Историософские взгляды П.Я. Чаадаева та его место в российском обществе

Первооснователем дискуссий о судьбе России в русском обществе выступил П.Я. Чаадаев. Публикация осенью 1836 г, первого из его восьми «Философических писем» тала толчком для кристаллизации существовавших прежде в латентном состоянии позиций будущих западников и славянофилов.

«Философические письма", равно как и примыкающие к ним по смыслу «Апология сумасшедшего» и другие малые произведения 30-х — начала 40-х гг., представляют собой многослойный текст, несущий не только историософское содержание. Необходимо также учесть, что в сознании людей XIX века П.Я. Чаадаев существовал исключительно как автор одного «Философического письма», отнюдь не дающего полноценного представления об его историософской позиции.

С учетом этих обстоятельств можно указать на следующее идеи, высказанные П.Я. Чаадаевым, которые в явном или отраженном виде повлияли на развитие отечественной философской и исторической мысли:

1. Россия представляет собой совершенно особое историческое пространство, принципиально отличное как от европейской цивилизации, так и от цивилизаций восточных.

2. Главным показателем особости России в мировом философском пространстве является не просто ее нынешняя социальная и культурная отсталость от Европы, а имманентное пребывание вне времени и пространства мировой истории. Вся история России характеризуется застойностью, принципиальной неспособностью ни создать что-либо оригинальное, ни творчески воспринять заимствования из других культур.

3. Причиной такого состояния России является выбор в начальный момент ее истории ложного варианта христианства, изначально поставившего страну в изоляцию от главного потока мировой истории, отождествляемого с Европой.

В меньшей степени, но также оказала воздействие на последующее развитие русской философской и исторической мысли еще одна идея высказанная в целостном виде П.Я. Чаадаевым в «Апологии сумасшедшего». Нынешняя отсталость страны способна при определенных обстоятельствах стать стимулом для ускоренного развития за счет учета не только положительного, но и негативного опыта Европы. Иначе говоря, П.Я. Чаадаев первым в русской мысли высказал идею спрямления исторического пути как выхода для стран, отставших в своем развитии от передовых европейских государств.

При всей «провокационности» и некоторой абстрактности историософских построений П.Я. Чаадаева они ставили реальные вопросы, на которые существующая историография либо не давала ответа, либо эти ответы оказывались не слишком убедительными. Те явления, в которых П.Я. Чаадаев видел доказательства застойной отсталости России (прежде всего самодержавное правление и крепостное право), действительно требовали более убедительного исторического объяснения, особенно в глазах нового поколения образованных россиян, на практике, а не из книг знакомых с жизнью стран Западной Европы, свободной от подобных институтов.

Развернувшаяся после публикации чаадаевского письма полемика, хотя и охватила лишь небольшой, весьма ограниченный круг интеллектуальной элиты общества, но повлекла за собой формирование двух идейных течений, уже непосредственно повлиявших на ряд историков-профессионалов, прежде всего — будущих основателей государственной школы.

Общие идейные позиции обоих течений, равно как и взгляды отдельных их представителей, неоднократно анализировались в научной литературе, однако историческая составляющая развернувшейся дискуссии, как правило, оставалась на втором плане.

Принципиально важным для последующего развития исторической и философской науки в России в дискуссии западников и славянофилов нам представляется то, что в ее ходе был поставлен вопрос о методологической основе исторического знания. В категориях того времени это означало обращение к философии истории, попытку применения тех принципов, что были разработаны в немецкой философской мысли, прежде всего — в учении Гегеля. Собственно говоря, по-разному интерпретированная философия истории Гегеля легла в основание исторических взглядов и западников, и значительной части славянофилов.

Историософия П.Я. Чаадаева

Всякий мыслитель, собирающийся вынести на суд публики свои философско-исторические построения, должен был определить свое отношение к тому, что было сделано просветителями. Не был исключением в этом плане и Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856), приходившийся внуком кн. М.М. Щербатову. Основное его произведение — «Философические письма» (1829-1830) — было написано по-французски не только из-за отсутствия устоявшейся и общепринятой русскоязычной философской терминологии, но прежде всего в надежде на публикацию за границей. При жизни Чаадаева из восьми писем было издано только первое в 1836 году. И эта публикация сделала его известным. Популярность письмам придали как обстоятельства их создания, так и суггестивная манера изложения, способ преподнесения материала, намеренно провокативная интерпретация русской истории, что осознавал и сам Чаадаев, именуя свои соображения «парадоксами» и «странными новостями».

«Философические письма» непосредственно не посвящены философии истории. Сам Чаадаев называл их письмами о «религиозном чувстве» или «мыслями о религии», а самого себя — «христианским философом». Тем не менее, проблема русской и европейской истории, отношение к философии истории занимают у Чаадаева важное место. Он постоянно возвращается к историографическим вопросам и дает им историософское толкование.

Принимаясь за изложение своих взглядов, Чаадаев исходил из идеи, что формы повседневной жизни или «бытовые образцы», «инстинкты» создают народ, придают ему неповторимые черты, делают его личностью. Именно из анализа повседневной жизни у Чаадаева и вырастает столь яркое и прежде всего сохраняющееся в памяти противопоставление Запада России, русской истории европейской.

Народы Западной Европы, утверждает Чаадаев, как раз и представляют собой такие личности, несмотря на все свое своеобразие, они имеют «общее лицо, семейное сходство». Чаадаев даже говорит о «физиологии европейца». Все это — результат общих форм повседневной жизни, отражающей и повторяющей постоянно из века в век одни и те же представления. Для европейцев это представления о долге, справедливости, праве, порядке.

Но эти представления не возникают на пустом месте. Они черпаются из истории и создаются в истории, точнее в тех первоначальных событиях, из которых складывается общество. История Запада говорит о постоянном прогрессе европейских народов. И этот прогресс в первую очередь ощутим в повседневной жизни. Чаадаев даже склонен обожествлять Запад, считая, что в нем уже в какой-то мере реализовалось Царство Божие. Западная цивилизация рождает у Чаадаева утопические настроения и дает ему основание мечтать о создании в будущем «нового общества» на принципах прогресса, то есть на тех принципах, которые уже реализуются в европейской жизни и реализовались в истории Запада.

Характеристика России дается Чаадаевым через противопоставление Западу. Он намеренно приводит гипертрофированные оценки русской истории и жизни. Русский народ, согласно его взглядам, оказался вне истории, по крайней мере, у России нет достойной истории, у истоков создания общества и государства нет ярких, героических событий. Начало русской истории тускло и безлико, его последующий ход столь же не примечателен. Оказавшемуся на обочине исторического процесса русскому народу «не было никакого дела до великой всемирной работы», поэтому мы лишь «пробел в интеллектуальном порядке».

Не принадлежа ни Востоку, ни Западу, русские оказались «межеумками», «чужими для самих себя», «незаконнорожденными детьми» истории. Ничем, не отличившись в истории, России остается лишь преподать «урок» всему остальному миру. В чем этот урок, Чаадаев умалчивает. Причина такого печального исторического итога «нашей своеобразной цивилизации» кроется, на взгляд Чаадаева, в неправильном устройстве повседневного быта. Выход из плачевного положения, в котором оказалась Россия — ориентация на Запад. Судьба России теперь зависит от судьбы Запада.

Всякий народ, рассуждал Чаадаев, личность, индивидуальность, воспитываемая историей. Народ обладает историей также как отдельный человек — биографией. Основная воспитательная роль в этом процессе отводится русским мыслителем христианству. Более того, он прямо отождествляет исторические народы с христианскими. Христианство воздействует на индивида и на народы, прежде всего в повседневности, через «мелочи жизни», придавая быту порядок и методичность.

Для христианской религии, о которой говорит Чаадаев, характерны два момента: единобожие или «высшее начало единства» и традиция или «непосредственная передача истины в непрерывном преемстве ее служителей». Исторически христианство сложилось как церковь, то есть как определенная социальная система, воспринимаемая верующими в качестве царства истины среди людей. В то же время церковь представляет собой нравственную силу, в ней воплощен принцип единства. Церковь устанавливает духовную дисциплину, задает «режим для души и для тела».

Именно в обыденной жизни формируются те «навыки сознания», на основе которых «созревают зачатки добра». Христианство посредством церковной организации действует на двух уровнях: индивидуальном и историческом. Христианская философия реализуется как в нравственных постулатах, так и в истории церкви. Воздействуя на индивидуальное сознание, христианство воспитывает личность в повседневности. Воздействуя на общее сознание, оно воспитывает народ в истории. Но в каждом из этих случаев (и в отношении индивидуального, и в отношении общего сознания) осуществляется влияние невидимой силы. Мы можем наблюдать ее проявление в истории и в конкретном человеке, но не способны непосредственно ощущать ее.

Единственное, что мы можем признать, так это внешний характер действия такой силы. Она не доступна познанию, она принадлежит другому, неведомому нам миру.

Ограниченность познания, провозглашаемая Чаадаевым, неслучайна; она следствие общего принципа, властвующего, по его мнению, в нашем мире — принципа подчинения. То, что доступно познанию, идет от опыта, дающего достоверность понятий, и от разума, который, на первый взгляд, спонтанен, независим, свободен, самостоятелен. Однако на самом деле это не так. Познавая, разум не должен вменять ни предмету познания, ни самому себе принцип и закон бытия. Напротив, он должен подчиниться этому принципу, должен принять этот закон. Возможность познания кроется в «покорности ума». Сила разума состоит в его подчинении. Реальность — вне нас, истина трансцендентна; мы должны перед ней преклониться. Истина доступна не сильному, а слабому, подчиняющемуся ей. Таков же и закон нравственной жизни.

В мире действуют две силы. Одна из них несовершенна, это сила внутри нас, проявляющаяся как самозаконность разума и приводящая к ошибкам и заблуждениям.

Другая сила — вне нас, она совершенна и никогда не ошибается. Итак, наша задача и в жизни, и в познании, и в истории состоит в том, чтобы подчиниться высшей внешней силе. Высшая сила осознается, а не ощущается. Результат такого осознанного подчинения — единство и всеобщность. Ими обладают наука и религия. Это объективное единство. Мы можем наблюдать его в двух плоскостях: как единство индивидуального сознания и как единство истории. Оба они создаются этой высшей силой.

Проблема генезиса сознания органично вписывается в историософскую схему Чаадаева. Размышляя в духе просветительской философии, Чаадаев полагает, что сознание культивируется, воспитывается, задается. У истоков сознания лежит гипотетическая беседа Бога с человеком. Именно тогда в человеческое сознание были заложены первые идеи, или «первоначальные понятия»: о Высшем Существе, о добре и зле, о справедливом и несправедливом. Однако необходимо иметь в виду, что это идеи не врожденные, а привнесенные. Действие высшей силы дискретно; оно проявляется в определенные эпохи и непосредственно влияет на определенные индивидуальные сознания.

Такие личности и эпохи будут в подлинном смысле историческими. «Первоначальные понятия» привносятся извне, внушаются отдельным людям. Далее эти понятия нужно сохранить для других людей и передать другим поколениям. Вот здесь и включается в работу социальная организация церкви, признаваемая Чаадаевым главной исторической силой. В соответствии с развиваемой им логикой, русский мыслитель провозглашает в качестве основных исторических лиц пророков и религиозных деятелей, то есть тех, через кого, по его мнению, действует высшая сила. Итак, сознание изначально не обладает «первоначальными понятиями», оно формируется благодаря языку и общению. «Мысль человека есть мысль рода человеческого», — утверждает Чаадаев. Значение религиозной традиции в этом процессе незаменимо. В ней сконцентрирован «опыт поколений», «сокрытый опыт веков»; по сути, она и есть история.

Действие внешней высшей или божественной силы способны воспринимать лишь единицы, на которых Божество действует непосредственно. Все же остальные воспринимают высшую силу опосредованно, благодаря разуму. В зависимости от ориентации либо на внешнюю, либо на внутреннюю силы, разум различается как субъективный и объективный. Субъективный разум, или созданный, искусственный, основан на человеческой свободе; это разум во времени. Объективный разум есть отражение внешней, божественной силы; он понимается Чаадаевым как воспроизведение человеческим сознанием мысли Бога. Такой разум формируется традицией и есть, в сущности, разум исторический. Он проявляется и действует в истории через некоторые народы. Так у Чаадаева вырисовывается мессианская идея. Не все народы являются историческими, но только избранные Провидением. К избранным народам принадлежат европейцы, в то время как Россия, оставаясь христианской страной, но, не принадлежа к католическому миру, остается вне истории.

В истории действуют народы-личности. Они узнаваемы и отличимы друг от друга; они имеют так сказать, свое лицо, обладают только им присущим «принципом жизни», придающим единство и своеобразие всем формам их исторического существования. Биологическая метафора, развиваемая Чаадаевым, побуждает его говорить о возрасте народов, об их исторических чувствах, то есть памяти, которая удерживает полученные в пору «юности» сильные впечатления, определяющие в дальнейшем характер такого исторического народа. В истории и через историю, согласно Чаадаеву, происходит воспитание человеческого рода.

Итак, история понимается Чаадаевым как история религиозных убеждений и интересов, как история идей, которые передаются традицией через определенные народы и личности. Все это позволяет Чаадаеву рассуждать о «религиозном единстве истории».

Прогрессивным развитием отмечены только европейские народы. Этот прогресс — заслуга христианства, ориентирующегося на духовные интересы, которые, в отличии от интересов материальных, бесконечны. Только христианские народы являются на данном этапе народами историческими. Именно поэтому Чаадаев отождествляет современную философию истории с вопросом о европейской цивилизации.

Славянофильство: Историософская доктрина и «социально политическая программа»

СЛАВЯНОФИЛЫ - представители одного из направлений рус. обществ. мысли сер. 19 в. - славянофильства, выступившего впервые в виде целостной системы взглядов в 1839. Обосновывали и утверждали особый путь ист. развития России, принципиально отличный, по их мнению, от стран Зап. Европы.

Идеологич. построения С. были порождены рус. действительностью, присущими ей в 30-50-х гг. противоречиями. Сказалось во взглядах С. также и воздействие идеалистич. философских систем Ф. Шеллинга и Г. Гегеля, этич. и эстетич. доктрин консервативного нем. романтизма, религ.-мистич. учений вост. отцов церкви, франц. ист. и социально-политич. лит-ры 20-40-х гг. Взгляды С. претерпели заметную эволюцию. Если в 40-50-х гг. это была единая система взглядов, хотя и не лишенных противоречий, то после 60-х гг. таковой не было. Хомяков, бр. Киреевские, К. С. Аксаков умерли еще до 1861. Осн. представители С. в пореформ. время - И. С. Аксаков, Самарин, Н. Я. Данилевский, Кошелев, Черкасский, во многом и далеко расходились между собой.

В конечном итоге объективно в идеологии С. нашли выражение интересы тех дворян-землевладельцев, жизнь, хозяйство и быт к-рых находились под определяющим воздействием капиталистич. отношений, крепнувших в эпоху падения крепостного права в России. Это была идеология бурж.-помещичья по клас. сущности, умеренно либеральная по своей политической направленности. По самому гл. вопросу рус. действительности, т. е. по вопросу о крепостном праве, С. заняли вполне определенную либеральную позицию, уже с кон. 30-х гг. выступая решительно за отмену крепостного права "сверху" с предоставлением общинам освобождаемых крестьян зем. наделов за выкуп в пользу помещиков. Самарин, Кошелев и Черкасский были среди гл. деятелей подготовки и проведения крест. реформы 1861. В годы этой реформы практически установилась полная близость С. и западников: те и другие тогда представляли взаимно сближавшиеся интересы либеральных дворян и буржуазии.

В идейных спорах 40-50-х гг. по важнейшему вопросу о пути ист. развития России С. выступали, в противовес западникам, против широкого сближения с Зап. Европой и быстрого усвоения Россией форм и приемов зап.-европ. политич. жизни и порядков. В борьбе С. против европеизации проявлялся их консерватизм. В то же время С. высказывались за развитие торговли и пром-сти, акц. и банкового дела, за строительство ж. д. и применение машин в с. х-ве. С. придавали большое значение обществ. мнению (под к-рым понимали обществ. мнение просвещенных либерально-бурж., имущих слоев населения), выступали за созыв Земского собора (Думы) из выбранных представителей всех обществ. слоев, но одновременно возражали против конституции и к.-л. формального ограничения самодержавия. В духе либеральной идеологии С. отстаивали свободное выражение обществ. мнения, добивались развития гласности, устранения цензурного гнета, установления гласного суда с участием в нем выборных представителей населения, выступали против телесных наказаний и смертной казни.

Ист. воззрениям С., в основе своей идеалистическим, присуща была в духе романтич. историографии идеализация старой, допетровской Руси с ее будто бы мирным, патриархальным, не ведавшим социально-политич. борьбы обществ строем. Древнюю Русь С. представляли гармонич. обществом, лишенным противоречий, не знавшим внутренних потрясений, являвшим единство народа и царя, "земли", "земщины" и государства, "власти". Петра I С. винили в произвольном нарушении органич. ист. развития России, насильств. привнесении чуждых рус. началам зап.-европ. идей, форм, порядков, нравов и вкусов. Со времен Петра I, по мнению С., "власть", гос-во сами противопоставили себя "земщине", гос-во императорской России встало над народом, дворянство и интеллигенция оторвались от нар. жизни, односторонне и внешне усвоив зап.-европ. культуру, пренебрегая родным языком и укладом нар. жизни.

Между тем именно "простой народ есть основание всего общественного здания страны" (Аксаков К. С., цит. по кн.: Бродский Н. Л., Ранние славянофилы, М., 1910, с. 112). Но народ трактовался С. в духе немецкого консервативного романтизма, в духе школы Ф. Савиньи; идеализируя патриархальность и принципы традиционализма, С. произвольно приписывали особый, по сути дела внеисторич. характер рус. "народному духу". С. М. Соловьев в ст. "Шлецер и антиисторич. направление" (1857), направленной против ист. построений С., справедливо указывал на отрицание С. при таком понимании народа собственно всякой возможности ист. развития. Но, исходя из идеалистич. представлений о неизменном "народном духе", С. призывали интеллигенцию к сближению с народом, к изучению его жизни и быта, культуры и языка.

Призывы эти и практич. деятельность самих С., по сбору памятников культуры рус. народа имели важное значение, способствовали пробуждению нац. самосознания. С. много сделали для собирания и сохранения памятников рус. культуры и языка (собрание нар. песен П. В. Киреевского, словарь живого великорус. языка Даля и пр.). Они (особенно Беляев, отчасти Самарин и др.) положили прочное начало в рус. историографии изучению истории крестьянства в России. Существенный вклад внесли С. в развитие славяноведения в России, в развитие, укрепление и оживление литературных и научных связей русской общественности и зарубежных славян; им принадлежала главная роль в создании и деятельности славянских комитетов в России в 1858-1878.

Основные идеи:

1. Они отрицали необходимость заимствования западноевропейских форм государственного устройства, основанных на народном представительстве и признавали за Россией особый, «самобытный» путь исторического развития, свободного от недостатков и противоречий истории западных стран. Самобытность русского народа они видели в духовности православия (в отличие от католицизма и протестантизма), в самодержавии, основанном на справедливом законодательстве.

2. Относились к уже развившимся в России отдельным чертам западной культуры как к временному злу, проникшему к нам с эпохи Петра. Славянофилы призывали общество бороться с этим злом, видя для России полную возможность выйти в будущем на дорогу самостоятельного развития и открыть новую эру в истории человечества.

3. В вопросе происхождения Российского государства они были сторонники норманнской теории: государство образовалось вследствие добровольного договора и приглашения вождя чужого племени.

4. Для славянофилов характерен нравственный подход к решению политических вопросов, намерение примирить интересы всех сословий, добиться социального согласия.

5. Взаимоотношения правительства и народа должны строиться на принципах взаимного невмешательства, государство обязано защищать народ и обеспечивать его благосостояние, обязанность народа исполнять государственные требования.

6. Полноправности «личности» на Западе они противопоставляли подчинение личности обществу в России, а борьбе классов принцип общественного единства, воплощение которого они видели в крестьянской общине.

Гиперболизируя отдельные национальные черты русского народа, течение славянофилов объективно способствовало изоляции России, принижению ее статуса в исторической и культурной общности европейских государств.