Гамлет о страхе смерти

«Быть или не быть – таков вопрос;

Что благородней духом – покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством? Умереть, уснуть –

И только; и сказать, что сном кончаешь

Тоску и тысячу природных мук,

Наследье плоти, – как такой развязки

Не жаждать? Умереть, уснуть!

И видеть сны, быть может?

Но вот в чем трудность:

Какие сны приснятся в смертном сне,

Когда мы сбросим этот бренный шум, –

Вот что сбивает нас; вот где причина

Того, что бедствия так долговечны…

…И кто бы плелся с ношей,

Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,

Когда бы страх чего-то после смерти –

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам, – волю не смущал,

Внушая нам терпеть невзгоды наши

И не спешить к другим, от нас сокрытым?»

 

Страх смерти является основным человеческим страхом, который наиболее остро ставит вопрос о смысле жизни. Но парадокс заключается в том, что живя повседневной жизнью, мы большей частью вовсе не думаем о смерти и не испытываем страха перед ней, будто бы смерти вовсе не существует или она нас не коснется.

 

«Бессмертная душа» Платона

 

Почему душа бессмертна:

- душа однородная и цельная субстанция, что роднит ее с идеей;

- раз душа в состоянии познать идеи, значит – она подобна идеям, т.к. подобное познается подобным;

- душа живет параллельно с телом;

- сущностным признаком души является жизнь; жизнь и смерть противоположны; следовательно, душа не причастна смерти.

Душа существует как до своей земной жизни, так и после смерти тела.

Родина души – это сфера ума, а в теле она квартирантка и проявляет себя в виде различных чувственных устремлений. Она заперта в теле, всегда неудовлетворенна и всегда страдает. Отсюда каламбур Платона: «сома есть сема», т.е. сома (тело) – сема (могила) души.

Поэтому цель земной жизни – дать душе освобождение, когда она полностью станет разумной. Смерть – это настоящее избавление.

Подробнее: Платон «Федон».

 

Философ античности Эпикур (IV-III вв. до н.э.) говорил: «Самое страшное из зол, смерть не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует; когда же она приходит, мы уже не существуем». Получается, что то, что смерть существует, или то, что смерти нет, доказать невозможно, ведь мы пока еще живы, а смертью не может быть состояние живой души. Сама жизнь делает смерть абсурдной, отрицает ее. Почему же тогда человек боится смерти? Эпикур считал, что страх смерти – это ложный и суеверный страх. Если человек освободится от этого суеверия, он станет поистине свободным и достигнет счастья.

 

Философ Сенека о смерти

Кто сказал, что умирать страшно? Разве кто-то возвращался оттуда? Почему же ты боишься того, о чем не знаешь? Не лучше ли понять намеки неба? Заметь: в этой жизни мы все болеем – то одной болезнью, то другой. То нас донимает желудок, то нога. Со всех сторон в этом мире нас преследует дыхание болезней, ярость зверей и людей. Со всех сторон нас будто гонят отсюда прочь. Так бывает лишь с теми, кто живет не у себя. Почему же тебе страшно возвращаться из гостей домой?

После смерти все прекращается, даже она сама.

Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны.

Смерть страшна и тяжела тому, кто, хорошо знакомый всем, сам до смерти не знал себя.

 

Как правило, к страху смерти примешивается еще страх боли (физической или душевной), которая сопровождает смерть. Если смерть все равно неизбежна, но есть возможность избавиться от боли, то в таком случае смерть будет страшить куда меньше. Помощь при смерти, искусство облегчить умирающему смерть или ускорить смерть, чтобы избавить умирающего от мук называется эвтаназией. Кажется, что у безнадежно больного человека должно быть право на эвтаназию. Однако проблема эвтаназии – это очень сложная проблема, требующая комплексного решения. Помимо того, что право на безболезненную смерть – это вопрос психологический, связанный с индивидуальным выбором человека, это также вопрос социальный. Поэтому его надо решать с точки зрения как минимум трех позиций: морали, права и религии. Однако достигнуть компромисса бывает очень нелегко.

Чтобы смерть оказалась «легкой», она должна быть безболезненной, как для тела, так и для души, т.е. как бы незаметной. Но человек не думает о смерти только в состоянии счастья, полноты жизни. Означает ли это, что эвтаназия должна совершаться в момент, когда человек достиг ощущения полного счастья? Это еще один аспект проблемы. Но согласимся, что осознание факта нашей смертности вовсе не говорит о том, что мы не можем быть счастливы. В чем мы тогда можем найти свое счастье?

Лев Толстой писал: «Смерть есть зло только для тех людей, кто полагают свою жизнь во времени. Для людей же понимающих жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии, совершаемом человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что препятствует его соединению с Богом и другими существами, нет, и не может быть смерти». То есть, тайна жизни и смерти заключается, по сути, в том, что когда делаешь хорошее и испытываешь от этого духовную радость, – это и есть жизнь. А когда делаешь заведомо плохое или же не сдерживаешь себя, тогда то ты и лишаешь себя настоящей радости жизни, то есть, независимо от состояния тела, ты – мертв. Получается, что жизнь и смерть находятся рядом, они есть ни что иное, как состояния души человека, следовательно, во власти человека сделать так, чтобы смерти не было.

 

Лев Толстой

Смерть Ивана Ильича

«Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая, непреодолимая сила. Он бился, как бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что он не может спастись; и с каждой минутой он чувствовал, что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становится к тому, что ужасало его. Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее. Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая. Это-то оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперед и больше всего мучило его».

Иван Ильич не может принять неизбежного. Он чувствует, что что-то не пускает его в эту «черную дыру», какая-то неведомая сила сдерживает его, заставляет прислушаться к себе, всмотреться в свою переполненную страданием душу. Время для него останавливается, и он затихает, прислушиваясь.

«В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить». Первое, что видит Иван Ильич, – это припавшего к его руке сына. Он видит жену. «Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него». Ивану Ильичу стало жалко их. Он вдруг почувствовал, что в душе его рождаются светлые и теплые чувства, он ощутил потребность совершить последнее в жизни, но очень нужное для него дело.

«Да, я мучаю их, – подумал он. – Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», – подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал:

- Уведи… жалко… и тебя… – Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.

И вдруг ему стало ясно, что то, что томило и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто, – подумал он. – …А смерть? Где она?»

Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.

Вместо смерти был свет.

- Так вот что! – вдруг вслух проговорил он. – Какая радость!

Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом реже и реже стало клокотанье и хрипенье.

- Кончено, – сказал кто-то над ним.

Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, – сказал он себе. – Ее нет больше».

 

Что еще страшит нас в повседневной жизни? Нас страшит общество, окружающие нас люди. Точнее сказать мы боимся сами себя в окружении других людей, чувствуем неуверенность в себе. Источником этого социального страха является боязнь собственной свободы, которая может быть наградой, а может быть наказанием. Эрих Фромм отмечает: «Человек боится всякой изоляции, избегает одиночества, но рост уровня свободы в современном обществе делает его самостоятельным, одиноким, независимым, а, стало быть, и полностью ответственным за все, что он совершает. Вот этот груз ответственности, тесно связанный со свободой, и пугает, страшит современного человека, заставляет его бежать от свободы в любые формы «симбиозов» от садо-мазохистских пар до тоталитарного государства, отнимающего свободу, но берущего на себя ответственность. Социальный страх – это фактически страх наказания, которое не обязательно выносят судебные власти, но которое следует из самого хода событий: потеря работы, потеря жилья, разорение, ухудшение положения дел и т.д. Гораздо безопаснее жить в условиях, где все решают за тебя».

Окружающая нас социальная система обладает чудовищным потенциалом средств устрашения: бедность, преступность, терроризм, нетерпимость, государство, политика, войны, судебные ошибки, социальная несправедливость и многое другое. Мы вдруг начинаем замечать, что на определенных исторических поворотах политической жизни, государство начинает буквально культивировать страх, превращаться в «машину страха». Почему это происходит? Приходится признать, что на современном этапе истории, «машина страха» – это действенное орудие поддержания жизнеспособности государственной системы, это то, благодаря чему на государство уповают как на единственного защитника в этом безумном мире. Благодеяния со временем забываются, к ним легко привыкают, страх же остается с человеком надолго. Государство же всегда пользуется наиболее эффективными рычагами, утверждая свою власть.

Есть ли выход у человека из этого «штопора» страха? Выход есть всегда. Задумаемся, что же такое наш страх? Ведь это, по сути, «самозаводящаяся» эмоция, т.е., как правило, мы боимся своего собственного страха, отождествляем себя с ним. Получается, что мы незаметно для себя преобразовываем свое чувство в некий объект, который будто бы существует сам по себе, вне нас. Но ведь сам по себе страх – это лишь абстрактное обозначение нашего конкретного переживания, которое возникло в определенных условиях, по определенной причине. Получается, что не мы боимся чего-то определенного, а страх владеет нами, т.е. мы сами отдаем себя во власть страху и тем самым превращаем свое существование в проблему. В конце концов, мы можем прийти к тому, что окончательно запутаемся, и мы можем погибнуть (как в прямом, так и в переносном смысле) от собственного страха.

Как же выйти из этой ситуации? Нужно понять одну простую вещь: «я» и «мой страх» – это не одно и то же. А если мы это поняли, то мы уже не должны играть по правилам страха, а должны всячески стремиться нарушать стереотипы и логику, которые навязывает нам наш страх. Но ведь многое в мире происходит помимо нашей воли, мы не умеем предвидеть будущее или управлять событиями. Конечно, будущее скрыто от нас, но это будущее мы творим «здесь и сейчас», каждый день, каждый час, каждое мгновение – это реальные предпосылки будущего, а значит, будущее нам подвластно. Все дело в нашем отношении к тому, что с нами происходит.

Каким должно быть это отношение? Чтобы понять это зададимся вопросом: какой самый первый страх мы испытали в жизни? Это страх рождения, появления на свет. Это то, что произошло не по нашей воле, но жизнь, которую мы тем самым обрели, считается сейчас самым ценным, что у нас есть. Если эту неизвестность мы приняли с радостью и благодарностью, если это событие мы рассматриваем как отправную точку к чему-то лучшему, то чего на свете, происходящего помимо нас, стоит бояться? Почему своим страхом мы лишаем себя радости доверия жизни?