Особые источники действующего уголовного права россии

 

58. Обращаясь к ближайшему рассмотрению законов уголовных, действующих в пределах территории, с точки зрения объема их действия, мы увидим, что они разделяются на две группы: к первой нужно отнести те законы, веления которых, направленные к охране известных интересов, действуют в пределах всей территории государства, по отношению ко всем гражданам, к другой - законы с ограниченным объемом действия; первые обыкновенно называются законами общими, вторые - особенными.

Особенность уголовных законов может зависеть: во-первых, от места, так как могут быть законы, которые имеют силу и значение только относительно преступных деяний, учиненных в известной части территории; во-вторых, от национальности, звания, сословия или деятельности лиц, учинивших преступное деяние и, в-третьих, от особенности состава, условий, обстановки или времени совершения преступных деяний. Таким образом, законы могут быть особенными по месту, лицам и роду дел. При этом очевидно, что все эти признаки допускают разнообразные комбинации между собой: так, могут быть законы местные, имеющие силу для всех преступных деяний, учиненных в этой местности, или для деяний, учиненных там известной группой лиц, или только для некоторых преступных деяний, учиненных притом известной категорией лиц, и т.д.; равным образом и установление особых законов для известной группы лиц может крайне различаться по объему, стоит сравнить, например, объем изъятий для военнослужащих, с одной стороны, и для казначеев или нотариусов - с другой.

Взаимное отношение законов общих и законов особенных также может быть весьма различно. Законы особенные могут дополнять собой законы общие, когдаони содержат постановления о преступных деяниях, не предусмотренныхзаконами общими; далее, они могут исключать действие законов общих, когда законы особенные относятся к тем же преступным деяниям, которые регулируются законами общими, и, наконец, они могут конкурировать с законами общими, так что применение тех или других будет зависеть от различных второстепенных условий состава преступных деяний, как, например, от учинения преступного деяния в городе или волости, от соучастия в деянии лиц различных общественных классов.

Также может быть различно и отношение общих и особенных законов по условиям подсудности; так, могут быть законы особенные, применяемые теми же общими судами, какими применяются и законы общие; далее, могут быть законы особенные, применяемые и особенными судами, и, наконец, законы особенные, применяемые или общими, или особенными судами, смотря по наличности второстепенных условий состава, например в зависимости от соучастия в деянии лиц различных званий или общественных классов.

Законы особенные могут иметь или постоянный, или временный характер. В последнем случае их иногда называют законами чрезвычайными; таковы, например, законы, действующие в военное время, в местностях, объявленных на военном положении, при наличности чрезвычайной или усиленной охраны.

Законы особенные нередко помещаются в тех же сборниках законов, где находятся и законы общие. Так, в действующем Уложении мы встречаем постановления, специально относящиеся к должностным лицам и даже к известной группе должностных лиц: к казначеям, к чиновникам полиции и т.п.; постановления об ответственности биржевых маклеров; постановления о нарушении правил о плавании по Волге и Оке, правил о продаже золотых изделий в Сибири и т.д.; или же особенные законы помещаются в особых сборниках законов, как законы военные, церковные, акцизные и т.п.

Дополняя, а частью изменяя постановления общих карательных законов, эти особые постановления не могут быть игнорируемы и при разработке Общей части уголовного права*(411), так как без установления их взаимоотношений и связи разрешение некоторых коренных вопросов учения о преступлении и наказании может получить неполноту и односторонность, а, с другой стороны, такое полное отделение законов особенных может вызвать неверную мысль о самостоятельном характере этих законов, о возможности создания телеграфного, акцизного, лесного или военного уголовного права как самостоятельных отраслей правоведения, чему примеры встречаются в литературе.

59. Всего менее и теоретического и практического значения представляют законы особенные по роду дел, т.е. выделенные из общих уголовных законов по особенностям охраняемых ими интересов.

Для оценки этих изъятий не надо забывать, что на различии интересов, как объектов преступных посягательств, покоится вся систематика Особенной части Уголовного уложения. Конечно, различие не всегда предполагает особенность, но внимательно пересматривая группы отдельных преступных деяний в Уголовном уложении, мы увидим, что они отличаются от особых законов этого рода скорее количественно, чем качественно.

Обособление законов этого рода предполагает отличия, более или менее значительные, в общих признаках преступности и наказуемости, но, однако, и общие положения Уголовного уложения применяются далеко не одинаково ко всем включенным в него преступным деяниям, например к проступкам в противоположность преступлениям, а некоторые причины, устраняющие преступность, даже упоминаются лишь в Особенной части при отдельных преступных деяниях; с другой же стороны, существуют, например, особые постановления о нарушениях правил о коробочном сборе, ответственность за которые определяется вполне по правилам Уголовного уложения.

Далее, особенность может проявляться в правилах расследования и рассмотрения этих посягательств, в порядке установления виновности и применения к виновным уголовных наказаний. Но, по Уставу уголовного судопроизводства, особый порядок разбирательства установлен не только для нарушений Уставов казенных управлений, но и для преступлений государственных или по службе, и в то же время и по общим преступным деяниям, как мы знаем, этот порядок существенно разнствует при разборе дел единоличными и коллегиальными судами. Даже то обстоятельство, что применение наказания за известные нарушения возлагается не на один суд, а и на административные учреждения, не составляет исключительной принадлежности особенных законов этого рода, так как, например, по нашему праву в административном порядке могут быть разрешаемы дела о порубках в казенных лесах, постановления о которых включены, однако, в Уголовное уложение; кроме того, и такие важные преступления, как государственные, при известных условиях могут быть направляемы и разрешаемы в порядке административном.

Остается, следовательно, один признак - сам факт выделения известной группы посягательств из Уголовного уложения и включения их в особые законы. Но очевидно, что этот признак совершенно случаен и изменчив, а потому, конечно, не может придать этой группе карательных постановлений самостоятельного значения.

Это подтверждается по нашему праву исторической судьбой важнейших представителей этой группы - карательных постановлений о нарушениях Уставов казенных управлений и, в частности, Уставов акцизных.

При издании Свода законов они не были включены в том XV, в Свод законов уголовных, но затем, при составлении Уложения о наказаниях 1845 г., заняли подобающее место в разделе VI и, так сказать, из особенных обратились в общие.

Но по Закону 15 декабря 1883 г. из Уложения о наказаниях были выделены постановления о нарушении Уставов питейного, табачного и об акцизе с сахара, а затем, по Закону 1892 г., исключены из Уложения и нарушения уставов таможенных.

Равным образом, как было уже указано выше, Высочайшим повелением 30 апреля 1881 г. было также предуказано не вносить в проект Уголовного уложения нарушений уставов казенных управлений и других специальных уставов; на этом основании ныне, независимо от Уголовного уложения, особым источником уголовно-карательных постановлений являются прежде всего Уставы об акцизных сборах (т.V изд. 1892г.). Все посягательства на правила сих уставов распадаются на три группы: 1) подлежащие преследованию в судебном порядке и подсудные на общем основании или единоличным судьям или окружным судам; 2) подлежащие судебному преследованию лишь в случае неподчинения виновного взысканию, наложенному на него акцизным управлением; и 3) подлежащие взысканию только в порядке административном. По отношению к первым двум группам Акцизный устав имеет значение уголовного закона в тесном смысле и является дополнением Уголовного уложения; при этом в Уставе акцизном, независимо от определения отдельных нарушений и определяемых за них взысканий, содержатся некоторые общие положения, как, например, о наложении наказаний по совокупности, о повторении и т.д. Понятно, что суд уголовный, применяя Устав акцизный, должен руководствоваться и этими постановлениями; но точно так же несомненно, что Уставы акцизные, как закон дополнительный и исключительный, должны быть применяемы в точно очерченных их пределах, а потому все вопросы Общей части, относительно коих не содержится в них особых постановлений, должны быть разрешаемы на основании Уложения*(412).

Сходное значение имеет Устав таможенный (т.VI изд. 1892 г.), в котором также содержатся двоякого рода постановления о деяниях, подлежащих преследованию в порядке судебном, и о нарушениях, подлежащих исключительно ведению администрации. Ср. книгу третью о взысканиях и наказаниях за нарушения Уставов таможенных, ст.1431-1564.

Прочие уставы казенных управлений не содержат постановлений, имеющих характер уголовных законов в тесном смысле, которые подлежали бы применению судебными установлениями, и независимо от постановлений, имеющих свои санкции в Уголовном уложении, содержат только указания на нарушения правил, за которые ответственность, согласно ст.1124 Устава уголовного судопроизводства, назначается казенными управлениями. Таковы постановления о взысканиях за нарушение Правил о гербовом сборе (т.V, изд. 1892г.); ст.123-151; постановления о наказаниях и взысканиях Устава горного (т.VII, изд. 1893 г.), ст.1254-1266. Равным образом и новый Лесной закон 7 апреля 1897 г., предоставляя администрации налагать взыскания за преступные деяния, предусмотренные уголовными законами, не вносит в Лесной устав никаких карательных постановлений в тесном смысле.

Точно так же Уставы благоустройства и благочиния, упоминаемые в приложении к ст.1214 Устава уголовного судопроизводства, не могут быть названы дополнительными уголовными законами, так как и они, кроме некоторых исключений*(413), не содержат таких карательных постановлений, которые применялись бы судебными установлениями.

60. Более существенное значение имеют особые законы, относящиеся к преступным деяниям, учиняемым известной категорией лиц, так как эти законы обнимают собой не только посягательства на особые интересы, учинение которых возможно только для лиц, занимающихся известной профессией, исполняющих известные обязанности, принимающих участие в известных отраслях общественного или государственного управления и т.д., но и посягательства на общие интересы, учиняемые такими способами и средствами, которые находятся в исключительном обладании известной группы лиц. Мало того, эти законы иногда распространяются и на случаи учинения этими лицами общих преступных деяний обычными способами.

В тех случаях, когда по всей численности и разнообразию подобные особенные посягательства представляют значительный объем, постановления о них могут, хотя и не всегда (ср., например, преступные деяния, учиняемые служащими гражданского ведомства), выделяться из общего Уголовного уложения и входить в особые уставы; само применение этих узаконений может быть возложено на самостоятельные судебные учреждения, действующие притом по особо установленному для них порядку.

Первое место в этой группе во всех современных государствах занимают законы, относящиеся к проступкам военнослужащих, как представителей военной силы, т.е. организованной материальной силы государства, предназначенной для международной, а в исключительных случаях и для внутренней его охраны, а равно и для поддержания международного положения государства, соответственного преследуемым государством национальным или общечеловеческим целям, его исторической задаче, его участию в международной жизни государств.

Организация этой силы, управления ею и ее деятельностью вызывают обширную и самостоятельную отрасль государственного управления, причем правовые нормы, определяющие эту сферу управления, дают содержание особой отрасли права - праву военному.

Но существенную часть военной силы составляет, конечно, живая сила - войско. Являясь как в целом, так и в частях, до ее составных единиц включительно, объектом своеобразных юридических отношений, создавая обширную группу правоохраняемых интересов, дающих содержание и общей уголовной охране, войско, как совокупность право- и дееспособных субъектов, вкладывается вместе с тем в общую правовую жизнь государства и в качестве субъекта разнообразных особых юридических отношений. Член военной силы остается подданным, членом сословных и общественных единений, членом церкви и семьи, наконец, частным лицом, юридической личностью, причем в этом его качестве военный может, разумеется, быть не только исполнителем и помощником государственной власти, но и ослушником ее велений.

Конечно, в этих разнообразных юридических отношениях, отдельных от организации и управления военной силой, а потому и не входящих в область военного права в тесном смысле, действия лиц военных могут быть регулируемы общими правовыми нормами, но при известных условиях для них создаются и особые постановления. Такие специальные узаконения встречаются в законах полицейских, финансовых, гражданских и в особенности - в уголовных, так что не только у нас, но и в большинстве западноевропейских государств*(414) существуют особые военно-уголовные кодексы, применяемые притом особыми военными судами, по специальным процессуальным правилам*(415).

Основанием такого выделения служит не только существование специальных воинских интересов, посягательство на которые может быть совершаемо только воинскими чинами - специально воинские преступные деяния, но и то, что принадлежность виновного к войску придает весьма нередко особый характер и учиненным им общим преступным деяниям.

Войско как в целом, так и в частях представляет крепко сплоченное целое, проникнутое началом дисциплины и иерархической подчиненностью, проникнутое единым духом, волей и даже мыслью, вырабатывающее, особенно в эпохи господства милитаризма, не только солидарность, начала товарищества и взаимопомощи, но иногда даже кастовую исключительность ее членов, создающее, наконец, отчасти в силу особенностей занятий, специального изолированного воспитания, отчасти в силу условий военной жизни и быта особые воззрения на отношения военных друг к другу и к лицам, в состав войска не входящим, особое, так сказать, жизневоззрение, понятие об особой воинской чести, чести знамени, даже чести мундира.

Эти своеобразные условия вызывают в войске не только особую, строго определенную дисциплинарную власть над ее членами, но придают особый оттенок и учиняемым военнослужащими преступным деяниям, по крайней мере тем, в которых затрагиваются начала воинской дисциплины и чинопочитания или принципы воинской чести.

Конечно, как я указывал ранее, подобные же черты характеризуют и преступные деяния служащих вообще, но по отношению к военнослужащим они получают усиленное, а иногда даже без нужды приподнятое значение, так как замкнутая отделенность, противоположение своим чужих, подразумевая под последними не врагов, против которых призвана служить военная сила, а сограждан, сынов общей Родины, поддерживая дисциплину, совершенствуя механизм массовых движений, может грозить опасностью, и опасностью серьезной, для общегосударственного порядка. Преувеличенное значение воинской чести, в особенности при замене высокого понятия о боевой чести солдата, покоящегося на идее самопожертвования, беззаветного принесения на защиту престола и Отечества высшего блага - жизни, понятием о показной чести мундира, проникнутым себялюбием и бессодержательным тщеславием, легко может обратить войско из органа охраны и созидания в орудие подавления и разрушения*(416).

Но постановления о специально воинских преступных деяниях, а равно об ответственности военных за некоторые общие преступные деяния, хотя бы они и были включены в отдельные сборники законов, представляются только особыми узаконениями, дополняющими общие уголовные законоположения, но не могут образовать самостоятельной отрасли законодательства*(417). Поэтому изучение военно-уголовных законов хотя и может быть предметом особой литературы, особых курсов, но не может составить особой самостоятельной отрасли уголовного права*(418).

Первые особые постановления о проступках ратных людей являются у нас в изданном при царе Михаиле Федоровиче в 1621 г. Уставе ратных, пушкарских и других дел, касающихся до военной науки*(419), а затем, в Уложении царя Алексея Михайловича, этим постановлениям отведены две главы. С созданием в России постоянной регулярной армии при Петре Великом возникает большая необходимость в особых законах военных, и в разных частях армии появляются сборники таких законов*(420), заимствованные по преимуществу из Германии. Завершением всех этих попыток был Воинский устав 1716 г.

Устав воинский сохранил свое действие до царствования императора Николая I; только в 1812 г. он был дополнен изданием военно-уголовных законов, действующих в военное время, так называемым Полевым уложением. При императоре Николае I был издан в 1839 г.*(421) Военно-уголовный устав, которого первая часть - о законах, действующих в мирное время, - была основана на Своде законов, а во вторую включено Полевое уложение.

С изданием Уложения о наказаниях 1845 г. пересмотр военно-уголовных законов представился безусловно необходимым*(422), и уже в 1846 г. была образована особая комиссия, в коей составление проекта нового Военно-уголовного уложения было возложено на сенатора Капгера. Работы были окончены к 1864 г., но при рассмотрении составленного Капгером проекта в военно-кодификационной комиссии он не был принят, так как комиссия разошлась в основных взглядах с составителем. Сенатор Капгер полагал создать самостоятельный военно-уголовный кодекс, независимый от общего, а комиссия полагала, и совершенно справедливо, что Воинский устав должен быть только дополнением к общему; по этой мысли и была выработана в Особом совещании, под председательством великого князя Константина Николаевича, в 1867 г. Общая часть военно-уголовных законов, которая в том же году и вступила в действие; в 1868 г. была утверждена Особенная часть, а затем, в 1869 г., новые уголовные законы были внесены в Свод военных постановлений. Издание в 1874 г. нового Устава о воинской повинности потребовало пересмотра и согласования с ним военно-уголовных законов, которое и было сделано в 1875 г. 28 марта 1875 г. был опубликован ныне действующий Воинский устав для армии, а 14 апреля - для флота*(423); в действие они вступили с 1 августа того же года; в 1879 г. он вышел для армии вторым изданием; Военно-морской устав вышел в 1886 г. Все позднейшие узаконения помещены в приказах по военному ведомству. С начала восьмидесятых годов приступлено к переработке Воинского устава о наказаниях, причем эти работы велись отдельно от работ по составлению общего Уголовного уложения. В 1892 г. проект Общей и Особенной части Устава, окончательно редактированный генерал-майором Гольмблатом, поступил на рассмотрение Главного военно-судного управления*(424).

Пространство действия законов военно-уголовных не совпадает с процессуальной подсудностью, а потому они, будучи особенными, могут быть применяемы и общими судами в следующих случаях: 1) когда в совершении преступного деяния, не относящегося до нарушения законов дисциплины и военной службы, вместе с лицами гражданского ведомства обвиняются и военнослужащие (ст.1236 Устава уголовного судопроизводства, ст.1261 Военно-судебного устава); 2) при обвинении кого-либо в двух или более преступлениях, из коих одни подлежат гражданскому, а другие военному суду, если важнейшее было совершенно в гражданском быту (ст.1250 и 1269). В обоих этих случаях по установлении виновности подсудимых суд гражданского ведомства за проступки военнослужащих или за проступки, подлежащие ведению военного суда, определяет наказание по военным законам (ст.1244 и 1251 Устава уголовного судопроизводства).

При этом, применяя постановления Воинского устава, суд обязан руководствоваться не только Особенной частью Устава, но и его общими постановлениями*(425), но, как прибавляет статья 1 Устава, во всех тех случаях, где в Воинском уставе не содержится особых правил и изъятий, суд, его применяющий, гражданский или военный, руководствуется общими уголовными законами. Как указано в объяснениях к этой первой статье, "исключительное положение военнослужащих в государстве и особенные потребности военного ведомства указывают на необходимость иметь специальные военные законы для охранения порядка и интересов военной службы и на невозможность в некоторых случаях применять безусловно к военнослужащим, даже и по общим их преступлениям, общие уголовные законы. Но уголовное законодательство содержит в себе такие коренные постановления, которыми определяется воззрение законодателя на преступления и проступки вообще, или те общие юридические начала уголовного права, на которых зиждется все развитие положительного закона о вменении преступления в вину и наказуемости виновных. Эти общие основания по самой общности их характера не могут иметь двоякого значения и потому... должны служить руководительным указанием и для специальных законов". Такое дополнительное значение имеют постановления не только Общей части, но и части Особенной. Так, ст.272 Воинского устава постановляет, что за преступления и Поступки общие, не предусмотренные в сем уставе, лица военного ведомства подвергаются наказаниям на основании общих законов, с соблюдением только некоторых особых правил, в следующих статьях Воинского устава указанных.

Как закон особенный, Военно-уголовный устав может иметь применение только в пределах, точно означенных в законе, и не может иметь распространительного толкования; поэтому во всех тех случаях, в коих возникает сомнение, должно ли быть известное деяние караемо по военным или по общим законам, должен ли быть разрешаем известный вопрос в смысле общих или особенных законов, это сомнение должно быть разрешаемо в пользу применения общих законов. В этом смысле неоднократно высказывался и Правительствующий Сенат по Общему собранию (реш. 40/34, Фомина; 77/60, Дмоховского; 68/466, Кожевникова), например, о порядке ответственности чинов земской стражи Царства Польского, бывших арестантов первого разряда, содержавшихся в арестантских ротах, каторжных второго разряда и т.д.

Как закон особенный, Воинский устав о наказаниях, собственно говоря, должен применяться к преступным деяниям военнослужащих, и притом только военнослужащих, но, не говоря уже о недостаточной определительности термина "военнослужащий", объем применения Воинского устава в настоящее время представляется несравненно более обширным*(426).

При этом по объему его применения можно различать три группы лиц.

Первую группу составляют лица, отвечающие по военно-уголовным законам за все учиняемые ими преступные деяния, как специально воинские, так и общие (применение ст.272-279 Устава и Общей его части), как учиненные в военное, так и в мирное время. Сюда относятся: 1) воинские чины сухопутного и морского ведомств, как нижние чины, так и состоящие в офицерских или генеральских чинах, состоящие на действительной службе, безразлично, как находящиеся в строю, так и исполняющие нестроевые должности, например служащие в военно-учебных заведениях [реш.69/3, Голубева (Общего собрания); реш. 68/521, Боброва (Общего собрания)]. Они отвечают по военным законам за деяния, учиненные во время нахождения на действительной службе, т.е. после поступления в войска и прежде удаления из оных или исключения из военного звания. Причем моментом поступления считается для нижних чинов, отбывающих воинскую повинность по жребию, занесение в приемную роспись, безотносительно к тому, приняли ли они первоначальную, а тем более окончательную присягу на верность службы, а для вольноопределяющихся и лиц, принимаемых на службу в офицерские чины, - отдача о том приказа. Конечным же моментом службы для нижних чинов, увольняемых в запас, считается роспуск их уездными воинскими начальниками на места жительства, а для исключаемых из службы (например, по неспособности), время отправления из войсковых частей; а для офицеров отдача приказа о зачислении в запас или об исключении из службы. Лица, учинившие преступные деяния во время нахождения на действительной службе, отвечают по военным законам, хотя бы они и судились после оставления ими службы. Но при этом законно уволенные в запас не подвергаются только воинским наказаниям, заменяемым общими, так как для отбытия этих наказаний они должны быть вновь зачисляемы на военную службу*(427). Наоборот, лица, судящиеся хотя и во время нахождения их на действительной службе, но за преступные деяния, учиненные до поступления на оную, должны отвечать за эти деяния по общим законам; но и относительно их первоначально практикой Правительствующего Сената по Общему собранию и Уголовному департаменту*(428), а затем отчасти и Законом 1887 г. (ст.231 Устава уголовного судопроизводства) признано, что хотя суд и применяет к судимому им деянию общие уголовные законы, но при определении вида наказания принимает во внимание особенности военной службы и обязательно заменяет общее наказание согласно приложению к ст.8 Воинского устава о наказаниях*(429). 2) Состоящие в пограничной (ст.244 Устава уголовного судопроизводства) и конвойной страже (конвойные команды, ср. ст.90 кн.V Свода военных постановлений), а равно и чины корпуса жандармов [решение 82/2, Корниевского (Общего собрания) и решение главного военного суда 1884 г. N 1334]*(430), несмотря на подведомственность их не одному военному министру, а и Министерствам финансов, юстиции и внутренних дел, по принадлежности*(431). 3)Казаки, во время пребывания их в строевых частях или на службе по войсковым воинским учреждениям (ст.246 Военно-судебного Устава), а в применении к новому уставу о воинской повинности казачьих войск - казаки, входящие в состав строевого разряда, из коего комплектуются выставляемые войском строевые части и местные команды. Во всех этих случаях изъятие этих лиц из-под действия общих законов определяется силой самого закона, а не составляет какое-либо личное их право, а потому применение к ним общих уголовных законов будетпочитаться неправильным, хотя бы подсудимые подчинялись такому решению добровольно. Мало того, по разъяснениям Правительствующего Сената (реш.72/57, Билялова; 70/48, Мазуры; 66/44, Германовского), такой неправильно поставленный приговор подлежит обжалованию со стороны военного начальства, без требования о сем подсудимого, или же может быть отменен Сенатом по непосредственному усмотрению, хотя бы по этому пункту не было ни жалобы, ни протеста.

Вторую группу составляют лица, отвечающие по военным законам только за некоторые преступные деяния, более или менее точно указанные в законе: за нарушения обязанностей военной службы, за военно-должностные проступки, за нарушение правил воинской дисциплины и воинского чинопочитания и т.п. К этой весьма обширной и чрезвычайно разнообразной группе относятся: чины запаса армии и флота, со времени их роспуска и до перечисления в ополчение или исключение из списков запаса, случаи ответственности коих во время сборов и ношения ими форменной военной одежды указаны в ст.245 Военно-судебного устава*(432), с заметной, однако, для них воинских наказаний по приложению к ст.8 Воинского устава; казаки, входящие по особому уставу в приготовительный и запасный разряды, а равно и принадлежащие к строевому разряду, но состоящие на льготе; они отвечают в тех же случаях, как и чины запаса*(433); к чинам запаса приравниваются и нижние чины, состоящие в продолжительном отпуске для поправления их здоровья, но находящиеся в кратковременном отпуске считаются состоящими на действительной службе; ополченцы, в случаях, указанных в ст.8 Закона 15 апреля 1891 г. о преобразовании государственного ополчения; отставные воинские чины, отвечающие по военным законам только за те из совершенных во время службы преступных деяний, которые были соединены с нарушениями обязанностей военной службы, причем для них воинские наказания во всяком случае заменяются общими (решения Главного военного суда 1891 г. N 29, 1883 г. N 134); воинские чины, занимающие должности по гражданской или общественной службе или командированные к исполнению таковых, а также состоящие в частных должностях, подлежащие ответственности по военным законам за деяния, относящиеся до нарушения обязанностей военной службы; состоящие в полицейских и пожарных командах; военные чиновники, т.е. состоящие в военном ведомстве гражданские чины, и в том числе служащие по военным войсковым установлениям, отвечающие только за преступления по должности и нарушения правил военной дисциплины*(434); служащие в ведении управления Закаспийской военной железной дороги - за преступления должности и нарушения правил военной дисциплины (Закон 18 марта 1891 г.); менониты, отбывающие службу в лесных командах, причем они хотя в точно перечисленных в законе случаях и отвечают по военным законам, но судятся уголовным судом гражданского ведомства (ст.2241 Устава уголовного судопроизводства), военнопленные за преступные деяния, учиненные ими до обращения их в ведомство гражданского начальства (ст.227 Устава уголовного судопроизводства), причем они, конечно, отвечают по Воинскому уставу о наказаниях, за исключением случаев побега (ст.61), и с применением к ним, согласно ст.271 того же устава, особых правил об ответственности за государственную измену; и, наконец, в военное время - лица, к войску принадлежащие, за преступные деяния, учиненные в войсках или в местностях, объявленных на военном положении; к таким лицам, между прочим, причисляются: находящиеся при армии иностранные офицеры, вольнонаемная прислуга военнослужащих и лиц, состоящих при войске; лица, следующие за войском с разрешения начальства, например корреспонденты, поставщики, торговцы, извозчики и т.п.)*(435).

Наконец, третью группу составляют лица, отвечающие по военным законам за известные преступления только в особых исключительных случаях. До издания Судебных уставов число таких случаев было весьма обширно, но Судебные уставы попытались было ограничиться ответственностью лиц гражданского ведомства по военным законам лишь в местностях, объявленных на военном положении, и только за те преступные деяния, которые именно означены в последовавшем по сему случаю Высочайшем указе*(436); но по новым Правилам о военном положении 18 июня 1892 г. (т.II Общих учреждений губернских, прил. к ст.23) в ст.17 подробно перечислены те деяния, за которые не принадлежащие к армии лица гражданского ведомства обязательно подлежат военному суду и наказанию по законам военного времени, а именно: бунт и измена, поджог или истребление предметов, указанных в пунктах 2, 3 и 4 этой статьи, нападение на часового или караул, вооруженное сопротивление им или полиции, убийство часового, или чинов караула, или полиции; затем, ст.19 (п.7) генерал-губернаторам предоставляет право исключать из общей подсудности, с предварительным объявлением о том во всеобщее сведение, и другие группы дел, не предусмотренных в ст.17, и, кроме того, дает им право передавать на том же основании отдельные дела о всяких преступлениях, общими уголовными законами предусмотренных, так что область применения военных законов в действительности, сравнительно с дореформенной компетентностью, расширилась, и, сверх того, центр тяжести переместился с Высочайшего повеления на усмотрение местной администрации, от которой зависит теперь замена применения общих законов особыми. Судятся виновные во всех этих случаях, как указано в ст.20 Правил, в порядке, разделом IV (о суде в военное время) Военно-судебного устава установленном. Но каким в этих случаях виновные подлежат наказаниям? Нежелание прямо заявлять о постепенном расширении за последнее время, вопреки историческим русским традициям, применения смертной казни привело к полной неясности и по этому столь важному вопросу. ст.17 говорит, что они подлежат наказанию по законам военного времени, но в Воинском уставе о наказаниях нет наказаний за преступления, учиненные в военное время вообще, а есть только постановления об ответственности за разные проступки военнослужащих (ст.243-267), к которым, по ст.268 и 269, приравнивались проступки лиц, принадлежащих к войскам, и лиц гражданского ведомства в местностях, объявленных на военном положении, причем за эти деяния налагаются разнообразные наказания, специально воинские и общие до смертной казни включительно; сверх того, ст.279 постановляет, что в военное время за умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж и умышленное зажигательство или потопление чужого имущества виновные приговариваются к смертной казни; следовательно, если преданные по ст.17 суду военному учинили одно из деяний, в этой статье предусмотренных, то они и будут отвечать по этим статьям; а в прочих случаях возможно двоякое толкование: или следует признать, что относительно их только изменяется подсудность, и они подлежат наказанию за эти деяния, в общих законах установленному, или же допустить по аналогии с ст.279, ввиду важности перечисленных в ст.17 деяний, применение ко всем этим случаям смертной казни; но такое распространительное толкование, не основанное на тексте закона и разрешающее сомнение в прямой вред подсудимому, не должно быть допустимо. Правильность такого вывода, относящегося равным образом и к пп.6 и 7 ст.19, подтверждается еще и тем, что в ст.20, говорящей о том, как производится рассмотрение и решение дел в случаях, указанных в ст.17 и п.п. 6 и 7 ст.19, далее прибавлено: но с тем, "чтобы лицам, виновным в вооруженном сопротивлении властям или нападении на чинов войска и полиции и на всех вообще должностных лиц, при исполнении ими их обязанностей, или же вследствие исполнения сих обязанностей, коль скоро преступления эти сопровождались убийством, покушением на убийство, нанесением ран, увечий, тяжких побоев или поджогом, определялось наказание, предусмотренное в ст.279 Воинского устава о наказаниях", т.е., другими словами, указано, что только эти случаи могут влечь применение смертной казни*(437).

Другое расширение применения военных законов к лицам гражданского ведомства создано Законами, вызванными борьбой с внутренней крамолой, 4 апреля 1878 г. и 5 апреля 1879 г., о временных генерал-губернаторах, и заменившим их ныне Положением 1881 г., о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (прил.1 к ст.1 Устава о предупреждении и пресечении преступлений). По ст.17 этого Положения, генерал-губернаторам, а в губерниях, им не подчиненных, министру внутренних дел предоставлено в местностях, где введена усиленная охрана, передавать на рассмотрение военного суда для суждения по законам военного времени отдельные дела о преступлениях, общими уголовными законами предусмотренных, когда они признают это необходимым в видах ограждения общественного порядка и спокойствия, а затем ст.18, совершенно тождественная с приведенной выше ст.20 Закона 1892 г., указывает, что эти лица судятся по правилам IV раздела и что к указанным в пункте первом этой статьи деяниям применяется наказание, предусмотренное ст.279, так что выше приведенное разъяснение об условиях применения к ним наказаний, установленных за преступления, учиненные в военное время, применяются и к случаям этого рода*(438). В местностях, где введена чрезвычайная охрана, эти правила дополняются (ст.26) предоставлением главноначальствующему права передачи в ведение военных судов, по правилам ст.17 и 18, не только отдельных случаев, но целого ряда их, и, наконец, по ст.31 министру внутренних дел*(439), по соглашению с министром юстиции, предоставлено право передавать военному суду отдельные дела и в местностях, где не введена усиленная или чрезвычайная охрана*(440), о лицах, виновных в преступлениях государственных и других, в статье перечисленных (те же, какие указаны в ст.20 Закона 1892 г.), с применением к ним наказания, ст.279 Устава воинского установленного.

Затем, в последнее время расширено применение законов военных на Кавказе. Законами 1891 г. июля 29, 1893 г. января 25 и сентября 13 и 1895 г. января 5 (ср. Устав уголовного судопроизводства, ст.1255 по прод. 1895 г.), в виде временной меры, впредь до искоренения разбойничества, в Кавказском крае и Ставропольской губернии главноначальствующему гражданской частью, а в пределах Терской и Кубанской областей - командующему войсками Кавказского военного округа и наказному атаману кавказских казачьих войск предоставлено дела о разбое, умышленном убийстве, грабеже с насилием, поджогах жилых строений, восстании и вооруженном сопротивлении властям, учиненных туземцами или пребывающими там персидскими или турецкими подданными, передавать военным судам для суждения по законам военного времени, а также дела о вооруженном нападении на Закавказскую и Владикавказскую железные дороги, когда таковое сопровождалось убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий, тяжких побоев, или разбоем, грабежом или поджогом, а равно и о повреждениях сих дорог, кем бы таковые ни были учинены, и притом с применением к виновным ст.270 и 279 Воинского устава о наказаниях, т.е. смертной казни.

Наконец, по ст.269 Воинского устава о наказаниях, подлежат ответственности по военным законам жители занятых войсками неприятельских областей, во-первых, за деяния, означенные в прокламации главнокомандующего, и во-вторых, за деяния, совершенные ими при участии лиц, подлежащих военному суду.

61. Сборником особенных законов этой группы является также Сельско-судебный устав 23 марта 1839 г., вошедший во вторую часть XII тома. Устав этот предназначался для государственных крестьян, но на основании Общего положения о крестьянах 19 февраля 1861 г. был распространен на всех лиц крестьянского сословия, хотя вместе с тем с изданием означенного положения этот устав получил совершенно второстепенное значение, так как, согласно примеч. к ст.102 Общего положения, волостные суды, волостные старшины и сельские старосты, применяя наказания на точном основании ст.64, 86 и 102 Положения, при выборе меры наказания только применялись к правилам Сельско-судебного устава, да и то временно, впредь до издания общего Сельско-судебного устава; таким образом, первенствующее место в судах крестьянских занимало обычное право.

Сельско-судебный устав есть не только закон особенный, но и применимый исключительно крестьянскими судами, поэтому суд общий или мировой ни в каком случае не может применять этот устав, хотя бы ему при условиях совокупности пришлось рассматривать деяние, вполне подходящее под действие этого устава.

С изданием же Положения о земских начальниках круг его действия еще более сузился, так как в тех местностях, где оно введено, на основании Временных правил о волостном суде 12 июля 1889 г. крестьянские суды по делам уголовным, им подсудным по ст.17-19 сих Правил, применяли Устав о наказаниях с изъятиями, в статьях 33 и след. указанными.

Далее, сельские обыватели губерний Лифляндской, Эстляндской и Курляндской за нарушение правил благочиния и благоустройства в своих селениях и мызах подвергаются взысканиям и наказаниям на основании особых о том постановлений. В 1880 г. была образована особая комиссия под председательством сенатора А.А. Книрима для пересмотра сельско-судебных законов Прибалтийского края, которая и выработала обширный проект административно-судебных местных прибалтийских законов, но проект этот остался без дальнейшего движения.

Наконец, к особенным законам этой группы относятся законы церковные; они, впрочем, не составляют одного общего кодекса, а, например, для церкви православной таковыми будут русско-церковные законы, заключающиеся в Уставе духовных консисторий, составленном в 1841 г. и вышедшем вторым изданием 9 апреля 1883 г., а равно в постановлениях Духовного регламента; общецерковные законы, заключающие в себе правила апостолов и отцов церкви, постановления Вселенских соборов и т.д., вошедшие в номоканоны и послужившие основанием нашей Кормчей книги*(441). В 1839 г. Святейший Синод издал первую часть Кормчей книги под названием "Книга правил св. апостолов, св. Соборов вселенских и поместных и св.о тцов".

Церковные законы применяются только духовными судами и ни в каком случае не могут быть применяемы общими судами.

Отвечают по церковным законам, во-первых, согласно ст.276 Устава духовных консисторий, миряне по проступкам, обнаружившимся по делам, производившимся в епархиальном ведомстве; во-вторых, клир, т.е. лица белого и черного духовенства, священнослужители и причетники; при этом лица духовного звания отвечают: а) за дисциплинарные проступки, т.е. за нарушения исключительно церковных правил, как, например, совершение богослужения в нетрезвом виде, допущение смерти младенца или взрослого безпокаяния и т.д., или же б) за проступки общие, подходящие под понятие проступков против должности, благочиния и благоповедения, как, например, обида, нарушение правил о совершении браков, о ведении метрических книг и т.д.

В этих случаях вполне возможна коллизия общих и церковных законов, апри разрешении такой коллизии решающее значение, по разъяснению Сената*(442), должно иметь то положение, что пространство действия законов церковных, как законов специальных, должно быть определяемо ограничительно. Так, например, Сенат признал, что обида должностных лиц священнослужителями подсудна общим, а не духовным судебным местам, так как об этом роде обид ничего не говорится в Уставе духовных консисторий [реш.77/10, Соловьева (Общего собрания)], равным образом и оклеветание священнослужителями частных лиц в официальной бумаге [реш.92/38, Гессе (Общего собрания)].

Наконец, к этой же группе особых узаконений должны быть отнесены постановления о наказаниях за преступные деяния ссыльных, помещенные в Уставе о ссыльных.

62. Действующее Уголовное уложение распространяет свою силу, как это выражено в ст.4 и 5, на всю Россию, за исключением Великого княжества Финляндского, поэтому в пределах Империи не существует никаких местных законов. Так, в губерниях прибалтийских до 1845 г. не существовало никакого упорядоченного законодательства; там применялись и общегерманское право с Кодексом Карла V во главе, и шведские законы, и шведские сепаратные указы, а равно и указы нашего Правительствующего Сената*(443); но с 1845 г. на эти губернии распространено Уложение о наказаниях, а с 1889г. - наши процессуальные законы.

В Царстве Польском по присоединении его к России при императоре Александре I был введен в 1818 г. самостоятельный уголовный кодекс, основанный на Австрийском уложении 1803 г., причем общие положения его были согласованы с судопроизводственными законами, введенными при образовании Великого герцогства Варшавского, на основании французского судопроизводства. При императоре Николае I одновременно с работами по Уложению для России начались таковые же по Уложению для Царства; первоначально они шли совершенно отдельно при статс-секретариате по делам Царства Польского, и к январю 1840 г. первоначальный проект их был готов. 18 января 1840 г. графом Блудовым был представлен всеподданнейший доклад о необходимости если не слить в одно работы по составлению Уложения для Империи и Царства, то по крайней мере установить между ними постоянную связь, так как иная система "была бы равно противна и политическим приличиям, и пользе государства". На последнее последовало Высочайшее соизволение, и оба проекта рассматривались в одной соединенной комиссии, в которой принимали участие статс-секретарь по делам Царства Туркул и бывший главным работником по составлению Уложения для Царства Р.М. Губе. В 1843 г. 27 мая проект Польского уложения был представлен в окончательной форме государю, но он был утвержден, а затем обнародован позже Общего уложения, а именно 12 марта 1847 г., на польском языке; в нем была 1221*(444) статья вместо 2241 Общего уложения. Хотя Польское уложение основывалось, как и уложение Империи, на Своде законов, хотя благодаря совместности окончательных работ большинство его статей не только по содержанию, но и по букве было тождественно с Уложением для Империи, тем не менее Уложение для Царства было издано как самостоятельный закон, а потому его дальнейшая история совершенно отдельна от истории Уложения: всякий новый закон уголовный распространялся на Царство только в силу особого Высочайшего о том повеления; этим объясняется, что на Царство Польское не были распространены издания Уложения 1857 и 1866 гг. Только Указом 13 сентября 1876 г. (Полное собрание законов, N 56371) на Варшавский судебный округ распространено Уложение 1866г. с некоторыми изменениями, и с этих пор Царство Польское не имеет уже особых местных уголовных законов.

К числу этих особенностей относится и сохранение силы за некоторыми, весьма, впрочем, немногими, постановлениями Уложения для Царства Польского 1847 г. Так, на основании приложения VI к ст.180 Уложения о наказаниях изд. 1885 г., п.7, к виновным в нарушении некоторых постановлений Гербового устава 1863 г. и постановлений о сборах с паспортов применялись ст.493-502 Уложения изд. 1847 г.; взамен постановлений - ст.1441-1445 Уложения о наказаниях изд. 1885 г., сохраняли силу ст.916-920 Уложения 1847 г., но это ограничение действия общих законов в действующем Уголовном уложении не сохранено.

63. В ином положении стоит Великое княжество Финляндия.

Еще в первой половине нынешнего столетия вопрос о юридическом положении Великого княжества Финляндии в литературе государственного права был поставлен вполне определенно: Великое княжество рассматривалось как составная часть Российского государства, имеющая в известных пределах самостоятельное законодательство и отдельную администрацию; но за последнее время, благодаря работам финляндских юристов и публицистов Коскинена, Даниельсона, Мехелина и др., нашедшим отражение и в западноевропейской литературе, стало поддерживаться иное воззрение, что Великое княжество Финляндия есть автономное государство, соединенное с Российской Империей реально, а по мнению некоторых, даже только личной унией*(445).

Конечно, рассмотрение вопроса о государственном положении Великого княжества Финляндии не может входить в настоящие лекции, но тем не менее его нельзя не коснуться в видах определения отношения уголовных законов Финляндии к законам Империи.

Присоединение Финляндии к России совершалось постепенно*(446). Еще при Петре Великом по Ништадтскому мирному договору перешли во владение России Выборг и Кексгольм с их дистриктами; по миру Абосскому 1743 г. границы России передвинулись до реки Кюмени, причем из всех этих частей была образована губерния Выборгская (впоследствии Финляндская), в которой с 1784 г. было введено общее имперское управление. Наконец, окончательно завоеванная Россией в 1808 и 1809 гг., Финляндия была уступлена нам Швецией по Фридрихсгамскому договору 5/17 сентября 1809 г.

По статье IV договора король шведский за себя и за своих преемников отказался от не принадлежавшей еще нам части Финляндии по реке Торнео, "которая отныне будет состоять в собственности и державном обладании Империи Российской и к ней навсегда присоединяется".

Так смотрел на присоединение Финляндии и император Александр I. Еще в Манифесте 20 марта 1808 г. (Полное собрание законов, N 22911) он между прочим высказал: "Страну сию, оружием нашим таким образом покоренную, мы присоединяем отныне навсегда к Российской Империи, и вследствие того повелели мы принять от обывателей ее присягу на верное престолу нашему подданство". Таковая присяга и была принесена в мае 1808 г. жителями города Або и многих других городов Финляндии.

Хотя еще до заключения Фридрихсгамского договора, на основании Высочайшего повеления 20 января 1809 г., и были собраны 15 марта 1809 г. на сейм в г. Борго земские чины Финляндии, которые 17 марта принесли от имени страны присягу верноподданства, но эта присяга не изменила сущности дела, как не могла иметь такого значения и присяга 1808 г.*(447)

Составлявшая неразрывную часть другого государства Финляндия не могла самостоятельно распоряжаться своей государственной судьбой, да еще в то время, когда ее войска входили в состав оборонительных сил Швеции и боролись с неприятелем, т.е. с нами, и притом как во время сейма, так и после него, представляя, по теории финоманов, оригинальный тип подданных, пользующихся правами иностранной воюющей страны.

Финляндия, как провинция Швеции, никакого самостоятельного государственного управления и его выразителя, сейма, не имела, представители ее сословий, наравне с представителями других провинций Швеции, принимали участие в общем Шведском сейме.

Обещание, выраженное в ст.9 Абосского договора, - сохранить за жителями вновь приобретенной провинции все привилегии, обыкновения, права и справедливости, равным образом как многократно повторяемые императором Александром I, а затем и его преемниками, так называемые подтверждения сохранить неприкосновенность религии, основных законов, прав и привилегий страны, указывали только на волю державных повелителей Великого княжества дать ей автономное, по вопросам ее касающимся, законодательство и внутреннее управление, или, как прямо выражался император Александр, дать ей отличный от Империи конституционный образ правления, но эти обещания и подтверждения не заключали в себе и намека на желание монархов российских создать из Финляндии особое государство, которое и в общегосударственном отношении, в регулировании и охранении общегосударственных интересов противополагалось бы, как любая иностранная держава, Империи.

Всего менее мог иметь такое обособляющее значение созыв сейма в Борго: не мог он бесследно стереть потоки русской крови, которою полита каждая пядь завоеванной земли, не мог покорение обратить в присоединение, не мог неразрывную часть чужой страны преобразовать в независимое, своей судьбой располагающее государство.

Сам сейм в г.Борго был созван не на основании и не в порядке формы правления 1772 г., а на основании Высочайшего повеления императора Александра I; не только его состав (как местного сейма) был иной, но и его заключения имели совершенно иное юридическое значение, чем постановления сеймов шведских, так как сам император в речи своей, произнесенной по закрытии сейма 7 июля 1809 г., высказал: "Созывая сословия Финляндии на общий сейм, я хотел узнать желания и мысли народа насчет истинных его интересов", и даже выработанное Боргосским сеймом учреждение совета было утверждено 6августа 1809 г. совершенно отлично от предположений сейма, так как Александр I вовсе не считал его предположения для себя обязательными.

Наконец, не надо забывать, что и при Александре I, и тем более при Николае I до 1867 г. Великое княжество управлялось без всякого участия сейма, и целый ряд органических законов, определявших устройство различных частей управления княжеством, являлся совокупностью местных Высочайших повелений*(448). Тогда Финляндия и не мечтала об унии.

Вышеизложенные соображения получили прямое подтверждение в представляющем существенное значение по отношению к настоящему вопросу Высочайшем рескрипте императора Александра III от 28 февраля 1891 г., в коем сказано, между прочим: "Финляндский край, состоя с начала нынешнего столетия, а в некоторых частях и ранее, в собственности и Державном обладании Империи Российской, получил по воле императора Александра I особый порядок внутреннего управления и Всемилостивейшее удостоверение о сохранении за ним его прав, преимуществ, религии и коренных законов. Такое удостоверение подтверждаемо было и Его Державными Преемниками. Сии права и преимущества не только сохраняют поныне свое действие, но и получили во многих частях своих дальнейшее развитие, в соответствие потребностям населения Финляндии. Таким образом, судьба Великого княжества под скипетром Российским доказала, что единение его с Россией не препятствовало свободному развитию местных его учреждений, а достигнутое Финляндией благосостояние непреложно свидетельствует о соответствии такого единения собственным ее выгодам..." Указав за сим, что неопределенность законоположений, касающихся отношения края к Империи, подала повод к превратному толкованию принимаемых за последнее время мер, рескрипт выражает надежду, что благоразумие финского народа рассеет это заблуждение. Наконец, столь же определительно выражена эта мысль и в Манифесте царствующего императора 3 февраля 1899 г. "Великое княжество Финляндское, - говорится там, - войдя с начала нынешнего столетия в состав Российской Империи, пользуется, по великодушному соизволению Блаженныя памяти императора Александра Благословенного и его Державных Преемников, особыми в отношении внутреннего управления и законодательства учреждениями, кои соответствуют бытовым условиям страны... Мы видим залог, - говорится далее, - процветания Финляндии в теснейшем единении ее с Империей. Под сенью Державы Российской, сильная ее защитою Финляндия в течение почти целого столетия неуклонно шла по пути мирного преуспеяния..." Наконец, Манифест 7 июля 1901 г. о введении в Великом княжестве нового Устава о воинской повинности начинается многознаменательным выражением: "Вслед за включением Великого княжества Финляндского в состав Российской Империи".

Все это, конечно, дает право сказать, что Великое Княжество не состоит ни в какой унии с Россией, а составляет ее часть, которой волею монархов всероссийских дарованы права самостоятельного законодательства и управления, поэтому и уголовное законодательство Великого княжества Финляндии не может быть приравниваемо к законодательствам иностранным, а составляет только особый местный закон.

На основании этого по отношению ко всем иностранным государствам Финляндия является частью России, а посему все законы Империи, относящиеся к международному уголовному праву, а согласно сему и все соответствующие постановления действующего уголовного законодательства должны получить, по надлежащем их опубликовании, силу и для Великого княжества Финляндии. Далее, лица, учинившие преступление в Великом княжестве и бежавшие в Империю, судятся и наказываются не как учинившие преступное деяние за пределами России, т.е. не по правилам, выраженным в ст.6 и след. Уложения, а на основании специальных судопроизводственных правил и никакого вопроса о применении к этим лицам процедуры выдачи и возникнуть не может. Наконец, на основании ст.213 прим.1 и прилож. Военно-судебного устава войска Финляндского округа и гражданские чины военного ведомства изъяты из-под местных законов; равным образом изъяты чины телеграфного и почтового ведомств, а равно и другие должностные лица Империи за преступные деяния по службе, учиненные в Финляндии; принадлежащие к духовенству православного вероисповедания и монашествующие сего исповедания - за нарушение обязанностей их звания и за маловажные нарушения.

При составлении Уложения о наказаниях 1845 г. вопрос об отношении его к законам Финляндии остался совершенно не затронутым и не определенным, но редакционная комиссия при составлении проекта действующего Уложения отнеслась к этим законам, как к законам местным, признавая, что во всех тех случаях, где может возникнуть коллизия между законами Империи и законами Великого княжества, она должна быть разрешаема в пользу имперских законов. При этом, как указано в объяснительной записке к проекту, в постановления, касающиеся пространства действия Уложения, комиссия нашла необходимым ввести два термина, определяющие область, на которую распространяется сила его отдельных постановлений: "Россия" и "Российская Империя". Первый термин должен обнимать всю область Российского государства, включая сюда и Великое княжество Финляндию, а второй-будет означать Империю в противоположность Великому княжеству; такое же значение усвоено и производным терминам "русский подданный" и "подданный Российской Империи". Но Государственный Совет нашел установление двух таких терминов для обозначения русских подданных несоответствующим действительному положению Финляндии как составной части Российского государства, а потому и сохранил один термин: "российский подданный".

До 1894 г. в Финляндии действовало Шведское уложение 1734 г. с разнообразными дополнительными к нему узаконениями. В 1863 г. император Александр II собравшемуся в первый раз финляндскому сейму предоставил выработать основные начала нового Уголовного уложения, которые и были составлены земскими чинами в 1864 г. В том же году была образована особая комиссия для разработки Уголовного уложения, окончившая свои работы к 1875 г. Этот первый проект был опубликован и подвергнут рассмотрению в печати, а затем обсуждался в особой комиссии, которая окончила свои работы в 1884 г. В 1885 г. этот второй проект был представлен от имени правительства сейму, но сейм не успел рассмотреть его, так что окончательное обсуждение отложено до будущего сейма*(449). Оба проекта, в особенности первый, были построены на началах Германского уголовного уложения 1872 г. Вместе с тем по отношению к России оба они стояли на той точке зрения, что Финляндия составляет самостоятельное государство, по отношению к коему Россия есть иностранная держава.

Сейм 1888 г., наконец, принял проект Уголовного уложения, и в 1889 г. законопроект, несмотря на указанные выше его особенности, удостоился Высочайшего утверждения, и Уложение должно было вступить в силу с 1 января 1891 г., но Манифестом 1/13 декабря 1890 г. повелено было приостановить введение его в действие. Необходимость такой приостановки действия уже утвержденного закона объясняется действовавшим в то время ненормальным порядком составления законопроектов для Великого княжества Финляндии*(450). По этому порядку при издании даже тех законов для Великого княжества, которые имели более или менее непосредственное отношение к интересам Империи, не было обязательно испрошение заключения подлежащих ведомств Империи, в силу чего было вполне возможно появление таких узаконений для Финляндии, которые не только по их изложению, но иногда и по существу не соответствовали истинным отношениям княжества и Империи и ее интересам; таким, например, к сожалению, оказался в некоторых своих постановлениях имеющий капитальную важность Устав о воинской повинности 6 декабря 1878 г.; таким же было бы и новое Уголовное уложение, если бы, собственно говоря, случай не изменил течение дела.

Летом 1890 г. на бывшем в С.-Петербурге международном конгрессе представитель Финляндии сенатор Монтгомери обязательно сообщил, между прочим, и мне перевод (юридически говоря, подлинник) утвержденного Финляндского уложения, который я тщетно разыскивал в Петербурге. Тщательно ознакомившись с ним и находя, независимо от безграмотного и местами совершенно неточного русского текста, что многие статьи его Общей части и некоторые Особенной (об измене, о подделке денежных знаков), касающиеся отношений княжества к Империи, проводят взгляды, совершенно не соответствующие положению Финляндии в общем строе государства, а некоторые статьи, касающиеся, например, международного уголовного права, идут вразрез с началами, усвоенными редакционной комиссией в проекте Уголовного уложения. Я представил мои соображения по этому предмету председателю нашей комиссии Э.В. Фришу, который 2 августа 1890 г., в качестве председателя комиссии и главноуправляющего кодификационным отделом*(451), препроводил составленную мною подробную печатную записку ("по поводу предстоящего введения особого уложения для Великого княжества Финляндии"), со своим по этому поводу заключением, к министру юстиции Н.А. Манасеину. Министр юстиции по рассмотрении этого вопроса, совместно с статс-секретарем Фришем, представил на Высочайшее благовоззрение о необходимости подвергнуть пересмотру новое Уложение Великого княжества Финляндского в видах согласования его с интересами Империи, на что уже 17 октября 1890 г. последовало Высочайшее согласие. Предположения о возможном пересмотре Уложения Великого княжества Финляндии были первоначально рассмотрены в особом совещании министра юстиции, статс-секретаря Фриша, генерал-губернатора Финляндии графа Гейдена и статс-секретаря Финляндии Эрнрота. После этого по всеподданнейшему докладу графа Гейдена*(452), была образована, по Высочайшему повелению от 31 октября 1890 г., особая для рассмотрения этого вопроса комиссия под моим председательством*(453). Комиссия в семи заседаниях подвергла тщательному пересмотру все статьи Финляндского уложения и 14 ноября представила подробный доклад о тех постановлениях, которые требуют изменения их по существу или дополнения (охрана международного телеграфного кабеля, клейм и знаков и т.п.), и тех, которые требуют только редакционных переделок. Между прочим, в этом докладе было указано, что, соответственно признанию Финляндии нераздельной частью единого государства Российского, определение объема и состава таковых посягательств в местных карательных законах Финляндии должно быть одинаково с тем, которое установлено в общих законах Российского государства; но находя, что ввиду предпринятого в Империи пересмотра уголовных законов полное объединение законодательных постановлений по преступлениям государственным являлось бы преждевременным, доклад высказал пожелания, чтобы впредь новые карательные о государственных преступлениях законы для Империи подлежали бы одновременно и в Великом княжестве, в установленном порядке, обнародованию. Несмотря на необходимость столь существенных изменений в целом ряде статей Общей и Особенной части Финляндского уложения, член комиссии Колониус полагал невозможным приостановить введение в действие Уложения как закона, уже получившего установленную санкцию. Но государь император утвердил предположение Особого совещания под председательством графа Гейдена, вполне одобрившего заключения нашей комиссии и, между прочим, признавшего (п.3), что узаконения Финляндии в качестве законов местных не могут отменять силы и действия тех общих, изданных в Империи законов, которые должны иметь применение на всем пространстве Российского государства; при этом было обращено особое внимание на распространение на Финляндию наших договоров с иностранными государствами, касающихся международной уголовной охраны. Затем последовал Манифест 1 декабря 1890 г., который приостановил введение Уложения в действие и предложил земским чинам вновь рассмотреть проектированные изменения на сейме 1891 г. Проект предложения сейму был составлен финляндским сенатом, который, однако, в своем постановлении от 19 января 1891 г. находил необходимым сделать в предложении некоторые изменения и, между прочим, полагал неудобным принятие термина "Россия" для означения совокупности Империи и Великого княжества, а с другой стороны, высказывал пожелания, чтобы выражение "финляндец или иной подданный Российского государства" было заменено выражением "финляндец или иной подданный государя императора", полагая, что это указание на личное единение княжества и Империи более соответствует образу правления монархической страны; кроме того, сенат предполагал включить в предложение объяснение, что действие Уложения было приостановлено лишь за невозможностью собрать земские чины до 1 января 1891 г.

Но по рассмотрении этого предположения в Министерстве юстиции текст его был изменен и более согласован с предложениями Особого совещания, причем и мотив приостановления введения его в действие был заменен другим: "Государь император за благо признал" и т.д. Однако сейм 1891 г., приняв некоторые из предложенных ему изменений, относительно других статей предложил свою редакцию, которая была подробно разобрана мною в Докладной записке 26 февраля 1892 г. и вызвала ряд возражений, разделенных в главных чертах и министром юстиции. Вследствие этого и предположения сейма 1891 г. не были утверждены государем, который передал рассмотрение предположенных изменений сейму 1893 г., по проекту сената, почти вполне согласованному с предположениями министра юстиции; в этой последней редакции изменения были наконец приняты сеймом 1893 г., и измененный проект Уложения получил Высочайшее утверждение. Затем в сборнике постановлений Великого княжества Финляндского (1894г. N 17) был издан текст изменений, внесенных в Финляндское уложение 1889 г., а в приложении к нему - исправленный и Высочайше одобренный 4 июля 1892 г. русский текст остальных частей Уложения 1889 г. (причем по Высочайшему повелению 1 августа 1891 г., Сборник постановлений Великого княжества Финляндского N 27, русский текст, как утверждаемый императором, должен считаться основным и иметь решающее значение). Как видно из Высочайшего Манифеста 2/14 апреля 1894 г., это Уложение должно было вступить в действие немедленно, а потому юридически новое Уголовное уложение действует со 2 апреля 1894 г.