Динамика социальной жизни

Основной тенденцией социального развития бюргерства Любека во II половине XV – начале XVI в. была усиливающаяся имущественная дифференциация, причины которой коренятся в закономерностях развития простого товарного производства, являющегося экономической основой всего городского развития в средние века. Одной из важнейших определяющих черт простого товарного производства была экономическая самостоятельность, т.е. принадлежность средства производства самому работнику. Но диалектика жизнедеятельности этой хозяйственной формы такова, что самое ее развитие ведет к обостренной борьбе за хозяйственную самостоятельность и ставит под вопрос самостоятельность отдельных товаропроизводителей. В результате конкуренции неустранимо присущей товарному хозяйству, разорившиеся производители теряют хозяйственную самостоятельность. И от этого их не спасала их корпоративная сплоченность, общая защита своей ремесленной монополии и интересов своей профессии, т.к. все это не устраняло обособленности, самостоятельности мелкого товарного производства отдельных ремесленников, которые работали «поодиночке, порознь в каждой маленькой мастерской»¹, на свой счет и риск. С интенсивным развитием мелкого товарного производства в ремесленных цехах возникает и усиливается имущественное неравенство, затем, с расширением рынка, перерастающее в расслоение буржуазного типа.

В Любеке важной причиной усиления имущественной дифференциации бюргерства был также начавшийся упадок посреднической ганзейской торговли, от которой страдало, главным образом, среднее и мелкое купечество, но также и те отрасли ремесла, которые работали на экспорт. Как считает К. Шпадинг, в хозяйстве и торговой политике вендских городов уже в начале XV в. выступили «отчетливые черты стагнации»². В Любеке тоже можно наблюдать явления застоя, которые проявились в сокращении дохода населения и в демографическом спаде. Исследователи отмечают отсутствие роста народонаселения в Любеке в XV-XVI вв. Если население Данцига между 1420 и 1570 гг. удвоилось, то в Любеке за это время осталось на прежнем уровне³. С середины XV в. резко уменьшается доля налоговых поступлений в любекском бюджете. Если в 1407-1408 гг. они составляли 54%, в 1421-1422 гг. – 42%, то с 1466 по 1521 гг. они колебались от 9% до 2,5%. Общая величина шосса уменьшилась с 7900 марок в 1407-1408 гг. до 1380 марок в 1520-1521 гг.¹

Процесс усиления имущественного расслоения в Любеке в указанный период можно проследить на основе анализа налоговых списков Любека, опубликованных Гартвигом². Он приводит данные за 3 года 1460-61 гг., 1467-68 гг., 1502-1503 гг. Причем, в эти списки попало именно среднее и мелкое бюргерство, так как значительный слой наиболее имущих горожан облагался тайно. Так, в 1460 г. он составил 1/5 налогоплательщиков – 19%, чей налоговый взнос превосходил 768 любекских марок³. Но на эти 19% приходилось 58% налоговых поступлений⁴, тогда как остальные 81% налогоплательщиков могли представить лишь 42%, что само по себе говорит о значительной экономической дифференциации любекского бюргерства.

Если сопоставить данные за1460-61 гг. и 1502-03 гг., то это позволит увидеть изменения, происшедшие в имущественном положении средних и мелких бюргеров Любека за 40 лет.

Разделим всех налогоплательщиков на три группы, в зависимости от высоты уплачиваемой ими налоговой суммы. К I группе (налоговая ставка от 1 до 12 пфенигов) в 1460-61 гг. относилось 444 человека, что составило 12,84% всех налогоплательщиков, а в 1502-1503 гг. – 1490 человек – 32,34% налогоплательщиков. Во II группе (налоговая ставка от 1 до 16 шиллингов) в 1460-1461 гг. насчитывалось 2642 человека – 76% всех налогоплательщиков, в 1502-1503 гг. – 3031 человек, что составило 66% налогоплательщиков.

Обращает на себя внимание III группа (налоговая ставка 1 марка и выше), т.е. наиболее зажиточная часть среднего бюргерства. За 40 лет количество налогоплательщиков этой группы резко сократилось: с 10,7% в 1460-61 гг. до 1,85% в 1503 г. Анализ налоговых списков Любека позволяет установить следующее: число принадлежащих к низшей налоговой группе (налоговая ставка от1 до 12 пфенигов) выросло с 12,8% в 1460-1461 гг. до 32,3% в 1502-1503 гг. (но фактически число относящихся к низшему слою было выше, т.к. часть населения по бедности вообще освобождалась от уплаты налога). Число же плательщиков, принадлежащих к средней налоговой группе (налоговая ставка от1 до 16 шиллингов) сократилось с 76,5% в 1460-1461 гг. до 66% в 1502-1503 гг.

Таким образом, очевидна основная тенденция социального развития Любека этой эпохи: все большее «вымывание» средних слоев населения и быстрое увеличение численности нижних, что вызывалось закономерностями развития простого товарного производства на последних стадиях феодализма, возникновением ранних форм капиталистического производства, разложением цеховой системы и приливом беднейшего сельского населения в город в результате усиления феодального гнета с середины XV века. Поэтому никак нельзя согласиться с А. фон Брандтом, который, анализируя тот же документальный материал – налоговые списки, опубликованные Гартвигом (но только почему-то за один год 1460-61 гг.) утверждает, что «внутри… любекской социальной структуры господствует сплошная гармония и уравновешенность», «…в средневековье (до II половины XVII в.) еще относительно здоровая социальная структура ганзейской столицы»¹.

Проведенный анализ позволяет подчеркнуть, что тенденция социального развития столицы Ганзы во II половине XV – I половине XVI вв. были такими же, как в других вендских городах: Ростоке, Штральзунде, Висмаре, исследованными историками ГДР². Т.е. главным процессом в социальной жизни Любека в позднее средневековье становится увеличение малоимущих и неимущих жителей города: обнищание основной массы бюргерства. (Не случайно в начале XVI в. в Любеке была учреждена уже упоминавшаяся должность бетлерфогта).

Данные налоговых регистров подтверждаются и дополняются судебными протоколами любекского совета и городскими документами. Благодаря им, становится очевидным, как происходило ухудшение материального положения средних и низших слоев бюргерства. Источники буквально наполнены заемными сделками – закладами, залогами, к которым приводила нужда. Задолженность выступает как массовое явление.

Документы позволяют ответить, хотя бы частично, на такие вопросы: причины залога, кто были кредиторы, каковы объекты залога, социальное положение закладчиков. Главная причина заклада того или иного имущества – неспособность уплатить долг в срок. Например, в 1454 г. Арнд Вилис, проживающий в Моислинге (под Любеком), признает, что он должен Тидеману Раймердингу 200 любекских марок и поэтому закладывает мельницу¹. Та же мотивировка заклада двух паромов у Корда Штеффена – должен 60 марок² и т.д. Второй мотив – заклад под будущую ссуду.

Все закладные сделки в Любеке во II половине XV – первой половине XVI вв. разделим на две большие группы, в зависимости от того, что было предметом залога: недвижимость или движимость (см. табл. 4).

При залоге недвижимости ссуду давали (т.е. были кредиторами) духовные лица (например, викарий церкви св. Марии), патриции (например, член совета Любека, казначей города) и, что особенно интересно, отдельные богатые ремесленники (переплетчик Н. Костер, мастер Г. Борнинк).

Брали ссуды и бюргеры, владевшие земельной собственностью, ремесленники, пивовары, владельцы трактиров, домов. Объектом залога чаще всего были дома, которые закладывались за 120, 180, 200 марок; пивоварни, трактиры, фруктовый сад, мельницы, паромы, земельные участки, хмельники. Сумма залога чаще всего не указывалась. Но, судя по предметам заклада, можно предполагать, что они были не маленькими.

Сделки, где в качестве залога выступает движимость, отличались от сделок с недвижимостью. Прежде всего, они преобладали количественно. Если проследить соотношение тех и других по «Решениям любекского суда», то получается следующее: за период с 1450-1525 гг. ссудно-залоговых сделок с недвижимостью было зафиксировано 18, а с движимостью – 37. (Надо учитывать, что это только те сделки, которые попали в данный источник).

Предметы залога были в основном на мелкие суммы³. Это позволяет судить о социальном положении закладчиков. Когда закладываются вещи за 6 марок; все имущество за 20 марок или за 12,5 марок; 3 железных кружки; домашняя утварь с подробным перечислением всей посуды¹, то можно сказать, что в данных случаях закладчиками выступают низшие слои населения.

Среди этих сделок есть любопытные случаи. Некий Ганс Бакмайстер дважды закладывал одну и ту же вещь – иконостас. Первый раз 8 сентября 1456 г. заложил за 100 марок², а второй раз – 6 марта 1457 г. за 60 марок³. Одну сделку от другой отделяет полгода. Очевидно, этот Г. Бакмайстер был в трудном материальном положении, а этот «алтарь», был единственной ценной вещью у него. 20 февраля 1498 г. любекскому совету жалуется С. Шраген из Мюнстера на любекского бюргера Н. Леннепа из-за пяти бочек и нескольких шеффелей железа, которые С. Шраген отдал ответчику на хранение, а тот заложил их⁴. 15 июля 1519 г. некая Т. Вудс через опекунов жалуется на Б. Винекена из-за драгоценностей (украшений) и серебряного ожерелья, которые жалобщица дала взаймы (напрокат) некоей Керстинен ван дер Хове, без согласия опекунов, а эта Керстинен должна была некоторую сумму денег и за долг заложила драгоценности истицы ответчику⁵. Этому делу посвящены три протокола любекского совета (10 сентября 1519 г., 9 августа 1521 г.) и из третьего мы узнаем, что сумма заклада была не столь велика – 50 марок⁶.

Вообще, при закладах движимости обращает на себя внимание то обстоятельство, что часто ссуду на небольшую сумму брали женщины (№№ 14, 15, 16, 19, 21 в табл. 4). Очевидно, женщины, обычно хуже обеспеченные в правовом отношении, в условиях острой социальной перестройки чаще испытывали большие материальные трудности, что и заставляло их обращаться к услугам кредиторов. Красноречивым в этом отношении явился случай с Вуммельке Кремерс. В 1515 г. она заложила все имущество (!) за 20 марок¹, а в 1520 г. она опять закладывает все свое имущество, но уже за 12,5 марки, 3 шиллинга и 4 пфенига². Т.е. за 5 лет ее материальное положение еще более ухудшилось.

Ссудно-закладные операции являются элементами кредитно-долговых отношений и их развитие в феодальном обществе связано с развитием товарного производства, возникновением раннекапиталистических отношений, трансформацией социальных связей³. Наемные операции в Любеке II половины XV в. – I половины XVI в., выступающие в основном как залоговые (т.е. закладывание движимости или недвижимости в обеспечении денежного займа), заняли большое место в социальной жизни города и могут быть объяснены следующими причинами. Прежде всего нуждами нарождавшегося предпринимательства. Этим можно объяснить залоги под большие суммы. Например, Д. Лампе в 1452 г. заложил купеческие товары на 1000 марок⁴, или Г. Верденбергес в 1487 г. заложил 11 поставов ткани за 100 рейнских гульденов⁵.

Но преобладали залоги на мелкие суммы (см. табл. 4), что связано, очевидно, с обеднением городской массы вследствие развития самого товарного производства, в ходе которого возникали конкуренция, разорение бедных ремесленников и торговцев, ускоряемое натиском купеческого и ростовщического капитала и возникающего крупного производства.

Но самое главное – социальные последствия ссудных операций. Задолженность выступает как следствие имущественной дифференциации⁶. То, что в залогах недвижимости, т.е. в операциях на значительные суммы, заимодавцами и закладчиками выступают ремесленники, говорит о значительной имущественной дифференциации в ремесленной среде. О выделении богатой верхушки в ней. Большое количество залогов движимости на мелкие суммы свидетельствует об ухудшении материального положения массы среднего и мелкого бюргерства, об обнищании в их среде. В результате залогов и взыскания долгов шло перемещение движимости и недвижимости от менее имущих слоев к более имущим, шло накопление капитала в одних руках и пауперизация других. Т.е. можно сказать, сто ссудные отношения в Любеке во II половине XV в. – I половине XVI в. выступает как один из методов первоначального накопления. Объективно они способствовали усилению классовых антагонизмов в структуре позднесредневекового города, «способствовали поляризации общественных позиций внутри основных социальных сил»¹.

Имущественная дифференциация в позднесредневековом Любеке проявилась и в вопросе о жилье. В том, где и как жили Любекцы, тоже видны социальные контрасты. В Любеке различалось четыре категории жилищ: 1) дома, ими считались каменные постройки с фронтонами; 2) домики без фронтона, преимущественно глинобитные², чаще всего не стоящие на улице (боде); 3) подвалы; 4) саль – маленькое семейное жилье во втором этаже (очевидно, чердачное помещение, раз оно по «комфортности» идет всед за подвалами). Конечно, последние две категории были жильем для самых низших слоев любекского населения – плебса.

О количественном соотношении этих типов жилищ дает представление регистр 1532 г. для сбора налога на войну с турками, опубликованный в 1902 г. В. Райзнером³. Налог взимался по приказу императора и обложению подлежало каждое жилье. Дом платил 1 марку, боде – 8 шиллингов, подвал – 4 шиллинга, саль – 2 шиллинга. (Этому налогу сопутствовало еще поголовное обложение). Налоги в Любеке собирались «по четвертям» – часть города, называвшаяся по имени церкви в ней. В Любеке было 4 четверти – четверть св. Марии, четверть св. Якова, четверть св. Иоганна, четверть Марии-Магдалины. Налоговый регистр 1532 г. содержит сведения только по четверти св. Иоганна. По этому регистру из 796 жилищ домов было 366, боде – 302, подвалов – 103, саль – 25¹. Т.е. более 54% было неполноценных жилищ (боде, подвалов и саль – 430), и это в центре города. Но дело в том, что и эти домики, подвалы и т.д. далеко не всегда были собственностью живущих в них. Значительная часть любекцев жила в чужих домах. В рассматриваемый нами период в Любеке очень была распространена сдача жилья внаем.

В. Эбель объясняет это явление перенаселенностью Любека XIV-XV вв.² С этим согласиться нельзя. Выше уже отмечалось отсутствие роста в Любеке народонаселения в XV-XVI вв. Даже более того, в Любеке еще в середине XVIII в. число смертей на 19% превышало цифру рождаемости³.

Нам кажется, что главная причина найма, аренды жилья в позднесредневековом Любеке заключается в тех процессах, которые мы рассмотрели ранее: в ухудшении материального положения массы бюргерства, в распространении закладов домов, в результате невыкупа которых часть жителей Любека лишалась собственного жилья. А, с другой стороны, потребности нарождавшегося предпринимательства требовали найма помещений. Так, 28 апреля 1454 г. Древес Рутинг сдал внаем мастеру-живодеру Ревтеру Рамборну три боде за 7,5 марок ежегодной платы⁴. Сдавались внаем в Любеке во II половине XV – I половине XVI вв. в основном дома и боде, причем, последние в анализируемых документах следует понимать как комнаты. Например, в записи от 8 октября 1455 г. сказано, что стекольщик Ганс Альрад сдал внаем переплетчику книг Н. Костеру одну комнату в своем доме, находящемся в Сантштрассе⁵. Но есть документы о сдаче внаем подвала (табл. 5, № 4), флигеля (№ 7),лачуги (№ 14).

Срок найма и плата за аренду зависели от категории жилья. Хотя сведения по этим вопросам не полные, но все же можно сказать, что за боде платили гораздо меньше, чем за дом: от 2,5 марок, 5 марок до 10 марок в год. За дом 20 марок (№ 3), 27 марок (№ 16) в год. Срок найма для боде был меньше чем для домов. Комната сдавалась, например, на два года (№11), флигель тоже на два года (№ 7), а дом – на четыре года (№ 3), на пять лет (№ 18) Но, очевидно, и дома, сдаваемые внаем, не всегда соответствовали своему названию. 5 марта 1518 г. Маркус Веген жаловался любекскому совету на Герда Смита из-за недоплаты им аренды. Но ответчик объяснил это тем, что дом непригоден для жилья, и он в нем не может жить. И совет признал дом нежилым и оправдал ответчика¹.

Подводя итоги, можно сказать, что в конце XV – начале XVI вв. социальная структура Любека предстает измененной и усложненной процессами, обусловленными разложением цеховых форм ремесла и торговли, упадком ганзейской торговли и складыванием раннекапиталистических элементов. Вне связи с явлениями раннего капитализма не может быть правильно понята сущность социальных превращений.

Изменения коснулись всех основных социальных категорий и даже патрициата и купечества, что проявилось в разнородности структуры собственности высшего слоя любекского общества (она включала наряду со свободными денежными средствами – купеческий и ростовщический капитал – также доходы городского и внегородского землевладения и рент – и превращения части торгово-ростовщического капитала в промышленный капитал). Сведения об этом процессе источники содержат крайне мало, но те свидетельства, которые есть, нельзя сбрасывать со счета. В 1475 г. как уже указывалось, по решению совета Любека, в связи с жалобой цеха кузнецов, была закрыта медеплавильня Х. Хагелькена¹. А в 1515 г. крупный любекский купец М. Мюлих основал на месте заведения Хагелькена в Ольдесло свою медеплавильню². В 1526 г. Г. Арндес, тоже крупный купец, соорудил себе водоотвод, очевидно, для предприятия неремесленного типа, т.к. в источнике оно названо «новое ремесло»³. Эти факты говорят о возникновении предпринимателей, выходцев из высшего слоя любекского общества, близко стоявших по роду своей экономической деятельности к ранней буржуазии.

Изменяется и характеристика социальной структуры ремесла в период, переходный от феодализма к капитализму. В условиях кризиса цехового ремесла и возникновения раннекапиталистических отношений другим становится весь облик трудящихся субъектов. Основной фигурой остаются цеховые мастера – самостоятельные товаропроизводители и товаровладельцы. Но рядом с ними разорившиеся мелкие ремесленники и различные категории по существу наемных рабочих, т.к. в изменившихся условиях иное содержание приобретает и эксплуатация подмастерьев и учеников: фактически это скрытые наемные рабочие.

Основной тенденцией эволюции социальной структуры стал процесс отделения производителей от средств производства, сокращение числа самостоятельных мелких производителей, что обусловило пополнение плебса.

Углубление имущественных и социальных контрастов вызвало обострение внутригородских противоречий. Поэтому внутренняя жизнь Любека в начале XVI в. отличалась большой напряженностью, переплетением различных социальных противоречий: между патрициатом и непатрицианским купечеством, между патрициатом и большинством недопускаемых в совет ремесленников; между владеющими бюргерским правом и политически бесправным низшим широким слоем айнвонеров. Эти противоречия усугубились новыми, вызванными процессами «замыкания цехов» и складыванием зачатков новых форм производства: между цехом и предпринимательскими, раннекапиталистическими элементами, внутри цеха – между мастерами и подмастерьями, превращающимися в вечных подмастерьев и наемных рабочих. Но все сходились на ненависти к патрициату и к союзной с патрициатом церковью и совету, чья социальная политика носила узкосословный, полуфеодальный, реакционный характер. Ф. Энгельс писал о патрициях и их политике: «Они одни заседали в городском совете и занимали все городские должности. Поэтому они не только ведали доходами города, но и потребляли их. …Они всеми способами эксплуатировали городскую общину… права городских общин всюду были преданы забвению»¹.

Важной предпосылкой обострения социальных противоречий был упадок ганзейской посреднической торговли вендских городов, в том числе Любека, который привел к застойным явлениям и к сокращению доходов крупного и среднего купечества, а также к ухудшению положения части городского плебса, связанного с торговлей. Без учета этого обстоятельства нельзя понять внешнюю политику Вулленвевера, направленную на возвращение Ганзе и Любеку прежнего положения в балтийской торговле.

Таким образом, Любек в начале XVI в. стал узлом социальных противоречий, что породило широкое движение, направленное к социальным преобразованиям. На первом этапе оно приняло религиозную форму, но церковная реформация с самого начала стала знаменем борьбы не только с католической церковью, но и с патрициатом.