И чем скорее, тем лучше

При всем внешнем разнообразии бабушкиных проклятий все они сходятся в одной точке — они несут предвкушение, пожелание, угрозу смерти. По мысли бабушки. Саши Савельева, от лица которого ведется повествование в романе, он, больной десятком неизлечимых болезней, несмо­тря на ее титанические усилия спасти его, непре­менно умрет уже в юности: «Я много болел и, по прогнозам бабушки, должен был сгнить годам к шестнадцати, чтобы оказаться на том свете. Тот свет виделся мне чем-то вроде кухонного мусоро­провода, который был границей, где прекраща­лось существование вещей».

Сравнение того света с мусоропроводом здесь представляется очень точным в отношении вещ­ного мира. Люди без всякой надежды вернуться, навсегда уходят в мир иной, как ненужные вещи в домашний мусоропровод. Сопоставление чело­века с мусором делает очень специфическими и понятия бытия и небытия, и понятие ценности

человеческой жизни. Изгваздался в цементе Саша, и это становится причиной самых страш­ных проклятий его дедушки и бабушки: «Все изгваздал... Чтоб у тебя этот цемент из ушей и из носа! Чтоб тебе им глаза навеки залепило!» «Нина <бабушка>, ты его только ко мне не под­пускай, я его убью! — снова подал голос дедуш­ка. — И убей! Такой твари незачем жить, только другим жизнь отравлять будет. Жаль, он совсем в цементе не утонул, отмучились бы все».

Люди и вещи. Вещный мир

Жизнь пуста, и полнится она только бессчет­ными, никому не нужными, нелепо расставленны­ми вещами. Характеры героев в не меньшей степе­ни, чем их речь и поведение, представляет мебель и убранство квартиры, где живет Саша с дедуш­кой и бабушкой. И вершиной нелепости предстает верх шкафа, уставленного привезенными с гастро­лей подарками благодарных зрителей дедушке — актеру МХАТа, когда-то игравшего в театре, а теперь ездящего с концертами по стране.

«— Надо же столько барахла в дом натащить! — ругалась бабушка по поводу разрисованной тарелки «Гульбща з турами» и вырезанного из небольшого пня Ильи Муромца. — Хоронить будут, в гроб не поместится». Опять, отмечу попутно, тема смерти — похороны и гроб.

Вещи забываются, заслоняют друг друга, теря­ют свое значение: «Две недели назад бабушка зава­рила в этом чайнике травяной сбор на основе мать-и-мачехи, поставила его на видное место и по сей день не могла найти — в кухне было такое количе­ство банок, баночек, коробочек и пакетов, что любое видное место пропадало из глаз, стоило отнять руку от поставленного на него предмета».

Скопище вещей точно вытесняет из заполнен­ного ими пространства человека и потому достой­но пристального внимания писателя.

Фантастический мир обывателей.

Я не хуже других

Я думаю, что вещное начало — пожалуй, опре­деляющая черта фантастического реализма. Это самый что ни на есть фантастический мир, в кото­ром не люди владеют вещами, а вещи — людьми. И десятилетний Саша — не просто свидетель жизни взрослых, но и достойный наследник идео­логии советских обывателей, усвоивших только внешние приметы людей культурного слоя.

Саша прямо говорит о себе: «Я был очень завистлив и страшно завидовал тем, кто умеет то, чего не умею я. Так как не умел я ничего, поводов для зависти было много». Нестерпимую зависть у него, вечно простужавшегося, вызывают «моржи», особенно совсем юные: «Терпение лопнуло, когда я увидел выбежавшего из бани на снег трехлетне­го карапуза. Обида была страшная! Утешало лишь то, что я старше и могу хорошенько дать карапузу по мозгам. Тешиться пришлось недолго. Я вспом­нил, что к шестнадцати годам сгнию, и понял, что возраст против меня. А карапуз улыбнулся мало-зубым ртом и резво побежал вдаль по снегу. Гнить он не собирался».

Притвориться здоровым и сильным в реаль­ности невозможно, поэтому Саша с такой легко­стью уходит в мир фантазии. «Я всегда знал, что я самый больной и хуже меня не бывает, но ино­гда позволял себе думать, что все наоборот и я как раз самый лучший, самый сильный, и дай только волю, всем покажу. Воли мне никто не давал, и я сам брал ее в играх, которые разворачивались, когда никого не было дома, и в фантазиях, посе­щавших меня перед сном».

Привезенный дедушкой из Ирака роскош­ный магнитофон может сделать Сашу равным со сверстниками из респектабельных семей. Но вот сделает или нет — неизвестно, потому что непо­нятно, подарил его дедушка внуку или нет. Бабушка говорит, что подарил, дедушка считает, что нет. И каждый из них свято верит в свою правду. Фантастический мир определяет свои порядки и здесь.

Детское понимание принадлежности к достой­ному кругу проходит через весь роман. Особенно примечательна совершенно комедийная сцена, закончившаяся скандалом по поводу растаявше­го в сумке мороженого, сцена посещения Парка культуры. «Моя бабушка считала себя очень культурным человеком и часто мне об этом гово­рила. При этом, был ли я в обуви или нет, она называла меня босяком и делала величественное лицо. Я верил бабушке, но не мог понять, отчего, если она такой культурный человек, мы с ней ни разу не ходили в Парк культуры. Ведь там, думал я, наверняка куча культурных людей».

Так же, как уродливы и эклектичны комбина­ции предметов в жилище героев романа, уродли­вы и эклектичны комбинации их жизненных установок: «Бабушка часто объясняла мне, что и когда надо говорить. Учила, что слово серебро, а

молчание золото; что есть святая ложь и лучше иногда соврать; что надо быть всегда любезным даже если не хочется».

Для того чтобы слыть культурным, нужно читать журнал «Наука и жизнь», нужно лечиться у гомеопата, нужно бояться инфекции, нужно совать мелкие гостинцы врачам и медсестрам, нужно к месту и не к месту приводить мнение медицинских авторитетов, нужно яблоки и овощи покупать на рынке. Но при этом можно себе позво­лить отборной бранью оскорблять ближнего и даже близкого, можно подличать, можно учиты­вать в своем повседневном поведении только то, что тебе сегодня выгодно.

Определяющим для героев романа стало мещанское стремление — быть не хуже других. Когда я говорю о Саше Савельеве как о носителе жизненных ценностей его семьи, я имею в виду не только то, что он завистлив в самом прямом смысле. Бабушка его постоянно убеждает, что он не такой, как все, что он не способен делать то, что делают другие.

В пример Саше бабушка постоянно ставит его одноклассницу Светочку, у которой она узнает домашние задания для болеющего внука. Эта Све­точка и на скрипке играет, и отличница, и все знает, все понимает. Кстати, для советских обыва­телей нормальных детей вообще не существует. Все дети — либо гениальные вундеркинды, этакие подарки судьбы, либо тяжелые инвалиды, наказа­ние Всевышнего. Объявленный бабушкой тяжело­больным, ничего не умеющий Саша уходит в мир фантазий, в мир игры, где ему всегда предоставле­на главная роль.

Перевоплощения Саши Савельеве в игре, вер­нее, в играх взрослых, далеко не всегда беско­рыстны. Нежно любящий мать, вынужденную оставить его жить у бабушки, он, точно понимая, в чем его выгода, притворяется обожающим бабушку и преданным внуком и в спорах матери и бабушки принимает сторону бабушки. Конфор­мизм ребенка воспринимается как продолжение семейной традиции, как вынужденные лицеме­рие и подлость, которые от того, что они вынуж­денные, не делаются менее отвратительными.