2017-11-01
529
Вскоре в Семибоярщине из-за несогласия великих послов и Сигизмунда начался раскол. Брат великого посла Василия Голицына князь Андрей да князь Иван Воротынский, а с ними и патриарх Гермоген приняли позицию послов. Г лава Думы князь Федор Мстиславский и Михаил Салтыков решились фактически узурпировать власть и направить в Смоленск грамоты, требующие, чтобы послы во всем подчинились воле польского короля. Однако послы назвали грамоты Салтыкова и Мстиславского незаконными, «воровскими». «Изначально у нас в Русском царстве при прежних великих государях, — объясняли они полякам, — так велось: если великие государственные или земские дела начнутся, то великие государи наши призывали к себе на собор патриархов, митрополитов и архиепископов… и потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать. Как патриарховы грамоты без боярских, так и боярские без патриарховых не годятся; не одним боярам, всем государь надобен, и дело нынешнее общее всех людей…»[195]
Такой же позиции держались и смоляне, которым поляки также переслали приказ Мстиславского и Салтыкова сдаваться. Они бы открыли ворота, объясняли смоляне, если б то было решение «всей земли», а то «ясно теперь видно, что в Москве сделано не как следует: если б писали патриарх, бояре и все люди Московского государства по общему совету»[196].
Паны решили сменить тактику и посеять раздор в посольстве, испросив мнение посольских дворян. Тем более что сторонники королевича Захар Ляпунов и Кирилла Созонов утверждали, что посольским дворянам новый приказ Мстиславского и Салтыкова не известен. «Это какой-нибудь бездельник или вор вам сказывал, который хочет ссору видеть между нами и послами; — отвечали дворяне, — поставьте его с нами с очей на очи. Боярскую грамоту послы нам читали, и мы им сказали, что исполнить ее нельзя, писана она без патриарха и без совета всей земли»[197].
В итоге в ноябре 1610 г. Сигизмунд III решился на новый безуспешный штурм Смоленска. В январе 1611 г. от Мстиславского и Салтыкова явился под Смоленск И.Н. Салтыков с приказом к послам и смолянам Смоленск сдавать и поступать по воле короля, но его миссия не изменила позиции ни смолян, ни великих послов, и вскоре послы были, как пленники, увезены в Речь Посполитую. Там они провели в тюрьме много лет (до 1619), заслужив на родине справедливую славу патриотов. «Несогласные» в Семибоярщине и патриарх стали фактическими заложниками польского гарнизона, который теперь уже откровенно оккупировал Москву.
Все это определило рост во всех слоях русского общества настроений неприятия или крайнего опасения любой формы иностранного участия в русских делах. Боязнь «европеизации», ксенофобия охватили русских людей с новой силой, став отчасти формой той патриотической программы, в которую стала облекаться народная мысль, наконец осознавшая необходимость перевода войны гражданской в войну национально-освободительную.
При этом и в лексике, и в сути старые средневековые постулаты стали теснить зародыши новой светской общественно-политической мысли, что было появились на свет в риторике русского окружения первого самозванца, царя Василия Шуйского, письмах провинциальных городов, в договорах от 4 февраля и от 17 августа 1610 г. Значительная часть россиян уже готова была выплеснуть с «грязной водой» этого «ребенка», рожденного страданиями отечественной общественной мысли, не привычной прежде к самостоятельности и принужденной к тому хаосом Смуты.
Лучше всего это заметно в поведении Авраамия Палицына, келаря Троице-Сергиева монастыря, и самого патриарха Гермогена. На фоне крушения надежд на политический и религиозный компромисс с Речью Посполитой Гермоген, прежде пастырь посредственный, опасения которого на счет иностранного принца москвичи не очень слушали, захваченные надеждами на договор с Сигизмундом и королевичем Владиславом, и который сам приводил столичных жителей к присяге Владиславу, вдруг вырастает до масштабов религиозно-национального вождя. Он обретает облик мученика за Веру, что становится вновь в понимании россиян равносильно мученичеству за Отечество. Патриарх начинает рассылать грамоты православным, чтобы поднимались против латынян. Этим он обрек себя на заточение и смерть, отказавшись исполнить требование сторонника Сигизмунда III — М.Г. Салтыкова: «Ты писал, чтобы ратные люди шли к Москве; теперь напиши им, чтобы возвратились назад». «Напишу, — отвечал Гермоген, — если ты, изменник, вместе с литовскими людьми выйдешь вон из Москвы; если же вы останетесь, то всех благословляю помереть за православную веру, вижу ей поругание, вижу разорение святых церквей, слышу в Кремле пение латинское и не могу терпеть»[198]. Тем временем хитрый келарь бросает искать «правду» в польском лагере под Смоленском, возвращается в родную обитель и становится ревностным защитником «старомосковских заветов».
Кстати, линия поведения Авраамия Палицына, лояльного вначале к избранию иностранца, отражала позицию явно меньшей части русского духовенства, которое в большинстве своем косо смотрело на всех иноземцев. К примеру, игумен Соловецкого монастыря Антоний еще до создания Первого ополчения писал шведскому королю Карлу IX: «Божиею милостию в Московском государстве святейший патриарх, бояре и изо всех городов люди ссылаются, на совет в Москве сходятся, советуют и стоят единомышленно на литовских людей и хотят выбрать на Московское государство царя из своих прирожденных бояр, кого Бог изволит, а иных земель иноверцев никого не хотят. И у нас в Соловецком монастыре, и в Сумском остроге, и во всей Поморской области тот же совет единомышленный: не хотим никого иноверцев на Московское государство царем, кроме своих прирожденных бояр Московского государства»[199]. Король отнесся к такой позиции весьма серьезно, и после сожжения Москвы в марте 1611 г. писал Ляпунову, чтобы ополченцы искали кандидата в цари среди своих, а не из иностранных вельмож[200].
Под воздействием политики Сигизмунда III идеи русского народного, национального или государственного единства высказывались не иначе, как в смысле понимания православного братства: «Мы братья и сродники, потому что от св. купели св. крещением породнились». Окраинные города — Орел, Болхов, Белев, Карачев, Алексин и другие, всегда преданные самозванцам, после смерти Лжедмитрия II присягнули королевичу, но вместо порядка и спокойствия получили прямо противоположное. Польский отряд пана Запройского выжег и разграбил их, вывезя многих жителей в плен[201]. Аналогичное несчастье постигло и жителей Смоленщины. Обыватели смоленского уезда, признавшие власть Сигизмунда и получившие взамен лишь насилие и унижение, выражают свое раскаяние так: «Неужели вы думаете жить в мире и покое? Мы не противились, животы свои все принесли, — и все погибли, в вечную работу латинскую все пошли. Если не будете теперь в соединении, обще со всею землею, то горько будете плакать и рыдать неутешным вечным плачем: переменена будет христианская вера в латинство, и разорятся божественные церкви со всею лепотою, и убиен будет лютою смертию род ваш христианский, поработят и осквернят и разведут в полон матерей, жен и детей ваших»[202].
