Южные» поэмы А.С.Пушкина («Кавказский Пленник», «Бахчисарайский фонтан»)

Между тем действительность, современность властно вторглась и в личную жизнь, и в творческий мир Пушкина. 20 марта 1820 г. Пушкин читал у Жуковского шестую, заключительную песнь «Руслана и Людмилы», а через неделю с небольшим петербургский генерал-губернатор Милорадович дает распоряжение полиции до­быть текст пушкинской оды «Вольность». Это было началом надвига­ющейся грозы, разразившейся вскоре над головой поэта: в начале мая Пушкин выехал в далекую южную ссылку, сперва в Екатеринослав, затем, после четырехмесячной поездки с семьей генерала Н. Н. Раевского по Кавказу и Крыму, к месту назначенной ему служ­бы — в Кишинев.

Вся жизнь А. С. Пушкина резко изменилась. Поэт был вырван из привычного круга друзей и знакомых, из столичной обстановки, попал в совершенно иную среду, в новые условия существования. Вместо петербургских улиц перед ним были дикие и суровые горы Кавказа, бесконечный морской простор, залитое ослепительным южным солн­цем Крымское побережье. «Искателем новых впечатлений», «бе­жавшим» от столь прискучившего ему и презираемого им петербург­ского светского общества, ощущал себя и сам поэт. Жадно, как и все современники, начинает он зачитываться именно в эту пору произве­дениями Байрона. Все это, естественно, усиливало романтическую настроенность Пушкина.

В 1820 г., принимается он за работу над своей первой «южной» поэмой «Кав­казский пленник» (1821). В «Руслане и Людмиле»-поэт уносился «на крыльях вымысла» в мир светлой сказки древних лет. Новая поэма обращена к реальной жизни, к современности. Сам Пушкин под­черкивал не только глубоко лирическую, субъективную окрашенность своей поэмы (в ней есть «стихи моего сердца»), но и прямую автобио­графичность (в смысле общей «душевной» настроенности) образа ее «главного лица». Неудачу разработки характера героя Пушкин прямо склонен был объяснять тем, что он действовал здесь субъективно-лирическим методом — «списал» его с самого себя: Все это не только устанавливает непосред­ственную преемственную свйзь между «Кавказским пленником» и элегией «Погасло дневное светило...», но в известной степени делает его своего рода элегией, развернутой в лиро-эпическую поэму-повесть на экзотическом, «восточном» материале. Образцы этого нового жанра, данные Байроном в его «восточных» поэмах и сразу же полу­чившие колоссальную популярность, произвели сильнейшее впечатле­ние на Пушкина. Он даже начал было в эту пору переводить первую из «восточных» поэм — «Гяур». Увлечение поэзией Байрона, осново­положника «новейшего романтизма» (термин В. Г. Белинского), романтизма революционного, творческое использование его опыта и достижений имели важное значение для Пушкина в период созда­ния им своих первых «южных» поэм и, естественно, наложили на них заметный отпечаток. Но уже в «Кавказском пленнике» при несомненном сходстве с поэмами Байрона обнаруживаются и существенные от них отличия, которые в дальнейшем будут все углубляться и нарастать и придадут творчеству Пушкина не только совсем иной по отношению к произведениям великого английского поэта, но во многом и прямо противоположный характер.

В лиро-эпических поэмах Байрона, как почти и во всем его творче­стве, преобладающим являлось глубоко личное, субъективное начало. В «Кавказском пленнике» наряду с лирическим началом — потреб-ность~самовыражения — сказывается пристальное внимание поэта к окружающей действительности, зоркое в нее вглядывание, умение верно воспроизвести хотя бы некоторые ее черты. Об образе Пленника Пушкин замечал: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века». Замечание это очень важно. Оно показывает, что, едва окончив свою сказочную поэму, в самом начале «южного», по преимуществу романтического периода своего творчества Пушкин уже ставит перед собой задачу художественного отображения объективной действительности, хочет дать в лице главного героя поэмы образ, типичный для современно­сти, наделенный «отличительными чертами» своей эпохи.

К осуществлению этой задачи поэт идет романтическим, субъ­ективным путем. Психологический портрет Пленника он в основном «списывает» с себя. Своего героя ставит в необычайную, экзотиче­скую обстановку. Из всей его жизни берет только один исключитель­ный, также весьма романтический эпизод, окутывая все остальное атмосферой таинственности, сознательной недосказанности и вместе с тем многозначительных намеков, делаемых в весьма патетической форме. Из них мы узнаем лишь, что герой «изведал людей и свет», разочаровался и в том и в другом, что в прошлом он «обнял» некое «грозное страданье», что его сердце «увяло», что, «охладев» ко всему, он ищет в мире лишь одного — свободы. Весьма романтична лю­бовная фабула поэмы, как и в высшей степени поэтический, но явно романтизированный идеальный образ героини — «младой черкешен­ки». Всему этому соответствует и стиль «Кавказского пленника» — возвышенно-лирический, лишенный и тени той иронии, которая окрашивала собой живой рассказ в «Руслане и Людмиле».

Субъективно-романтический метод изображения «главного лица» вступал в противоречие с замыслом Пушкина — воспроизвести типи­ческий образ героя-современника, ибо нельзя создать объективный и в этом смысле эпический образ-тип, погружаясь лишь в самого себя. Это как раз и вызвало неудовлетворенность поэта созданным им образом («Пленник зелен») и в дальнейшем побудило его искать другие пути к осуществлению поставленной им перед собой задачи: это «был первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил»,— писал он позднее об образе Пленника. Действительно, образ этот не только недостаточно развит, «означен слегка» (ха­рактерно, что Пленник, как и героиня-черкешенка, даже не имеет в поэме собственного имени), но и обрисован непоследовательно, порой противоречиво. Он наделен исключительными, титаническими чертами в духе «поэзии мрачной, богатырской, сильной» (эпитеты, которыми Пушкин определял «поэзию байроническую»). Пленник бестрепетно глядит в лицо смерти, «с радостью» внимает «бури не­мощному вою», даже «грозные черкесы» дивятся его смелости и гордятся своей добычей. В то же время он выступает в качестве элегического героя, страдающего — «вянущего» — от неразделенной любви. Однако уже и этот «неудачный опыт» был замечательным художественным достижением Пушкина. В своем разочарованном герое-свободолюбце, при всей субъективности и недостаточной худо­жественной зрелости его образа, поэту все же удалось уловить характерные особенности целой исторической эпохи «В этом отношении,— замечал Белинский — „Кавказский пленник" есть поэма историческая». В таком же смысле «исторической» является поэма Пуш­кина и по своей проблематике. Столкновение вольнолюбивого героя с общественной средой — глубоко не удовлетворяющим его, презира­емым им светом — разрешается Пушкиным в соответствии с излюб­ленной сюжетной схемой романтиков: бегство из мира цивилизации в мир первобытной, «естественной» жизни. «Отступник света, друг природы», герой-одиночка, страстно ищущий «свободы», покидает «родной предел» и летит «в далекий край» — на дикий Кавказ. До нас дошли свидетельства, что и фабула поэмы (осво­бождение Пленника полюбившей его черкешенкой) подсказана не «книгой», а живой жизнью, основана на слышанном Пушкиным рассказе о действительном происшествии.

Еще сильнее непосредственные впечатления от действительности сказываются в описаниях природы Кавказа и нравов горцев. Ха­рактерно, что. сам Пушкин, чувствуя, что эти описания вступают в противоречие с жанром «романтического стихотворения», как назы­вал он свою поэму, на первых порах склонен был рассматривать их как существенный недостаток. «...Описание нравов черкесских... не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географиче­ская статья или отчет путешественника»,— писал он в черновике письма Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. Действи­тельно, многочисленные и весьма обстоятельные описательные места «Кавказского пленника» явно нарушают канон романтической поэмы байроновского типа, которая вся должна быть сконцентрирована на личности и переживаниях героя. Природа и быт Кавказа показаны в пушкинской поэме по преимуществу с романтической их стороны. И вместе с тем поэт имел право сравнивать их с «географической статьей или отчетом путешественника». «Местные краски» в «Кавказ­ском пленнике» при небывалой дотоле в русской литературе поэтично­сти отличаются конкретной «географической» точностью.

По сравнению с Байроном, поднимавшим своего героя над всем его окружающим, Пушкин по-иному определяет место и роль «глав­ного лица» в поэме. В финале ее в характере Пленника, не делающего ни малейшей попытки спасти только что освободившую его и бро­сившуюся в горный поток «деву гор», неожиданно проступает совсем не героическая черта. Однако есть все основания думать, что здесь, пусть еще непроизвольно, но уже сказывается начало того критического отношения к «байроническому» герою с его холодным эгоизмом, сосредоточенностью только на самом себе, которое с такой силой проявится в ряде последующих произведений Пушкина. И во всяком случае возвышенно-героическое начало воплощено в поэме в образе не героя, а героини. Характерно, что Пушкин и сам согла­шался, что поэму было бы правильнее назвать «Черкешенка».

Своеобразно, чисто художественным приемом — парадоксальным поворотом фабулы — ставится под сомнение в поэме и романтическая иллюзия о возможности для современного человека, скованного цивилизацией, вернуться вспять — обрести свободу в условиях пат­риархального строя. «Призрак свободы», с которым и ради которого Пленник «полетел» на Кавказ, и в самом деле оказывается призрач­ным: герой становится рабом вольных черкесов. Не способна удовлет­ворить его и любовь простой «девы гор».

Литературно-общественное значение «Кавказского пленника» не­измеримо больше значения «Руслана и Людмилы. Пушкин в своей первой «южной» поэме дает образец вольнолюбивого романтического произведения лирико-повествова-тельного типа, открывая этим новую, и важную, страницу в духовной жизни русского общества — полосу «новейшего романтизма». Первая «южная» романтическая поэма Пушкина, являвшаяся, по словам Белинского, одновременно и «поэмой исторической», т. е. отразившей важный момент в развитии русского общественного сознания,— существенный шаг вперед, по направлению к «поэзии действительности» — к реализму.

Неудача (как это было воспринято самим Пушкиным) создания в «Кавказском пленнике» художественно-типического образа героя-современника приостановила на некоторое время дальнейшие по­пытки поэта написать повествовательное произведение на совре­менном материале. В 1821 —1822 гг. в творческом сознании Пушкина возникает целый ряд новых эпических замыслов (планы сказочно-исторической поэмы о князе Мстиславе Тмутараканском, поэмы на мифологический сюжет, возвращение к замыслу поэмы-сказки о Бове и др.). Но творческого воплощения ни один из этих замыслов не полу­чил. Разнообразные искания Пушкина разрешаются созданием им новой романтической поэмы «Бахчисарайский фонтан» (1823). «Бахчисарайский фонтан» — тожё поэма о прошлом, но если в «Рус­лане и Людмиле» старина в основном облечена в форму сказки, то здесь она дается в форме воспроизведения хотя и легендарного, но все же рассказа о былом.

Как и «Кавказский пленник», новая поэма тесно связана с не­посредственными, на этот раз крымскими, впечатлениями Пушкина. Есть в ней и автобиографический элемент. Но он дан не в сюжете и образах героев, а в лирических излияних — «любовном бреде»,— прорывающих порой повествовательную ткань. Романтичность сюже­та, в основу которого положено местное предание об исключительной по страстности и силе, преображающей душу любви крымского хана к плененной им польской княжне, яркая живописность образов — разочарованного и мрачного Гирея, трагической натуры Заремы, «неистовой» страсти которой контрастно противопоставлен ангельски чистый облик Марии, глубокая эмоциональность тона, наконец, композиционная структура (поэма, как подчеркивал это сам Пушкин, состоит из отдельных «бессвязанных отрывков»), нарочито таин­ственная недоговоренность повествования — все это делает «Бахчи­сарайский фонтан» произведением, наиболее отвечающим поэтике «байронической» поэмы. Противопоставляя позднее новое, реалисти­ческое отношение к действительности — «прозаические бредни» — «высокопарным мечтаньям» своей поэтической «весны», Пушкин обращался мыслью именно к «фонтану Бахчисарая», к «летучей тени» Заремы.

Вместе с тем поэт делает здесь тоже в известной мере противостоя­щую произведениям Байрона и весьма плодотворную для его соб­ственного последующего творческого развития попытку не субъ­ективно-лирического, как в образе Пленника, а более объективного драматизированного изображения характеров. Этот первый опыт еще не вполне удался. Пушкин позднее сам иронизировал над «мелодра­матичностью» образа Гирея; но он же подчеркивал, что «сцена Заремы с Марией имеет драматическое достоинство». Однако отсут­ствие и в этой поэме, как ранее в «Руслане и Людмиле», живой связи с современностью, видимо, не удовлетворяло поэта. Можно думать, что именно поэтому он считал ее «слабее» «Кавказского пленника».

Годы южной ссылки — поездка на Кавказ и в Крым, пребывание в Кишиневе (1820—1823) и Одессе (1823—1824) — сыграли важную роль в идейно-творческом развитии Пушкина. «Южный» период — период расцвета пушкинского романтизма — был и периодом его стремительного интеллектуального роста, временем упорного труда, раздумий, настойчивых стремлений преодолеть недостатки «прокля­того своего воспитания». В этом отношении удаленность от шумной петербургской жизни, светской рассеянности и суеты, относительное уединение явно помогли поэту и были замечательно им использованы: