2018-01-21
579
Нет сегодня понятия более популярного (частотного), но и более неопределенного, многозначного, чем «П.». В этом сказывается природа самого П., для которого многосмысленность, разноликость, транзитивность, «пунктирность» — базовая ха- рактеристика любого, а значит, и обращенного на самого себя исследования. В исторической концептуализации П. четко просматриваются два основных на- правления: культурологическое и социально-историческое. В рамках первого, культурологического, направления П. предстает как продолжение традиций символизма, кубизма, конструктивизма, футуризма, супрематизма, словом, модернизма — самого заметного и продуктивного направления в искусстве и литературе конца XIX — начала XX в., характеризовавшегося эстетическим релятивизмом, гипертрофированным динамизмом, отказом от классических форм и традиционных стилей, культом новаторства и художественного экспериментирования. Немало, если не большинство, авторов, однако, полагают, что видеть в П. простое продолжение или возрождение культурного модернизма, некий неомодернизм нет достаточных оснований. И разница здесь не в нюансах и акцентах, а в новых принципах и подходах. При всей своей нетрадиционности, критичности и радикальности модернисты все же тосковали по трансценденции — идеалу вечной, гармоничной, подлинной реальности. Расшатывая и отвергая одни абсолюты, они с энтузиазмом создавали другие. За реальностью — грубой, земной, мишурной — модернисты искали сверхреальность, сверхжизнь, некие параллельные миры, фундаментальную целостность, супраментальный разум, всеобъемлющую Идею. Действительность для них была безобразной и скучной, интересное, чистое и прекрасное сохранялось только в искусстве. К тому же модернизм, несмотря на широкие публичные жесты, оставался достаточно эзотеричным, «имплицитным», предназначенным для знатоков, избранного круга людей.
Согласно данной позиции, П. лишен всех этих «недостатков», он весь в жизнен- ной данности, т. е. посюсторонности, сиюминутности, повседневности, а также в эксплицитности и экзотеричности. Для него картина в художественном музее и ее репродукция в отрывном календаре эстетически равноценны и одинаково важны — правда, для разных (но одинаково комфортно себя чувствующих) людей. Социально-историческое направление в концептуализации П. является более широким и потому более точным. В его рамках культурный П. есть только одна из составляющих постмодернистского комплекса. Безусловно важная (основные идеи П. действительно вызревали в лоне литературы, живописи, скульптуры и архитектуры, в изобразительных и повествовательных искусствах), но все же не единственная. У П. более широкая генетическая база и более мощное, поистине историческое звучание. Под модернизмом, предваряемым приставкой «пост», резонно понимать теоретическую рефлексию нововременной (Новое время) исторической эпохи. Современность, которую несет с собой П., распространяется не на любое, а только на постиндустри- альное или информационное общество. Он выступает в качестве фронды, т. е. опро- вержения, критики современного в смысле модерного времени. Имеется в виду не хронология, а то, чем она наполнена, — социокультурное содержание Нового времени (Modern Time), еще точнее — те идеи или ценности, которые стали его основой. Для духовной основы модерна характерны, прежде всего, три идеи — Разума, Прогресса и Эмансипации. П. беспощадно критикует не сами по себе разум, прогресс и эмансипацию, а их новоевропейскую версию, их просвещенческую заданность или определенность. Разум П. ставит под сомнение из-за того, что он слишком, упрямо инструментален и малокоммуникативен, что универсальность в нем несовместима с локальностью и индивидуальностью. В прогрессе П. не устраивает, прежде всего, его техногенность, имеющая мало общего с истинно человеческими претензиями к жизни: с субъективной удовлетворенностью от нее, с совершенствованием нравственности и морали, с расширением возможностей для свободного и индивидуально позитивного выбора, с экологически чистой средой обитания и т. д. Что же касается эмансипации, то ее П. критикует за трудности совмещения индивидуальной свободы и общественного порядка, за то, что научное знание, к сожалению, не освобождает от суеверий и предрассудков, что вместе с развитием науки растут и силы, паразити- рующие на негативных последствиях ее многочисленных приложений и материализаций, за то, наконец, что обещанное «проектом модерна» освобождение человека от неравенства, зависимости и угнетения так и не наступило. Соблазнительно-благостные картины Разума, Прогресса и Эмансипации, ставшие исторической достопримечательностью модерна, в условиях постмодерна явно теряют свою привлекательность. Рассказами о «естественном свете» Разума, о «роге изобилия» Прогресса, об «исторически-осевом» значении Эмансипации теперь никого не удивишь. Так во всяком случае считают постмодернисты, называющие данные рассказы мета- или гранднарративами. С помощью этих «больших рассказов» модерн легитимировал свойственный ему образ жизни (занятие наукой, стремление к экономическому успеху и процветанию, борьбу за демократию). П. характеризуется недоверием к метанарративам, убеждением в их полнейшей интеллектуальной и исторической несостоятельности611. Вернее, он критически настроен по отношению к «мета» и «гранд», а не к самим по себе нарративам. В этом проявляется его исконная нелюбовь к «большому», его микрофилия, намеренно противопоставляемая макро- и мегафилии модерна. П. с успехом пользуется нарративной методологией. Не объяснением, не доказательством, а именно и только по- вествованием, рассказом о чем-то региональном, местном, локальном — словом, «микро». Академическая абстрагированность, холодная рассудочность, логическая рафинированность, теоретическая чистота — все это для постмодернистской нарратологии неприемлемо.
611 См.: Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 10.
П. есть не только критика модерна-модернизма, но и фактически всей предше- ствующей интеллектуальной традиции, радикальный разрыв с ней. На Западе, как известно, эта традиция уходит своими корнями в античную почву. Если древнегреческий мыслитель, выражая универсальное, поистине космическое чувство меры, го- ворил: «Ничего слишком», то постмодернист утверждает прямо противоположное: «Ничто не слишком» (everything goes). Если Лютер упорствовал: «На том стою и не могу иначе», то постмодернист настаивает на другом: «На том стою, а могу, как захочу». Если судить о времени по собственной, а вернее было бы сказать, по мировоззренческо-методологической размерности П., то это, несомненно, презентизм (от лат. praesens — настоящее время) — абсолютизация настоящего, здесь-и-теперь бытия. И даже презентизм не совсем точно передает темпоральный гедонизм П. Он ситуативен до мига, мгновенья, хотя последнее может заимствоваться, браться из любого времени. Это не классическое «остановись, мгновенье...» и не экзистенциалистское временение. Тут все дело в переходе от одного мгновенья к другому, в самом процессе перебора, «переключения» мгновений. Классика, модерн стремились, остановив мгновенье, перевести его в вечность. Постмодерн вечности просто не знает; он постоянен и в этом смысле в ечен только в одном — в радикальной динамике, непрестанном движении, перепрыгивании с одного мгновенья на другое. Тут в полной мере переживается сама мгновенность. Строго говоря, презентизм атемпорален, он, по сути, убивает время, с удовольствием и без всякого стеснения цитируя любое историческое время, а в нем — уклады, стили, формы жизни, навсегда, казалось бы, забытые нормы, ценности, идеалы, вкусы. Поэтому П. нередко выглядит как неоархаика. Это, кстати, можно понять и исходя из логики исторического восхождения: покорив вершину, дальше можно только спускаться. Если же ставить вопрос о времени в его привычной для нас последовательности, то П. следует располагать в будущем, а также на переходе от настоящего к будущему. Переход здесь даже предпочтителен, поскольку это отвечает некой общей установке П. — на переломы, просветы, вырезы, края, обрывы. П. в высшей степени современен. В высшей — потому что намеренно забегает вперед, опережает время, потому что высота, пик его в будущем. И потому, наконец, что исторически время П. (постмодерна) действительно течет из грядущего. Кое-кто, правда, уже торжествует по поводу смерти П. Не станем ничего оспаривать. Заметим только, что в истории ничто и никогда не уходит бесследно — из того, разумеется, что когда-то привлекало общественное внимание, активно оспаривалось или/и утверждалось. Кроме, естественно, пены, «шума времени», которые всегда нужно отделять от глубинного, сущностного его тока. Ориентируясь, в плане хронологии, на поиски знаковых событий, можно указать на «точную» дату рождения П. — май 1968 г., время студенческих демонстраций во Франции, проходивших под «странными» лозунгами, такими, например: «Будьте реалистами — требуйте невозможного!». Что касается глобалистской определенности П., то в полной мере она открылась нам только после событий 11 сентября 2001 г.
Постмодернистская онтология, или Vive la différence!
Постмодернистская онтология имеет своим содержанием выявление и обоснование бытийного статуса различий. П. претендует на коперниканскую революцию в понимании различия (различий). Суть ее, по словам Ж. Делеза, в том, что тождество «кружит вокруг Различного», что у последнего открывается «возможность обретения собственного понятия вместо удерживания его под властью понятия вообще, уже представленного как тождество»612.
612 Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998. С. 60.
Различие (различия) — предельная и в этом смысле последняя реальность, за ним ничего уже нет. Вернее, даже так: в основе бытия лежит некая возможность различения, которая предшествует действительности его единства. Тождество-единство выходит на первый план тогда, когда пространство различий субъективируется и «власть захватывает означающее». Но и в этом случае тождеств о остается «дизъюн- ктивным синтезом», «оптическим эффектом» более глубокой реальности — бытия различий. Скажем, различие мужчины и женщины гораздо глубже и исторически действеннее, чем их привычное тождество — человек. Вместе с тем тождество-единство, особенно в социальной сфере, П. не отрицает. Но только представляет его в виде множества, существующего не через гегелевское снятие или наивную (здравый смысл) интеграцию, а через коммуникацию различий. Различие выступает здесь как различание в духе Деррида. Последний нашел в латинских корнях слова «различие» (глагол differre) весьма любопытный смысл-мотив, а именно: отсрочка, задержка, откладывание на будущее613. Различание — это различие как задержка, как отсрочка с коммуникацией и в коммуникации. Постмодернистская онтология строится на неопосредованности различий, на том, что называется отсутствием различающего различия. Чистое постмодернистское различие имеет собственное содержание, независимое от предикативного опосредо- вания. Постм одернисты настаивают на том, что подлинная природа различий искажается диалектикой борьбы, оппозицией, вообще негативностью. Глубину борьбы противоположностей Делез называет ложной, под ней он видит истинную глубину, глубину различия. Классическая диалектика, как известно, настаивает на развитии, или естественном заострении различия в противоположность. По Гегелю, «мыслящий разум заостряет, так сказать, притупившееся различие разного, простое многообразие представления, до существенного различия, до противоположности. Лишь доведенные до крайней степени противоречия, многообразные моменты становятся деятельными и жизненными по отношению друг к другу и приобретают в нем ту отрицательность, которая есть имманентная пульсация самодвижения и жизненности... При более тщательном различении реальности различие ее превращается из разности в проти- воположность и тем самым в противоречие, а совокупность всех реальностей вообще — в абсолютное внутреннее противоречие»614. П. пытается доказать, что противоположность не развивает, а, напротив, отяго- щает, делает ущербным различие, лишая его силы первородства, затемняя его чистое и непосредственное действие. Когда различие конституируется с помощью и в фор- ме отрицательного, то оно фактически утверждает отрицаемое, принимает его в себя в качестве своего другого. Такое или так понимаемое различие насквозь пронизано консерватизмом и скрытым внутренним апологетизмом. «Но каким бы образом утверждение вытекало из отрицания, — ставит Делез риторический вопрос, — если бы оно не сохранило то, что отрицается?»615 Истинный источник развития П. находит не в противоречии и борьбе противоположностей, а в игре различий. В социокультурном плане это означает, что универсальная человеческая коммуникация возможна, потому что истинное ее основание не борьба (противоречие, оппозиция), а различие. На этом уровне, уровне различий, люди одинаково открыты, доступны и интересны друг другу. Онтологический статус игры раскрывается как ситуация, когда не действительность превращается в игру, а игра становится дейст вительностью. В игре всегда есть условность, сослагательность. П. предлагает рассматривать действительность как «интересную гипотезу» и жить, не зная границ, руководствуясь принципом «как если бы» (Be as if). Постмодернистская онтология различий превращает бытие в становление, становление перманентное или беспрестанное. Это даже не изменение, в котором все
613 См.: Деррида Ж. «Голос и феномен» и другие работы по теории знака Гуссерля. СПб., 1999. С. 175–176. 614 Гегель Г.В.Ф. Наука логики: В 3 т. Т. 2. М., 1971. С. 68. 615 Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998. С. 75.
же сохраняется некое ядро, а именно и только становление — бесцельное, безначальное и бесконечное. Да и не становление это в традиционном смысле слова, а расходящиеся потоки, течения. Отсюда понятны такие квалификации П., как философия радикального плюрализма или идеология «жидкого модернизма». Наряду с пролиферацией различий постмодернистская онтология выделяется также тем, что можно было бы назвать лингвистическим мимесисом — уподоблением всех систем — науки, моральной практики, политического движения, личной жизни и т. д. — системе и функциям языка. Все есть текст или нет ничего вне текста — в такой полемически заостренной форме предстает этот мимесис в П.. В. Лейч уподобляет мир «космической библиотеке», У. Эко — «энциклопедии» и «словарю». Вещи — продукты гипостазирующей функции языка как системы органически связанных друг с другом текстов. При этом все тексты открыты для движения и трансформации смыслов из любых предметных областей. Один текст отсылает к другому тексту, тот в свою очередь к следующему и так до бесконечности, называемой в П. интертекстуальностью. Любой текст с необходимостью «рассеивается в межтекстовом пространстве» или «существует лишь в силу межтекстовых отношений». Таким образом, постмодернисты отстаивают тотальную семиотизацию бытия, текст для них — рефлексивное, а не референциальное образование. Самое «жизненное» про- явление языка представлено его способностью выступать в качестве кода человеческой коммуникации.
