Социально-экономические преобразования в ходе строительства социализма

К концу 20-х гг. стало ясно, что нэп доживает отпущенное ему время. Нажим государства привел к тому, что многие до­говоры, по которым частникам были сданы в аренду предприятия, оказались аннулированы. Началась постепенная ликвида­ция иностранных концессий, наступление на нэпмана, одно­временно все больше ограничивалась свобода торговли.

Принятый первый пятилетний план был ориентирован преж­де всего на развитие тяжелой индустрии: топливной, металлур­гической, химической промышленности, электроэнергетики, а также машиностроения, т. е. тех секторов экономики, которые были призваны сделать СССР технически независимым госу­дарством. Необходимо было ликвидировать положение вещей, когда, создавая новую технику, рабочим и специалистам прихо­дилось буквально копировать, переводя на чертежи, каждую де­таль той или иной иностранной машины — именно таким спо­собом был изготовлен на Путиловском заводе трактор «ФП» («Фордзон—Путиловец»). Не имея чертежей, не зная состава ме­талла, из которого производились американские трактора, эту задачу все же удалось решить. Однако такой путь освоения важ­ного производства нормальным считать было нельзя. В дальней­шем, когда удалось наладить сотрудничество с Фордом, освое­ние современной технологии проходило намного быстрее.

Решая задачу индустриализации страны, государство начи­нает создавать гигантские строительные площадки, возводить новые предприятия: Сталинградский и Челябинский, а затем Харьковский тракторные заводы, огромные заводы тяжелого машиностроения в Свердловске и Краматорске, автомобильные заводы в Нижнем Новгороде и Москве. Самыми знаменитыми среди новостроек стали два металлургических комбината: Маг­нитогорский — на Урале и Кузнецкий — в Западной Сибири.

Одной из особенностей первых пятилеток было то, что большая часть пополнения рабочей силы промышленности по­ступала из деревни. В промышленное производство, включая металлургическое, все более активно вовлекались женщины. Руководство объединения «Востокосталь» в мае 1932 г. с гордо­стью рапортовало об успешном вовлечении крестьянок и дом­работниц в производственный процесс: В 1931 г. в СССР была полностью ликвидирована безработица.

Лозунг «Пятилетку в четыре года!» становится одним из са­мых популярных в стране. Замечание Сталина, что пятилетка может быть выполнена «в три и даже в два с половиной года», означало применение форсированных темпов индустриализации. Указом правительства ликвидировалась семидневная неде­ля. Вместо нее вводилась непрерывная рабочая пятидневка, дни которой, не имея названий, нумеровались цифрами. На ка­ждый шестой день приходился выходной, свой для каждой ра­бочей смены или даже для отдельных работников. Таким обра­зом, заводы и учреждения могли работать без перерыва.

В конце 1932 г. первая пятилетка была объявлена завершен­ной в 4 года и 3 месяца. Вместе с тем анализ основных показате­лей в промышленности свидетельствовал о том, что к концу пя­тилетки достичь запланированных показателей не удалось. Вме­сто 17 млн. т чугуна было выплавлено только 6 млн. т, выработка электроэнергии составила 13,5 млрд. кВт • ч вместо 22 млрд. кВт • ч по плану.

Вторая пятилетка (1933—1937 гг.), задачи которой были оп­ределены январским 1933 г. объединенным Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) и обсуждены на XVII съезде партии в ноябре 1934 г., проходила под лозунгом «Кадры, овладевшие техникой, решают все». В этих целях создавалась сеть фабрично-заводско­го ученичества (ФЗУ), бригадного обучения.

Стахановское движение, как отметил, посетив СССР летом 1936 г., французский писатель А. Жид, было «замечательным изобретением, чтобы встряхнуть народ от спячки (когда-то для этой цели был кнут). В стране, где рабочие привыкли работать, стахановское движение было бы ненужным. Но здесь, остав­ленные без присмотра, они тотчас же расслабляются. И кажет­ся чудом, что, несмотря на это, дело идет»[133].

В этих условиях широкие размеры приобрело воровство. Нарком снабжения Микоян весной 1932 г. признавал: «Воруют все вплоть до коммунистов. Коммунисту легче воровать, чем другому. Он забронирован партбилетом, на него меньше подоз­рений»[134]. По словам наркома, проверка хлебных магазинов по всей Москве показала, что воруют по 12 вагонов в день.

Решение об отмене карточной системы в СССР вынес ок­тябрьский 1934 г. Пленум ЦК. В декабре появилось постановле­ние, которым с 1 января 1935 г. отменялись карточки на хлеб. В сентябре 1935 г. вышло постановление, отменившее карточки на мясо, сахар, жиры, картофель. Однако ситуация с продоволь­ствием и промтоварами после этого продолжала оставаться сложной. Иностранцы, посещавшие в это время СССР, призна­вали, что на них сильное впечатление производила способность советских людей находить радости в самых прозаических вещах: «Они часами стоят в очереди; хлеб, овощи, фрукты кажутся тебе плохими — но другого ничего нет. Ткани, вещи, которые ты ви­дишь, кажутся тебе безобразными --но выбирать не из чего. Поскольку сравнивать совершенно не с чем — разве что с про­клятым прошлым, — ты с радостью берешь то, что тебе дают»[135].

Многочисленные перекосы в экономике, которые не могло выправить даже ударничество, соединенное с формализмом, показухой и нередко вступавшее в противоречие с плано­вой экономикой, явственно обозначились уже на рубеже 20— 30-х гг. Экономические проблемы подталкивали к поиску ви­новных в технических дефектах, авариях на шахтах и в других отраслях народного хозяйства. Шпиономания и стремление найти вредителей подогревались заявлениями Сталина о том, что враждебность империалистических государств нарастает и неизбежно приведет к войне.

В декабре 1927 г. состоялся XV съезд ВКП(б), за которым в литературе на долгие годы закрепилось название «съезда коллек­тивизации». В действительности на съезде речь шла о развитии всех форм кооперации, о том, что перспективная задача «посте­пенного перехода» к коллективной обработке земли будет осуще­ствляться «на основе новой техники (электрификация)», а не на­оборот. Ни сроков, ни тем более единственных форм и способов кооперирования крестьянских хозяйств съезд не устанавливал. Точно так же решение съезда о переходе к политике наступления на кулачество имело в виду последовательное ограничение экс­плуататорских возможностей и устремлений кулацких хозяйств, их активное вытеснение экономическими методами, а не метода­ми разорения или принудительной ликвидации.

На деле это обернулось форсированной коллективизацией, которая проводилась одновременно с раскулачиванием — неви­данной по масштабу репрессивной кампанией. По данным ко­миссии СНК СССР по налоговому обложению, в 1927 г. в стране насчитывалось 3,9% кулацких хозяйств (около 900 тыс. хозяйств в абсолютном исчислении); 62,7% приходилось на до­лю середняцких; 22,1% -- бедняцких и 11,3% — пролетарских хозяйств. В ходе насильственной коллективизации раскулачи­вать стали не только кулаков, но и середняков — тех, кто еще не хотел вступать в колхозы. Число раскулаченных во многих районах достигало 10—15% крестьянских хозяйств. 30 января 1930 г. Политбюро утвердило постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллек­тивизации», в соответствии с которым предписывалось произ­водить у кулаков конфискацию имущества, а их самих делить на три категории - «контрреволюционный актив», «крупные кулаки и бывшие полупомещики», «остальная часть». В зависи­мости от категории кулаки должны были арестовываться, вы­сылаться вместе с семьями в отдаленные районы либо рассе­ляться специальными поселками в пределах территории своего прежнего проживания. Искусственное деление на группы, не­определенность их характеристик создавали почву для произво­ла на местах. Только за 1930—1931 гг. на Север, Урал, в Сибирь и Казахстан была выслана 381 тыс. крестьянских семей. При­мерно 200—500 тыс. семей успели «самораскулачиться», т. е. распродать или бросить свое имущество, уйти в города и на стройки[136]. Еще 400—500 тыс. семей должны были быть расселе­ны отдельными поселками. Но в своей массе после конфиска­ции имущества и различных мытарств они также ушли из де­ревни, слившись с населением строек и городов. Таким обра­зом, в ходе раскулачивания были ликвидированы крестьянские хозяйства, кормившие около 4—6 млн. человек.

Главным последствием насилия при создании колхозов ста­ло массовое недовольство и открытые протесты крестьян. С на­чала 1930 г. за 2,5 месяца (до середины марта) было зарегистри­ровано более 2. тыс. крестьянских выступлений.

2 марта 1930 г. в «Правде» появилась статья Сталина «Голо­вокружение от успехов». Вся ответственность за «перегибы», «искривления», «чиновничье декретирование» перекладывалась в ней на местных работников, которые обвинялись в «головотяпстве», «самомнении и зазнайстве». Тем не менее достигну­тый 50-процентный уровень коллективизации объявлялся успе­хом и его требовалось закреплять.

Весной 1930 г. был принят ряд положений, направленных на преодоление извращений в коллективизации. «Прилив» в кол­хозы сменился «отливом» из них в августе 1930 г. Колхозы объ­единяли только 21,4% крестьянских хозяйств. Но уже в конце года партийное руководство указало новые контрольные цифры по коллективизации для всех районов страны.

1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллек­тивизации». Осенью в колхозах значилось 62,4% крестьянских хозяйств. Таким образом, крупное коллективное хозяйство ста­ло одной из основ советской экономики и всего общественного строя.

Самой трагической страницей в истории коллективизации стал голод 1932—1933 гг. В целом урожаи этих лет были лишь немного ниже средних многолетних и сами по себе голодом не грозили. Но для закупки промышленного оборудования требо­валась валюта, а получить ее можно было только в обмен на хлеб. Хлебозаготовки 1931 г. обрекли крестьян на голодание. К лету 1932 г. деревня зерновой полосы России и Украины по­сле полуголодной зимы оказалась ослабленной и обессиленной. На еще не вызревших полях появились «парикмахеры» — кре­стьяне, которые срезали ножницами колосья; когда началась уборка, появились «несуны». Зерно несли с токов в карманах и за пазухой.

7 августа 1932 г. был принят закон об охране социалистиче­ской собственности (так называемый «указ семь-восемь»), на­писанный собственноручно Сталиным. Он вводил в качестве меры судебной репрессии за хищение колхозного и коопера­тивного имущества высшую меру социальной защиты -- рас­стрел с конфискацией всего имущества. «Закон о пяти колос­ках» — так называли его в деревне. К началу 1933 г. в РСФСР по этому закону были осуждены 54 654 человека, из них 2110 -к высшей мере наказания. Приговоры были приведены в ис­полнение примерно в 1000 случаев.

Особое место в трагедии 30-х гг. занимает казахстанское бедствие. С 1934 г. сталинское руководство стало осуществлять в животноводческих районах республики заготовку мяса теми же методами, какими проводились хлебозаготовки. Спасаясь от реквизиций и коллективизации, значительное число казахов откочевало за пределы Советского Союза (главным образом в Китай). Общая же численность жертв голода 1932—1933 гг. в СССР по объективным оценкам историков и демографов со­ставила более 5 млн. человек, и пришлась главным образом на крестьян, объединенных в колхозы.

Завершение коллективизации пришлось на годы второй пя­тилетки. В 1937 г. в стране насчитывалось 243,7 тыс. колхозов, объединявших 93% крестьянских хозяйств. К этому времени в СССР полностью сложился колхозный строй.