I. Преступное деяние как основа ответственности 1 страница

258. За изложением учения о карательных мерах и их оценкой остается рассмотреть вопрос об установлении соотношения между посягательством на юридическую норму и следующей за ним карой, об определении меры ответственности.

Такое установление может иметь место или по отношению к отдельным родам и видам преступных деяний, или по отношению к отдельному преступному случаю. Рассмотрение первого вопроса, находящегося в тесной связи с установлением признаков состава отдельных типов преступных деяний, входит всецело в область курса Особенной части, а рассмотрение второго, как однородного по своим приемам для всех преступных деяний, относится к части Общей.

Конечно, такое установление может быть сделано a priori законодателем, который, определяя ответственность за отдельные виды правонарушений, может установить таковую неизменно и за каждый отдельный случай этого вида; такова была, как указывал я выше, форма древнейших законов уголовных, с так называемой безусловно определенной санкцией. Тогда весь вопрос об установлении соотношения между преступлением и наказанием сводился к весьма простому положению: законодатель, запрещая известное деяние, установлял не только род или вид следующего за него наказания, но и саму меру, а судья при рассмотрении отдельных случаев выполнял логическую задачу: подводил данное деяние под законное определение преступления и при установлении их тождества определял назначенное в законе наказание.

Но жизнь указала на полную непригодность такой системы как с точки зрения теории справедливого воздаяния равным за равное, так и с точки зрения целесообразности карательных мер. Условия, определяющие возникновение преступного деяния, общественное и индивидуальное значение последствий, им вызванных, степень опасности, которую представляет совершитель деяния в будущем, столь разнообразны, что никакой законодатель не в состоянии уловить их в свои, по необходимости, твердо ограниченные формулы, а должен предоставить оценку всех этих условий и определение влияния их на меру ответственности применителям закона уголовного к отдельным деяниям, и прежде всего суду*(2342).

Но, как было также указано ранее, степень участии судьи в выборе наказания представляется в двух различных типах: или законодатель довольствуется только одним перечнем запрещенных поступков, предоставляя выбор рода и меры наказания усмотрению судьи, - законы с безусловно неопределенной санкцией, или ставит ему известные, более или менее растяжимые правила ввыборе ответственности - законы с санкцией относительно определенной. Первая форма, лишая в действительности судью всякой опоры в выборе наказания, создавая судейский произвол, страшно опасный для граждан, уничтожая всякие практические основы для определения подсудности преступных деяний и порядка их рассмотрения на суде, почти вполне исчезла из действующих ныне законодательств. Напротив того, санкция относительно определенная сделалась господствующим типом, допуская значительное различие в просторе,предоставляемом судье, завися в формальном отношении от самой конструкции карательных мер в данном законодательстве, от допустимости параллельных наказаний, а в особенности от степени делимости отдельных наказаний.

Эта зависимость объема прав суда от характера санкции закона вытекает из самой конструкции закона и не требует, собственно говоря, особого на то указания законодателя; поэтому такого рода особых указаний не содержится и в нашем действующем Уложении*(2343).

259. Но если участие судьи в выборе для каждого отдельного преступного деяния меры соответственного наказания является общим правилом, то, естественно, возникает вопрос: чем же руководствуется судья в этой его деятельности, ибо таковая не может быть вполне произвольной, зависящей от личного его усмотрения.

При рассмотрении этого вопроса, мне кажется, необходимо различать две его части: 1) что служит для судьи основанием, отправной точкой при установлении меры наказания и 2) какие именно обстоятельства и в какой мере могут изменять выбранную меру наказания, усиливая или ослабляя таковую?

В первом отношении несомненно, что основа выбора для судьи должна быть та же, как и для законодателя, так как судья выполняет детали общего абриса, начертанного законодателем. Что признал последний необходимым воспретить под страхом наказания, то должно служить основанием судье при определении меры ответственности.

Нo объектом карательной деятельности является виновное посягательство на правоохраненный интерес, а потому преступное посягательство должно быть и для судьи отправной точкой при выборе наказания. Как бы ни было опасно для общества или порочно известное лицо, как бы ни были вероятны предположения о его преступных поползновениях, судья не может назначить ему наказание, пока не признает, что он совершил деяние, запрещенное законом; мало того, значение, которое народное правовоззрение, нашедшее свое выражение в Уголовном законе, придает правоохраненному интересу, определяет относительное значение учиненного преступного деяния, род его наказания: убийство, поджог, с одной стороны, и неисполнение каких-либо правил, установленных для охраны чистоты воздуха, воды, мер против эпизоотии, лесных пожаров и т.п. - с другой, существенно разнствуют по их наказуемости. Как говорила статья 147 Уложения 1845 г., суд может определить только наказание, за судимое им преступление именно предназначенное; Уложение действующее хотя и исключило это постановление, но только как излишнее, само собою вытекающее из его общих и особенных постановлений и даже из правил процесса уголовного. Личные качества преступника, в особенности степень его нравственной и юридической испорченности, его опасность для общественного правопорядка могут иметь только вспомогательное значение при определении ответственности, наравне с мотивами и даже иногда с объективной обстановкой преступной деятельности.

Таким образом, судейская деятельность при выборе наказания начинается с установления учиненного виновным преступного деяния и его признаков. В значительном большинстве случаев это установление не представляет особенных затруднений, как скоро единая и однородная вина выражается в едином посягательстве на правоохраненный интерес; но иногда преступная деятельность получает осложненную форму, создавая более или менее значительные затруднения для практики*(2344).

Понятие отдельного преступного деяния имеет своим предположением естественное понятие отдельного человеческого действия, проявления личности вовне, но вместе с тем во многом и отличается от него, получая условное юридическое значение. Понятие действия предполагает активное проявление человека во внешнем мире, преступное деяние объемлет собою и полное бездействие; действие совмещает в себе, как соприсущий момент, материальное, более или менее значительное, изменение внешнего мира, a говоря о преступных деяниях, мы весьма нередко безусловно исключаем из этого понятия те последствия, коими сопровождалась преступная деятельность, так сказать, игнорируем их; наконец, под понятие единого преступного деяния в юридическом смысле мы подводим не только те действия человека, в коих составными частями является одно мускульное движение, вызвавшее изменение вовне, но и такие, в коих несколько действий вызвали одно последствие (отравление в несколько приемов), или в коих одно действие вызвало несколько отдельных последствий (убийство нескольких лиц взрывчатым снарядом), причем нередко юридическое единство придается совокупности не однородных, а совершенно разнородных действий лица; таково большинство составных преступных деяний - кража со взломом, разбой, восстание, бунт. Понятие единичного преступного деяния во многих отношениях зависит от законного его определения, а потому оно и становится условным, как условны и эти определения. В силу этого при общем анализе этого учения мы можем остановиться лишь на некоторых общих положениях*(2345).

Согласно вышеизложенному, всякое действие или бездействие, или сумма таковых, совмещающая в себе всю совокупность законных субъективных и объективных признаков какого-либо преступного деяния, как уголовно наказуемого посягательства на норму в ее реальном бытии, составляет единое преступное деяние в юридическом смысле.

Такое понятие предполагает, прежде всего, единство виновника. Раздельности субъектов преступного посягательства, по общему правилу, соответствует раздельность учиненных ими преступных деяний, но из этого общего положения существует, однако, исключение для случаев соучастия, когда множественность виновников, соединенных в одно целое, не устраняет понятия единого преступного деяния в учиненном ими поджоге, разбое, убийстве. С другой стороны, единство субъекта далеко не безусловно исключает раздельность подлежащих рассмотрению суда преступных деяний, так как вполне возможна повторная преступная деятельность одного и того же лица.

Вторым условием единого преступного деяния является единство объекта и, прежде всего, единство нормы, на которую посягает виновный. Раздельность норм, в нарушении коих обвиняется данное лицо, по общему правилу, определяет раздельность учиненных им преступных деяний, но и из этого положения существует еще более исключений, чем из предшествующего, в виде случаев так называемой идеальной совокупности, т.е. нарушения единым преступным действием нескольких норм. С другой стороны, и единство нарушенной нормы не исключает возможности повторных нарушений одним и тем же лицом одной и той же нормы. Еще менее значения имеет единство того конкретного проявления нормы, на которое посягает виновный, так как число случаев единого преступного деяния, совмещающего в себе посягательство на несколько субъективных прав (например, поджог целого селения, кража вещи, принадлежащей нескольким лицам) или на несколько отдельных правоохраненных благ (например, кража нескольких предметов, истребление хлеба на корню, порубка нескольких деревьев одного лесовладельца и т.д.), представляется весьма значительным.

Третьим элементом, могущим определять понятие единичного преступного деяния, является виновная деятельность. Единство вины составляет главный признак единого преступного деяния, и притом не только в том случае, когда виновность находит свое выражение в едином действии или бездействии, заключающем посягательство на один правоохраненный интерес, но и там, где проявление виновности осложняется.

Преступное деяние остается единым, как скоро единая вина вызвала посягательство на один правоохраненный интерес, как бы ни была разнообразна преступная деятельность*(2346). Такое разнообразие может относиться: а) к подготовительным действиям виновного, которые могут быть и продолжительны, и сложны: если задумавший убийство покупает себе пистолет, заряжает его, отправляется на предполагаемое место действия и затем убивает жертву, то вся эта разнообразная деятельность не утрачивает характера единичного преступления; б) к средствам и способам выполнения действия: поэтому лицо, умышленно выстрелившее в жертву, но причинившее только рану, а затем покончившее с нею ударом ножа, виновно в одном убийстве, а не в совокупности покушения и оконченного убийства; вор, взломавший для учинения задуманного похищения входную дверь в дом, а потом тайно похитивший чужое имущество, совершает единую кражу, а если он при взятии вещей встречает сопротивление со стороны хозяина и силой отнимает вещи, то единый разбой; в) к месту и времени учинения посягательства: отравление посредством дачи двух приемов яда, из которых один был дан в Петербурге, а другой в Москве, составляет одно отравление; кража со взломом остается единым преступлением, хотя бы вор взломал замок на входной двери 15 августа, а совершил саму кражу 17 или 18 числа, и т.д.; и г) к различию и продолжительности последствий, вызванных преступным деянием: поэтому увечье будет единичным деянием, хотя бы жертва преступления ослепла и оглохла, хотя бы расстройство здоровья продолжалось несколько месяцев, лет или оказалось неизлечимым.

Далее, преступное деяние остается единым, как скоро единая воля, посягающая на правовую норму, выразилась в едином действии, хотя бы последствием сего и было причинение вреда или опасности нескольким правоохраненным интересам. Лицо, одним ругательным словом умышленно оскорбившее нескольких лиц, отвечает за одно оскорбление, а не за совокупность таковых; лицо, с целью лишить жизни целую семью поджегшее дом, в котором находилась эта семья, и достигшее задуманного, или посредством взрыва умертвившее целую массу людей, отвечает за одно убийство, а не за совокупность*(2347). При этом наличность единого преступления останется и в том случае, если даже степень осуществления воли по отношению к отдельным объектам будет различна. Если мы признаем, что убийство посредством взрывчатого снаряда нескольких лиц составляет одно преступление, то очевидно, что это понятие не изменится и в том случае, если одна из жертв, благодаря своевременно оказанной помощи, осталась жива.

Это положение относится одинаково как к вине умышленной, так и к неосторожной. Лицо, от небрежности коего произошел пожар, отвечает за одно неосторожное причинению такового, хотя бы от его неосторожности сгорело целое селение; лицо, неосмотрительно обращавшееся со взрывчатым снарядом, отвечает только за одно неосторожное лишение жизни, хотя бы от взрыва погибло много лиц. Равным образом виновный отвечает за причинение по неосторожности одного пожара, хотя бы оказалось, что дом сгорел только благодаря целому последовательному ряду неосторожностей со стороны виновного. Размер причиненного вреда и проявленной неосторожности может влиять на меру ответственности, но не разрушает единства деяния.

Наконец, там, где в деянии воплощается единый умысел, оно сохраняет понятие единого, хотя бы умысел представлялся осложненным в своих дополнительных элементах. Так, при единстве преступного намерения, как основного элемента умысла, может быть разнообразие двигающих преступника мотивов и предположенных им целей, причем эти цели преступной деятельности могут быть или последовательные, из коих одни представляются непосредственными, другие более отдаленными, или же они являются одновременно достижимыми. Убийство остается единым, хотя бы подкупленный убийца руководился не только корыстью, но и соображениями личной мести, или рассчитывал не только немедленно получить обещанную награду, но впоследствии занять место убитого, жениться на его вдове и т.п. Равным образом убийство остается единым, хотя бы виновный желал альтернативно убить одного из нескольких лиц или когда происшедшая смерть не была прямой целью деятельности виновного, а он только безразлично к ней относился. То же нужно сказать и о плане действия: как бы ни был сложен и разнообразен придуманный план, как бы ни были продолжительны, по предположениям виновного, подготовительные действия, они не могут устранить единства преступного посягательства.

Но если единство вины служит условием, объединяющим даже разнообразную преступную деятельность, то раздельность вины, по общему правилу, определяет раздельность учиненных виновным преступных действий. Исключения из этого могут существовать лишь в силу прямого указания закона, в тех случаях, когда из соединения нескольких видов виновности образуется единое преступление*(2348).

Таким образом, сводя предшествующие замечания, мы приходим к тому выводу, что деятельность одного виновного или и нескольких соучастников, воспроизводящая, в ее совокупности, законный состав какого-либо преступного деяния, почитается единичным преступным деянием, во-первых, когда она является осуществлением одного преступного намерения, и, во-вторых, когда она хотя и воплощает различную виновность, но объединенную в понятие единого преступления особым указанием закона.

260. Но затем возникает дальнейший, так сказать, обратный вопрос о том, всегда ли повторная деятельность виновного, совмещающая в себе законный состав нескольких преступных деяний, должна быть рассматриваема как совокупность преступных деяний, или же могут быть некоторые условия, при которых и в этих случаях, по крайней мере в видах наказуемости, мы должны будем признать наличность единого деяния?

При ответе на этот вопрос необходимо различать два случая: воспроизведение в нескольких действиях однородного преступного состава и воспроизведение в одном действии состава нескольких преступных деяний.

При рассмотрении случаев первого рода мы встречаемся с излюбленным в немецкой доктрине учением об осложненной форме преступных деяний, длящихся, продолжаемых и учиненных по привычке и промыслу*(2349).

Простейший вид представляют преступления длящияся или, как называла их ст.162 Уложения 1845 г., беспрерывно продолжаемые (fortdauernde Verbrechen)*(2350). К числу таковых Уложение 1845 г. относило: отпадение от православной веры, нахождение заведомо в противозаконном браке, присвоение непринадлежащего состояния, должности, чина, ордена и т.п., уклонение от воинской повинности. Но этот перечень был употреблен в законе только в виде примеров и не имел исчерпывающего значения, так как в Особенной части можно было найти много деяний того же характера, как, например, воспитание православного по обрядам иного вероисповедания, препятствование присоединиться к православию, противозаконное оставление отечества, сожительство неженатого с незамужней, бродяжество, неявка к должности и др.*(2351) Большинство из этих преступных деяний сохранило эту конструкцию и в действующем Уложении, так что, как видно из этих примеров, длящимся преступлением считается такое, которое, раз совершившись, не оканчивается этим моментом, но постоянно и непрерывно возобновляется, образуя как бы преступное состояние лица, связующее в глазах закона всю его деятельность в единое целое, длящееся до окончания этой деятельности, до наступления какого-либо обстоятельства, указывающего на ее прекращение (factum contrarium). Подобная форма может встречаться как при преступных действиях, так и при бездействии; длиться может как сама воспрещенная законом деятельность, например, при уклонениях от воинской повинности, при присвоении чина, звания, так и созданные деятельностью виновного воспрещенные законом результаты - состояние в незаконном браке и т.п. Но во всяком случае для признания известного преступного деяния длящимся безусловно необходимо, чтобы беспрерывно возобновлялась та составная часть деяния, в которой закон видит его преступную сущность. Таким образом, закон запрещает причинение тяжкого телесного повреждения в виде увечья, например слепоты, а потому увечье не будет длящимся, как бы долго ни продолжалось его последствие - слепота потерпевшего; воровство есть похищение чужой собственности, а потому воровство не будет длящимся деянием, сколько бы времени украденное имущество ни оставалось у похитителя*(2352).

Более сомнений возбуждает второй тип осложненных преступлений - продолжаемая или возобновляемая преступная деятельность (fortgesetzte Verbrechen), когда преступник посягает на норму неоднократно, но не непрерывно, а с известными, более или менее значительными промежутками, чем эти случаи и отличаются от длящихся преступлений*(2353). И при простых преступных деяниях, как было замечено выше, могут быть такие случаи, когда сама деятельность лица является сложной, как, например, убийство посредством нанесения нескольких ран, отравление малыми дозами; но в этих случаях состав преступления выполняется только совокупностью всех действий, а при преступлениях продолжаемых каждое отдельное действие заключает в себе полный состав, или, точнее, полнота состава вовсе не обусловливается взаимодействием этих отдельных актов, так что деятельность виновного заключает в себе неоднократное воспроизведение состава известного преступного деяния; такова, например, кража с чердака белья в несколько приемов, растрата, продолжавшаяся долгое время, повторение одного клеветнического рассказа, повторная прелюбодейная связь с одним лицом, неоднократная охота в чужом лесу и т.д.*(2354) Конечно, в подобных случаях, в особенности ввиду отсутствия по сему предмету прямых указаний в законе*(2355), можно признавать наличность реальной совокупности*(2356); но такой вывод привел бы к практическим несообразностям как по отношению к установлению меры наказания, в особенности в тех законодательствах, которые при совокупности принимают принцип сложения наказаний, так в особенности с точки зрения процессуальной. Если мы признаем, что лицо, нанесшее с целью убийства шесть ударов топором и только на шестом ударе покончившее с жертвой, отвечает не за пять покушений и одно оконченное преступление, а только за одно убийство, то будет ли справедливо признать виновного в краже нескольких громоздких вещей, учиненной в шесть приемов, виновным в шести кражах, а не в одной, или признать лицо, посредством одного приспособления весов совершившее ряд обвесов, виновным в стольких мошенничествах, сколько им сделано неверных взвешиваний, и т.д.? Трудность заключается в установлении пределов продолжаемого преступного деяния, но такая же трудность представляется вообще при определении условий единичного преступления и объясняется тем, что установление этих пределов зависит от законной характеристики преступлений, а иногда даже и от обстоятельств отдельного деяния*(2357).

Во всяком случае, таким признаком, отделяющим продолжаемое деяние от совокупности, нельзя поставить отдельность материальных предметов посягательства*(2358), так как именно множественность таковых и предполагается, например, при продолжаемых имущественных посягательствах. На том же основании нельзя признать таковым признаком единство нарушенного субъективного права, так как кража из сундука, в коем находились вещи разных владельцев, не становится только в силу этого обстоятельства совокупностью краж. А с другой стороны, поджог в разное время домов, принадлежащих одному владельцу, или кража у одного лица, но в разное время, разного его имущества, составит не единичное преступное деяние, а совокупность.

В особенности это положение имеет значение при тех преступных посягательствах, объектом коих служат такие интересы, которые, независимо от их индивидуальной правоохраны, могут пользоваться таковою и как целое. Таковы, например, все имущественные блага: правоохраной пользуется, по отношению к порубкам, не только каждое дерево, но и лес, роща, как совокупность деревьев; при поджоге - не только каждое строение, но усадьба, селение, как совокупность построек. С таким же характером являются многие общественные и государственные интересы. Поэтому лицо, совратившее в раскол целое селение, будет обвиняться в едином совращении, а не в совокупности таковых по числу совращенных; лицо, обвиняемое в преступной политической пропаганде, отвечает за единое преступление, хотя бы оно сообщало книги преступного содержания или делало возмутительные внушения многим лицам; равным образом лицо, выпустившее книгу, по содержанию своему оскорбляющую благопристойность, не может быть признаваемо виновным в стольких преступных деяниях, сколько непристойных выражений содержится в сочинении. Труднее, конечно, представить возможность такого объединения в преступлениях против личных прав, так как в этих случаях правоохраненный интерес почти всегда имеет исключительно индивидуальный характер, но утверждать, как это допускают многие из криминалистов*(2359), что при посягательствах на личные права раздельность пострадавших безусловно исключает возможность признания единства преступного деяния, едва ли правильно. Если мы признаем, что человек, отравивший целую семью поданным им в миске супом, виновен только в одном преступлении, хотя бы члены этой семьи ели суп не одновременно, а последовательно, то почему мы должны признать наличность совокупности в действиях лица, который, защищаясь при его заарестовании, выстрелами из находящегося при нем многоствольного револьвера убил несколько человек? Раздельность пострадавших интересов может служить предположением раздельности преступного намерения и, следовательно, раздельности посягательств, но не более. Джек, распарыватель животов, лицо, изнасиловавшее последовательно несколько женщин, будет отвечать не за единое преступное деяние, а за совокупность, но не потому только, что они посягнули на жизнь или целомудрие нескольких лиц, а потому, что раздельность объектов в подобных случаях свидетельствует о раздельности действий как с внешней, так и с внутренней стороны.

По тем же соображениям нельзя видеть существенного признака разграничения продолжаемого преступления и совокупности в промежутках времени, отделяющих одно посягательство от другого. Конечно, если одно действие отделено от другого годами или месяцами, трудно видеть в них одно целое, но можно ли придавать такое же значение более мелким промежуткам? Каждая кража нескольких предметов, подделка нескольких денежных знаков, учинение нескольких подлогов для скрытия одной и той же растраты непременно предполагают, что отдельные действия виновного разделены известными промежутками времени, но они не становятся через то совокупностью преступных деяний. Одним словом, если мы говорим, что при продолжаемых преступных деяниях с внешней стороны каждый отдельный акт заключает в себе полный состав преступления, то очевидно, что объединяющего условия, отделяющего это понятие от совокупности, нужно искать в стороне внутренней, в единстве виновности, причем объективная сторона, единство или раздельность объекта, времени, места и способа действия, а в особенности однородность деятельности, будут составлять только доказательства единства или раздельности внутренней стороны*(2360). Наше Уложение 1845 г. и действующее Уложение не содержат никаких указаний по сему предмету*(2361), но практика наша усвоила тот же в сущности взгляд на продолжаемые преступные деяния*(2362). Так, Правительствующий Сенат еще в 1870 г., в решении по делу Строева (N 215), указал, что похищение нескольких предметов, учиненное в одном месте и в одно время и бывшее результатом единого намерения, составляет одно преступление; в решениях 1889 г. - по делу Попова (N 5) и по делу Данилова (N 25), 1892 г. - по делу Зильберблата (N 35), Сенат дал несколько более сложное определение этого понятия, указав, что деяние подсудимого, бывшее результатом одного и того же намерения, направленное к одной и той же цели, которая достигалась одним и тем же способом, составляет одно продолжаемое преступление*(2363). Но сопоставление этих определений с обстоятельствами тех частных случаев, по коим они состоялись, указывает, что существенным признаком продолжаемого преступления Сенат считает единство намерения, а прочим условиям он придает второстепенное, дополнительное значение. Действительно, единство побуждений и цели, коими проникнут ряд однородных действий виновного, бывших воплощением единого намерения, конечно, служит признаком единого преступного деяния; но отсюда нельзя заключать, как было указано выше, что различие, неоднородность целей, не изменяющие, однако, юридического значения осуществляемого виновным преступного умысла, уничтожают единство учиненного им деяния. Если лицо, подкупленное кем-либо, выкрадет из чьей-либо шкатулки документ, вместе с тем похитит находящийся в шкатулке браслет, для того чтобы подарить его своей любовнице, то деяние виновного, несмотря на различие целей последовательно учиненных им похищений, будет составлять тем не менее единое преступление; вор, вынесший из обокраденного помещения несколько вещей, а затем укравший еще там же мешок с единственной целью унести в нем украденное, тем не менее не может быть обвиняем в совокупности краж и т.д. То же в известной степени нужно сказать и о другом дополнительном признаке, указанном в решениях Сената, - единстве способа действия. Единство намерения, пригодное для объединения ряда действий, естественно предполагает, что деятельность виновного направлена на учинение индивидуально определенного преступного деяния; поэтому, например, ряд преступлений, совершенных членами шайки, составившейся для грабежа или разбоя, будет почитаться совокупностью, а не единым продолжаемым преступным деянием; далее, несомненно, что такая определенность намерения предполагает и определенность преступного плана, а следовательно, и способа действия, так что изменение или неоднородность такового по большей части указывает и на изменение преступного намерения, но, однако, далеко не безусловно. Если, благодаря изменению способа действия, изменяется сам состав преступного деяния, то, конечно, такое изменение разрушает единство деяния, поэтому последовательно учиненное мошенничество и кража, или кража и грабеж не могут составлять одного продолжаемого деяния; но изменение способа действия, не влияющее на изменение юридической сущности преступного посягательства, не может считаться обстоятельством всегда и безусловно разрушающим единство уже и потому, что и в простом единичном деянии такое изменение деятельности встречается весьма нередко*(2364). Даже более, изменение состава, влияющее на изменение меры ответственности, не разрушает само по себе единства действия. Если мы считаем кражу, начавшуюся днем и продолжавшуюся ночью, единой продолжаемой кражей, то на каком основании будем мы отрицать единство кражи в действиях вора, который, обобрав две комнаты, оказавшиеся незапертыми, продолжал похищение и в третьей, проникнув в нее посредством взлома, или в действиях вора, положим солдата, который в первые два прихода на чердак был в амуниции и, следовательно, имел при себе оружие, а направясь туда третий раз, снял с себя таковую? Очевидно, что во всех этих случаях мы имеем одну кражу, определяемую, в видах ее наказуемости, по высшему из сопровождавших ее обстоятельств*(2365).

На этом же основании продолжаемое воровство будет считаться воровством на сумму свыше 500 рублей, как скоро общая стоимость покраденного будет более 500 рублей, безотносительно к сумме похищенного в каждый отдельный прием*(2366).

Тем более, конечно, не разрушают единство деяния обстоятельства, влияющие на ответственность в силу различия степени осуществления воли в действии или характера участия виновного в деянии. На этом основании вор, два раза вынесший из чердака вещи, а при входе в него в третий раз захваченный прежде, чем он успел взять что-либо, будет обвиняться в одном оконченном воровстве, а не в совокупности оконченного воровства и покушения на оное*(2367). Лицо, принимавшее участие в одном из действий, составляющих продолжаемое преступление, будет почитаться соучастником всего деяния и т.д.