина; равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам; общественная или государственная вольность не в том состоит, чтобы делать все, что кому угодно, а вольность есть право все то делать, что законы дозволяют; и ежели бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было: ибо и другие имели бы равным образом сию власть".

Далее, определяя, какие деяния должны быть почитаемы противозаконными, Наказ говорит (ст.41): "Ничего не дулжно запрещать законами кроме того, что может быть вредно или каждому особенному или всему обществу. Все действия, ничего такого в себе не заключающие, нимало не подлежат законам, которые не с иным намерением установлены, как только чтобы сделать самое большое спокойствие и пользу людям, под сими законами живущими". Таким образом, преступление, по Наказу, есть деяние, направленное против общего блага; охрана общественного спокойствия и забота о народном благосостоянии - вот цель законодательства.

Существенные изменения внесены Наказом и в характеристику отдельных преступлений.

Так, в области религиозных преступлений Наказ стремится выделить в особую группу все посягательства, которые заключают в себе только помешательство отправлению богослужения. Затем, Екатерина пытается ввести в законы принцип веротерпимости. "Гонение, - говорит Наказ (ст.496), - человеческие умы раздражает, а дозволение веровать по сему закону умягчает и самыя жестоковыйныя сердца и отводит их от заматерелого упорства, утушая споры их, противные тишине государства и соединению граждан".

В понятии о государственных преступлениях Наказ старается устранить введенное Уложением и артикулами отождествление посягательств и замыслов, а равно стремится ограничить само понятие государственных преступлений, отделив от них все то, что только отдаленным образом связано с бытием государственным. "Называть преступлением, до оскорбления Величества касающимся, такое действие, которое в самой вещи оного в себе не заключает, есть самое насильственное злоупотребление. Ничто не делает преступления в оскорблении Величества больше зависящим от толка и воли другого, как когда нескромные слова бывают оного содержанием; разговоры столько подвержены истолкованиям: толь великое различие между нескромностью и злобою, и толь малая разнота между выражениями, от нескромности и злобы употребляемыми, что закон никоим образом не может слов подвергнуть смертной казни, по крайней мере, не означивши точно тех слов, которые он сей казни подвергает".

В учении о наказании на первый план выдвигается идея о предупреждении преступлений. "Предупреждение преступлений есть намерение и конец всякаго хорошаго законоположничества, которое ничто иное есть, как искусство приводить людей к самому совершенному благу, или оставлять между ними, если всего искоренить невозможно, самое малейшее зло. Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтобы законы меньше благодетельствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особо гражданину, сделайте, чтобы люди боялись законов и никого кроме законов не боялись, сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми".

Наказание по своей цели-это препятствование возгнездиться преступлению, а по своему содержанию - это труд и болезнь.

Законы не происходят единственно от власти, и всякое наказание, налагаемое не по необходимости, есть тиранское.

Наказание должно быть кротко (ст.87 и след.). "Не надобно вести людей путями самыми крайними; надлежит с бережливостью употребляти средства, естеством нам подаваемые для препровождения оных к намереваемому концу. Испытайте со вниманием вину всех послаблений, увидите, что она происходит от ненаказания преступлений, а не от умеренности наказаний. Известие и о малом неизбежном наказании сильнее впечатлевается в сердце, нежели строгия жестокия казни, совокупныя с надеждою избежать оныя. И ежели найдется страна, где люди инако не воздерживаются от пороков, как только суровыми казнями, опять ведайте, что сие происходит от насильства правления, которое установило сии казни за малыя погрешности".

"Поэтому необходимо, чтобы наказания впечатлевали бы в сердцах людских начертание самое живое и долго пребывающее и в то же время были менее люты над преступниковым телом. Гражданская вольность тогда торжествует, когда законы на преступников выводят всякое наказание из особливаго каждому преступлению свойства: все произвольное в наложении наказания исчезает. Наказание не должно происходить от прихоти законоположника, но от самой вещи; и не человек должен делать насилие человеку, но собственное человека действие. Смертная казнь есть некоторое лекарство больного общества. Частое употребление казней никогда не имело последствием исправление или улучшение людей. В обыкновенном состоянии общества смерть гражданина потребна только в одном случае, когда он, будучи лишен свободы, имеет тем не менее средство и власть, могущие возмутить народное спокойствие; случай же сей может иметь место только тогда, когда народ теряет или возвращает свою свободу, или во время безначалия, когда самый беспорядок заступает место закона".

"Употребление пыток противно здравому естественному рассуждению; само человечество вопиет против оных и требует, чтобы они были вовсе уничтожены".

"Все наказания, которые тело человеческое изуродовать могут, должны быть отменены".

В юридической конструкции преступления по-прежнему разрабатывается субъективная сторона, виновность, но в то же время Наказ становится врагом всякого судебного произвола, требуя, чтобы судьи были только точными и слепыми исполнителями закона.

54. Другим представителем законодательных трудов того же направления являются работы комиссии царствования императора Александра I.

Молодому императору пришлось начать царствование с поправок неисчисленных повреждений, причиненных четырехлетним циклоном, пронесшимся над Россией, в особенности над ее интеллигентной жизнью, пришлось изглаживать следы правления, когда, по выражению современника, повторялись зады ИванаIV, господствовало "затмение свыше", когда, как писал сам наследник престола, "в правлении делами существовала только неограниченная власть, все делающая шиворот-навыворот"*(358). В вихре ничем не сдерживаемой стихийной силы с невероятной быстротой падали люди, занесенные в скрижали истории России, и возвышались дети случая, нередко неопрятной нравственности, безграмотные и бессердечные; помимо детской борьбы с круглыми шляпами и отложными воротничками, реформ солдатских буклей и кос, шагистики и этикета, попирались права и лиц и сословий, ломались учреждения, и притом не только вызванные к жизни в ненавистное для сына царствование Екатерины, но еще при Петре Великом перенесенные к нам и уже принявшиеся, дававшие плоды. Произвол и жестокость сверху, раболепие и страх, оцепенение жизни снизу - таково было наследие, доставшееся Александру I, требовавшее немедленного законодательного и административного распорядка. Независимо от начавшегося на другой день по вступлении на царство освобождения сотен томившихся в заточении жертв Тайной экспедиции (уже 15 марта было освобождено 153 человека, а к 25 марта - 482), возвращения изгнанных, помилования тысяч лиц, исключенных без суда из военной и гражданской службы (воспользовавшихся милостями Указов 13 и 15 марта было до 12 тыс. человек); отмены целого ряда мер и запретов, вроде воспрещения ввоза в Россию всякого рода книг, на каком бы языке они ни были, без изъятия, "да равномерно и музыки" (Указ 18 апреля 1800 г.; Полное собрание законов, N 19387), или закрытия частных типографий по Указу 5 июля 1800 г.; восстановления Жалованной грамоты дворянству, Городового положения и т.д., появились указы, свидетельствовавшие не только о желании государя быть преемником великой бабки, но и о стремлении, правда не вполне определенном, применять усвоенные в юности мысли о правах человека, о единой силе равного для всех закона. Уже 2 апреля 1801 г. уничтожена Тайная экспедиция и производившиеся в ней дела переданы в Сенат и общие уголовные установления на том основании, как говорилось в указе, что в благоустроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общей силой закона; в день коронации была учреждена комиссия для пересмотра прежних уголовных дел, и прежде всего дел о тех людях, вина которых важна была только по обстоятельствам политическим и не предполагала ни умысла, ни разврата, ни бесчестных правил, ни нарушения общественного и государственного порядка, и которые тем не менее были осуждены как преступники и сосланы на вечное заточение. На одной из сторон коронационных медалей было многознаменательное изображение: обрезок колонны с надписью закон, увенчанный императорской короной (впоследствии герб Министерства юстиции), а вокруг надпись: "Закон - блаженство всех и каждого". 27 сентября 1801 г. была уничтожена пытка, причем в Указе было выражено пожелание, чтобы самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народа. Независимо от сего в ближайшем кружке лиц, приближенных к государю, который он сам в шутку назвал Comite du salut public *"Комитет общественного спасения (фр.).", началась подготовка и рассмотрение различных планов преобразования всего государственного и юридического строя России. Конечно, эта реформационная деятельность по всем частям управления государственного*(359) не могла не коснуться и преобразования законов гражданских и уголовных, как это и было указано в рескрипте Завадовскому, назначенному, хотя и не надолго, председателем Комиссии законов (Указ 5 июня 1801 г., Полное собрание законов, N 19904). В 1803 г. при Министерстве юстиции была действительно уже образована, под непосредственным руководством Новосильцева, особая комиссия составления законов, на которую возложено "из существующих в России указов и постановлений извлечь законы, утвержденные уже печатью народного благосостояния, и утвердить законодательство на непоколебимых основаниях права"*(360). Комиссия с 1804 г. образовала почти отдельное ведомство, с целой иерархией чинов, но главным деятелем ее был главный секретарь референдарий Комиссии барон Розенкампф, лифляндец родом, человек, получивший теоретическое образование за границей, не знавший совершенно ни России, ни русского языка. "Уволив, - говорит барон Корф, - из Комиссии большую часть прежних русских чиновников, он заместил их немцами и французами, в особенности же наполнил состав ее множеством переводчиков, необходимых ему по незнанию языка. Потом, переходя от одного опыта к другому, то бросаясь в историческую школу, то составляя к новому Уложению оглавления и примечания, почерпнутые из одной теории, он в существе ничего не производил, а только все переделывалось сызнова. Его комиссия подвигалась точно так же медленно, как и прежние; в публике же не могли довольно надивиться, как к составлению Уложения для величайшей в свете империи выбран, предпочтительно перед всеми, человек, не знающий ни ее законов, ни нравов и обычаев, ни даже языка"*(361).

Деятельность Комиссии пошла успешнее, когда в 1808 г. членом Совета комиссии был назначен Сперанский, сделавшийся потом, с 16 декабря 1808 г., в качестве товарища министра внутренних дел, ее руководителем. Но направление деятельности Комиссии оставалось прежнее, также предполагалось основывать законы на чистых началах разума, также при начертании проекта законов помощниками избирались иностранные ученые*(362). В одном из писем к Дюмону (издателю и другу Бентама) Сперанский в 1804 г. писал про Россию: "Это именно та страна, которая, может быть, всего способнее принять хорошее законодательство, именно потому, что в ней меньше приходится рассеевать ложных понятий, меньше приходится бороться против рутины и больше можно встретить послушной восприимчивости к благотворным действиям умного и рассудительного правительства". "Напитанный, - говорит про Сперанского барон Корф, - наполеоновскими идеями, он не давал никакой цены отечественному законодательству, называл его варварским и находил совершенно бесполезным и лишним обращаться к его пособию... Проекты уложений от предполагал составлять при содействии иностранных, преимущественно французских законоведцев". Так, по гражданскому праву он вошел в сношения с указанными ему в Эрфурте самим Наполеоном Локре и Легра, а по уголовному-с Дюпоном (Dupont de Nemours). В то же время началась с 1807 г.*(363) переписка с Бентамом, хотя письма последнего к императору Александру относятся уже к эпохе падения Сперанского, к 1814 и 1815 гг.*(364); точно так же в 1806 г. начались сношения со знаменитым Фейербахом*(365), сделанным членом-корреспондентом Законодательной комиссии и приславшим в комиссию свой проект Баварского уложения*(366). Наконец, Указом 15 мая 1810 г. был приглашен к участию в трудах Комиссии, а вскоре сделан и начальником ее уголовного отделения, немецкий ученый Леопольд Гейнрих Якоб, предназанченный быть творцом будущего уголовного кодекса для России*(367). Якоб, по собственным его словам*(368), хотя и мог, благодаря пребыванию в России, понимать русские законы и указы, но, подобно Розенкампфу, не мог писать по-русски; еще менее были известны ему русская жизнь и ее требования. Как добросовестный ученый, Якоб, по прибытии в Петербург, начал изучать наше законодательство и в то же время предложил Сперанскому вопрос о характере подготовляемого кодекса: должен ли он быть систематически упорядоченным собранием бывших русских законов, с указанием на их недостатки и пробелы, или же он должен быть новым, самостоятельным кодексом, только подкрепленным ссылкой на законы? В ответ он получил указание: создать свободный идеальный проект (einen freien idealischen Entwurf fur Russland zu machen *"Создать свободный идеальный проект для России (нем.)."). С большим трудом при помощи переводчика, Якоб, однако, в 1812 г. окончил свою работу, но падение и ссылка Сперанского отодвинули его на второй план; в Комиссии снова первенствующим лицом стал оказавший себя по поводу отставки Сперанского и нравственно крайне нечистоплотный Розенкампф. Проект Якоба был переработан, затем отпечатан под названием "Проекта Уголовного уложения Российской Империи"*(369).

Переделанный проект был внесен в Государственный Совет в 1813 г.*(370) и рассмотрен Департаментом законов в течение 1813 г. и первых четырех месяцев 1814 г.*(371) Сначала были рассмотрены два плана Уложения: один 1804 г. и другой 1809 г., причем одобрен был первый из них; затем были вносимы отдельные главы и исправляемы по замечаниям членов, и, наконец, проект был снова отпечатан; но в Общее собрание Государственного Совета проект не был внесен, вероятно потому, что предполагалось его рассматривать совместно с проектом судопроизводства, которого было изготовлено только несколько глав.

Много лет спустя, а именно в 1824 г., благодаря влиянию Сперанского, сделавшегося по возвращении из ссылки в 1821 г. членом Государственного Совета, проект поступил, согласно Высочайшему повелению 11 августа 1824 г., снова на рассмотрение Государственного Совета и рассматривался таким образом, что отдельные главы, немедленно по рассмотрении в Департаменте законов, вносились в Общее собрание*(372); но и на этот раз рассмотрение не было окончено, В период с августа 1824 г. и по январь 1825 г. (последнее заседание было 25 января) были рассмотрены только Общая часть и в Департаменте еще одна глава Особенной части о преступлениях против веры; затем эти главы, быв представлены государю, остались без утверждения. Последовавшая в том же году кончина императора Александра I прекратила дальнейшее рассмотрение проекта.

Проект состоял из трех книг: первая заключала основания уголовного права, вторая - государственные и общественные преступления и третья - частные преступления; проект заключал всего 585 параграфов, что объяснялось главным образом тем, что в него были включены только уголовные преступления, за кои, как объяснено Сперанским в Государственном Совете в 1824 г., положены наказания уголовные в противоположность полицейским*(373).

Как видно из обозрения состава проекта, в нем в первый раз в истории нашего законодательства появляется раздел так называемых Общих положений (111 статей, всех статей было в проекте 585; в первоначальном проекте Якоба было Общей части 169 ст. а всего 615 статей). В докладе 1804 г. по этому поводу говорится: "Общия начала права суть первыя простейшия истины, утвержденныя на здравых заключениях человеческого разума, на долговременном опыте и наблюдениях, строго исследованных и основанных на существе и возможной пользе государства, ясностью, неоспоримостью и очевидностью влияния своего, приобретшия силу и непоколебимость... Обыкновенно законоискусники у всех народов полагают науку составления законов в том, чтобы собрать все случаи, какие в общежитии предполагать можно, и на каждый из них постановить новый особый закон, но если бы и могли они исчислить все те случаи, какие только разум в состоянии почерпнуть из понятия о возможных действиях воли человеческой, то из сего бы происходило несметное множество законов, несообразных с обстоятельствами, и неясных определений, а через то смешение и запутанность в самом законе; с другой стороны, не менее справедливо и то, что невозможно предопределить все случаи, какие впредь могут встретиться".

Эта часть проекта получила особенно важное значение для нашего позднейшего законодательства*(374), так как при издании в 1832 г. Свода законов первый раздел Свода законов уголовных был составлен, очевидно, по соображению с Проектом 1813 г. В бумагах графа Сперанского*(375) сохранились представленные им в Государственный Совет в 1824 г. объяснения и поправки к Проекту 1813 г., в которых, например, определения понятий неосторожной вины, покушения, зачинщиков, пособников и т.п. буквально тождественны с определениями Свода, хотя под последними позднее были подведены ссылки на законы, на основании коих они составлены. В этой же части Проекта 1813 г. с подробностью установлено различие по наказуемости лиц привилегированных и непривилегированных; создано учение об обстоятельствах, влияющих на меру ответственности, и т.д.

При рассмотрении проекта в Государственном Совете возбудилось несколько вопросов, имевших большое значение для последующего движения законодательства: так, Государственный Совет признал, что Указами 1753 и 1754 гг. смертная казнь в России отменена по всем преступлениям, за исключением государственных; Государственным Советом была предположена отмена кнута; наконец, впервые определительно поставлен вопрос о давности в делах уголовных.

55. Подводя итог всей кодификационной деятельности со времени Уложения царя Алексея Михайловича, нельзя не пожалеть этой массы бесплодно затраченного труда. В течение почти двух веков комиссия следовала за комиссией*(376), изменялись приемы, цели и направления работ, сменялись люди, а законодательство все продолжало развиваться путем сепаратных указов, внося хаос и неурядицу в судебную практику, служа главной опорой лихоимству и неправосудию. К судебной жизни по-прежнему применялось горькое признание великого преобразователя России, "что в судах в законы играют, как в карты, подбирая масть к масти, требуют указа на указ, чтобы удобнее было в мутной воде рыбу удить" (Полное собрание законов, N 3970), или, как говорили преемники Петра Великого, "после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими не согласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают" (Полное собрание законов, N 5567).

Не удались попытки построить законодательство на вечных и незыблемых началах разума, оказались негодными и нежизнеспособными и составляемые своды исторического материала; неумелыми явились для кодификации и чины служилые, и выборные земские излюбленные люди. Но, однако, эта непригодность к законодательному творчеству не была прирожденным недостатком русского юридического мышления. Блистательным опровержением служит величайшее творение XVII в. - Уложенная книга царя Алексея, умевшая сочетать труды дьяков и чинов земских, объединить разнохарактерные и разновековые источники и сделать из них, как сделал XVI век из лишенных видимой симметрии и гармонии куполов Василия Блаженного достойный удивления памятник русского зодчества. Очевидно, причины неудач нужно искать в особых условиях нашей государственной жизни XVIII века и едва ли не исключительно в том исполинском прыжке сказочного богатыря через тридевять веков, который сделала петровская Русь; в чрезмерностях попытки от своеобразного уклада, напоминавшего XI, XII века, перелиться в условия жизни XVIII века культурной Европы. Проникшие к нам идеи, понятия, чаяния и верования не были взрощены на туземной почве, не были сдобрены народными свычаями и обычаями, не были политы, по меткому выражению былины, народною тугою, оттого и первые посевы взошли чахлые, ни в рост ни в зерно. Реформа по отношению к народной жизни не была ни плугом, ни даже матушкой - сохой, а, вособенности вначале, разве лишь бороной, пытавшейся поднять едва тронутую целину. Эта чуждость новшеств во многом применялась и к юридическим понятиям и установлениям, даже к самым основам юридического творчества, вносимым законами Петра и законопроектами Екатерины II. По справедливому замечанию проф.Сергеевича, "образование права в Московской Руси существенно отличалось от образования его в восемнадцатом веке. С Петра Великого мы все знаем, что воля государя творит закон. Московские цари не были еще в этом уверены. Правовая жизнь XVI и XVII веков развивалась если не путем народно - обычного права, то, во всяком случае, при помощи судебно-обычных норм, практикой обихода и лишь в малой степени государственным усмотрением". Как указывает далее проф. Сергеевич, "существующие указы как будто никого и ни к чему не обязывают, распоряжения правительства не исполняются не только подданными, которым они не нравятся, но и самими органами правительства. А XVIII век отодвигал всесильный обиход на задний план и даже в мягких формах наказа, неукоснительно ставил исключительным источником права - закон; оттого непригодными оказались еще не усвоившие принципов новой жизни и выборные люди". "Законодательная деятельность в новом ее направлении, - замечает проф. Сергеевский ("Пособия"), - не пользовалась симпатиями массы; она никого не интересовала, и в результате ей не верили. Идеалы XVII века еще преобладали в обществе, и закон, в новом его значении, казался лишь враждебной силой, по отношению к которой обыватель заботился лишь об одном: как бы не попасть под его удары. Восемнадцатый век представляет нам поразительное зрелище: правительство монархии неограниченной усиленно призывает население к участию в законодательной деятельности, требует присылки депутатов в законодательные комиссии; население отказывается от этого, депутатов не выбирает; выбранные депутаты не едут, правительство настаивает, посылает новые указы, предписывает губернаторам собрать выбранных депутатов и лично представить их в Петербург. Наконец, собираются депутаты, являются в комиссии и оказываются "стары, хворы, малоимущественны", - сами говорят, что "выбраны не из первостатейных". Следует распоряжение переменить и выбрать "добрых", с этими новыми выборами повторяется прежняя история и т.д.*(377)

Поэтому в истории нашего законодательства нельзя не придать важного значения деятельности эпохи императора Николая I.

Уже 31 января 1826 г. состоялось Высочайшее повеление о преобразовании бывшей Комиссии составления законов во Второе отделение Собственной Его Величества Канцелярии, с тем чтобы оно приступило к разработке наших законов на началах иных, чем те, кои были положены в основу работ комиссии предшествующего царствования.

Сам император Николай I в заседании Государственного Сов