Объективное проявление виновности

 

152. Обращаясь к рассмотрению объективной стороны преступного деяния, к преступной деятельности, нельзя не указать, что формы проявления виновности зависят от характера и условий охраны, которую норма дает интересам жизни.

Как я указывал еще во введении, правоохрана заключается прежде всего в защите интереса от причинения ему вреда или от опасности такового причинения, а потому неисполнение веления "не вреди", вредоносная или опасная деятельность будет внешним выражением первой группы преступных посягательств на норму - так называемое преступное содеяние (delictum commissionis). Но иногда законодатель ради охраны тех же интересов частного лица, общества или государства идет далее и, не ограничиваясь заповедью "neminem laedere" *"Никому не вредить (лат.).", требует от граждан содействия и помощи в охране; требует, например, содействия отправлению правосудия явкой в суд в качестве свидетеля, эксперта, присяжного заседателя; требует донесения об учиненном преступном деянии; требует содействия общественному благосостоянию своевременным заявлением о появившейся заразе на скоте, насаждениях; требует содействия правильному отбытию воинской повинности своевременной припиской к призывному участку, явкой к освидетельствованию и т.п.; неисполнение этого веления "помогай ближнему", непроявление интересоохранительной деятельности будет внешним выражением второй группы преступных посягательств на норму - так называемое преступное упущение или бездействие (delictum ommissionis). Таким образом, нарушение запретительной нормы (Verbot) будет содеянием, нарушение требовательной нормы (Gebot) бездействием*(1129); хотя при этом нельзя не иметь в виду, что могут быть нормы, совмещающие в себе и запрещения, и известные требования, тогда, понятно, посягательство на них может быть и содеянием и бездействием: заповедь "помни день субботний во еже святити его" заключает в себе и запрещение нарушать святость субботы мирскими делами, и предписание посвящать его Господу Богу в виде обязательного посещения богомоления.

Различие этих групп преступных посягательств заключается в сущности правовых велений или требований, обращенных к гражданам безотносительно к той форме, в которую облечено это веление законодателем в диспозитивной части закона, т.е. безотносительно к тому, придана ли ей форма запрета или требования, так как конструкция веления - признак случайный, зависящий иногда от неумения законодателя, от недостаточной выработки законодательной техники*(1130). Заповеди "не убей", "не укради", с одной стороны, и "чти отца и матерь свою" - с другой, отличаются не только по форме изложения, но и по существу и объему налагаемых ими обязанностей и возможных их нарушений. Наоборот, если законодатель, определяя ответственность за присвоение забытой чужой вещи, конструирует определительную часть таким образом: "кто не возвратит находящуюся у него чужую вещь с целью присвоения оной", а при определении, положим, растраты выразится: "кто продаст или заложит с целью присвоения находящуюся в его распоряжении чужую вещь", то не можем же мы утверждать, что в силу такого изложения присвоение забытого становится бездействием, а растрата остается содеянным? Изменится ли существо преступного деяния, если законодатель изменит формулу определительной части статьи и вместо выражения: "кто повесит в питейном заведении патент на право торговли не на видном месте", употребит другое: "кто не повесит патент на видном месте"?

Еще менее можно искать различения содеяния и бездействия в способах и приемах преступной деятельности*(1131). Конечно, содеяние предполагает, что виновный совершает нечто: наносит удар, берет вещь, проявляет себя активно, а бездействие - что виновный не исполняет чего-либо: не является в суд, не запирает изгороди, проявляет себя пассивно. Но такой признак, хотя и подходящий к значительному числу случаев, тем не менее не охватывает всех, а потому оказывается непригодным для установления различия: убийство есть, несомненно, содеяние, нарушение запретительной заповеди, а между тем убийцей может быть и тюремный надзиратель, не дававший пищи арестанту и умертвивший его голодом; точно так же виновником крушения поезда может быть не только лицо, испортившее насыпь, снявшее рельс, загромоздившее путь, но и стрелочник, не переведший вовремя стрелки, и т.п. С другой стороны, неявка на суд в качестве свидетеля есть, несомненно, бездействие, а между тем ответственным за неявку будет не только тот, кто проспал время явки, но и тот, кто в этот день уехал по железной дороге или просто прохаживался около здания суда.

Указанное различие типов проявления преступных посягательств - содеяние и бездействие - считалось прежде столь существенным, что, например, партикулярные немецкие Кодексы, баденский, вюртембергский, брауншвейский, саксонский, а равно и Кодекс австрийский вносили определение этих типов в самый закон, и только новые кодексы, по примеру Французского сохраняя это различие по существу, не дают определения этих понятий в законе*(1132).

Наше Уложение о наказаниях 1845 г. сохраняло в законе это различие, не давая, впрочем, этим типам никакого технического наименования. Так, ст.1 по изд. 1885 г. говорила: "Преступлением или проступком признается как самое противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания предписано".

Но действующее Уголовное уложение не знает этого деления и в своем общем определении преступного деяния в ст.1 говорит только о деяниях, но, как видно из самой конструкции статьи и из других постановлений первого раздела, объемля словом "деяние" и содеяние, и бездействие. В этом смысле и объяснительная записка указывает, что слово "деяние" употреблено в Уложении для означения как содеяния, т.е. совершения поступков, нарушающих прямые запрещения закона, так и бездействия или упущения, т.е. неисполнения требований закона*(1133).

Тем не менее такое отсутствие особого упоминания в Уложении не отнимает у этого различия существенного теоретического, а вместе с тем и практического значения, и притом в двояком отношении: во-первых, с точки зрения законодательной, так как обе эти группы занимают в кодексах далеко не одинаковое положение: веления оказывать помощь отдельным лицам или целому обществу ввиду условий современной общественной жизни представляются сравнительно весьма немногочисленными, относясь притом по большей части даже не ко всем гражданам, а только к лицам, занимающим особое положение в государстве, всего чаще к лицам служащим; во-вторых, это различие отражается на применении к той или другой из этих групп отдельных институтов уголовного права и даже отчасти на самой конструкции этих институтов, в особенности, например, учения о покушении, соучастии и т.п.

При бездействии мы имеем дело главным образом с преступным процессом, совершающимся в самом нарушителе, а в содеянии, сверх того, и с преступным осуществлением этого процесса. В случаях злонамеренного бездействия злая воля виновного, конечно, формируется по тем же условиям, как и злой умысел вообще, она совмещает в себе те же элементы и проходит те же стадии развития, ее источником могут быть как условия, заключающиеся в самом виновном, так и данные внешнего окружающего мира, или злая воля третьих лиц, определившая бездействовавшего к неисполнению требований закона. Далее, злая воля и при бездействии может не только формироваться и пребывать во внутреннем, недоступном для правосудия мире виновного, но может и заявлять о своем существовании всеми доступными для воли способами; мы можем даже представить себе известную подготовительную деятельность к преступному бездействию, но бездействие не совмещает в себе внешнего осуществления злой воли; та деятельность, которую выполнял во время бездействия виновный, сама по себе никакого значения для его ответственности не имеет, хотя бы даже такая деятельность определилась задуманным неисполнением требований закона, когда, например, в этих видах данное лицо напивается пьяным, принимает наркотик, уезжает в железнодорожном поезде. Внешнее доказательство восприемлет направленная на бездействие воля лишь с момента наступления указанных в законе условий обязательного проявления содействия, преимущественно условий времени, места, т.е. условий, к деятельности виновного ни в каком непосредственном отношении не стоящих: с того момента, как судебный пристав доложил суду, что свидетель не явился, бывшая дотоле безразличной решимость лица уклониться от исполнения своей обязанности получает свое осуществление, при этом та же конструкция имеет место и при бездействии неосторожном. Напротив того, в содеяниях виновность как умышленная, так и неосторожная находит свое соответственное выражение в деятельности, нередко весьма сложной, продолжительной и только мало-помалу получает свое осуществление.

153. Далее, преступная деятельность предполагает прежде всего телесное действие, возбуждение наших двигательных нервов и вызванное этим сокращение мускулов, а затем известное изменение внешнего окружающего нас мира, т.е. предполагает действие и последствие. Сама деятельность человека, непосредственно вызывающая это последствие или даже не воспрепятствовавшая его наступлению, может быть осуществлена разнообразными средствами.

Таким средством может быть прежде всего собственное тело действующего и его органы, а затем вне находящиеся предметы материального мира и проявляющиеся в нем силы. Далее, этим средством преступной деятельности (instrumenta sceleris) могут быть не только неодушевленные предметы, но и одушевленные; не только силы природы, но даже, при известных условиях, другое лицо, в особенности находящееся, например, в состоянии невменяемости. Таким образом, при убийстве средствами могут быть: ружье, топор, яд, огонь, дикий зверь, безумный маньяк и т.д. Иногда действующий довольствуется для выполнения, так сказать, примитивными простыми средствами, а иногда устраивает для этого сложные и крайне разнообразные приспособления; мало того, при деятельности составной, сложной мы иногда причисляем к средствам даже последствия известной деятельности, насколько они служат для дальнейшего осуществления предпринятого. Так, средствами словесного оскорбления мы считаем не только органы речи, их функции, но и само произнесенное ругательное слово.

При этом такое выполнение преступного деяния определенными средствами или орудиями может иметь место как при осуществлении преступного замысла, так и при посягательствах на правоохраненный интерес, учиненных по небрежности и невнимательности.

Далее, осуществление преступного деяния требует нередко известной определенной комбинации, известного порядка применения средств, или, другими словами, определенного способа учинения: так, отравление, как введение в организм разрушающего жизнь вещества, есть способ убийства, тайное взятие чужой вещи - способ действия при краже.

В житейском, а иногда даже и в юридико-техническом языке понятия средств и способов действия нередко смешиваются друг с другом, хотя анализ некоторых преступлений свидетельствует нам, что их точное разграничение составляет необходимое условие правильного определения состава многих отдельных преступных деяний.

В западной литературе вопрос о средствах и способах преступной деятельности едва затрагивается: так, французские криминалисты упоминают о нем только при изложении учения об отдельных преступлениях, например при убийстве, мошенничестве; даже из германских криминалистов весьма немногие говорят о нем в Общей части*(1134); но ему более посчастливилось в нашей литературе, причем выдвинулось особое мнение, защищаемое Чебышевым-Дмитриевым и Фойницким, что средства и способы при определении сущности преступной деятельности имеют такое же значение, как и свойства объекта или условия вменения.

Впервые вопрос был затронут проф. А. Чебышевым-Дмитриевым в его учении о покушении, именно при исследовании покушения с негодными средствами.

"Нельзя в большинстве случаев, - говорит автор, - видеть преступление в правонарушении, совершенном не тем способом, какой имел в виду закон запретить под страхом наказания... Уголовное правосудие имеет своим объектом волю не безнравственную, а преступную, волю, избирающую такие средства для нарушения права, которые считаются законом за особенно безнравственные или за особенно вредные или опасные и признаются преступными... Преступность избранных средств к достижению правонарушения является таким же существенным условием для того, чтобы признать деятельность преступной, как и для того, чтобы установить преступность цели... Закон не признает преступными множество путей, которыми столь же верно достигается правонарушение, как и действиями преступными".

В подтверждение этих мыслей автор приводит несколько примеров: так, говорит он, не будет убийцей в уголовно-юридическом смысле тот, кто испугает или рассердит больного с намерением причинить ему смерть и достигнет своей цели; молящийся о смерти врага и достигший этим путем желаемого совершит "такое преступление, которое не подходит ни под один вид убийств, запрещенных законом"; беременная, поднимающая какие-либо тяжести, предполагая этим произвести выкид, не наказуема, безотносительно к тому, имело ли ее действие желаемый результат или нет, и т.д.

Но, придавая огромное значение способам и средствам действия среди других элементов состава преступного деяния, автор в своих беглых, так сказать, заметках не дает никакого действительного обоснования своему учению, так что все его положения являются совершенно голословными, а решение приводимых им примеров, если бы они, конечно, практически были возможны, с точки зрения, например, постановлений нашего Уложения об убийстве, истреблении плода, представляется совершенно произвольным*(1135).

Глубже затронут разбираемый вопрос проф. Фойницким в его исследовании о мошенничестве.

"Содержание уголовного правосудия, - говорит автор, - определяется двумя интересами: общественным и личным; первый побуждает государство определить, какие действия, как вредные для общества, должны быть признаны наказуемыми; второй же требует: а) знания в точности наперед, что запрещено законом; б) применения наказания только при наличности условий, устраняющих сомнение в виновности, при помощи средств распознавания, доступных земной юстиции, и в) назначение наказания только за деяния, действительно причиняющие вред обществу. Интерес общественный требует наказуемости всех правонарушений; интерес же личный требует ограничения наказуемости; он не может равнодушно отнестись к тому, наказывает ли закон за определенные действия или вообще за нарушение каких-либо правоотношений. Личный интерес имеет право потребовать, чтобы состав преступления расширялся не на всякий способ действия, а ограничивался такими способами, которые приводят и могут приводить к несомненному убеждению в причинной связи воли и действия с последствием".

Это построение, в отличие от попытки г-на Чебышева-Дмитриева, отделяет средства действия от способов и придает главное значение последним; вместе с тем и сам вопрос рассматривается исключительно с точки зрения законодателя, между тем как г-н Чебышев-Дмитриев смотрит на него с точки зрения судьи. По теории Фойницкого, интерес личности требует, чтобы законодатель признавал не всякий способ посягательства на правоохраненный интерес преступным, а по теории Чебышева-Дмитриева, судья должен освободить учинившего посягательство от наказания, потому что он действовал непреступным способом и средствами, хотя бы закон и не содержал в этом отношении никаких ограничений, как, например, при убийстве. Теория Чебышева-Дмитриева практически несостоятельна, теория Фойницкого теоретически одностороння. Очевидно, что целесообразность карательной государственной деятельности, интересы каждого подсудимого, а вместе с тем и всего общества, требуют, чтобы наказание применялось только в том случае, когда виновность обвиняемого несомненна; мало того, можно вполне согласиться с автором, что государство должно отказаться от проявления своей карательной деятельности, если, по естественному порядку вещей, такая деятельность грозит возможностью судебных ошибок, возможностью привлечения к суду невинных, безрезультатностью производства и т.д. Этими соображения целесообразности намечаются границы уголовно наказуемой и уголовно безразличной неправды, установляется институт частного преследования, давность и т.д.; но ошибочно ставить проявлением этого принципа требование наличности известного способа и средств действия. Способ действия есть только один из элементов распознаваемости наличности вины, и то преимущественно при известных конкретных условиях; а потому попытка законодателя указать по каждому деянию в самом законе способы, содействующие распознаваемости виновности, будет несостоятельна*(1136).

Действительное значение средств и способов действия в общем учении о преступном деянии представляется мне в следующем виде*(1137).

По общему правилу, как скоро виновный учинил умышленно или неосторожно преступное деяние, он отвечает за совершенное безотносительно к средствам, коими он пользовался. По отношению к огромному числу преступных деяний законодатель, запрещая известное деяние, не дает, да и не может дать перечня средств совершения; но иногда он отступает от этого положения и или прямо определяет преступность известного деяния свойством употребленных средств, или же придает известной категории средств значение обстоятельства, изменяющего ответственность, или же на этом основании классифицирует преступные деяния. Основания таких отступлений заключаются или в том, что выбор известных средств указывает на особенную испорченность, жестокость виновного, или в том, что употребление известных средств придает большую опасность действию, распространяет вред на большее число лиц и т.д. На этом основании, например, из понятия убийства выделяется убийство взрывом пороха и т.д.; из истребления имущества - так называемые общеопасные деяния и т.д. Во всех этих случаях основанием квалификации является характер употребленных средств - огонь, вода, взрывчатые вещества, яд и т.д.

Аналогичное значение имеет и способ действия, причем нельзя не прибавить, что роль его при некоторых особо указанных преступлениях представляется еще более важной. Так, во-первых, способ действия может служить основанием для усиления уголовной ответственности, как, например, проникновение в обитаемое помещение при краже; засада, истязания и мучения при убийстве и т.д.; во-вторых, способ действия может служить основанием классификации преступных деяний: таково, например, разделение, по нашему праву, похищения чужих вещей на тайное, насильственное и обманное; наконец, в-третьих, способ действия может, хотя и в сравнительно немногих случаях, служить основанием отграничения уголовно наказуемой и ненаказуемой неправды.

Обыкновенно средства действия, будут ли это органы нашего тела или предметы внешнего мира, которыми мы пользуемся при осуществлении преступного деяния, имеют физический характер - слово, движение; но при некоторых преступных деяниях, как, например, при убийстве, телесных повреждениях, возникает, сверх того вопрос, о так называемом психическом воздействии и психических средствах*(1138).

Положим, что кто-либо, зная, что другое лицо находится в таком болезненно-расстроенном нервном состоянии, при котором всякий испуг или сильное нравственное потрясение может причинить смерть, пользуется таким состоянием для осуществления своего намерения лишить жизни и достигает задуманного: можем ли мы признать его уголовно наказуемым за убийство?

По моему мнению, ответ должен быть утвердительный. Со стороны субъективной, существует преступный умысел и, следовательно, виновность лица; этот умысел воплощается в действии: появление в виде мертвеца, сообщение ужасного известия; это действие ведет к желаемой цели, и умысел осуществляется. Спрашивается, на каком юридическом основании мы не признаем здесь наличности условий, требующихся для состава убийства*(1139).

На это обыкновенно возражают, что при подобных условиях трудно установить причинную связь между действиями виновного и наступившей смертью; но это возражение, очевидно, не принципиального характера, так как оно переносит вопрос на процессуальную почву. Конечно, можно признать убийцей данное лицо только в том случае, когда будет доказано, что смерть причинена им; но это положение имеет одинаковое значение и в случаях причинения смерти так называемыми физическими средствами, а с другой стороны, во всяком учебнике судебной медицины мы найдем несомненные указания на факты причинения смерти или телесного повреждения психическими воздействиями, т.е. указание на полную возможность констатирования причинной связи в случаях этого рода.

Далее, указание на то, что при этих условиях желаемый результат мог наступить только благодаря особенным, чисто индивидуальным условиям данного факта, также не имеет значения, так как и при вменении результата, вызванного механическим путем, мы вменяем и так называемые индивидуальные, особенные последствия, как скоро эти особенности данного случая были сознаваемы виновным и он воспользовался своим знанием; таким образом, мы признаем убийством отравление такой дозой яда, которая была заведомо для виновного смертельна только благодаря особенному патологическому состоянию убитого.

Остается, следовательно, сам характер употребленных средств или способа деятельности виновного. Это возражение представлялось бы существенным, если бы дело шло о таких преступных деяниях, коих состав прямо обусловлен наличностью известных средств; но возражение теряет силу, как скоро запрет закона не содержит такого указания, как у нас при убийстве, или даже прямо указывает на возможность учинения вреда всякими средствами. Да и само наименование средств или способа действия "психическими" представляется неточным. Средством действия будут сказанное слово, переодевание, какие-либо символические действия, т.е. обыкновенные средства действия, столь часто употребляемые, например, при обидах, мошенничестве*(1140); остается только своеобразное воздействие этими средствами на организм другого, скорее, способ действия; это воздействие с трудом поддается физическому измерению и оценке, имеет как бы нематериальный характер; но и это особенное свойство средств только кажущееся; смерть в подобных случаях происходит от внезапного прекращения деятельности центральной нервной системы, от разрыва кровеносных сосудов, от остановки деятельности сердца, одним словом, от процессов, имеющих чисто соматический характер.

154. Но особенное значение в учении о средствах и способах действия представляет вопрос о так называемом невмешательстве как способе учинения преступного посягательства*(1141). Говоря о различии преступного содеяния и бездействия, обусловленного различием нарушаемых норм требовательных и запретительных, я указал, что это различие не зависит от активного или пассивного способа действия, так как оба эти способа могут быть как при содеянии, так и при упущении или бездействии. Теперь я остановлюсь на рассмотрении пассивного характера преступной деятельности, так как этот способ, в особенности когда им нарушаются нормы запретительные, представляет много своеобразного; при этом для различения бездействия как посягательства на нормы требовательные от бездействия как способа действия я буду называть последнее невмешательством*(1142).

Что можно понимать под невмешательством в уголовном праве и при каких условиях невмешавшийся может отвечать не только за само невмешательство, но и за то преступное деяние, которое произошло благодаря его невмешательству?

На первый взгляд, различие между активным участием и пассивным допущением нарушения какого-либо запрета столь очевидно, что отграничение невмешательства от содеяния, казалось бы, не представит затруднений: стоит только противопоставить убийство, выполненное ударом топора - с одной, и неподание помощи утопающему - с другой стороны.

Но, присматриваясь ближе к различным формам и оттенкам деятельности, мы увидим, что в жизни это резкое различие значительно сглаживается; являются промежуточные, смешанные формы, в которых соединяется и активное, и пассивное отношение деятеля к преступному результату, особенно там, где момент проявления физической деятельности обвиняемого отделяется от наступления последствия значительным промежутком времени.

Отравление может быть совершено не только тем, кто влил насильно яд в рот жертвы, но и тем, кто подал яд в виде лекарства, кто, подмешав яд в водку, налил ее в тот графин, из которого жертва задуманного преступления имеет обыкновение пить ежедневно; убийцей будет как тот, кто столкнул другого в воду, так и тот, кто подпилил устой у мостика, через который должна была пройти намеченная жертва.

Если рассматривать последние примеры в момент наступления результата, то деятельность виновного может быть характеризована как невмешательство: он не остановил проходящего через мост или наливавшего отравленную водку; но можно ли отнести эти случаи к невмешательству, или они составляют содеяние? Утвердительный ответ и в том и в другом смысле будет неверен, так как эта смешанная форма представляется во многих отношениях совершенно своеобразным типом*(1143).

С чисто объективной стороны, такая деятельность относится, конечно, к содеяниям: виновный дал толчок, привел в движение систему сил, коих продуктом был преступный результат; невмешательство в этом отношении никакого значения не имеет. Но вопрос значительно осложнится, когда мы обратимся к стороне субъективной, к установлению виновности. В этом отношении возможно несколько комбинаций.

Во-первых, виновность остается неизменной как в момент первоначального приложения сил, так и в момент невмешательства: виновный умышленно подмешал яд в водку и умышленно не остановил жертву, когда та наливала себе рюмку, или, необдуманно совершив какой-либо поступок, легкомысленно отнесся и к его результатам, а потому не предотвратил их, хотя и мог это сделать; вся деятельность лица должна рассматриваться как единое преступное содеяние, умышленное или неосторожное.

Во-вторых, в момент первоначального приложения сил деятельность виновного была вполне сознательной и волимой; но затем, в момент наступления результата, он безразлично относился к начатому им прежде или даже вовсе забыл о нем, хотя еще в этот момент представлялась возможность предотвращения последствия, - и в этом случае вся деятельность сохраняет характер умышленного содеяния.

В-третьих, первоначальная деятельность была, с субъективной стороны, юридически безразлична или подходила под условия неосторожности, а умысел возник только в момент невмешательства; или же первоначальная деятельность была умышленная, но содержание воли, направление умысла изменилось во время невмешательства. Случаи этого рода встречаются нередко в судебной практике, и их юридическая характеристика представляется спорной.

Представим себе, что кто-нибудь, закуривая папиросу, неосторожно бросил непогашенную спичку в кучу стружек, затем, видя, что стружки загорелись, имея полную возможность потушить пожар, умышленно не делает этого, и дом сгорает; или что кто-нибудь, боровшись с другим, уронил противника в канаву, полную воды, а затем, видя, что упавший захлебывается, сознательно и волимо не подает ему помощи, и упавший умирает; можем ли мы при подобных условиях не признать наличности умышленного поджога или убийства, когда мы имеем в действительности не только преступную волю, но и проявление этой воли вовне? При таком решении вопроса характеристика субъективной виновности определяется не по моменту первоначальной деятельности, а по моменту невмешательства, которое, таким образом, становится юридическим центром преступного деяния.

Такое признание подобного деяния умышленным невмешательством, а не неумышленным причинением вреда имеет весьма важные последствия. На этом основании для наказуемости случаев этого рода как умышленного преступления необходимо установление не только причинной связи первоначального деяния с преступным результатом, но и возможности предупреждения этого результата, возможности вмешательства. Далее, так как юридическое значение имеет при этих случаях невмешательство, а не предшествующая деятельность, то, например, начало течения давности определяется моментом невмешательства, а не моментом первоначального действия; участие других лиц в первоначальной деятельности будет юридически безразличным и т.д.

При этом все эти соображения применяются не только в том случае, когда виновный возбудил силы природы, а затем остался бездействующим по отношению к производимым им результатам, но и в том, когда исполнителем является другое лицо, действовавшее несознательно, под влиянием ошибки и т.п.

Кроме такой смешанной формы существуют и случаи простого невмешательства, когда виновный хотя и стоит в стороне от совершающегося события, возникшего вне всякого его непосредственного участия, но, однако, может своевременным вмешательством предупредить преступные результаты. Случаи, сюда относящиеся, весьма разнообразны: сторож, поставленный на пожарище для предотвращения возобновления пожара, видит, что огонь раздувается, и не тушит его; хороший пловец, убедивший другого заплыть в глубину, обещая ему помощь в случае опасности, оставляет его намеренно, и тот тонет; кто-либо, видя утопающего и имея возможность подать ему помощь, не делает этого, и т.д., причем, со стороны субъективной, эти разнообразные случаи невмешательства могут быть результатом или злого умысла, или неосторожности. Вопрос об ответственности за подобное невмешательство представляется весьма спорным не только на практике, но и в доктрине. Новые западноевропейские кодексы не содержат в Общей части никаких особых постановлений о наказуемости невмешательства, предоставляя решение случаев этого рода доктрине и практике. По части же Особенной постановления об ответственности за неоказание помощи погибающему содержит Голландский кодекс (ст.450), угрожающий арестом до 3 месяцев или денежным взысканием до 300 гульденов тому, кто, будучи свидетелем внезапно возникшей опасности для жизни какого-либо лица, не оказал ему необходимой помощи. Подобное же постановление содержит и Итальянское уложение в ст.389.

Напротив того, в нашем Уложении о наказаниях 1845 г. содержался по этому предмету ряд указаний не только в Особенной, но и в Общей части. Таковы прежде всего были постановления о наказуемости попустительства, построенные на началах теории общечеловеческой обязанности помогать ближнему, проведенной, впрочем, крайне непоследовательно. Попустителем признавалось лицо, имевшее власть или возможность предупредить совершение преступного деяния, но умышленно или по крайней мере заведомо допустившее совершение оного. Благодаря такому ограничительному определению, если, например, кто-либо поспел на место преступления уже после того, как удар был нанесен и ударивший бежал, то хотя прибывший мог сделать перевязку, помочь подняться и т.д. и не сделал этого, а попустил причинение смерти, он все-таки не мог быть приговорен к ответственности как попуститель; или если в присутствии кого-либо на ребенка напал не преступник, а другой ребенок или вообще лицо, не обладающее вменяемостью, или напала собака, гусыня и присутствовавший без всякого труда мог устранить опасность, но сознательно и волимо не сделал этого, и ребенок погиб, то тем не менее виновный не подходил под понятие попустительства. Кроме того, в Особенной части Уложения были помещены особые постановления об ответственности за неоказание помощи погибающему вообще (ст.1521 Уложения по изд. 1885 г.), когда от сей нечувствительности последовала смерть погибавшего, а в частности, неоказание помощи погибающему при кораблекрушении (ст.1208); далее, ст.1209 установляла ответственность за неоказание помощи для спасения грузов или товаров с корабля, претерпевающего крушение, причем в последнем случае назначался как наказание арест до 3 месяцев, тогда как в первом могло быть назначено только церковное покаяние, так что в результате оказывалось, что неоказание помощи тонущей бочке с салом наказывалось в уголовном порядке, а неоказание помощи утопающему подлежало только религиозному взысканию. К неоказанию помощи погибающему приравнивался и поступок лица, случайно находившегося при поединке и не убеждавшего противников помириться (ст.1511).

Эти особые постановления о неоказании помощи не исключали, как постоянно признавала наша практика*(1144), возможности применения в случаях причинения этим способом вреда правоохраненному интересу, например жизни или здоровью, общих постановлений об убийстве или телесных повреждениях.

Действующее Уложение в Общей части не содержит никаких постановлений о невмешательстве, так что к случаям этого рода при наличности других условий ответственности должны быть применяемы те же постановления, как и к преступному содеянию.

Что касается попыток разрешения этого вопроса в доктрине, то они могут быть сведены к двум основным типам: одни криминалисты признают принципиальное различие в условиях ответственности между содеянием и невмешательством, строя последнее на принципе неисполнения обязанности, другие сводят их к одному общему началу ответственности за причинение вреда. Попытки первого рода распадаются на два вида: 1) основывающие ответственность на признании общечеловеческой обязанности недопущения вредного результата и 2) основывающие это положение на существовании специальной обязанности только известной группы лиц. Попытки второй группы могут быть сведены к трем видам: 1) признающие основой причинения само невмешательство; 2) признающие таковой прежнюю деятельность лица и 3) вносящие в понятие причины вместе с положительной деятельностью и само невмешательство как одно из условий причинения*(1145).

Начало учения об общечеловеческой обязанности предотвращения вреда для других, как основе наказуемости за невмешательство, относится еще к XVI и XVII столетиям, к эпохе выработки учения о попустительстве как особом виде отдаленного соучастия; но наиболее полную обработку получило это воззрение в трудах немецких ученых - Штюбеля и в особенности Борста. Борст*(1146) определяет преступное деяние как нарушение права, причиняемое или путем свободного действования, или путем невоспрепятствования таковому действию, а затем ставит вопрос о приравнении содеяния и невмешательства друг к другу, как форм проявления виновности.

Большинство писателей, говорит он, опираясь на учение Канта о праве, утверждают, что из естественного права нельзя вывести принудительной обязанности защищать другого от правонарушения, а такая обязанность возникает только на основании прямого указания закона; но такое положение слишком обобщено, так как вся сущность государства состоит в том, что все его сочлены соединяют свои силы, чтобы достигнуть того, что недоступно для каждого в отдельности. Для обеспечения общественной безопасности недостаточно, чтобы каждый не вредил другим, не нарушал их прав, а необходимо, чтобы он предупреждал правонарушения, принимал участие в охране прав не только отрицательно, но и положительно. Разумное бытие государства может быть выведено только из идеи взаимопомощи, а не из идеи непричинения вреда другим. Практический разум, этот источник прав, ставит высший принцип земной жизни - материальное и духовное самоусовершенствование каждого; но в обществе саморазвитие каждого возможно только настолько, насколько существует развитие других, а потому каждый должен содействовать развитию других, доставляя и обеспечивая им свободу и возможность развития. Эта обязанность - юридическая, и на ней покоится обязанность предотвращать зло, грозящее отдельным лицам, и, следовательно, основание наказуемости невмешательства. Таким образом, по этому взгляду, тот, кто умышленно дал другому яд, и тот, кто не дал умирающему с голоду кусок хлеба, одинаково нарушают норму "не убей", одинаково должны быть признаны убийцами*(1147).

Но имеет ли такое положение точку опоры в условиях современной жизни? В области проявления личных интересов мы встретим разве самые слабые проблески принципа взаимной помощи, подавленного господством всесильного эгоизма. Можно, конечно, находить такой порядок вещей ненормальным, можно мечтать о перестройке общества на основании принципа любви; но игнорировать современные условия жизни при конструкции правовых институтов невозможно; мало того, даже и при иных социальных условиях жизни мы не можем поставить наравне положительные и отрицательные условия совместного жительства. Начало "не вреди никому" укладывается в определенные юридические формулы, а начало "помогай ближнему" является крайне неопределенным, растяжимым и допускает юридическую формулировку только в ограниченном размере.

Вместе с тем эта доктрина вовсе не касалась различия этих двух велений с точки зрения отношения их к самому вредоносному последствию, как бы предполагая несомненным существование причинной связи в обоих случаях. Так и наше Уложение 1845 г., наказывая попустителей, не вступавших ни в какое соглашение с соучастниками, не содержало указаний на соотношение их бездействия с наступившим преступным последствием, хотя и ставило их ответственность в зависимость от свойства и объема преступного посягательства, учиненного не остановленным ими преступником. В ст.же 1521, говоря о наказании за неоказание помощи, Уложение хотя и ставило условием ответственности, когда от сей нечувствительности или небрежения оставленному без помощи последует смерть, но этим чувствительным выражением возлагало только на практику крайне трудную задачу установления причинной связи между нечувствительностью и смертью.

Теория наказуемости всякого невмешательства, с ее попыткой заменить эгоистический принцип права началом взаимопомощи, господствовала недолго*(1148). На смену ее явилась другая попытка того же направления, видевшая основание наказуемости невмешательства не в нарушении общечеловеческой обязанности, а в нарушении обязанности специальной. Взгляд этот был высказан еще Фейербахом, а более подробно мотивирован Шпангенбергом*(1149).

Основной принцип права, говорит Шпангенберг, это обязанность не вредить другим, и только в исключительных случаях, по особому юридическому основанию, преступным может быть признано и неисполнение известных действий. Поэтому для наказуемости невмешательства необходимо: а) бытие особенной обязанности действовать, б) нарушение этой обязанности бездействием и в) возникновение, в силу этого бездействия, вреда для того, кто имел право требовать действия.

Источники же этой обязанности трояки: 1) положительные законы, особенно полицейские; 2) юридические отношения, возникающие между лицами, соединенными, в силу закона, особенным внутренним союзом, как брак, прямое родство, опека; в римском праве - рабство; в феодальных государствах - вассальные отношения; 3) договор, в особенности служебный, договор чиновников, договор юридических лиц с частными и частных лиц между собой, причем договор должен быть точен и определителен.

Таким образом, если, положим, ребенок упал в неглубокую канаву и тонет, то находившийся около человек, который не нагнулся и не подал ему руки, не наказуем, а стоящий рядом с ним служитель речной полиции, не оказавший помощи, не только наказуем за неисполнение своей обязанности, но отвечает и за умышленное или неосторожное лишение жизни утонувшего. Но эта теория, давая основание для наказуемости преступного бездействия в тесном смысле (delictum ommissionis), не дает в действительности такового для преступного невмешательства, для коего необходимо не одно нарушение обязанности, но причинение вреда или опасности; по этой теории бездействие нужно признать преступлением, потому что оно не соответствует обязанностям, а между тем, с жизненной точки зрения, оно потому и становится нарушением обязанности, что обусловливает наступление вреда*(1150). Кроме того, в тех случаях, когда закон, установляя ответственность за бездействие известной группы лиц (например, по нашему Уложению 1845 г. за бездействие служащих вообще) или за отдельные конкретные случаи такового бездействия, ставит условием, определяющим меру ответственности, а иногда и саму ответственность, наступление более или менее конкретно определенного последствия. Одного указания на нарушение обязанности, очевидно, не достаточно, а необходимо, в силу закона, признание известного соотношения и последовательности событий, признание причинной связи этих событий.

Совершенно иную постановку вопроса делает теория, отыскивающая основание ответственности за невмешательство в существовании причинной связи между поступком виновного и преступным результатом, хотя само понятие причинения чего-либо невмешательством установляется весьма различно*(1151).

Прежде всего, основу причинности пытаются найти в самом невмешательстве*(1152). Если, выражаясь образно, вал в органе вместо мелодии вызвал дисгармонический звук, то причиной дисгармонии может быть как то, что один из шпиньков, загнувшись, задел не тот молоточек, так и то, что один из шпиньков стерся и не задел соответствующего молоточка, отчего в общем аккорде недостало известного звука и гармония была нарушена; житейский язык не затруднится назвать это бездействие, эту порчу причиной дисгармонии. Так же, казалось бы, можно поставить этот вопрос и в праве, в особенности, например, при преступном бездействии в тесном смысле, так как неисполнение закона требовательного может быть наказуемо ввиду вреда, возникающего от этого для общества и государства: неплатеж податей, уклонение от исполнения воинской повинности причиняют прямой ущерб государственной казне и государственным оборонительным силам; неявка свидетеля может вызвать отсрочку заседания и, следовательно, ущерб правосудию и т.д. Аналогично разрешается по этому воззрению и вопрос о невмешательстве: виновный в невмешательстве отвечает, как скоро оно было причиной возникновения преступного результата*(1153). Но здесь - то и обнаруживается различие между преступным опущением и невмешательством: в первом случае возможность причинения определяется только составом преступного деяния, волей закона, а во втором - наличность этого условия можно вывести лишь из обстановки невмешательства, т.е. из физического и юридического значения обстоятельств, ему сопутствовавших или предшествовавших, будет ли таким предшествующим учинение известного деяния или принятие известной обязанности. Поломка и укорочение не всякого шпинька может вызвать дисгармонию, а только поломка того шпинька, который насажен на валик, с тем чтобы в известный момент его оборота задеть или нажать известный молоточек, которого деятельность входила как условие в гармоническое сочетание звуков, и только потому недеятельность шпинька, невмешательство его и вызвало дисгармонию.

Таким образом, естественно мы переходим к группе теорий, основывающих ответственность за невмешательство на свойствах положительной деятельности лица невмешавшегося.

Основания этого взгляда указаны были еще Люденом*(1154), а более подробно развиты в трудах Глазера и Круга.

Невмешательство само по себе, говорили родоначальники этой теории, не может быть причиной какого-либо результата, так как из ничего не произойдет что-либо, а между тем для вменения лицу нарушения какого-либо запрета необходимо доказать, что это нарушение было причинено лицом; таким образом, невмешательство может стать в причинное отношение к результату только благодаря своей связи с какой-либо положительной деятельностью.

По теории Людена (Theorie des Andershandelns) *"Теория причинения позора другим (нем.)." причинение лежит в деятельности, одновременной с бездействием, так как мы не можем себе представить человека абсолютно бездействующим, хотя бы это было удаление от места, даже просто взирание (Zusehen), так что, как замечает Круг, если нянька, не подавшая помощи упавшему в воду ребенку, в то время вязала чулок, то вязание чулка по этой теории должно быть признано причиной смерти ребенка.

По теории Круга и Глазера, основой причинения является деятельность, предшествования невмешательству, и притом такая, которая заключала в себе обязанность что-либо сделать или от чего-либо воздержаться.

На этом основании если кто-нибудь подходит к пруду, видит там утопающего, может его спасти и умышленно не оказывает помощи, или если нянька пустила вверенного ей ребенка играть около пруда, тот упал в воду, нянька могла спасти его, но умышленно не подала помощи, то неоказавший помощи в первом примере уголовно не отвечает, а нянька подлежит наказанию за умышленное убийство. Но какое же основание такого различия? В первом примере нет никакой объективной связи лица с происшедшим вредом, а во втором - такая связь существует. Только благодаря тому что нянька находилась при ребенке, он попал к пруду и оказался в том опасном положении, которое кончилось его смертью, а потому невмешательство няньки находится в причинном отношении к смерти.

По этим же соображениям разрешает рассматриваемая теория и другие случаи, в которых лицо ставится в причинное отношение к возникшему вреду благодаря неисполнению договора или какой-либо специальной обязанности.

Таким образом отвечает, например, городовой, приставленный к спуску через реку ввиду образования на ней зажор, не предупредивший об опасности проходившее лицо, которое и потонуло; отвечает начальник железнодорожной станции, отправивший поезд без звонка, свистка или иных мер предосторожности, если благодаря этому погиб или пострадал кто-либо из пассажиров или служащих по эксплуатации; отвечает староста или смотритель тюрьмы, не дававший арестанту пищи, так что арестант умер с голоду, и т. д.

Одним словом, всякое лицо отвечает за нарушение какого-либо запрета, как скоро оно создало такое положение вещей, которое обязывало его к дальнейшему вмешательству, и само воспрепятствование наступлению вредных результатов было возможно. При подобных условиях невмешательство есть нарушение не только моральной, но и юридической обязанности не вредить другим. Если же между бездействием обвиняемого и смертью лица нельзя отыскать причинного соотношения, даже и в форме, выше указанной, то как бы ни было безнравственно поведение лица, оно не делает его уголовно ответственным за невмешательство, так как современное право не признает общей юридической обязанности каждого лица предупреждать нарушения прав других*(1155).

Этими попытками был намечен путь, и все дальнейшие работы должны были быть направлены к более точному выяснению тех условий, при наличности коих деятельность какого-либо лица, выразившаяся между прочим и в принятии им на себя известной обязанности или поручения, создает причинное отношение между его позднейшим невмешательством и последствием.

Но, прежде всего, при такой постановке, не утрачивает ли значения сам вопрос о невмешательстве, так как между содеянием и невмешательством не оказывается родового различия, а, наоборот, между ними являются промежуточные формы, в силу чего попытки установления видовых границ являются крайне шаткими? К такому выводу приходит, между прочим, один из наших криминалистов, проф. Фойницкий*(1156), по мнению которого наука должна совершенно вычеркнуть преступное бездействие как самостоятельную форму преступления. Но с таким положением согласиться нельзя; уже выше, при анализе смешанных форм деятельности, я указал на такие случаи, когда юридический центр переносится на момент невмешательства, а в чистых формах такое перенесение существует всегда и безусловно; какую бы зависимость невмешательства от первоначальной деятельности виновного ни положили мы в основу теории невмешательства, во всяком случае, можно сказать, главная роль при установлении уголовной ответственности принадлежит не первоначальной деятельности, а невмешательству; им определяется существо вменяемого лицу преступного деяния, свойство субъективной виновности и т.д.*(1157)

На этом же основании представляется неудачной первая группа поправок глазеровской доктрины поставлением в зависимость причинности и наказуемости невмешательства от субъективных условий первоначальной деятельности, как это пытается, например, сделать Меркель*(1158), считая необходимым условием ответственности предвидение в момент первоначальной деятельности значения своего позднейшего невмешательства для интересов частных и общественных. Почему необходимо это условие, почему мы можем произвольно останавливаться на полдороге, а не требовать уже и в этот первый момент полной субъективной виновности? С практической же стороны придется при применении этого взгляда прибегать к неверным и ненужным презумпциям: как будем мы утверждать, что нянька, нанявшаяся к грудному ребенку, предвидела уже в этот момент случай падения ребенка в воду и необходимость ее помощи? Если же мы вместо подобного предположения поставим возможность такового, то все ограничение становится мнимым. Кроме того, опасность может быть создаваема не действиями человека, а, например, силами природы, когда на лице лежит только обязанность, дав другое направление действию сил, устранить тот вредоносный результат, опасность наступления коего возникла или может возникнуть*(1159).

Исправление глазеровской теории, таким образом, должно быть направлено на определение условий объективного соотношения деятельности и результата. По теории Глазера, для ответственности за невмешательство необходимо, чтобы самая первоначальная деятельность, например поступление на службу создала уже то опасное положение, которое окончилось правонарушительным результатом. Но такое положение представляется неточным: можем ли мы действительно сказать, что опытный машинист, поступая на службу, взамен какого-либо пьяницы, создает опасное положение для каждого поезда, на котором он будет исполнять свои обязанности? Да и какое значение имеет эта характеристика первоначальной деятельности как опасной или неправомерной (по теории Бури), когда центр виновности и ответственности заключается в позднейшем невмешательстве, и притом не только с субъективной, но и в известном отношении и с объективной стороны.

Такую поправку дает третья группа теорий, представительницей которой может быть названа теория Биндинга*(1160), в общих чертах сводящаяся к следующим положениям. Для ответственности за невмешательство необходима наличность условий, относящихся к первоначальной деятельности, к невмешательству и к воле невмешавшегося. Что касается, впрочем, последнего условия, то оно сводится к требованию, чтобы наличность субъективной вины (умысла или неосторожности) существовала в момент невмешательства, безотносительно к тому, как характеризуется это условие при первоначальной деятельности. Эта деятельность, не будучи непосредственной причиной результата, должна состоять в том, что ею действующий ставит себя условием, предназначенным воспрепятствовать позднее, при известных данных, наступлению вредного результата задержанием содействующих ему сил*(1161), причем такое постановление себя условием может быть учинено различным путем, а в том числе решимостью противодействовать. Невмешательство, таким образом, является устранением прежде поставленного препятствующего условия и, тем самым, доставлением возможности действовать другим, содействующим возникновению результата условиям, так что в невмешательстве скрывается положительное причиняющее действие; а так как причинение может заключаться не только в создании условий, содействующих проявлению силы, но и в устранении препятствий для такого проявления, то невмешательство может рассматриваться как причинение вреда.

Это построение, верное по своим основаниям, представляется несколько неточным в своем развитии. Стрелочник поступает на службу не для того, чтобы предупреждать крушения, а для того, чтобы содействовать движению, эксплуатации дороги; точно так же и практическая сущность невмешательства заключается не в том, что устраняется условие, противодействующее наступлению результата (решимость предупреждает вред), а в том, что не устраняется условие, содействующее вреду, и поезд сходит с рельсов не потому, что сторож решился не исполнять своей обязанности, а потому, что камень остался на рельсах.

Я, со своей стороны, полагаю, что ответственность за невмешательство как в смешанной, так и в чистой его форме должна иметь основанием причинное отношение невмешательства к возникшему преступному посягательству, к созданию опасности или вреда для правоохраненного интереса. Причиной же может быть признаваемо, при обстоятельствах нижеуказанных, каждое условие, вызывающее, содействующее или изменяющее направление, останавливающее или прекращающее последовательное течение событий как продукта взаимодействия сил. В частности, действия человека могут быть причиной события не только тогда, когда они вызывают к действию силу, его созидающую, но и в том случае, когда они прекращают действие силы, препятствующей его возникновению; не только тогда, когда они создают условия, направляющие и содействующие известной силе, но и в том случае, когда они устраняют условия, препятствовавшие силе принять известное направление или затруднявшие успешность ее действия. Невмешательство и есть устранение силы, противодействующей наступлению последствия путем ее прекращения или невозбуждения. При вмешательстве происходящая цепь причинностей дала бы результат А, при невмешательстве она дает результат Б, и как вмешавшийся может быть признан причиной результата А, так невмешавшийся - причиной результата Б, и притом, при наличности других условий, уголовно ответственным за этот последний результат.

Если у входа из реки в канал поставлен автоматический прибор, замыкающий или размыкающий шлюз, как скоро вода в реке поднялась выше известного уровня, то пока прибор действует правильно, он устраняет переполнение канала и предупреждает возможное наводнение, а вместе с сим истребление или повреждение имущества прибрежных владельцев. Прибор испортился, шлюз не замкнут, канал переполнен и залил окрестности; очевидно, что как действие прибора может быть названо причиной неразлития воды, так порча его, вызвавшая бездействие приспособления, является причиной разлития воды, причем, конечно, безразлично, перестал ли прибор действовать при самом начале повышения воды в реке, или же он действовал некоторое время и потом механизм испортился и преграда опустилась или разомкнулась. Но условия причинения не изменятся, если мы на месте прибора поставим сторожа, а порчу заменим виной: незакрытие им вовремя шлюза останется причиной наводнения. Но необходимо лишь одно, чтобы он, как и прибор, был поставлен в определенном месте и должен был при известных условиях или в определенное время учинить известное действие, направленное к устранению того результата, который мы при отсутствии его вмешательства вменяем ему в вину, чтобы он был именно тем испортившимся шпиньком, который на жизненном валике должен был нажать молоточек и тем произвести эффект, необходимый для полноты и гармонии звуков.

Таким образом, для ответственности за невмешательство необходимо установить, что невмешавшийся своей предшествующей деятельностью*(1162), исполнением известных обязанностей, вытекающих из его семейного, общественного или государственного положения, из самого рода его занятий, из заключенного им договора*(1163) или даже в силу данного обещания, создал с точки зрения субъективной - обязанность, а с точки зрения объективной - необходимость дальнейшей определенной деятельности: рулевой должен в известный момент повертывать руль направо или налево; человек, несущий на голове тяжесть, должен поддерживать ее, стараясь соблюсти равновесие; мамка должна кормить ребенка; нянька, провожая малютку, - оберегать его от вреда и т.д.

Это вмешательство, это обязательное приложение личных сил может находиться или в непрерывной цепи причинностей с первоначальной деятельностью, когда, например, извозчик, взявшийся довезти меня до известного пункта, должен не только дать направление своей лошади, но в известный момент переменить это направление, повернуть в улицу, остановиться, или же это вмешательство может отделяться от первоначального действия более или менее значительным промежутком времени, принадлежать к иной самостоятельной цепи причинностей; это вмешательство может быть однократное и многократное; в последнем случае оно может быть однородное (перевод стрелки) или разнородное (заботы няньки о ребенке), с точностью определенное или неопределенное a priori, и т.д.

Таким образом, в каждом отдельном случае необходимо с точностью выяснить, что существовало какое-либо событие, установившее соответственно преемственной цепи событий обязанность вмешательства, что эта обязанность существовала именно в данный момент, что, одним словом, существовала наличность всех условий, требующих вмешательства.

Вмешательство сделало бы данное лицо причиной известного явления в том виде, как оно предполагалось, долженствовало быть; невмешательство делает его причиной явления в том виде, как оно не предполагалось, не долженствовало быть. Если в этом последнем случае происшедшее благодаря невмешательству явление имеет преступный характер, то возникает вопрос об ответствености лица не только за то, что он не исполнил обязанности, на нем лежащей, но и за то последствие, которое при этом произошло.

Далее, при невмешательстве, как и при преступном содеянии, за установлением вопроса о причинном соотношении невмешательства и результатов возникает вопрос о субъективной виновности лица в момент невмешательства; поэтому каждый раз нужно установить, было ли это лицо дееспособно, не было ли условий, устраняющих вменение (например, vis major *"Непреодолимая сила (лат.)."), не было ли причин, устраняющих преступность (исполнение закона, обязательный приказ, крайняя необходимость), была ли наличность условий, определяющих умышленность и неосторожность, и т.д., причем к этому субъективному моменту невмешательства относится и установление самой возможности предупреждения результатов.

Таким образом, невмешательство может являться самостоятельным способом нарушения запретительных законов; но оно тогда только является наказуемым, когда благодаря ему лицо становится причиной (в вышеуказанном смысле) явления и когда в момент невмешательства существуют субъективные условия виновности.

155. Но, независимо от деятельности виновного, понятие о преступном деянии как о посягательстве на норму в ее реальном бытии может совмещать в себе известные последствия этой деятельности, причем весьма многие; в особенности немецкие криминалисты вносят это наступление последствий в само понятие преступного деяния как его необходимое условие*(1164). Последняя постановка вопроса может, однако, привести к существенным недоразумениям. Если, конечно, понимать под последствиями преступной деятельности само посягательство на правовую норму, само повреждение правоохраненного интереса или доставление его в опасность, то такое идеальное последствие присуще всякому преступному посягательству*(1165), и притом не только содеянию, но и бездействию, но тогда этот признак теряет практическое значение, да к тому же и сторонники разбираемого мнения под выражением "результат" преступной деятельности подразумевают, как я указывал, именно материальное изменение внешнего мира.

Далее, конечно, нельзя не иметь в виду, что с физической точки зрения можно утверждать, что нет и не может быть такого проявления вовне наших сил, которое не сопровождалось бы целыми мириадами изменений во внешнем мире: иное представление противоречило бы самому понятию о деятельности в сфере конечных явлений, не соответствовало бы основному закону мироздания - закону причинности, а потому, естественно, мы не можем себе представить какого-либо человеческого действия, которое бы не сопровождалось изменениями внешнего мира. Но не надо забывать, что право уголовное, говоря о преступном действии и его последствиях, имеет в виду только те проявления человеческой деятельности вовне, которые имеют юридическое значение. Поэтому преступное деяние, как техническое понятие, объемлет как те посягательства, в коих для полноты состава предполагают и действие и результат, так и те, в коих последствие не имеет значения. Сообразно сему, мы видим во всех современных кодексах, что вредоносные или опасные содеяния или бездействия являются воспрещенными под страхом наказания или сами по себе, или только при наличности известных, вызванных этими деяниями последствий, видоизменений в бытии или условиях бытия окружающих нас людей или предметов или в порядке и условиях совершающихся событий*(1166). Так, почти все случаи преступного бездействия наказываются независимо от тех последствий, которые они вызвали, - неявка в качестве свидетеля наказывается независимо от того, было ли вследствие неявки отложено заседание, или же неявка не имела никаких последствий; для ответственности за недонесение о появившейся филоксере не требуется, чтобы заражение получило распространение, перешло в чужие виноградники и т.д. То же нужно сказать о преступных содеяниях, воспрещенных ввиду их опасности вообще, безотносительно к отдельному правоохраненному интересу: хранение или ношение запрещенного оружия, небрежное хранение взрывчатых или ядовитых веществ, выпуск в свет книги без означения типографии, в которой она напечатана, наказываются независимо от каких-либо вызванных ими последствий. Напротив того, деяния, грозящие опасностью известному определенному интересу и тем более непосредственно вредящие таковому, по общему правилу, для применения к учинившему кары в полном объеме предполагают всегда наличность известных последствий; таково, например, повреждение железнодорожного пути, грозящее опасностью крушения поезда, истребление чужого имущества огнем или взрывом, умышленное или неосторожное лишение жизни, поджог, воровство и т.п.

Бытие этих двух групп преступных деяний объясняется, с одной стороны, тем, что проявление виновности, не вызвавшее вредоносных или опасных результатов, представляется иногда столь шатким и неопределенным, что государство не решается обложить его наказанием, а с другой - еще более важным соображением, что современное уголовное право наказывает не преступность или даже виновность саму по себе, а проявление виновности во вредоносном или опасном деянии, для чего большей частью необходимо наступление известного последствия; поэтому ненаступление такового или вовсе уничтожает наказуемость учиненного, как, например, во многих случаях неосторожной вины, или же устраняет применение полной меры ответственности, как, например, при наказуемых покушениях.

Само отнесение преступных деяний к той или другой группе стоит, конечно, в зависимости от существа правовых велений, а иногда эта классификация обусловливается и обрисовкой, данной преступному деянию в кодексе*(1167), но во всяком случае это различие не зависит от способов и средств, выбранных виновным для учинения преступного деяния.

Наше действующее Уложение не содержит никаких указаний на это деление, так что, как это подтверждает и объяснительная записка, выражение ст.1 "преступное деяние" объемлет обе группы преступных деяний, но тем не менее и по Уложению различение этих групп сохраняет практическое значение*(1168), определяя не только условия законного состава некоторых преступных деяний, но и разрешая ряд вопросов о применении к отдельным видам преступлений общих положений уголовного права о моменте окончания преступлений, об исчислении течения давности, а в особенности содействуя выяснению места и времени совершения преступных деяний*(1169) и зависящей от этих вопросов подсудности, так как в тех случаях, где закон воспрещает саму деятельность безотносительно к последствиям, существенное значение имеют место и время этой деятельности, а, наоборот, там, где для полноты состава требуется наступление результата, это значение переходит на место и время наступления такового; если виновный подмешал отраву перед отъездом вечернего поезда 9 февраля в Петербурге, жертва выпила отравленное питье утром 10-го в Твери, а смерть последовала 11-го в Саратове, то отравление, как убийство человека введением в организм яда, последовало в Саратове 11 февраля, а в Петербурге и даже в Твери было осуществлено только покушение на отравление*(1170).

156. Таким последствием преступной деятельности является прежде всего создание определенной опасности для конкретного правоохраненного интереса*(1171), т.е. создание таких условий, которые, по общему порядку вещей, более или менее непосредственно должны были вызвать вред для такового интереса.

Условие или признак опасности играют значительную роль в праве уголовном, и притом в различном его значении*(1172). Опасность известных деяний для правопорядка, для спокойного бытия и развития государства составляет один из существенных признаков, определяющих само понятие уголовно наказуемой неправды; объем и энергия этой опасности являются существенным моментом, служащим основанием для установления относительной уголовной важности деяния и для определения законодателем размеров у