Мировосприятие человека Древнего Востока

1. Характеристика мифологического типа мышления. Памятники литературы и искусства народов Древнего Востока вводят нас в глубоко своеобразный, коренным образом отличающийся от нашего мир представлений. Он наделён причудливыми существами, в нём происходят странные действия и события.

Каждый вечер, пройдя дневной путь по небу, ладья египетского бога солнца Ра подплывает к западным горам, у подножия которых находился вход в подземный мир, и начинает путешествие по подземному Нилу, освещая преисподнюю своим светом. И каждую ночь гигантский змей Апоп выпивает воду подземного Нила, чтобы уничтожить Ра. В кровавой схватке с Апопом Ра одерживает победу, и утром вновь озаряет египетские земли. В Шумере праматерь богов Нинхурсáг, а также бог воды и мудрости Энки решили сотворить людей, чтобы заставить их заботиться о небожителях. Они приступили к процессу создания людей, выпив немало вина, и их непослушные руки неумело мяли глину, создавая одних лишь уродцев. Прошло немало времени, прежде чем боги справились со своей задачей: они создали и женщин, и мужчин, во всём подобных богам, лишив их только удела бессмертия. Персидский царь Ксеркс, готовясь к походу в Грецию, повелел построить мост через пролив Геллеспонт (480 г. до н. э.), однако буря уничтожила постройку. Тогда разгневанный царь наказал Геллеспонт ударами бича и погрузил в воду пару оков, словно взяв пролив под стражу.

Подобных историй можно пересказать множество. Каждая из них будет служить доказательством того, что они являются порождением особого типа мировосприятия, специфического мышлéния, которое принято называть мифологическим, или архаическим.

Мифологическое мышление – это мышление предметно-чувственное, образное, характеризующееся слабым развитием абстрактных понятий, неотчётливым разделением материального и идеального, предмета и слова, единичного и множественного. При таком типе мышления причинно-следственные связи воспринимаются как личностные силы, наделённые сознанием и волей. Мифологическое мышление ассоциативно, стремится к жёстким иерархическим построениям на основе бинарных (то есть двойных) оппозиций с положительными и отрицательными оценочными категориями. Оно ориентировано на традицию, опыт предков, которые оценивались как эталон поведения для всех последующих поколений.

Особенности мифологического мышления наиболее ярко проявились в отношении древневосточного человека к миру природы, миру вещей, миру людей, к царственности и царской власти.

2. Древневосточный человек и мир природы. Древневосточный человек воспринимал себя как часть социума, включённого в природу и зависящего от космических сил. О слитности человека с природой, неотделимости от неё могут свидетельствовать следующие факты:

1. В изобразительном искусстве народов Древнего Востока третьего тысячелетия до н. э. отсутствует пейзаж. Люди, растения, животные, как правило, вплетены в единый орнамент. В ранней древневосточной словесности отсутствует описание пейзажа, так как эстетическое восприятие природы подразумевает противопоставление её человеку. И наоборот, отсутствие такого восприятия является свидетельством ещё не утраченного единства человека и природы.

2. На Древнем Востоке широкое распространение получили гадания по внутренностям животных, по дыму сжигаемых благовоний, полёту птиц, положению небесных светил. Такие гадания исходили из убеждения во взаимосвязи мира природы, мира людей и мира богов.

3. В системе судопроизводства широко применялись ордалии – установление виновности или невиновности человека посредством испытания его огнём или водой.

4. Отношение древневосточного человека к природе по принципу «я – ты» проявилось также в мифах творения, где сотворение неба и земли, солнца и луны, растений и животных, а также человека предстаёт действом равнокачественным, непрерывным; сотворение человека не занимает в этом процессе какого-то особого места.

Совсем по-иному это выглядит в позднем варианте ветхозаветного мифа, где существует чёткая «периодизация» процесса космогенéза, а человек, появившийся на шестой день, предстаёт главной, конечной целью творения. Ветхозаветный миф – это существенное свидетельство нарастающего «размывания» отношения к природе по принципу «я – ты», крепнущего к первому тысячелетию до н. э.

Природа существует в пространстве и развивается во времени. Пространство и время – это определяющие параметры существования мира, основополагающие формы человеческого опыта. Пространство и время – это универсальные категории культуры, способные как идентифицировать среду её возникновения, так и выразить наиболее характерные её особенности.

Современное представление о пространстве как некоем абстрактном и бесконечном континууме [28], который служит формой координации объектов и явлений, обладает однородностью и поддаётся измерению равноценными единицами, неадекватно восприятию пространства человеком с мифологическим мышлением. Древневосточному человеку пространство представляется как совокупность отдельных объектов, предметов, оно воспринимается событийно и предметно наполненным, а потому ощущается ограниченным и обособленным. Человек чувствует себя потерянным перед лицом бесконечного космоса без границ и центра, поэтому он стремится к тому, чтобы в своём сознании сделать пространство ограниченным. Символами ограниченного, организованного, замкнутого пространства были круг и квадрат (или прямоугольник). Именно поэтому Земля представлялась человеку либо круглой чашей, либо плоским диском; квадрат или круг лежали в основе жилищной и храмовой архитектуры, а нередко и планировки городов. Любой предметно наполненный, упорядоченный участок пространства имеет свою середину – средоточие сакральности. Это подтверждается широким распространением на Древнем Востоке мотива «мирового дерева», «мировой горы», служивших главными средствами организации пространства. Степень близости или удалённости от середины лежит в основе разделения пространства на «хорошее» (священный дворик, очаг, храм) и «плохое», заселённое «недочеловеками», недостойное быть местом жительства. Архитекторы Индской цивилизации (третье – первая половина второго тысячелетия до н. э.) при возведении городов чётко придерживались следующего принципа: за укреплениями центральной части городов находились дворцы правителей, храмы, зернохранилища, бассейны для священных омовений. В нижней части городов располагались ремесленные кварталы. В египетском Ахéтатóне, ставшем столицей при фараоне Эхнатóне (XIV в. до н. э.), храмы богу Атону, дворец правителя и дома знатных египтян тоже находились в центре города.

Для любого древневосточного социума «своя» страна есть средоточие сакральности и середина мира. Такая этноцентрическая ориентированность пространства находит своё выражение, например, в шумеро-вавилонской «карте мира», на которой земля представлена в виде омываемого Мировым океаном круга, середину которого занимает Двуречье. Жители Древнего Китая называли свою страну «Чжун го» (Срединное царство) или «Чжун хуа» (Срединная цветущая). В этих самоназваниях также ярко прослеживается этноцентрическая концепция восприятия мира человеком с мифологическим типом мышления.

В силу такой разнокачественности пространства, убывания его священности и «положительности» по мере удаления от центра любой выход древневосточного человека за пределы своей страны сопровождался преодолением чувства страха, враждебности по отношению к неизведанному.

На Древнем Востоке пространство делили на профанное (обыденное, освоенное) и мифологическое, или сакральное.

Мифологическое пространство помещали на небо, под землю, на неизведанные, отделённые неопреодолимыми преградами острова и земли. Здесь обитали духи и души, боги и герои. Человек боялся мифологического пространства, потому что не всегда был защищён от вредоносного воздействия его обитателей, посылавших на Землю болезни, разрушения, смерти. В то же время мифологическое пространство манило к себе своей непознанностью, таинственностью. Смелые духом, дерзкие и отважные герои время от времени наведывались в мифологическое пространство, тем более что оно и профанное пространство могли соприкасаться в жéрлах глубоких пещер, на перекрёстках дорог, на кладбищах. Маргинáлам[29], то есть жрецам и шаманам, колдунам и металлургам, людям с психическими или физическими отклонениями от нормы, также удавалось преодолевать невидимые границы между профанным и мифологическим пространствами, войти в контакт с небожителями или посетить преисподнюю, с тем чтобы стать обладателями тайного знания, научиться предсказывать будущее.

Мифологическое пространство манило и пугало одновременно, оно выступало и как источник добра и как царство зла, поэтому его восприятие было амбивалентным, или двойственным.

Мифологическое пространство осознавалось качественно перевёрнутым по отношению к профанному: всё то, что здесь белое, там – чёрное, что здесь прямое, там – кривое, что здесь целое, там – разбитое.

Литературные памятники и произведения изобразительного искусства позволяют нам выделить знаки-символы, указывающие на взаимосвязь профанного и мифологического пространств. Огонь символически объединял верхнее мифологическое пространство с профанным, река уносила из профанного в нижнее мифологическое пространство. «Мировóе дерево» с раскидистой кроной и глубокими корнями выполняло роль медиатора[30], соединявшего небо, землю и потусторонний, хтонический[31], мир.

Таким образом, человек Древнего Востока жил в мире, где небо, земля и подземное пространство были неразрывно и постоянно взаимосвязаны, как крона, ствол и корни «мирового дерева», как вершина и склоны «мировóй горы». Следовательно, боги активно присутствовали во всех сферах жизни человека от его рождения и до смерти (нередко и после смерти).

Понимание сущности времени современным человеком и его далёким предком также заметно различается. Для современного человека время – это некий абстрактный континуум, являющийся формой координации сменяющих друг друга состояний (явлений). Время характеризуется последовательностью, длительностью, однородностью, непрерывностью, однонаправленностью, необратимостью и равномерностью. Для архаического мировосприятия абстракции «время» вообще не существует. В представлении древневосточного человека время обладает предметно-событийным наполнением, то есть время, как и пространство, есть там и тогда, где и когда имеются события, происходят изменения. Время воспринимается прерывистым (дискрéтным): временные «провалы» в летописях объясняются отсутствием событийной насыщенности. Время признавалось качественно неоднородным, поэтому все дни и месяцы делились на «благоприятные» и «неблагоприятные». «Неблагоприятные» дни для человека указывались в его личном гороскопе, который составлялся для каждого новорождённого. «Неблагоприятные» дни для населения страны определялись мифологической традицией. Так, в Египте к разряду «неблагоприятных» были отнесены все поражения бога производительных сил природы Осириса в схватке с его братом, богом пустыни Сéтом. В «плохие» дни запрещалось выходить из дома, начинать новые дела – они были обречены на провал. Горе сопровождало ребёнка, родившегося в «неблагоприятный» день: дни его жизни на земле были сочтены. По-разному оценивалось ночное и дневное время. День – это время «хорошее», а ночь – «плохое»; об этом недвусмысленно говорится в египетском «Гимне богу Атóну»: «Ты (Солнце) заходишь на западном склоне неба – и земля во мраке, наподобие застигнутого смертью… Озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне; ты сияешь… ты разгоняешь мрак, щедро посылая лучи свои, и обе Земли (Египет) просыпаются, ликуя…». С качественной неоднородностью времени сопряжена его аритмичность. Она прослеживается, в частности, в древневосточных генеалогиях, в которых мы сталкиваемся со сжатием или растяжением времени. В «Шумерском царском списке», например, восемь царей «до потопа» правили 241 200 лет, «после потопа» срок жизни царей сокращается в тысячи раз. Очевидно, предполагалось, что давние времена были «хорошими», и достойные люди – в данном случае цари – обладали «хорошим» временем, то есть долгой жизнью. Однако нравственная испорченность людей, послужившая причиной великого потопа, привела к сокращению срока жизни, отведённого богами: бессмертием не удостаивали теперь даже царей.

Время на Древнем Востоке было ориентировано на прошлое, поэтому для современного человека будущее означает «смотреть вперёд», а для жителя Месопотамии, например, будущее – это «видеть прошлое».

Как и пространство, время подразделялось на профанное и мифическое. Мифическое время – это эпоха созидания, первотворения, когда из ничего возникало всё, те божественные установления и те атрибуты цивилизации, без которых люди не мыслили своего существования.

Наиболее подробные космологические[32] мифы были созданы в Египте. В них процесс сотворения мира всегда начинается с появления солнца, которое рождается то в лотосе, то в яйце, то производится на свет небесной коровой или богиней неба, – вариантов было множество. Энергией света, животворящего солнечного луча приводится в порядок беспредельный, бездонный хаос воды, погружённый в вечную тьму. В процессе креáции[33] из беспросветной водяной мглы, из пустоты появляется клочок земли, постепенно увеличивавшийся в своих размерах, отделяется небо от земли, а земля обильно покрывается растительностью, создавая благоприятную среду для появления человека.

В Мемфисской космогонической[34] версии творцом Вселенной и Египетской цивилизации выступил мемфисский бог Птах (Пта). Бог творил «из ничего», «сердцем и языком», то есть мыслью и словом. Путём изречения своей мысли Птах сотворил богов, города, искусства, жизнь для праведных и смерть для грешных, основал номы и храмы.

Время первотворения обладало исключительной важностью для человека Древнего Востока: оно наполнило жизнь людей смыслом, упорядочило жизнь Вселенной, дало начало настоящему и связало его с будущим. Не случайно поэтому люди стремились сохранить в своей памяти воспоминания об эпохе божественной креации. С этой целью во время календарного обновления природы, во время праздников, посвящённых приходу нового года, люди проигрывали мифы космологического и этиологического (причинного) характера, стремясь в очередной раз повторить последовательность божественных действий, направленных на организацию хаоса, устроение Космоса, учреждение цивилизованного образа жизни. В эти праздники вкладывали магический смысл: без них жизнь во всех её разнообразных проявлениях могла бы остановиться, а при помощи театрализованных действий, образно возрождавших время первотворения, возникала уверенность в возможности продолжения жизни на земле и во Вселенной.

Во время календарных праздников люди переодевались в одежды богов и праотцов, так как в переодевания вкладывался смысл перевоплощения. Многие вели себя грубо, разнузданно, развратно (что во время праздников не возбранялось) – таким образом они пытались продемонстрировать дикое, полузвериное существование в «начале времён», противопоставляя ему благодатные изменения, произошедшие в «переживаемое», настоящее время.

Итак, нетрудно убедиться в том, что человек с мифологическим типом мышления по-своему воспринимал мир природы, пространство и время. Это не свидетельствует об отсталости или неполноценности древневосточного человека, а служит доказательством существования особого, отличного от современного типа мировосприятия, которое было порождено исторической средой, а также начальной стадией познания макрокосмоса (Вселенной).

3. Древневосточный человек и мир вещей. Мир вещей на Древнем Востоке не был отделён от мира людей. Вещь считалась продолжением человека, она выражала сущность и качества хозяина вещи. О слитности человека с миром вещей могут свидетельствовать следующие факты:

1. Феномен «говорящей вещи»: вещь наделялась способностями мыслить, говорить, вступать в диалог, доказывать свою точку зрения. Наличие названных интеллектуальных способностей у вещи может быть доказательством её нерасторжимой связи с человеком. В качестве примера приведём шумерский «Спор между Мотыгой и Плугом». Мотыга – «сын человека» – восхваляет перед Плугом – творением рук человека свои достоинства.

В частности, она говорит:

«… Мотыга, сын бедного человека, опора человека в лохмотьях,

М о т ы г а бросает вызов Плугу:

– Я, Мотыга, возвожу ограды, дабы ни южный, ни северный ветры их не сломали.

Я дома владыкам строю.

Я увеличиваю стойла, я приумножаю овечьи загоны.

Я корзины землёй наполняю.

Я глину прессую, кирпичи формую… я строю дома…

П л у г отвечает Мотыге:

«– Я Плуг, сделанный могучей рукой, собранный могучей рукой,

Я надзиратель Энлиля [35] над полями.

Я верный землепашец человечества…»

В этом споре побеждает Мотыга, сливающаяся с человеком, признающая своё тождество с сыном человека.

2. О слитности человека и вещи в сознании человека Древнего Востока свидетельствует обычай дарообмена. Зародившись ещё у первобытных племён, на Древнем Востоке он превратился в один из важнейших ритуалов повседневной жизни. В основе этого обычая лежало представление о том, что во время дарообмена частица сущности дарителя переходит к получающему дары, и тем самым между ними устанавливается незримая, но очень тесная связь. Поэтому обмен дарами закреплял любой договор, подтверждал дружбу, свидетельствовал о мирных намерениях в общении.

Описание и изображение даров и их дарителей – одна из излюбленных тем придворных летописей, один из наиболее распространённых сюжетов рельефов и фресок в царских дворцах. Так, в тексте к фреске, изображавшей одаривание фараоном Эхнатóном (XIV в. до н. э.) сановника Эйя и его жены золотыми кольцами, золотыми чашами, золотыми диадемами и другими драгоценностями, говорится, что они стали «людьми золота», то есть посредством подарков из золота, содержащих частицу золотой плоти фараона, Эйя и его супруга оказались связанными с фараоном, обрели ряд его божественных качеств.

Известный из Ветхого Завета сын царя Саула Ионафан «заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду свою… и отдал её Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой». Подарок в виде одежды и оружия скрепляет дружеское расположение Ионафана к Давиду. Богатые, добротно сделанные дары приобщают получателя к «положительности» дарителя, так как «добрые» вещи могут быть только у «положительных» людей.

3. Царская власть имела «вещный характер». Она воплощалась в атрибутах царственности: одежде, диадеме, жезле, троне. Пока царственность «надета» на царя, он – царь, как только атрибуты царственности изымаются, вчерашний властитель низводится до положения обычного человека. Возможно, в этом кроется смысл странного (по сегодняшним меркам) обычая унижения царя на вавилонском празднике Нового года. Во время существования Нововавилонского царства, когда жречество бога Мáрдука стало играть важную роль в управлении государством, верховный жрец позволял себе на пятый день праздника отбирать у царя знаки царского достоинства. Затем босому, одетому лишь в рубаху царю верховный жрец давал пощёчину и таскал его за уши. Только после заверений царя «перед лицом Мардука», что он не совершал ритуальных грехов, не пренебрегал пожертвованиями Мардуку, не оскорблял своих подданных, ему возвращали знаки царской власти со словами: «Мардук услышал твою молитву… Он увеличит царство… Он возвеличит твою царственность».

Количество и качество вещей воспринимались как показатели положительных качеств человека, поэтому статус человека и совокупность его вещей находились в прямой зависимости. «Положительность» человека проявлялась публично, поэтому богатство должно было быть видимым, вызывающе привлекательным.

Соотношения «хороший человек – хорошая вещь» и «хорошая вещь – хороший человек» проявлялись не только по линии «владелец – вещь», но и по линии «создатель – создание». Мифологическое мышление не рассматривает вещь в отрыве от её изготовления: ремесленник в процессе творения словно уподобляется создаваемому предмету, и предмет будто бы уподобляется ремесленнику. При этом в изделиях отпечатывается личность мастера, поэтому плохой человек не может создать хорошую вещь.

В системе иерархии вещей особое место отводилось золоту как символу прочности, нетленности. Поэтому в Текстах Пирамид, например, умерший фараон предстаёт как золотой телец, маски мумий и саркофаги сделаны из золота, жёлтым цветом раскрашены люди на рельефах гробниц фараонов. Для вечной жизни нужен вечный материал, и золото вполне отвечало удовлетворению этой потребности.

4. Древневосточный человек и мир людей. У древневосточного человека не было сомнений в существовании души. Двуединство психического и физического начал в человеке наиболее ярко проявляется в мировоззрении древних египтян, разработавших представления о душе «ба» – двойнике человека, его тени и душе «ка» – «дыхании», «жизненной силе», нетленной субстанции, оживлявшей физическую оболочку умершего после его смерти.

Душа «ка», как и душа «ба», в момент смерти человека покидала тело своего хозяина, но она обладала способностями вернуться и поселиться в своей прежней телесной обители, чтобы наделить её возможностью обрести вечную потустороннюю жизнь. Правда, для этого нужно было соблюсти ряд очень важных условий.

Прежде всего, следовало позаботиться о том, чтобы предохранить тело своего хозяина от физического уничтожения, от тления (разложения). Тлению было не подвластно мумифицированное тело. Не случайно поэтому уже на заре египетской истории был тщательно разработан обряд мумификации трупов. Первоначально его применяли только к умершим фараонам, но в конце эпохи Древнего царства он стал достоянием и египетских вельмож.

Суть мумификации сводилась к следующему. Из тела умершего удаляли внутренние органы, которые сохраняли в специальных сосудах – канопах, наполненных бальзамами. Мозг вынимали через носовые отверстия при помощи длинных крючков.

Затем «выпотрошенное» тело держали в соляном растворе в течение семидесяти дней. Когда оно насыщалось солью, его вынимали из раствора и долгое время просушивали на солнце. На следующем этапе высушенное тело набивали благовонным смолами и травами, аккуратно зашивали продольный разрез, через который прежде удалили жизненно важные органы, и окропляли шов кровью быка. Кровь, по представлениям древних, обладала особой жизненной силой, поэтому она могла скрыть следы повреждения целостной физической оболочки умершего.

Затем тело густо покрывали бальзамами и благовониями, плотно пеленали льняными бинтами и укладывали в саркофаг, сделанный из золота, чтобы обеспечить мумии вечную жизнь.

Такое тело, не подвластное влиянию времени, по верованиям древних египтян, могло принять душу «ка» и воскреснуть для новой, потусторонней жизни.

Они считали, что душу «ка» могла принять и статуя усопшего с его выгравированным на ней именем и безукоризненным портретным сходством, поэтому, опасаясь алчных грабителей, фараоны устанавливали статуи рядом со своими саркофагами.

Для обеспечения вечной загробной жизни, по представлениям египтян, требовались разнообразные предметы быта, оружие и украшения, многочисленные яства и напитки. Не случайно поэтому погребальный обряд фараонов напоминал новоселье: родственники и челядь выносили из дворца предметы, с которыми ещё при жизни «сросся» фараон, и наполняли ими заупокойные сооружения, построенные на западном берегу Нила, в «стране смерти». «Живущий вечно» – фараон ни в чём не должен был испытывать нужды, поэтому, предугадывая его потребности и желания, близкие и слуги стремились обеспечить усопшего всем тем, что могло бы ему понадобиться для отправления властных полномочий и исполнения человеческих прихотей в ином мире.

В эпоху Древнего царства каждый умерший фараон отождествлялся с богом Осирисом, победившим смерть. В эпоху Среднего царства (XXI–XVIII вв. до н. э.) с Осирисом стали отождествлять не только фараона, но и любого умершего египтянина. Произошедшая демократизация заупокойного культа привела к углублению представлений египтян о жизни после смерти. В религиозном сознании египтян появились представления об аде и рае, «страшном суде» и загробном воздаянии. Они верили, что во время «страшного суда», происходившего в царстве Осириса, боги Тот[36] и Анубис[37] взвешивали сердце усопшего на весах, уравновешенных статуэткой богини справедливости и высшего порядка Маáт. Если сердце и Маат весили одинаково, покойный признавался праведным человеком, не совершавшим при жизни зла, не презиравшим богов, не запятнавшим себя прелюбодеяниями и лжесвидетельством. Его полагалось отправить в цветущие поля Иáру (египетский рай), где он будет вкушать вечное блаженство. Если же сердце покойного перевешивало Маат, то это рассматривалось верным признаком греховного образа жизни, за что неминуемо следовала расплата – боги направляли покойного в ад, где его пожирало страшное чудовище.

Не менее разработанными выглядят и эсхатологические[38] представления древних иранцев. Во второй половине первого тысячелетия до н. э., когда иранцы начали исповедовать зороастризм, им стали понятны идеи рая и ада, «страшного суда» и загробного воздаяния. Местом «страшного суда» объявлялся мост через Чинват – водную преграду, разделявшую царства живых и мёртвых. Для праведников – людей, порождавших только добрые мысли, произносивших только добрые слова и совершавших только добрые поступки, мост широк; для грешников – узок, словно лезвие бритвы. Суд вершит либо пророк Зороáстр, либо посланник творца Ахура-Мáзды Митра (первый мессия). На весах правосудия взвешиваются мысли, слова и поступки людей. Души праведников при помощи Зороастра проходят через узкий мост, отделявший мир живых от мира мёртвых; души грешников тонут в Чинвате.

В отличие от египтян, заботившихся о сохранении физической оболочки души – тела умершего, иранцы, боявшиеся осквернить священные стихии: воду, землю, огонь – пренебрегали применением известных нам обрядов погребения. Тело успопшего иранца отвозили в дакму – башню молчания, находившуюся на окраине поселения, клали на её вершину, и хищные птицы в считаные минуты освобождали скелет от мягких частей тела. Останки клали в каменный ларец и укрывали в одной из ниш дакмы.

Следовательно, иранцы верили в возможность существования души и вне физической оболочки человека, поэтому заботы о плоти их могли волновать только при жизни, но не после её пресечения.

Тесная связь между посмертным существованием души и нравственным образом жизни человека хорошо прослеживается и в религиозных представлениях древних индийцев. К примеру, в брахманизме возникли представления о реинкарнации (переселении души) в зависимости от кармы человека – совокупности добрых и греховных поступков, совершённых им при жизни. Только высокая карма давала надежду на то, что после смерти душа найдёт себе пристанище в телах богов, героев, представителей высших варн. Принадлежность человека к низшим варнам и кастам и, что ещё хуже, пребывание в телесной оболочке представителей животного мира объяснялись законом возмездия – наказанием за несоблюдение норм нравственного поведения в предшествовавшей жизни.

Религиозная мысль обитателей Древней Месопотамии не была озадачена разработкой эсхатологических представлений. Сознание жителей Месопотамии отличалось «посюсторонней» ориентацией: для них всё кончалось со смертью. Жители Шумера и Аккада, Вавилона и Ассирии боялись смерти: преисподняя, или «царство без возврата», рисовалась в их воображении в самых мрачных красках: здесь нет пресной воды, воздуха, света, здесь надо питаться падалью, утешая себя единственной радостью – лицезрением блёклых лучей солнца, скрывающегося после дневного дозора в подземелье.

Отвергая возможность радостного, безмятежного существования в царстве богини смерти Эрéшкигаль, жители Месопотамии верили лишь в то, что бессмертие возможно только в памяти людей, поэтому важно после себя оставить след в виде творений или подвигов на поле брани. Ещё более надёжна память о человеке, сохраняющаяся среди его потомков, передающаяся из поколения в поколение. Вот почему семьи в Месопотамии были большими, женщины должны были производить на свет столько детей, сколько им позволяла природа, и за прерывание беременности женщина отвечала своей жизнью.

Не обременённые мыслями о загробном воздаянии, жители Месопотамии, тем не менее, боялись божественного возмездия при жизни. Не случайно именно в Месопотамии впервые в истории человечества начала разрабатываться концепция греха как сознательного или невольного нарушения божественных предначертаний.

Не в силах справиться с разгулом стихии: засухой или непредсказуемым характером грозных рек, Тигра и Евфрата, – обитатели Месопотамии склонны были объяснять природные катаклизмы своим нравственным несовершенством, которое обрекало их на неизбежность терпеть испытания от гнева богов. К примеру, они считали, что потоп был послан богами совершенно обоснованно: люди забыли о кротости и смирении, они стали вести себя дерзко и разнузданно, за что и поплатились жизнями, – боги без колебаний приняли решение истребить несовершенный человеческий род. Жители Междуречья также были уверены в том, что за грехи одного человека придётся расплачиваться всему человеческому роду. Уверенность в наказуемости аморальных поступков при жизни преступника должна была предотвратить массовое распространение неэтичных форм поведения.

Итак, на многочисленных примерах мы показали, что вера человека Древнего Востока в существование души стала важнейшей предпосылкой развития религиозных идей и представлений, в том числе эсхатологических. Помимо признания духовности человека, на Древнем Востоке существовали и другие, не менее оригинальные взгляды на сущность людей и значение человеческого сообщества.

Мифологическое мышление признавало идентичность акта создания и акта номинации (наименования), поэтому «имя», то есть название человека, есть сам человек. Знание полного имени, по представлениям древних, означало полную власть над живущим. Поэтому имя фараона категорически запрещалось произносить, чтобы не причинить ему вреда, а уничтожение имени умершего на стенах его гробницы рассматривалось как стремление уничтожить его вечную жизнь в потустороннем мире. В древнеегипетском мифе «Об Исиде и Ра» показано, как чародейка Исида смогла выпытать у бога Ра его тайное имя, которым мать нарекла его при рождении, и это позволило ей вернуть к жизни умирающее солнечное божество.

Человек на Древнем Востоке воспринимал своё тело несколько иначе, чем современные люди. Сердце нередко считалось вместилищем разума (в египетской «Песне из дома усопшего царя Антефа…» сказано: «…утешь своё сердце, пусть твоё сердце забудет о приготовлениях к твоему просветлению. Следуй желаниям сердца…»), а голова – обиталищем души, уста – выразителем состояния души. Именно лицо выражало эмоциональную и интеллектуальную суть человека. Шумерская скульптура III тысячелетия до н. э. отличается безразличием к моделировке человеческого тела, но тщательной проработкой головы с широко раскрытыми глазами – вместилищем мудрости, большим носом, ощущающим «дыхание жизни», и большим ртом, произносящим «слова души».

Индивидуальное «я» на ранних стадиях развития не имело самодовлеющего значения и ценности потому, что индивид был интегрирован в общине не как её автономный член, а как частица органического целого, не мыслимая отдельно от него. В системе социальной иерархии наивысшей значимостью и ценностью обладала семейно-родовая группа. Напротив, упоминания в источниках о принадлежности человека к сословной группе крайне редки (этот вывод не применим, правда, к обществу Древней Индии).

В представлении древневосточного человека принадлежность индивида к семейно-родовой группе – это не только необходимость, норма, но и непреложное условие его истинно человеческого, то есть свободного, существования. Поэтому полное обозначение свободного человека включало имя его отца и название его семейно-родовой группы. Важными социальными группами также считались локальные объединения (сельские общины, города) и профессиональные сообщества. Малой степенью значимости обладали такие социальные группы, как «гости» и «друзья», не преследующие никаких утилитарных целей, но поощряющие индивидуальность, свободу выбора, интимность.

Древневосточный человек входил одновременно в несколько различных по своей сущности социальных групп, проявляя себя в качестве то заботливого отца, то ворчливого старика, то доброго соседа, то умелого писца, то высокомерного богача и т. п. Это заставляло его совмещать и разумно интегрировать разные социальные роли, что, безусловно, интенсифицировало деятельность его самосознания, способствовало осознанию себя личностью, индивидуальностью. Но вместе с тем именно факт непременной интегрированности в разные социальные группы лимитировал возможности индивидуализации человека.

Принадлежность человека к различным социальным общностям своего народа воспринималась им как благо, рассматривалась как ценность, потому что «своему народу» всегда противостоял «другой народ», чужак, или враг. В модели мира, созданной человеком Древнего Востока, оппозиция «мы – они» занимала очень важное место. Она коренилась в особенностях восприятия пространства: представление о расчленённости пространства на «свой мир» и «чужой мир», окружавший человека, заставляло его воспринимать место организации своей жизни и деятельности как «хорошее» – упорядоченное, организованное пространство, за пределами которого располагалось «их» пространство – «дурное», хаотичное, неорганизованное. На знаменитой «Стеле Нарам-Суэна», изображающей поход царя Аккада против племени луллубеев (XVIII в. до н. э.), «они» показаны нарочито хаотично, беспорядочно, что подчёркивается столь же неорганизованным, хаотичным ландшафтом: искривлённые ветрами деревья, мрачные ущелья, извилистые тропы. Луллубеям противопоставлены стройные, упорядоченные ряды «нас». Аналогичный аксиологический (оценочный) подход демонстрирует «Поучение гераклеопольского царя своему сыну Мерикара»: «Подл азиат, плохо место, в котором он живёт, – бедно оно водой, трудно проходимо из-за множества деревьев, дороги тяжелы из-за гор».

Связанность «своей» общности с миром упорядоченным, а «чужой» – с миром хаоса, признание членов «своей» общности истинными людьми, а «чужой» – «недочеловеками» порождали концепцию избранничества «нас» богами. Превосходство одних и ничтожество других, не имевших заступничества «наших» богов, обусловливали убеждение человека Древнего Востока в том, что «они» представляют собой врага для «нас». «Недочеловеки», враги – неизменные носители зла, по отношению к которым насилие и жестокость оказывались добродетелью, благом, заслуживающими восхваления и воспевания. Ассирийский царь Синаххериб (VII в. до н. э.) в своих анналах восхваляет проявляемую им жестокость по отношению к врагу: «Словно жертвенным баранам, перерезал я им горло, дорогие [им] жизни я отрезал, словно нить. Я заставил их кровь течь по обширной земле, словно воды половодья в сезон дождей. Горячие кони упряжки колесницы моей в кровь их погружались, как в реку…»

Уничтожение, порабощение, ограбление врага были важнейшими функциями царей, которые также обладали способностью внести упорядоченность и организованность «своей» страны на «чужие» земли. Именно так понимал Конфуций мироустроительную функцию китайских императоров: распространяя свою власть над варварами, они устраняли хаос и приобщали чужаков к миру порядка.

Примеры признания за чужеземцами равенства с «нашим» народом являются единичными. Фараон-реформатор Эхнатóн (XIV в. до н. э.), создавший гимн солнечному диску Атону, проводит мысль о равноценности жителей Восточного Средиземноморья и Куша[39] египтянам, так как, несмотря на этнические и бытовые различия, они сотворены Атонóм: «…Ты (Атон) каждому человеку назначаешь его место. Ты делаешь то, что требуется им. Каждый имеет свою пищу, и отмерено время его жизни. Их языки разделены… как и их образы. Их кожа различна, [так как] ты отличил чужеземцев».

Зарождающееся признание равноценности самобытных общностей людей демонстрирует и речение анонимного еврейского пророка VI в. до н. э.: «Соберитесь и придите… все уцелевшие из народов… ко мне (Яхве[40]) обратитесь, и будете спасены…»

Восприятие древневосточным человеком мира людей характеризуется растущим антропоцентризмом и углубляющейся индивидуализацией, зарождающимся универсализмом во взаимоотношениях между «нами» и «ими». Эти процессы происходят во втором и особенно в первом тысячелетиях до н. э., чему есть немало объяснений: возросшая значимость индивидуального труда сделала возможным автономное существование человека, не скованного круговой порукой общины и семейно-родовой группы; крушение «мировых» держав, ослабление царской власти, подвижность социально-политических структур способствовали преодолению инертности поведения и росту самосознания человека; влияние религий индивидуального духовного спасения, обращённых к сознанию и воле индивидов, ослабляло интеграционные механизмы, подавлявшие индивидуальность в человеческих общностях; признание интеллекта, а не эмоций (чувств) доминантой человеческой психики облегчало осознание своей исключительности, отличия от других.

5. Древневосточный человек и царственность. Феномен «царственность и царь» играл огромную роль в жизни древневосточного человека и занимал важное место в его модели мира. Царственности и царю было отведено пространство между миром неба и богов и миром земли и людей, то есть царь воспринимался как посредник между людьми и богами. Причастность царственности одновременно к миру богов и миру людей обусловливала тот факт, что в представлении древневосточного человека царственность – основа цивилизации, так как из-за своей двойственности она воспринимается как сила, упорядочивающая мир, как залог и воплощение этого упорядоченного мира, которому противостоит лишённый царственности хаос.

Посредническая функция царей всегда носила двусторонний характер, поскольку она была направлена от людей к богам и от богов к людям. Второе направление, находит своё выражение, например, в древнеегипетской формуле: «Заботься о людях, пастве бога». Забота о подданных считалась важнейшей обязанностью царя, включавшей порядок и спокойствие в стране, материальное благополучие, социальную справедливость. В «Поучении гераклеопольского царя своему сыну Мерикара» сказано: «Твори истину, и ты будешь жить долго на земле. Сделай, чтобы умолк плачущий, не притесняй вдову, не прогоняй человека из-за имущества его отца».

Вавилонский царь Хаммурáпи видел назначение своих законов в том, чтобы «сильный не притеснял слабого, чтобы оказать справедливость сироте и вдове», и эти слова не являлись социальной демагогией. В Месопотамии и Египте, а также других древневосточных государствах «правда», «справедливость», «истина», «правопорядок», нередко персонифицированные как божества, считались божественными установлениями, поэтому благочестивые правители неукоснительно следовали этим этическим императивам[41], что и не приводило к разрыву слова и дела.

Одним из наиболее важных и действенных проявлений царской заботы о своих подданных древневосточный человек признавал мироустроительную, или строительно-хозяйственную, деятельность царя. К примеру, на одном из рельефов правитель Лагáша Ур-Нанше (XXV в. до н. э.) изображён строителем-подносчиком и каменщиком. Великими строителями были Ахемениды, которые воспринимали возведение дворцов, храмов, крепостей, дорог выражением предначертанной им Ахура-Маздой миссии по упорядочению мира. Божественная благодать – дэ – китайских императоров также имела видимые проявления: грандиозные постройки служили подтверждением наличия у венценосцев божественного могущества.

Посредническая функция царя состояла также в выполнении им военно-политической деятельности, связанной, к примеру, с защитой границ своей страны. Хеттские цари ежегодно во время сезонного праздника обновления природы – пуруллии – объезжали свои владения, словно проводя защитную линию вдоль «своего» пространства. Тем самым они обеспечивали своей стране и своим подданным процветание, спокойствие и возрождение: «Страна пусть процветает и пусть покоится! И страна пусть будет защищена! И когда она процветает и покоится, они [царь и царица. – Т. П.] совершают праздник пуруллия».

Показанный на хеттском материале феномен царя как воителя и миротворца представляет собой общий и на редкость стабильный компонент древневосточной модели мира, в которой война и мир, царь в роли воителя-миротворца занимают очень значительное место. Война, направленная на защиту «своих» от «чужих», на сохранение «священного», организованного пространства от вторжения сил хаоса, воспринималась как сакральное действо. Она была строго ритуализирована, имела тщательно разработанный «сценарий», включавший ритуальное очищение воинов, участие жрецов, молитвенное обращение за помощью к богу (богам), вовлечение его (их) в военные действия, развёртывание войны во Вселенной, победоносный исход сражений, захват военной добычи и посвящение её богу (богам). К войне как к священнодействию относились и египетские фараоны, и ассирийские владыки, и персидские цари. Кир II после захвата Вавилона (538 г. до н. э.) сообщил: «Я установил мир в Вавилоне и во всех его священных городах… Я восстановил в стране благополучие и жизнь».

Царь выступал как залог и воплощение коллективного благополучия и процветания, поэтому он должен был быть без изъянов и физически превосходить любого. В глазах древневосточного человека физическое и умственное здоровье царя – это залог успешного выполнения им своей посреднической деятельности. На протяжении всей истории Египетской цивилизации скульпторы изображали фараонов богоподобными: могучими богатырями, наделёнными огромной физической силой. Прославление физической мощи и совершенства царя на войне, на охоте, на пиршестве – основной мотив ассирийского изобразительного искусства. Физические и умственные изъяны, напротив, воспринимались причинами бедствий и страданий народа, поэтому при обнаружении признаков старения или бессилия царя его смещали или убивали. Обряды ежегодного обновления силы царя и, через его посредничество, – повышения благосостояния страны и народа лежали в основе вавилонского праздника Нового года и египетского праздника «хеб-сед» (ритуальной смерти и воскресения фараона). Хеб-сед первый раз справляли на тридцатом году правления фараона, а затем через каждые три года. Статую фараона провожали в царство Осириса, разыгрывая мистерии (таинства), посвящённые его ритуальной смерти и последующему «оживлению», возвращению ему магической власти над природой и людьми, новому восшествию на престол в качестве «нового» сильного правителя. Во время праздника хеб-сед фараон прощался со своими «бедами» – старостью, немощностью, болезнями; магическим образом ему возвращалось умственное и физическое здоровье, которое он вновь мог проецировать на подвластную ему страну и подданных.

Представления о возникновении царской власти у народов Древнего Востока имели существенные расхождения. В Египте царственность связывалась с «началом» времён, поэтому она неизменна, непрерывна, вечна и обладает наивысшей сакральностью. Фараон считается не обожествлённым человеком, а богом, он – земное воплощение бога Гóра, а бог солнца – Ра – не только создатель, повелитель всего сущего, но и первый фараон.

Наглядным проявлением сакральности и вечности царственности служит пятичленная титулатура египетских фараонов, первым компонентом которой является имя фараона как воплощение бога Гора, вторым – имя фараона как воплощение «двух владычиц», богини Верхнего Египта Нехбет и богини Нижнего Египта Уаджет, третьим – так называемое «золотое имя» фараона; четвёртый компонент титулатуры начинается словами «царь Верхнего Египта и царь Нижнего Египта», после чего в овальной рамке-картуше cледует личное имя фараона; пятым членом служит «отчество», которое предваряется словами «сын бога». Признание божественной сущности фараона, представление о нём как о боге является основой египетской концепции царственности.

Однако в эпоху Позднего царства, в VII–VI вв. до н. э., египетские фараоны лишились своей божественности и превратились в смертных правителей.

В Месопотамии и Китае цари предстают людьми, имеющими земных родителей, но избранными богами для того, чтобы править. Аккадского царя Саргона I, рождённого вне брака жрицей и воспитанного водоносом, выбрала царствовать над «черноголовыми» богиня любви Иштар. При рождении китайских правителей присутствовали сверхъестественные силы, наделявшие своего избранника магической силой «дэ», от которой зависело последующее процветание китайского народа.

Божественные избранники возвышаются над людьми своими царскими достоинствами и особой божьей милостью, но они не равны богам, потому что не обладают божественными качествами – могуществом и бессмертием. К тому же, если божества вечны и выступают в роли демиургов, то правители получают власть в весьма отдалённое от сотворения мира время, следовательно, цари не могут претендовать на равенство с богами. Это хорошо осознавали хеттские правители, которым бог (или богиня) вручал(а) царскую власть, делал(а) своим наместником. Царь мог «играть» бога, надев его одежду, только во время крупных государственных праздников.

К первому тысячелетию до н. э. в трактовке царственности заметно усиливается человеческое начало, что породило сомнения в оценке деятельности царя как абсолютного блага и в целесообразности служения ему. О падении авторитета царской власти могут свидетельствовать литературные произведения, например, «Сказка о фараоне-пьянчужке».

Мы познакомились с основными проявлениями мифологического мышления человека Древнего Востока. Оно было той интегрирующей силой, которая во многом содействовала формированию и развитию особого общеисторического типа культуры – культуры Древнего Востока.

Познавательные возможности мифологического мышления не позволяют рассматривать его как несовершенного предшественника логического, или научного, мышления, которым обладают современные люди. Мифологический и научно-логический типы мышления не отделены друг от друга непреодолимой стеной: мифологическое мышление не «хуже» и не «ниже» научно-логического, а последнее не «лучше» и не «выше» первого. Оба типа мышления равноценны, но сущностно различны, так как в первом преобладает эмоциональное начало, во втором – логическое.

Слабые ростки логического мышления стали проявляться во втором–первом тысячелетиях до н. э. Мифологическое мышление воспринимало мир в известной степени качественно однородным, слабо расчленённым, диффузным, поэтому изменявшаяся историческая среда (усилившееся с течением времени расслоение общества, появление новых социальных общностей, осознавших свою особость) стала подрывать мировоззренческие основы прежнего мировосприятия. Потребности школьного обучения, нужды хозяйственного и административного управления, развитие законодательства вызвали необходимость классификации явлений окружающего мира, каталогизирования информации, научного объяснения знаний, полученных путём наблюдений. Этот разрыв между нарастающей разнородностью действительности и не воспринимающим эту разнородность мифологическим мышлением дал толчок к появлению логического типа мышления. Однако рудименты архаического мировосприятия сохранились не только в античную и средневековую эпохи – многие из них существуют и в наши дни.