2017-12-14
239
Беря под свою охрану какой-либо интерес, государство налагает на каждого гражданина обязанность воздерживаться от сознательного и волимого причинения вреда этому интересу или от поставления его в опасность; но весьма нередко ввиду важности правоохраненного интереса государство идет далее и налагает на каждого обязанность в его деятельности или бездействии, которые соприкасаются с этим интересом, которые могут быть причиной его повреждения, быть возможно осторожным и внимательным, угрожая за повреждение этого интереса по невнимательности наказанием; таким образом, основа наказуемости случаев этого рода лежит в неисполнении обязанности действовать осторожно, в недостатке правомерной воли: виновный мог предвидеть, что из его действия произойдет вред правоохраненному интересу, но не оказал надлежащей заботливости, вред произошел, а потому он и отвечает за него в уголовном порядке.
Жизненный опыт свидетельствует нам, что условия общественной жизни с ее взаимно переплетающимися интересами вызывают значительное число таких посягательств на правоохраненные интересы, не желаемых и даже не допускаемых лицом, учинившим такое посягательство; но, как я заметил выше, по Общему правилу, в современном праве такой вред не почитается еще достаточным основанием уголовной ответственности, пока в этом причинении мы не откроем субъективной виновности действующего. Поэтому мы и разделяем все неумышленные посягательства на правоохраненный интерес на вменяемые и невменяемые. Подобно тому как признаком умышленных деяний является действительное проявление элементов дееспособности в деянии, так характеристическим признаком неумышленных, но вменяемых деяний ставится возможность проявления этих элементов, т.е. возможность сознания и возможность правомерного хотения, при известном напряжении или изменении психической деятельности; напротив того, характеристическим признаком невменяемых деяний должна быть признана невозможность такового проявления.
Учинивший неумышленное, но вменяемое деяние нарушает обязанность, имеющую не только религиозно-нравственный, но и юридический характер, не совершать ничего, вредящего правоохраненным интересам, обязанность, совмещающую в себе, как момент, обязанность сознательно не посягать на этот интерес.
При таком воззрении проявления виновности умышленной и неосторожной представляются в основных чертах аналогичными.
Стоя на почве теории подчиненности человеческих действий закону достаточной причины, мы говорим, что лицо, сознательно и волимо осуществившее мотив, в данный момент преобладающий в его психическом настроении, по соображениям, которые будут изложены далее в учении о наказании, подлежит уголовной каре; по тем же соображениям должно подлежать наказанию и лицо, не воспользовавшееся своими психическими средствами, влияющими на определение деятельности, хотя и находившееся в условиях, допускавших возможность такового пользования.
Предполагая далее, что неосторожность, как и умысел, суть только оттенки субъективной виновности, выразившейся в посягательстве на правоохраненный интерес, я не могу, конечно, видеть в неосторожности преступного бездействия, так как она может быть элементом как посягательства на запреты, так и посягательства на требования закона; еще менее можно, по моему мнению, конструировать неосторожность как правоопасное деяние, так как она всего чаще является элементом деяний, причиняющих правоохраненным интересам вред, а не только ставящих их в опасность.
Посягательство на всякий правоохраненный интерес может быть учинено умышленно и неосторожно: норма "не убей" заключает в себе и воспрещение сознательно посягать на жизнь другого, и воспрещение быть причиной чьей-либо смерти в силу легкомыслия и небрежности. Но это общее положение получает в законодательствах существенные ограничения, частью-в силу условий состава преступных деяний, частью - в силу прямого указания закона, так что область вины неосторожной, сравнительно с умышленной, представляется несравненно меньшей.
Такое неосторожное причинение вреда заключает в себе все те элементы общественной и государственной опасности и вредоносности, которые служат основанием применения уголовной кары. Наказывая неосторожность, государство осуществляет общие задачи наказания: с одной стороны, побуждая наказываемого быть более внимательным к своим действиям и их возможным результатам, а с другой - укрепляя в общественном сознании идею о необходимости быть внимательным и об опасности непредусмотрительности, и, наконец, успокаивают общественное сознание, взволнованное проявлением легкомыслия, самомнения, неряшливости, повлекших десятки, а иногда и сотни жертв.
148. Неосторожная вина дополняет собой вину умышленную, вместе с ней противополагаясь деяниям невменяемым; поэтому она характеризуется двоякого рода признаками, отличающими ее от умысла и от деяний невменяемых.
Первого рода признаком является отсутствие сознания учиненного посягательства на правоохраненный интерес, и притом или вообще, или по отношению к конкретным условиям деяния при так называемой самонадеянности.
Отсутствие сознания преступности учиненного свидетельствует о наличности у действующего неведения и заблуждения об условиях его действия, которые, устраняя умышленную вину, создают в то же время вину неосторожную, если, конечно, эта ошибка по своему объему и значению не устраняет самого вменения.
На этом основании все изложенное выше учение об ошибке вполне применяется к установлению границ умысла и неосторожности, а потому, не повторяя высказанных уже положений, я позволю себе резюмировать их в применении к неосторожности.
Таким образом, источником неосторожной вины могут быть характер и личные свойства действующего, его легкомыслие, отсутствие привычки сосредоточивать внимание на своих поступках, неловкость и неповоротливость в действиях, леность, мешавшая ему приобрести сведения, необходимые для правомерной деятельности в данном случае, излишняя самоуверенность, самомнение и т.д.; или источник неосторожности может лежать во временных условиях действия, требовавшего быстрого решения, в аффектированном состоянии, в запальчивости и раздражении, или, наоборот, в притуплении психической деятельности, в апатии, лени думать и т.п., или же, наконец, в действиях третьих лиц, сделавшихся притом источником такой ошибки бессознательно или сознательно*(1096).
Это отсутствие сознания учиненного, определяющее бытие неосторожной вины, может относиться к совершенному в полном его объеме или к его частям; оно может относиться или к фактической обстановке действия, или к причинному соотношению, вызванному сознательными и, может быть, обдуманными действиями лица. Далее, это отсутствие сознания может относиться к юридической обстановке деяния; так, например, человек, сжегший вещь, почитаемую им своей, но оказавшуюся чужой, не может отвечать за умышленное истребление чужой собственности, но может быть наказан за неосторожность*(1097).
Но, во всяком случае, эта ошибка должна относиться к существенным условиям деяния, так как только тогда уничтожается умышленная вина и, следовательно, может возникнуть вопрос о неосторожности.
В силу этого соотношения между умыслом и неосторожностью вопрос об объеме и даже об определении неосторожности стоит в прямой зависимости от значения, придаваемого теорией и практикой неведению и заблуждению относительно запрещенности данного деяния.
Таким образом, сторонники учения, признающего, что неведение и заблуждение относительно запрещенности учиненного или, наоборот, относительно его правомерности устраняют умышленность преступного деяния, должны несравненно шире определять объем неосторожной вины, чем сторонники положения ignorantia juris semper nocet *"Незнание закона не исключает ответственности (лат.).", так как, например, лицо, нарушившее требование закона, которое оно не знало, но которое оно могло узнать, если бы о том позаботилось, по первой теории отвечает за неосторожность, а по второй - за умысел*(1098).
Другим признаком неосторожности, отличающим ее от невменяемых, а в особенности от случайных деяний, является возможность сознания учиненного и возможность предвидения последствия.
Для уразумения этого еще более важного условия неосторожности необходимо прежде всего иметь в виду неоднократно уже указанное положение, что основой ответственности при неосторожной вине является не сам факт незнания и непредвидения, а то поведение лица, та его деятельность, которой обусловливается вредное последствие этого незнания и непредвидения, его неблагоразумие; поэтому человек, обращающийся неосторожно с заряженным ружьем, думая, что оно не заряжено, и причиняющий вред, отвечает не за то, что он не знал, что ружье заряжено, а за то, что он действовал без надлежащей внимательности, благодаря чему у него не оказалось необходимых в данном случае сведений. В силу этого большая степень знаний, даже их специальность, не всегда уменьшает шансы ответственности за неосторожность, а иногда даже увеличивает их, расширяя круг предъявляемых действующему требований.
Но как же определить размер благоразумия, который мог бы служить основанием уголовной ответственности за неосторожность и вместе с тем быть признаком, отграничивающим ее от случая? Доктрина гражданского права, как старая, так и новая, держится в этом отношении объективной мерки, установленной еще римским правом: это - мера благоразумия расточительного отца семейства (diligens pater familias, Mustermann), понимая под этим, разумеется, не одну общую и неизменную мерку благоразумия, во всех условиях и положениях действующего, но при данной юридической обстановке; степень благоразумия рачительного отца семейства будет, конечно, иная, когда он только защищает свои права или же когда он совершает действие хотя и правомерное, но в то же время прямо или косвенно соприкасающееся с интересами других*(1099).
Возможно ли перенесение этого принципа и в уголовное право? Действительно, мы встречаем такую попытку даже у новых криминалистов*(1100), но с таким положением трудно согласиться не только потому, что эта мерка имеет только кажущуюся определенность, но и потому, что она не соответствует общим основаниям уголовной ответственности. Становясь в гражданские правоотношения к другим, я необходимо рассчитываю на известные условия их деятельности, на их осторожность, знание, и горе тому, кто стоит ниже этого уровня рачительного отца семейства - diligentibus jura sunt scripta *"Законы писаны для благоразумных (лат.)."; его имущественная ответственность наступает, хотя, может быть, сколько бы раз он ни был в таком положении, он всегда поступает так, а не иначе, так как таков предел его разумения. Но другое дело - ответственность уголовная: падая на личность, имея в виду данного индивидуума, она должна сообразоваться с его индивидуальными условиями, его трусливостью, ограниченностью, находчивостью и т.д.*(1101) Только в одном случае суд при определении неосторожной вины может отправляться от объективной мерки, когда основой небрежности является отсутствие знаний, и в особенности специальных, требуемых той деятельностью или профессией, которой занимался виновный, так как тогда объем обязательных знаний, конечно, может быть определен по объективному масштабу.
В этом смысле определяет неосторожность и наше Уголовное уложение: виновный не предвидел преступного деяния (в смысле первой статьи), хотя мог или должен был оное предвидеть. В пояснение употребленного в определении двойственного признака "мог" и "должен" объяснительная записка указывает, что наказание за небрежность может быть назначаемо или исключительно ввиду отдельного факта, или по соображению отношения этого факта к специальной деятельности: лицо, неосторожно обращавшееся с заряженным ружьем, думая, что оно не заряжено, наказывается потому, что оно могло узнать об этом обстоятельстве; архитектор, у которого рухнул неправильно выстроенный свод, наказывается за то, что он, принимая руководство постройкой, должен был знать, как строят своды*(1102).
Если данное действие произвело несколько результатов, одинаково не предвиденных действовавшим, то для вменения учиненного в неосторожную вину необходимо доказать возможность предвидения по отношению к каждому из этих результатов.
Положительно злая воля, выражающаяся в умысле, сама по себе представляет опасность для правового порядка, а потому проявивший таковую может иногда подлежать ответственности, хотя задуманное им и не было довершено; но иначе ставится вопрос о недостатке благоразумия, определяющем бытие неосторожной вины; сама по себе неосторожность не имеет никакого юридического значения; только сделавшись вредоносным или опасным деянием, она получает таковое; иногда только благодаря этим последствиям мы можем даже определить и само бытие такого неблагоразумия. Поэтому неосторожная вина получает наказуемый характер только в том случае, когда она проявилась в действительном нарушении требований или запретов закона, причем безразлично, будет ли таким проявлением само преступное содеяние или бездействие или неосторожными будут наступившие преступные результаты: кучер, пустивший лошадь в карьер и смявший прохожего, отвечает не за неосторожную езду, а за неосторожное причинение увечья или смерти, но только в том случае, если эти последствия действительно произошли. При этом, конечно, в тех случаях, когда виновному вменяются вызванные его неосторожностью последствия, каждый раз должна быть доказана причинная связь неблагоразумных действий и преступного последствия*(1103).
149. Это ограничение ответственности за неосторожную вину наводит и на другой, столь же важный практически вопрос: все ли типы преступных деяний допускают двойственную форму виновности - умысел и неосторожность?
С точки зрения охраны интересов, казалось бы, ответ должен быть утвердительный, так как всякий интерес может пострадать как от умышленного, так и от неосторожного деяния; но рассмотрение законодательных определений отдельных преступных деяний указывает нам целый ряд посягательств, которые, по их конструкции, исключают возможность неосторожного учинения. Конечно, точное определение этих деяний относится к Особенной части; но некоторые указания должны быть сделаны и при обрисовке общего учения о неосторожной вине.
Так, сюда относятся те деяния, при которых причинение вреда известному интересу, даже его уничтожение, считается преступным и наказуемым только в том случае, когда оно сделано с особой, в законе указанной целью: как, например, поджог собственного имущества с целью получить страховую сумму, подделка метрического свидетельства с целью скрыть права состояния и т.д. Учинение подобных деяний по неосторожности, конечно, юридически немыслимо.
То же нужно сказать и относительно деяний, для состава которых хотя и не требуется специальная цель, но при которых преступность посягательств на известный интерес обусловливается сознательностью действий, определяющих состав преступного деяния, как, например, обида, клевета, преступные захваты и т.д.
Наконец, к этой группе должны быть отнесены те деяния, сам способ учинения которых предполагает наличность умышленности; таковы подделка монеты, подлоги, изнасилования, бунт и т.п.
Таким образом, с точки зрения, нас интересующей, все преступные посягательства распадаются на две группы: одни, по их составу, всегда предполагают наличность умышленной вины, другие допускают учинение их и по умыслу, и по неосторожности. Но и в этой последней группе современные законодательства, и притом как французской, так и германской семьи, наказывают неосторожность только в некоторых особо указанных в законе случаях, причем выбор этих случаев представляется крайне разнообразным*(1104). Однако эта система, вполне верная относительно тяжких преступных деяний, не применима к нарушениям, где оттенки виновности не играют особенной роли. На этом основании, например, большинство немецких комментаторов должны были допустить презумпцию, что при полицейских проступках неосторожность всегда наказуема, хотя на это нет прямых указаний в законе.
В этом отношении, казалось бы, практичнее установить, применяясь к трехчленному делению, принятому во всех кодексах, общее правило, что при преступлениях и проступках неосторожность наказуема, а при нарушениях не наказуема только в случаях, особо указанных в законе.
Вместе с тем, в тех случаях, где наказуема и неосторожность, за исключением нарушений, размер ответственности за неосторожные деяния должен быть меньшим, так как самонадеянность и беспечность не могут быть приравнены к злой воле с ее разнообразными оттенками.
Наш Свод законов допускал наказуемость неосторожной вины в двух случаях: или на основании особых постановлений закона, или же по усмотрению суда, согласно с обстоятельством дела и состоянием виновного; но Уложение о наказаниях 1845 г. изменило эту систему, и ст.110 прямо говорила: "Строгость определенного в законе наказания за преступление, учиненное без намерения, увеличивается". Таким образом, по тексту закона, для наказуемости неосторожности было недостаточно, чтобы деяние вообще было запрещено и неосторожное совершение его было возможно, а был необходим специальный запрет неосторожных поступков как таковых*(1105).
Несколько иначе решал этот вопрос Устав о наказаниях.
Статья 9 Устава постановляла: "За проступки, совершенные без намерения, мировым судьям предоставляется делать виновным, смотря по обстоятельствам, выговор, замечания и внушения. Более строгие наказания определяются за ненамеренные проступки только в следующих случаях: 1) когда сим уставом назначено наказание именно за неосторожность и 2) когда проступок состоит в неисполнении по небрежности какой-либо особой обязанности, возложенной законом".
Первая часть этой статьи не содержала никакого определения неосторожной вины, а давала мировому судье право привлекать к ответственности за всякий неосторожный поступок; причем, несмотря на то, что это постановление помещено в Общей части, Устав придавал ему характер специального проступка, нарушения гражданской обязанности быть внимательным, с самостоятельной санкцией.
Для пояснения возникновения этого положения необходимо обратиться к его истории. В проекте Устава было принято, как правило, что "проступки, совершенные ненамеренно, не подлежат наказанию", кроме двух случаев, указанных ныне в пунктах 2 и 3 ст.9; "во всех же прочих случаях неосторожности или небрежности, - прибавляла статья, - мировому судье предоставляется делать виновному внушение". Это внушение, как видно из объяснительной записки, не рассматривалось как наказание, и составители проекта, установляя его, имели в виду, что внушение, делаемое виновному лицом, избранным всеми сословиями и пользующимся в своей местности значительным весом, может иметь очень полезное влияние на людей, провинившихся без намерения, только по неосмотрительности. Таким образом, эта мера имела, так сказать, педагогический, а не карательный характер и была рассчитана на ту авторитетную роль, которую, как предполагалось, будет играть мировой судья в нашем обществе. Но при рассмотрении проекта в соединенных департаментах Государственного Совета последний, основываясь на том, что, по Основным положениям мировому судье предоставлено право делать не только внушения, но и выговоры и замечания, нашел необходимым дополнить в этом смысле и данную статью. Государственный Совет не обратил внимания на то, что через это произошло не только изменение редакции, но и существа данного постановления, так как эта трехчленная мера взыскания, согласно ст.1 Устава о наказаниях и ст.33 Устава уголовного судопроизводства, является уже низшим родом наказаний, налагаемых мировыми судьями, а не педагогическим внушением, что еще более подтверждается дальнейшим выражением статьи 9: "более строгие наказания определяются".
На этом основании представлялось весьма важным с точностью определить, при каких условиях каждый мог быть за сделанную им неосторожность привлечен к уголовной ответственности и подвергнут наказанию, со всеми его невыгодными последствиями для наказанного*(1106).
Во-первых, статья 9 говорила только о "проступках", учиненных без намерения; поэтому, как неоднократно разъяснял Уголовный кассационный департамент, суд, применяя ст.9, обязан был указать, под какую статью закона подходил бы учиненный виновным проступок, если бы был учинен умышленно*(1107).
Во-вторых, первая часть статьи 9 не могла быть применена к тем проступкам, за неосторожное учинение коих установлена особая ответственность в Уставе о наказаниях*(1108).
В-третьих, постановления ч. 1 ст.9 не могли быть применимы к неосторожному учинению тех проступков, которые предусмотрены не в Уставе и не подлежали ведению мировых судей. Таким образом, например, хотя умышленное пролитие Св. Даров составляло преступное надругательство над святыней (ст.210 Уложения), но пролитие кем-либо их по неосторожности не давало права мировому судье привлечь виновного к ответственности по ч. 1 ст.9; то же нужно сказать об истреблении или повреждении по неосторожности публично выставленного бюста или портрета государя, о неосторожном лишении матерью жизни ее новорожденного, незаконнорожденного ребенка и т.д.
В-четвертых, постановления ч.1 ст.9 не могли быть применимы ко всем тем преступным деяниям, в коих сама преступность зависела только от наличности злой воли, от умысла, причем безразлично, вытекало ли это условие из существа самих нарушений или из прямых указаний закона. К сожалению, практика нашего Уголовного кассационного департамента игнорировала это условие, а потому по отношению к некоторым преступным деяниям Сенат приходил к выводам и противоречивым, и практически совершенно несостоятельным.
Таковы, например, разъяснения Сената о применении ч.1 ст.9 к неосторожным оскорблениям, дававшие возможность возбуждать в уголовном порядке преследование по поводу всякого необдуманно сказанного выражения, всякой шутки, за которую обиделся тот, по поводу коего она была сделана*(1109). Еще неудачнее была попытка признать возможность применения ст.9 к случаям неосторожной растраты, присвоения, пользования чужим имуществом или кражи; Уголовный кассационный департамент, давая такое разъяснение, не заметил, что таким образом он допустил возможность уголовного преследования всякого, надевшего чужую шубу или галоши*(1110).
Что же касается обоих пунктов ч.2 ст.9, то их применение не встречало затруднений. К случаям, соответствующим первому пункту, относились деяния, предусмотренные ст.98, 128, 129, а пункт 2, как указывают и объяснения составителей, имел в виду те формальные нарушения, в которых не придавалось значения оттенкам виновности, а мера наказания определялась преимущественно по объективным условиям. Такие обязанности могли возникать или из общественного положения лица, свойства его занятий, деятельности, каковы, например, случаи ответственности домохозяев, владельцев недвижимости; или же они специально налагались на данное лицо, например полицией в пределах ее компетентности; или, наконец, они возникли из известных действий лица, какова, например, обязанность осмотрительной езды, осмотрительного выставления на окна тяжестей и т.д. Во всех этих случаях неосторожная виновность подводилась под те же постановления, как и умышленная, и выбор наказания по данной статье вполне зависел от усмотрения судьи.
Уголовное уложение приняло такую постановку вопроса, что тяжкие преступления наказываются лишь при наличности вины умышленной, т.е. деяния, учиненные по неосторожности, ни в каком случае не могут быть тяжкими преступлениями и, следовательно, наказываться смертной казнью, каторгой или поселением; преступления также, по общему правилу, предполагают наличность умысла; но могут быть, однако, и преступления, в силу особого указания закона представляющие проявление неосторожности, как, например, неосторожное лишение жизни, поджог; наконец, все проступки наказываются как при наличности умысла, так и при неосторожности, если только закон не сделал в этом отношении каких-либо исключений; там, где одно общее постановление объемлет и умышленную, и неосторожную вину, различение их по наказуемости будет вполне зависеть от усмотрения судьи*(1111).
150. Конечно, вина неосторожная, как и умысел, имеет оттенки, виды, причем и относительно нее существует несколько попыток деления.
Первое и самое главное деление основывается на двойственности границ, отделяющих неосторожность от вины умышленной. Первым видом является несознаваемая неосторожность, беспечность (unbewusste culpa, Fahrlдssigkeit, faute sans prevoyance, negligentia *"Бессознательный проступок, небрежность, непредвиденный поступок, беспечность (нем., фр., лат.)."), а вторым - неосторожность сознаваемая, самонадеянность (bewusste culpa, Frevelhaftigkeit, faute avec prevoyance, luxuria *"Сознательный проступок, преднамеренный поступок, злоупотребление (нем., фр., лат.)."), когда действующий сознавал, что из его деяния может произойти правонарушение, но сознавал это отвлеченно, а не в применении к данным конкретным обстоятельствам, и не только не желал, но и не допускал возможности наступления правонарушения, надеясь его избегнуть*(1112).
Это различие беспечности и самонадеянности имеет несомненное значение для выяснения понятия элементов виновности, но не представляет особенно существенного значения для наказуемости, так как легко себе представить случаи беспечности, невнимательности, в которых заключается бульшая опасность и виновность, чем в преувеличенной надежде на свою силу и ловкость.
Уложение о наказаниях 1845 г. ничего не говорило об этом делении, но, сопоставляя определение неосторожности и умысла, в особенности непрямого, нужно было прийти к тому выводу, что случаи самонадеянности должны были быть подводимы под ст.110*(1113).
В действующем Уложении это различие двух видов неосторожности внесено в самый текст.По поводу преступной самонадеянности, примыкающей к умыслу непрямому, в объяснительной записке указано: "Этот вид неосторожности может иметь значение только при тех содеяниях или бездействии, для преступности коих требуется наличность известного последствия; там же, где воспрещается самое содеяние или бездействие, практически возможно только или прямое желание их учинения, или непредвидение их наступления. Границы между непрямым умыслом и самонадеянностью, конечно, могут быть устанавливаемы судом по обстоятельствам каждого отдельного случая; но для признания наличности первого необходимо, чтобы виновный допускал, что преступное последствие произойдет, и безразлично относился к этому, а для второй - чтобы виновный полагал, что наступление последствия будет устранено его собственной деятельностью или какими-либо иными благоприятными для него условиями".
Другое деление, некогда господствовавшее в доктрине, а отчасти и в кодексах, основывается на степени небрежности и легкомыслия. Мера неблагоразумия, проявленная, при одинаковых условиях, человеком опытным, специалистом или же новичком, лицом увлекающимся, будет неодинакова; неблагоразумие человека, пустившего лошадь в карьер по многолюдной улице, в разгар движения, и лица, проскакавшего по улице сравнительно пустынной, будет весьма различно. Таких оттенков проявленного неблагоразумия может быть весьма много, так как степень неблагоразумия видоизменяется не качественно, а количественно, а потому и степеней неосторожности может быть и три, и четыре, и более: culpa lata, latior, latissima, levis, levior, levissima *"Виновность обширная, более обширная, самая обширная; легкая, более легкая, самая легкая (лат.)."*(1114). Но этот признак деления представляется крайне шатким, так как степень неблагоразумия может быть установлена только путем сравнения двух или нескольких фактов. Оттого мы и видим, что писатели, защищавшие это деление, не были в состоянии дать определение каждого вида в отдельности, а в примерах, приводимых ими, оказывалось полное разногласие, так что то, что у одного приводилось как пример culpa levis, у другого считалось за culpa levissima и т.п.
Поэтому современная доктрина и кодексы отказались от этого деления, предоставив вполне оценку степени небрежности судье в общих пределах наказуемости неосторожности*(1115).
Третье деление неосторожной виновности основывается на юридической характеристике деяний, ее вызвавших, причем и в этом отношении различают два оттенка.
Во-первых, различают неосторожность, бывшую последствием деяний дозволенных или запрещенных, и притом в последнем случае - или нарушений, или преступлений*(1116). Этому делению, конечно, нельзя отказать в определенности, но зато оно представляется совершенно неосновательным, особенно если ставить его в соотношение с наказуемостью или с размерами наказуемости неосторожности. Оно покоится на том предположении, что человек, совершающий что-либо недозволенное, должен относиться сравнительно с большей внимательностью и осторожностью к своей деятельности; но само это предположение ни на чем не основано и противоречит жизненному опыту. Вместе с тем усвоение этого взгляда легко может привести к презумпции виновности, как это мы и видим, например, в Уложении 1845 г., в постановлениях его о телесных повреждениях.
Во-вторых, различают неосторожность по общественному и государственному положению виновного. Так, выделяют как квалифицированный вид неосторожной вины те случаи, когда лицо по своему государственному или общественному положению должно было действовать с особенной осмотрительностью: таковы случаи усиления ответственности за небрежность машиниста, архитектора, врача*(1117). На этом же начале основывается выделение как привилегированной формы неосторожности тех случаев, когда она была последствием действия лиц, исполнявших свои обязанности и только перешедших пределы этих обязанностей, например причинение вреда при переступлении пределов дисциплинарной власти.
