Женское удовольствие как «отсутствие»: объяснительные модели

В женских сексуальных биографиях достаточно распростра­ненной является фиксация отсутствия удовлетворения и/или удовольствия в сексуальной жизни. По данным опроса населения в Санкт-Петербурге, оргазм испытывают в большинстве случаев: мужчины — 87, женщины — 46 %; никогда, редко или довольно редко: мужчины — 5, женщины — 36 % (репрезентативный опрос населения Санкт-Петербурга, 1996 г., выборка 2078 человек, — см.: Gronow et al., 1997).

В теоретических подходах есть несколько вариантов объясне­ния «гендерного разрыва» в сексуальном удовлетворении, к кото­рым относятся биологические, социально-культурные и дискур­сивные модели. При этом современным исследователям сексу­альности приходится так или иначе определять свою позицию по отношению к критической мысли Фуко и его последователей, ко­торая «принуждает» к рефлексии по поводу участия в проблема­тизации сексуальности, Фуко воспринимается как создатель «дискурсивности» (Фуко, 1996), вне которой невозможно мыслить феномен сексуальности. Женская сексуальность в теоретических дискурсах предстает как психофизиологическая инаковость, как проблема «либерального раскрепощения», как способ достиже­ния субъективности и как невозможность субъективации женско­го-иного.

«В 19 веке фригидность, безразличие и пониженная сексуаль­ная активность женщин считалась биологически нормальным» (Кон, 1988. С. 228). Оппозиция мужской активности и женской пассивности, посредством которой, в интерпретации Фрейда, обретается «нормальная» женственность, претерпев множествен­ные изменения, часто возвращается в тексты как имплицитное предположение об особенностях биологического строения жен-

ского организма и женского характера и вытекающих из них осо­бенностях психосексуального развития. При этом современная сексология разделяет положение о «биологически» нормальной пассивности женщины уже не так явно. Как указывает И. Кон, те­зис о (биологически) более позднем созревании эротических ре­акций у женщин постепенно заменяется тезисом об особенностях психофизиологии, о сложностях женской сексуальности, выте­кающей из конституциональных особенностей и/или особенно­стей индивидуальной биографии и воспитания: «женский оргазм и физиологически, и психологически сложнее мужского, и не все женщины его испытывают... В какой мере это зависит от консти­туциональных особенностей, а в какой — от условий воспитания и индивидуального опыта (некоторые женщины не испытывают оргазма при половом акте, но переживают его при мастурбации), сказать сложно» (Там же. С. 229).

Социология сексуальности связывает гендерный разрыв с репрессированной «викторианской» сексуальностью до перио­да «сексуальной революции» и с гендерной асимметрией обще­ственного порядка. Социально-культурные условия придают физиологическим особенностям разные формы, «подавленные» формы сексуальности — при изменении структурных условий — могут быть раскрепощены и трансформированы в иные. Конвен­циональной посылкой социологии сексуальности является те­зис о том, что «сексуальная революция» (60—70-е гг. на Западе) раскрепощает женскую сексуальность, повышает сексуальную удовлетворенность. Данные опросов, проводимые в Европе и в Северной Америке, иллюстрируют эти тенденции (см., напри­мер: Kontula, Haavio-Mannila, 1995). И. Кон указывает, что тен­денции сексуальной либерализации являются общемировыми. К ним относятся более раннее сексуальное созревание и пробу­ждение эротических чувств у подростков и начало сексуальной жизни, социальное и моральное принятие добрачной сексуаль­ности и сожительства, сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике, рост терпимости по отношению к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, увеличение разрыва между поколениями в сек­суальных установках, ценностях и поведении. Либерализация включает также ослабление «двойного стандарта», т. е. разных норм и правил сексуального поведения для мужчин и для жен­щин, ресексуализацию женщин, которых ранее мораль считала

асексуальными, рост значения сексуальной удовлетворенности как фактора удовлетворенности браком (Кон, 1997. С. 177). Сексуальность отделяется от репродукции, она становится ав­тономной и открытой для женщин (Giddens, 1992). Авторы, ра­ботающие в данной парадигме, в той или иной степени разделя­ют «репрессивную гипотезу», т. е. предполагают, что изменения (либерализация) сексуальности имеют контррепрессивный ха­рактер.

М. Фуко и его последователи критически относятся к социо­логическим проектам, способствующим «выведению секса в дис­курс» и «контролю за повседневными удовольствиями». Сек­суальность, интерпретируемая в духе Фуко, становится «рацио­нализированной», «финализированной», «технизированной», «про­фессионализированной», ее «стали характеризовать по одному из ее результатов, частому, но не строго необходимому, а именно — по удовольствию, которое она может доставить», в ней ведется постоянный учет сексуального удовольствия (Бежен, 1997. С. 15—16). «Оргазм становится одновременно и почти неиз­бежным атрибутом и эталоном измерения сексуального удоволь­ствия» (Там же. С. 17). Не имеет смысла повторять известную критику в адрес позитивистских исследований сексуальности со стороны последователей Фуко, однако укажем, что сексуальное удовлетворение как «атрибут и эталон» сексуальности имеет разный смысл для мужчин и для женщин, что часто ускользает от гендерно-нечувствительных исследований и исследователей. Дискурс телесного удовольствия принуждает женщину к нему, но одновременно и препятствует реализации данного принужде­ния. Сексуальность как социальная практика наделяется теми смыслами, которые предложены и ограничены соперничающими дискурсами, однако, как будет показано далее, ни один из этих дискурсов не является гендерно-индифферентным.

В феминистской литературе феномен «гендерного разрыва» трансформируется в концепт инаковости женщины и женской сексуальности. Начиная с Симоны де Бовуар, утверждается, что женщина «познает и выбирает себя в мире, где мужчины застав­ляют ее принять себя как Другого: ее хотят определить в качестве объекта» (Бовуар, 1997. С. 40), «он - Субъект, он — Абсолют, она — Другой» (Там же. С. 28). Сексуальность женщины иная, определяемая как объектная (на русском языке см. также социо­логическую интерпретацию женской инаковости — Голод, 1999,

2000; культурологическую- Жеребкина, 1998, 1999, 2000б). В постструктуралистской феминистской литературе — под влия­нием исследований власти и сексуальности М. Фуко — сексуаль­ность интерпретируется как результат исторически определен­ных отношений власти, в рамках которых женский опыт «кон­тролируется посредством определенных, культурно детермини­рованных образов женской сексуальности» (McNay, 1992. С. 3). Феминистские теоретики, критически переосмыслившие Фуко, Лакана, Дерриду, утверждают, что женская сексуальность невы­разима в фалло(ло)гоцентричной (патриархатной) системе. Эта система обращается не к женщинам, что совпадает с тезисом Фу­ко об античной морали «заботы о себе». Мораль обращена к муж­чинам, к тем, у кого есть относительная свобода, а не к женщинам, на которых наложены запреты и которые появляются в такой системе лишь в качестве объектов (Фуко, 1996. С. 294—295). «Мораль, следовательно, мужская, где женщины появляются лишь в качестве объектов или, в лучшем случае, партнеров, ко­торых следует формировать и воспитывать, когда они в твоей власти...» (Там же).

Современные теоретики феминизма постструктуралистского направления (см., например: Люс Иригарэй, 1999) утверждают, что женщина как другой остается за пределами фаллологоцен­тричной системы, в которой она не может быть репрезентирована. «Нельзя ожидать, что женское желание говорит на том же языке, что и мужское; несомненно, женское желание погребено под той логикой, что доминирует на Западе со времен греков» (Там же. С. 66). Женщина в традиционной культуре «определялась через конститутивное отсутствие параметра желания в структуре жен­ской субъективности: она не обладала собственным желанием, но воплощала объект желания для мужского субъекта, для которого параметр желания был конститутивным» (Жеребкина, 2000а. С. 45). Женская субъективность не может быть исследуема в структуре традиционного дискурсивного знания. Инаковость женщины становится препятствием как для репрезентации, так и для анализа сексуальности: средства интерпретации сами «пора­жены» фаллологоцентричными смыслами, за пределы которых они не могут проникнуть. Именно поэтому современные фемини­стки критически относятся к «гендерной слепоте» Фуко. «Сексу­альность не только в общем и традиционном плане, но также и в дискурсе Фуко конструируется не как гендерно определенная

(имеющая мужскую и женскую формы), а просто как мужская. Даже тогда, когда сексуальность пребывает... в женском теле, она предстает как свойство или достояние мужчины» (Лауретис, 2000. С. 356). Пафос феминистской критики сводится к тому, что значимость работ Фуко «ограничена равнодушием к тому, что после него мы могли бы назвать „технологией гендера" — к техникам и дискурсивным стратегиям, при помощи которых конструируется гендер» (Там же. С. 358).

В соответствии с положениями феминистских теоретиков сек­суальность конструируется дискурсивными стратегиями как ген­дерно определенная — и в этом заключается их главное несогла­сие с Фуко. Феминистские теоретики так или иначе критикуют тезис о женской сексуальности как конститутивном параметре субъективности. Чтобы выйти из тупика теоретического противо­речия потребности в женской репрезентации и ее невозможности, такие французские исследователи, как Люси Иригарэй и Юлия Кристева, предлагают обратиться к новым репрезентациям жен­ских практик и интерпретациям субъективного опыта телес­ности, преодолевающим разделение мира на субъекты и объек­ты и утверждающим независимость инаковости.

Параллельно внутри феминизма возникает критика сведения сексуальности к отношениям власти и подчинения, сексуально­сти рассматриваются как множественные и внутренне иерархизи­рованые. Феминистский дискурс породил новый виток интерпре­таций и дебатов о женской сексуальности (Рубин, 1999). «Отно­шения между феминизмом и сексом являются сложными», — пишет американский антрополог Г. Рубин (1999. С. 42). «Феми­нистской мысли попросту не хватает углов зрения, взгляд под которыми может представить более полную картину социальной организации сексуальности» (Там же. С. 51). Одна традиция внутри феминизма призывает к женскому сексуальному осво­бождению (распространяемому и на женщин, и на мужчин). Другая — рассматривает сексуальное освобождение как то, что расширяет привилегии мужчин. Критикуя «антисексуальные» тенденции феминистского дискурса, «воссоздающего весьма кон­сервативную мораль», Рубин утверждает, что «сексуальное осво­бождение было и продолжает оставаться целью феминизма» (Там же. С. 44).

Итак, проблема женской сексуальности в теоретических дис­курсах остается проблемой «сексуальной либерализации», иным

образом конструирующей женскую субъективность по сравнению с мужской. С одной стороны, утверждается «недостаточность» раскрепощения женской сексуальности, сопряженная с особыми женскими депривациями, с другой — то, что «принудительность» раскрепощения иная по сравнению с мужской.

Индивидуальный опыт и способы сексуальной идентифика­ции, которые анализируются в данной статье, воспроизводят так­же теоретическую проблему «недостаточности» и одновременно «невозможности» конституирования женской субъектности че­рез параметры желания/удовольствия. В данном исследовании сексуальность анализируется на двух уровнях — индивидуальном и дискурсивном. Анализ сексуальности на уровне индивидуаль­ного опыта показывает, что женская идентичность остается коге­рентной только при наличии в ней качеств, описываемых в тер­минах пассивности, зависимости, безответственности, некомпе­тентности, т. е. при позиционировании себя в качестве объекта мужского действия и желания. Средства сексуальной иденти­фикации женщины формируются в зависимости от «взгляда» и оценки значимого другого (мужчины).

Либеральный дискурс «сексуального раскрепощения» конца 80—90-х гг. задает системы референции для интерпретации ин­дивидуального опыта, он принуждает оценивать сексуальную жизнь относительно удовольствия, одновременно заставляя женщину мыслить себя в качестве объекта сексуального взаимо­действия.

Задача, которая поставлена в данном исследовании — анализ сексуального опыта, который воспринимается и интерпретиру­ется как непосредственно переживаемый, — не претендует на использование концепции Фуко и следование его методологии. Она лишь отсылает к Фуко своей постановкой и пафосом, а также позволяет критически отнестись к собственному исследователь­скому дизайну и полученным результатам. Либеральный дискурс задает дизайн социологических исследований (в том числе и дан­ного проекта), в которых изменения сексуальности связываются с ее «освобождением», критериями чего в числе прочего высту­пает степень удовлетворенности сексуальными отношениями. Представление об удовольствии как о желаемой ценности разде­ляется и исследователями, и исследуемыми и выступает в каче­стве значимой референции гендерной идентичности, формируе­мой и репрезентируемой в сфере сексуального.