Деконструкция как метод постмодернизма

На пути постмодернистского плюрализма (роста и умножения различий) стоит логоцентризм — линейный детерминизм, которому подчинена вся европейская модерная культура. Основная функция такого детерминизма состоит в вытеснении из пространства мышления всего нерационального, т. е. спонтанного, ассоциативного, неоднозначного, гетерогенного. Оппозиция «рациональное–нерациональное», органически встроенная в логоцентризм, служит матрицей для выстраивания всех мыслей в духе бинарной системы. Речь идет о представлении всего многообразия, всех различий мира в форме парных категорий, резко, до диаметральности противо- поставленных друг другу. Аполлон — Дионис, миф — история, знание — вера, мир идей — мир вещей, общество — природа, дух — материя, норма — ненорма и т. д. Или готика, барокко, романтизм, модернизм, с одной стороны, и Античность, Возрождение, классицизм, реализм — с другой. П. критикует не столько бинарность, сколько ее мировоззренческие и другие социальные импликации. Предметно-содержательная оппозиционность парных категорий в каждом конкретном случае своя, разная, но ее структурная определенность во всех случаях одна — центр-периферийная. Здесь всегда есть центр и периферия, под которой традиционно понимается нечто второстепенное, обочинное, маргиналь- ное. Одна сторона бинарной оппозиции выдвигается в центр, подавляя, ущемляя, маргинализируя свою противоположность, т. е. другую сторону оппозиции. Бинарная, центр-периферийная оппозиция превращается, по сути, в оппозицию властную, силовую. Логика становится политикой. Дискурс как диалог аргументов вырождается в монолог господства и подчинения, в разновидность ангажированно- властных отношений. Бинарная логика, оказывается, обосновывает властную вертикаль политики. Но есть здесь и обратная связь, встречная или ответная зависимость: логика оппозиционно-бинарна, потому что политика «вертикальна». Устанавливается даже нечто вроде симбиоза: логика льет воду на мельницу политики и наоборот, политика закрепляет бинарно-силовой характер логики. Постмодернистской борьбе с логоцентризмом и бинаризмом служит метод деконструкции, который выявляет, утверждает и поощряет различия, направляя свою критическую энергию против всего того, что их нивелирует, подрывает, разрушает.

Практика деконструкции не имеет жестких правил, она, по сути, внеметодологична. Тем не менее можно указать на некоторые приемы. Чаще всего бинарную оппозицию переворачивают, периферийное, маргинальное становится центральным. Уже одно это переворачивание дает интересные, часто неожиданные результаты. Затем начинается челночная игра мелкими изменениями, уточнениями, нюансами, которые превращают различия как стороны бинарной оппозиции в исчезающие моменты различения, своеобразного овременения пространства «между». П. превра- щается в междуизм. Центр вытесняется, исчезает. «...В отсутствие центра или исто- ка, — пишет Деррида, — все становится дискурсом... то есть системой, в которой центральное, исходное или трансцендентальное означаемое абсолютно вне системы различий никогда не присутствует. Отсутствие трансцендентального означаемого расширяет поле и игру означивания до бесконечности»616. Иначе говоря, чтобы структура по-настоящему жила своими различиями, нужно, чтобы каждый ее элемент мог выступать (или рассматриваться, браться) в качестве центра по отношению ко всем другим элементам. Необходимо превратить центр в нечто пробегающее по всем эле- ментам структуры, не закрепляющееся окончательно ни за одним из них. Вместе с тем деконструкция в П. — это метод «парадоксального» чтения. Эффек- тивно в этом плане разложение (рассыпание) текста на исходные элементы с последующей сборкой их, но уже на другой, какой-то иной основе. Важно обратить вни- мание на то, что эту другую основу не нужно искать где-то вне данного текста или в другом каком-то тексте. Ее содержит, прячет в себе сам рассматриваемый текст. Деконструкция имплицируется самой конструкцией, неопределенностью и риторично- стью ее реального дискурсивного бытия. Авторское понимание текста, в перспективе деконструкции, объявляется одной из читательских его интерпретаций или прочтений — никаких привилегий! Текст имеет собственную знаково-смысловую логику — никогда, впрочем, не однозначную. Не что сказал автор, а что «сказалось» независимо и помимо автора, что сказал, вер- нее — мог бы сказать сам текст. Деррида показывает, что текст может рассказывать свою собственную историю, совершенно отличную от той, которую сочинил автор — его создатель. Как таковые авторские интенции нам недоступны, они неизбежно растворяются в многозначной игре самого языка. Плодотворно также с деконструктивистской точки зрения работать не над тем, что хотел или сказал автор своим текстом, а как раз, наоборот, — над тем, что он вольно или невольно не сказал, что умолчал, вытеснил, не договорил, не заметил, что составляет иррациональный контекст его рационального, линейного, логоцентристского дискурса. При поиске того, чего нет, линии анализа могут множиться до бесконечности. Выворачивание всех семантических корней слов и выражений — еще одна достаточно распространенная техника деконст рукции. Необычные и неожиданные переплетения, ответвления, обрывы этих корней — все работает на разнообразие, проявление, утверждение и пролиферацию («размножение») различий. Таким образом, метод деконструкции в П. представляет собой механизм наращивания разнообразия, а заодно и аргументов в пользу того, что различия играют (будут играть) гораздо большую роль в нашей жизни, чем мы привыкли думать. Он утверждает онтологическую первичность и эпистемологическую исходность возмож- ности различения. С его помощью бинарность, как некая объективная неразрешимость, все-таки разрешается (предлагается вариант) — в дифференциацию и свободную игру различий. А возможность (различения) оказывается глубже самой действительности (различий). Представляя «естественный свет» разума, логоцентризм явно упрощает реальное положение вещей в мире. Оно в действительности много сложнее. Некоторые исследователи, работающие в рамках П., в данной связи ставят вопрос о необходимости разработки не просто сложной, а «сложностной» методологии.

616 Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000. С. 354.

Знаки и симулякры

В классической (новоевропейской) культуре под знаком понимали предмет (свойство, отношение), выступающий в качестве представителя другого предмета (свойства, отношения). Акцентировалось при этом замещение, указание на другое, предполагаемое, но невидимое, не актуализированное в данной конкретной ситуации, акцентировалось отсутствие присутствия — чего-то настоящего, оригинального, непроиз- вольного. Знак (не тело знака) — условная, воображаемая реальность, тогда как то, что им исходно означается (обозначается), — реальность подлинная, истинная, действительная. То есть знак всегда симулировал, но до поры до времени, прикрываясь репрезентацией (отображением: «представлением одного в другом и посредством другого»), с успехом выполнял диссимулирующую функцию. Вместе с кризисом репрезентации семантико-онтологическая эволюция знака, как показывает Ж. Бодрийяр в «Симулякрах и симуляции» (Париж, 1981), пошла по линии смещения акцента с неприсутствия на присутствие, приведшей в конечном итоге к полной независимости знака от реальности, к постмодернистской гиперреаль- ности. Гиперреальность — это мир, в котором превалируют или доминируют симулякры (от лат. simulacrum — образ, подобие) как самодостаточные и безреференциальные знаки, — знаки, не являющиеся теперь уже отражением-представлением некой внешней реальности, не отсылающие больше к предмету. В знаках-симулякрах невозмож- но обнаружить следы знакомства с исходной, базовой реальностью, terra firma. Они теперь — подобия самих себя, единств енная, вся, реальность. Постмодернистская симуляция отличается, и существенно, от симуляции модер- ной и домодерной (традиционной). Последняя действительно сводилась к искажению, имитации, притворству и обману. В постмодернистской симуляции всего этого тоже много, но появляется и нечто дополнительное, по-своему эвристичное. Так, здесь в корне пересматривается соотношение копии и оригинала. Копия не всегда хуже, «бледнее» оригинала — разумеется, в функциональном, а не субстанциональном смысле. До оригинала часто вообще не добраться. Особенно если копия снимается с копии или идет серийное, практически бесконечное тиражирование. Нередко и на оригинал мы смотрим сквозь очки копии. В этом нам усердно помогают различные имиджмейкеры, PR-технологи и специалисты по шоу-бизнесу. Главное и по-настоящему провокационное, что открыл П. в проблеме симуляции, симулякров, сводится к тому, что никакой естественной в смысле подлинной или образцовой реальности вообще не существует. А значит, нет, не может быть и (ее) ис- кажения. Симулякр — не подделка, а если и подделка, то только на первом, быстро преодолеваемом этапе. Очень выразителен на этот счет Ж. Бодрийяр: «Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой истину, — это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина»617. Истина теперь в том, что человек живет в знаковой среде, в окружении образов и подобий, в мире «подлинных» имитаций. Современные информационные технологии эти имитации легко окаймляют, интенсифицируют, уплотняют, превращая в особую — виртуальную — реальность. Онтологически эта последняя гораздо реальнее, чем просто возможность, «возможностная» реальность. На продуцирование знаков-символов ориентированы сегодня все виды и формы человеческой деятельности, игра равно как и труд. Прибыльным и перспективным становится производство знаков, а не товаров и услуг. Иначе говоря, товары и услуги в наши дни плотно обволакиваются воображаемым. Покупая, к примеру, мыло, шампунь и прочую косметику, мы оплачиваем не только собственно товар, ту же пенящуюся жидкость, но весь шлейф, который он за собой якобы тянет: хорошее настроение, современный вид, уверенность в себе, неотрази- мость и т. д. Психологически эта атмосфера очень убедительна, может быть, даже

617 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 8.

более убедительна, чем сам исходный товар. Понятие потребительной стоимости тем самым расширяется. У товара появляются внеструктурные элементы, своя атмосфе- ра, он становится более весомым, привлекательным и «самоуверенным». Похоже, покупателям эта мешанина объективного с субъективным, материального с духовным нравится. В ней он действительно чувствует себя более уверенно и комфортно. Симуляционная гиперреальность постмодерна представляет собой некое рас- средоточенное множество. Каждый симулякр фрагментарен, частичен, живет сам по себе и ни к какой упорядоченности, или структуре, не приписан. Это — поток (по- токи) сингулярностей, детерриториализированная клип-культура, в которой нет и не может быть общей «картины мира». Каждый человек волен собирать, как из кубиков, свою и по-своему в ней устраиваться. При этом степень принудительности (всеобщ- ности) в социальном или социального приближается к нулю.