Авторство и/или авторитет антрополога: нуждается ли этнография в оправдании?

Заявления теоретиков постмодернистской антропологии о смерти «проекта этно- графических репрезентаций» не совсем соответствуют истине: ведь социальные нау-

447 Можно привести примеры попыток решения этой проблемы при работе над этнографическим текстом. Работа Р. Розальдо «Охота за головами у Илoнгот, 1883–1974: исследование общества и исто- рии» направлена как раз на преодоление тенденции отрицания антропологами наличия исторического сознания у «примитивных» субъектов этнографии, которая реализуется даже в случае, когда проис- ходит непосредственное столкновение с его проявлениями. Одна из целей исследования Р. Розальдо — разрушение мнения о том, что «язычники», даже если они не обладают письменностью и живут в изо- ляции, располагают только вечной циклической историей и оказываются «без истории» в нашем ее понимании [29]. В работе «Покорение Америки» Т. Тодоров использует критические идеи Й. Фабиана при анализе сочинений Б. де Лас-Касаса, Д. Дюрана и Б. де Сахагана, в которых он находит примеры взаимодействия между Европой и Америкой, в ходе которого признание «одновременности» культур- ных Других происходит через серьезные (и фактически этнографические) попытки найти способы принятия точки зрения покоренных [Todorov T. The Conquest of America: The Question of Other. N.Y., 1984 (1974]). 448 См.: Marcus G.E., Fisher M.M.J. Anthropology as Cultural Critique. An Experimental Moment in the Human Sciences. Chicago; L., 1986. Р. 98. 449 Ibid. Р. 20.

ки (так же как и множество других социокультурных явлений) не могут существовать без какой-либо формы репрезентации. Реализация рефлексивной (критической) позиции состоит, скорее, в выявлении того, каковы эти репрезентации, при каких обстоятельствах они происходят, кто является их участниками и каковы их результаты? Неразрешимость противоречия между «необходимостью отделять себя от мира, пре- вращая его в объект репрезентации, и желанием раствориться в этом мире, переживая его непосредственно»450 глубоко укоренена в любом антропологическом исследовании в силу значимости включенного наблюдения как его основного метода451. Ключевое значение этнографии (как метода, базирующегося на включенном наблюдении) для современных социальных наук может быть обосновано, во-первых, в контексте анализа развития повествовательных жанров, а во-вторых, в ходе выявления значения использования этого метода для профессионального самоопределения как антропологии в целом, так и отдельного антрополога. С институциональной точки зрения статус этнографии обосновывается совокупностью трех ролей, которые она играет в профессиональной карьере антрополога. Во-первых, знакомство с классическими этнографическими текстами является основной формой приобщения студентов к знанию о том, чем занимается антрополог и какой информацией владеет. Классические антропологические труды не устаревают (как это часто происходит в других социальных науках), а остаются настолько актуальными, что их материалы рассматриваются как вечный источник новых концептуальных и теоретических проблем. Подобная позиция может придавать консервативный, антиисторический характер всему антропологическому дискурсу, особенно если принять во внимание то, что именно зафиксированное в классических трудах видение народов в далеком прошлом (а не отражение их настоящего и меняющихся обстоятельств их жизни) задает когнитивные рамки интерпретации понятий- ного аппарата современных антропологических дискуссий. К. а. ставит своей целью выявление того, осуществляются ли (и до какой степени) современные этнографии при осознании исторического контекста их создания и не допускается ли их прочтение так, что составляющие их описания воспринимаются как вечные (неизменные) социальные или культурные формы. Во-вторых, этнография — это довольно субъективная и наполненная личным воображением деятельность, в результате которой антропологи способны внести свой вклад в теоретические дискуссии, происходящие как внутри своей дисциплины, так и вне ее пределов. Повторные исследования одних и тех же культур или множественность проектов, реализуемых одной и той же группой исследователей, — это явление довольно частое, но каждый этнограф все равно дает описание в значительной степени уникального исследовательского опыта, к которому он получает доступ в академическом сообществе. В-третьих, что наиболее важно, этнография — та деятельность, которая формирует карьеры и создает репутации. Важность ожидания того, что любой начинающий антрополог обязательно пройдет испытание полевыми условиями жизни в иноязычной среде, культуре и бытовых условиях, нельзя переоценить, поскольку, что бы он

450 Mitchell T. Colonizing Egypt. Cambridge, 1988. Р. 29. 451 Однако предметом теоретизации это противоречие становится в свете методологических сдви- гов в антропологии 80–90-х гг. ХХ в., когда усиление конструктивистской парадигмы сопровождалось акцентированием позиций теории и практики, и еще позже — феноменологии. Важность обсуждения проблемы «этнографической репрезентации» сегодня определяется разделяемым многими исследо- вателями мнением о том, что они никогда не будут в состоянии осуществлять феноменологическую антропологию, не нуждающуюся в теории, то есть объективации опыта. П. Харвей отмечает в связи с этим, что антропологам свойственно стремление дистанцироваться от репрезентативного подхода, ведь в его рамках вполне возможно неправильно отразить процессы проживания людьми их социаль- ной жизни в мире. Отчасти противоречие между культурным процессом и культурной формой может быть основой враждебности, существующей между антропологией и школой «культурные исследова- ния» (cultural studies) (Harvey P. Hybrids of Modernity: Anthropo logy, the Nation State and the Universal Exhibition. L., 1996. Р. 171).

ни делал дальше (антропология предлагает необычайно широкие возможности разнообразной деятельности по сравнению с любой другой специальностью), объединяющим в профессиональное сообщество антропологов опытом является романтизированное «этнографическое посвящение»452. Полевая работа формирует особый вид авторитета (своеобразной «властной по- зиции») этнографа(ии) (в англоязычной литературе обозначаемый термином «ethnographic authority»), укорененный в значительной степени в субъективном, эмоциональном (чувств енном) опыте исследователя. Действительно, каждый человек воспринимает жизненное пространство и окружение коренного населения (объекта наблюдения) по-своему, видит его своими собственными глазами. Но профессиональ- но обоснованный текст, возникающий в результате отражения личного опыта, должен подчиняться нормам научного дискурса, авторитет которого основывается на полном стирании образа (голоса) говорящего и переживающего опыт субъекта453. Личный нарратив этнографа строится на снятии противоречия между включен- ностью в коммуникацию, необходимую для осуществления полевой работы, и само- ликвидацией (стиранием всего личного или, по крайней мере, смягчением силы его воздействия), необходимой для формализованного этнографического описания. Раз- решение этого противоречия становится возможным при включении в этнографический текст вызывающей доверие позиции а вторитетности личного опыта, на основании которого строится э тнография454. Д. Клиффорд предполагает, что структуру «этнографического авторитета» (ethnographic authority) формируют указания на следующее: присутствие этнографа при описываемых им событиях; его способность к их адекватному восприятию; наличие у него «незаинтересованной» позиции; его объективность; его искренность455. Приверженность внеоценочной (претендующей на объективность) позиции как характерной черте авторства текста этнографии стала причиной того, что антропологи оказались не способны противостоять одновременно постмодернистской критике и требованиям соблюдения правил идентификационной политики (реализован- ной в рамках проекта мультикультурализма)456. Критика этнографических репрезентаций привела к ряду довольно негативных последствий, одним из которых стало соединение принципов идентификации с представлениями об авторитете этнографии, возникшее в достаточно политизированном контексте реконструкции аутентичных традиций. Наиболее ярким примером этого является мнение о том, что антрополог должен быть афроамериканцем, чтобы писать об афроамериканцах; женщиной, чтобы создавать тексты о женщинах, и так далее. Аргументы подобного рода, базирующиеся на акцентировании значимости для науки проблемы того, кто имеет право говорить и о ком, становятся скорее проявлениями консерватизма, чем теоретических инноваций. В рамках проекта деконструкции исходных оснований антропологии (реализованного в рамках ее критического направления) политика обоснования права говорить «за других» рассматривается скептически, поскольку не принимает во внимание ни фрагментированность субъекта этнографического знания, ни ограниченность репрезентации его сознания. Дискуссия об авторстве и авторитете этнографии до настоящего времени не связана с опровержением (проблематизацией) положения о при- сущей антропологу целостной культурной идентичности, отличной от (или, что встречается реже, совпадающей с) той, что характерна для описываемой им культуры.

452 См.: Marcus G.E., Fisher M.M.J. Anthropology as Cultural Critique. An Experimental Moment in the Human Sciences. Chicago; L., 1986. Р. 21. 453 Prett M.L. Fieldwork in Common Places // Clifford J., Marcus E. (eds.). Writing culture. The Poetics and Politics of Ethnography. Berkeley, 1986. Р. 32. 454 Ibid. Р. 33. 455 См.: Clifford J. On Ethnographic Authority // Representations 1. № 2. Р. 118–146. 456 См.: Moore H. Interior landscapes and external worlds: the return of grand theory in anthropology // The Australian Journal of Anthropology. 1997 August 1 // http://www.highbeam.com/doc/1G1-20139343. html

Гибридность, множественная и постколониальная идентичность, формирующие по- зиции многих современных антропологов (и также становящиеся предметом их опыта и рефлексии), редко становятся предметом К. а. Использование этнографического метода, представляющего культуру одновременно предметом объективного анализа и критического осмысления, предоставляет исследователю возможность соединить два различных познавательных процесса: превращения знакомого в незнакомое (остранение) и наоборот, далекого от понимания в близкое. Можно довольно легко (на основании здравого смысла и обыденного опыта) начать приписывать локальной, но знакомой и родной культуре качества «универсальности, от природы присущие всему человечеству». По мнению Р. Розальдо, «если идеология часто придает культурным фактам черты естественно сти (нату- ральности), то социальный анализ продуцирует обратный процесс»457. Аналитическое значение этнографии определяется тем, что этот метод позволяет разрушить идеологическую поверхность ради открытия культурного содержания, уникального смешения условности объективного (того, как человеческое может быть, и на самом деле кое-где есть, другим или различным) и безусловности (принятия как должного) субъективного (с позиции здравого смысла — ну как что-то может быть иначе?). Именно это качество делает этнографию формой кросскультурного пони- мания, эффективно использующейся сегодня не только антропологами, но и представителями других социальных наук, а также художниками, кинорежиссерами и представителями медиа. События, произошедшие в глобальном пространстве после Второй мировой войны и изменившие структуру процессов доминирования/сопротивления, в одинако- вой степени повлияли на трансформацию как теоретических основ, так и форм тек- стовых репрезентаций результатов этнографических исследований. Творческое использование антропологами литературных методов при изложении материалов наблюдений, ставшее возможным в результате критического пересмотра классических норм создания научной этнографии, стимулировало процесс, который получил название «экспериментального момента» в антропологии. Д. Маркус и М. Фишер458 выделяют два основных направления эксперименталь- ной этнографии. Первое акцентируется на выявлении этнографических механизмов репрезентаций культурных различий, а также на открытии сущностных (аутентичных) источников культурной специфики. В это направление входят «этнография опыта», связанная с поиском инновационных способов демонстрации того, что значит быть, например, жителем о. Самоа или балийцем, а также эффективных путей убеждения читателей в том, что культура играет гораздо более существенную роль в жизни человека, чем это можно предположить. Деятельность представителей «этнографии опыта» связана с освоением нового для антропологии теоретического пространства области кросскультурной эстетики, эпистемологии и психологии. Поэтому основная цель первого направления экспериментальной этнографии — расширить существующие границы жанра этнографического письма ради включения в него форм более полного и впечатляющего читателя отражения представлений о культурном опыте Другого. Второе направление экспериментальной этнографии реализует задачи создания эффективных способов, позволяющих дать описание процессов включения субъектов антропологического исследования в широкий контекст исторической политической экономии. Подобные «политэкономические этнографии» осуществляют на практике теоретические идеи о возможности объединения достижений интерпретативной антропологии (в изучении культурных смыслов и значений) с методами процессуального анализа культур, помещенных в поток исторических событий мировой политической и экономической системы459.

457 См.: Rosaldo R. Culture and Truth. The Remaking of Social Analysis. Boston, 1989. Р. 38. 458 См.: Marcus G.E., Fisher M.M.J. Anthropology as Cultural Critique. An Experimental Moment in the Human Sciences. Chicago; L., 1986. 459 Ibid. Р. 43–44.