Учение о диктатуре пролетариата — теоретико-идеологическая основа государственно-правовой политики Советского государства

Глава 6. СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО И ПРАВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 30-х гг. XX в.

Содержание теории диктатуры пролетариата в российском варианте модифицировалось в тесной связи с политической об­становкой и потребностями правящей партии. По сути дела, оно использовалось для выработки и обоснования той страте­гии и тактики, которую проводила ленинская, а затем сталин­ская власть, исходя из конкретных исторических условий.

Наиболее известным, исходным высказыванием классиков марксизма, обосновывающим диктатуру пролетариата, является следующее положение из «Критики Готской программы» Мар­кса: «Между капиталистическим и коммунистическим общест­вом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переход­ный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата» [137].

При этом в основе всех представлений о будущем обществе и путях перехода к нему являлась не идея сотрудничества, диа­лога, взаимодействия классов и слоев населения, а противопо­ложная установка — на непримиримую борьбу классов. Эта ус­тановка, как неоднократно отмечали и сами марксисты, лежала в основе практических разработок, касающихся стратегии и тактики политической борьбы, отношения к различным слоям населения, методов революционных действий и т. п. Сотрудни­чество классов отвергалось как буржуазный лозунг. Эта доктри­на определяла линию поведения российских коммунистов.

Понятие диктатуры пролетариата неразрывно связывалось его авторами с революционным насилием. Во введении к работе Маркса «Гражданская война во Франции» Энгельс дал опреде­ление государства как «машины для подавления одного класса другим»[138]. Не абсолютизируя насилие как форму политической борьбы, он тем не менее писал: «...насилие является тем оруди­ем, посредством которого общественное движение пролагает се­бе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы»[139]. Более развернуто применение пролетариатом насилия было обосновано Марксом в конспекте книги М. Бакунина «Го­сударственность и анархия»: «Покуда существуют другие классы, в особенности класс капиталистический, покуда пролетариат с ним борется, он должен применять меры насилия, стало быть, правительственные меры; если сам он еще остается классом и не исчезли еще экономические условия, на которых основывается классовая борьба и существование классов, они должны быть насильственно устранены или преобразованы, и процесс их пре­образования должен быть насильственно ускорен»[140].

Здесь в концентрированном, сжатом виде по сути дела на­мечена самая общая программа осуществления диктатуры про­летариата, которая затем стала прямым руководством к дейст­вию для ленинского и сталинского аппарата. Эта программа включала: устранение или преобразование других классов и поддерживающих их существование экономических условий; насилие как средство этого устранения и преобразования; пра­вительственные меры как форму осуществления насилия. Боль­шевикам оставалось лишь последовательно реализовать этот план, проводя по мере усложнения политической обстановки мысль о том, что классовая борьба со временем не затихает, а только обостряется.

Ленин, цитируя и развивая положения Маркса и Энгельса, подробно и детально останавливался на многочисленных во­просах, связанных с понятием диктатуры пролетариата. В соб­рании его сочинений эта тема занимает сотни страниц. Приве­дем лишь некоторые высказывания вождя.

В «Очередных задачах советской власти» он подчеркивает мысль, сформулированную им во многих работах: решение стоящих перед страной задач «требует принуждения -- и при­нуждения именно в форме диктатуры... Было бы величайшей глупостью и самым вздорным утопизмом полагать, что без при­нуждения и без диктатуры возможен переход от капитализма к социализму. Теория Маркса против этого мелкобуржуазно-де­мократического и анархического вздора выступала очень давно и с полнейшей определенностью... Либо диктатура Корнило­ва... либо диктатура пролетариата — об ином выходе для стра­ны... не может быть и речи» [141].

«Помещиков надо скинуть, буржуазию надо скинуть, — го­ворил он в докладе об очередных задачах советской власти на заседании ВЦИК 29 апреля 1918 г., — и миллионы раз правы перед историей, оправданы все действия большевиков, вся их борьба, насилие против помещиков и капиталистов, экспро­приация, насильственное подавление их сопротивления. В об­щем и целом это была величайшая историческая задача...»[142]

Диктатура класса, в данном случае — диктатура пролетариа­та, мыслится Лениным как явление, несовместимое с демокра­тическими нормами жизни общества, например с равенством граждан, законностью, обеспечением прав личности и тому по­добными «буржуазными» институтами и лозунгами. С особой ясностью эта позиция выражена в его работе «Пролетарская ре­волюция и ренегат Каутский».

Анализируя произведение Каутского «Диктатура пролета­риата» (1918), Ленин резко отвергает упреки в адрес террори­стической большевистской политики, в «презрении» советской властью демократических институтов. Однако ленинская поле­мика направлена не на отрицание фактических данных Каут­ского, а на переосмысление основных понятий, о которых идет спор. При этом общечеловеческие понятия и ценности катего­рически отбрасываются. Ленин расщепляет термины «демокра­тия», «свобода», «равенство» на противоположности: демокра­тия пролетарская или буржуазная, свобода для трудящихся или для эксплуататоров, равенство в пределах одного класса или для представителей разных классов и т. д. Каждый термин при­обретает классовое содержание и, соответственно, положитель­ное или отрицательное значение.

Ленин против «демократии вообще», считая понятие демо­кратии относительным: «Либералу естественно говорить о «де­мократии» вообще. Марксист никогда не забудет поставить во­прос: «для какого класса?»[143] — «Чтобы из либерального и лжи­вого утверждения, данного Каутским, сделать марксистское и истинное, надо сказать: диктатура не обязательно означает уничтожение демократии для того класса, который осуществля­ет эту диктатуру над другими классами, но она обязательно оз­начает уничтожение (или существеннейшее ограничение, что тоже есть один из видов уничтожения) демократии для того класса, над которым или против которого осуществляется дик­татура»[144].

Это принципиальное положение предопределило дальней­шую политическую и юридическую линию советской власти по отношению к непролетарским партиям и слоям населения. Де­мократии для них не существует.

Но для чего необходима диктатура пролетариата? Ленин, со ссылками на Маркса и Энгельса, так отвечает на этот вопрос:

- сломать сопротивление буржуазии,

- внушать реакционерам страх,

- поддержать авторитет вооруженного народа против буржуазии,

- пролетариат мог насильственно подавить своих противников[145].

Важное значение имел тезис о том, что «диктатура пролета­риата есть.власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами. Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая наси­лием пролетариата над буржуазией, не связанная никакими за­конами»[146]. На практике это означало отбрасывание не только старых, царских законов, но и пренебрежение к собственным законоположениям советского периода, издание ведомствен­ных предписаний, противоречащих им или их игнорирующих.

Ленин различает «насилие вообще» и революционное наси­лие. Он пишет: «Социализм вообще против насилия над людьми. Однако, кроме христианских анархистов и толстовцев, никто еще не выводил отсюда, что социализм против революционного насилия. Значит, говорить о «насилии вообще», без разбора усло­вий, отличающих реакционное от революционного насилия, зна­чит быть мещанином, отрекающимся от революции, или это зна­чит просто обманывать себя и других софистикой»[147]. Такое «диа­лектическое» понимание насилия полностью оправдывало любые насильственные методы проявления пролетарской власти.

В первые годы советской власти необходимость в революци­онном насилии связывалась с сопротивлением эксплуататор­ских классов. Это было четко выражено в ленинском проекте Программы РКП(б): «Опыт всей всемирной истории, всех вос­станий угнетенных классов против угнетателей учит неизбеж­ности отчаянного и долгого сопротивления эксплуататоров в борьбе за сохранение их привилегий. Советская организация государства приспособлена к подавлению этого сопротивления, без чего не может быть и речи о победоносной коммунистиче­ской революции»[148].

Но «переход от капитализма к коммунизму, - пишет Ле­нин, — есть целая историческая эпоха. Пока она не закончи­лась, у эксплуататоров неизбежно остается надежда на рестав­рацию, а эта надежда превращается в попытки реставрации... А за эксплуататорами-капиталистами тянется широкая масса мелкой буржуазии...»[149].

Устранение с исторической арены капиталистов и помещи­ков — лишь часть дела. Фронт борьбы быстро расширяется, за­хватывая и другие слои населения. «Надо показать свою силу. Да, мелкие хозяйчики, мелкие собственники готовы нам, проле­тариям, помочь скинуть помещиков и капиталистов. Они не лю­бят организации, дисциплины, они — враги ее. И тут нам с эти­ми собственниками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, самую беспощадную борьбу, и борьбу в ином мас­штабе, и борьбу тем более трудную, что она кажется ошибочной принципиально, между тем только тут социализм начинается»[150].

Круг классов и социальных слоев, против которых пролета­риат должен применять революционное насилие, становился трудно обозримым. Это не только помещики и капиталисты, но уже и богатая часть крестьянства. «Против... кулаков, как отъ­явленных наших врагов, — заявляет Ленин в 1919 г., — у нас только одно оружие — это насилие»[151].

Не исключалось и применение насилия к буржуазным спе­циалистам, используемым советской властью в интересах нала­живания народного хозяйства. «Тут, в добавление к насилию, после победоносного насилия, нужна организованность, дис­циплина и моральный вес победившего пролетариата, подчи­няющего себе и втягивающего в свою работу всех буржуазных специалистов... Использовать весь аппарат буржуазного, капи­талистического общества — такая задача требует не только по­бедоносного насилия, она требует, сверх того, организации, дисциплины... при которой буржуазный специалист видит, что ему нет выхода, что к старому обществу вернуться нельзя...»[152] Говоря о специалистах, Ленин неоднократно подчеркивает не­обходимость сочетания насилия с организационной и экономи­ческой деятельностью государства. Однако насилие остается в центре внимания. «Насилие можно применить, не имея эконо­мических корней, но тогда оно историей обречено на гибель. Но можно применить насилие, опираясь на передовой класс, на более высокие принципы социалистического строя порядка и организации. И тогда оно может временно потерпеть неудачу, но «и непобедимо» [153]. Так, зарождается мысль, что не только во время революции, но и при социализме насилие остается дей­ственным методом руководства обществом.

В статье «Привет венгерским рабочим» Ленин говорит о со­противлении революционному перевороту не только со стороны капиталистов и их приспешников из буржуазной интеллигенции, но и со стороны «громадной массы слишком забитых мел­кобуржуазными привычками и традициями трудящихся, кресть­ян в том числе»[154]. Это относится и к политическим партиям. «Если проявляются колебания среди социалистов, вчера примк­нувших к вам, к диктатуре пролетариата, или среди мелкой бур­жуазии, — советует он венграм, — подавляйте колебания беспо­щадно. Расстрел — вот законная участь труса на войне»[155].

Насилие было направлено и против некоторых пролетариев «Революционное насилие не может не проявляться и по отно­шению к шатким, невыдержанным элементам самой трудящей­ся массы»[156]. «Про расстрелы мы открыто говорили, мы говори­ли, что мы насилие не прячем, потому что мы сознаем, что из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем»[157]. Ту же мысль развивает Бухарин: «Про­летарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического челове­чества из человеческого материала капиталистической эпохи»[158].

Так идея диктатуры пролетариата, сформулированная Мар­ксом как задача временного переходного периода, превращает­ся в принуждение по отношению к любой части народа, не со­гласной с проводимой политикой или не слишком активно ее поддерживающей.

Кто же осуществляет эту диктатуру: весь рабочий класс, его «передовой авангард» — партия или же специально для этой це­ли созданные органы государства? Позиция большевиков эво­люционировала и по этому вопросу. В высказываниях Ленина 1918—1920-х гг. встречаются утверждения, что диктатуру осуще­ствляет весь рабочий класс (в частности, через избирательную систему Советов). Но уже в «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком» (1919) Ленин достаточно прямо указывает: «Диктатура рабочего класса проводится той партией большевиков, которая еще с 1905 г. и раньше слилась со всем революционным пролетариатом»[159]. «Только передовая часть ра­бочего класса, только его авангард в состоянии вести свою стра­ну»[160], — говорит он на VIII Всероссийской конференции РКП(б). А в «Письме к организациям РКП о подготовке к партийному съезду» (1920) разъясняет: «Наша партия... должна была взять на себя и непосредственное осуществление задач диктатуры проле­тариата со времени Октябрьской революции»[161].

Логика действий большевиков приводила к тому, что функ­ция реализуемого под лозунгом диктатуры пролетариата наси­лия перешла к карательным, репрессивным органам. В ноябре 1918 г. Ленин пишет: «Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, — нет. Этим и за­нимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом»[162].

Отсюда естественно завершение эволюции взглядов следую­щим положением: «Решительно никакого принципиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демо­кратизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет... Как может быть обеспечено строжайшее единство во­ли? — Подчинением воли тысяч воле одного»[163]. Тем самым был расчищен путь к вождизму, к культу личности руководителя, к единолично принимаемым решениям на разных ступенях пар­тийной и государственной иерархии[164]. Таким образом, постепен­но понятие диктатуры пролетариата претерпело метаморфозу: «Сначала под нею понимается акция, действие революционных миллионов, напор бедноты, творческая воля массы пролетари­ев, поголовно образующихся в союзы... Однако наступает момент, когда даже самый тупой человек понимает бессмыс­ленность мысли об управлении государством и индустрией мил­лионами еле грамотных людей... Нужно было два с половиной года экспериментов Советской власти, чтобы уточнить понятие диктатуры пролетариата»[165]. Под нею практически стало пони­маться руководство партии, а затем — только ее руководящие органы.

На X съезде РКП(б) Ленин подтвердил, что «диктатура про­летариата невозможна иначе, как через коммунистическую пар­тию»[166].

Хорошо известна позиция Сталина по этим вопросам: «Уничтожение классов достигается не путем потухания классо­вой борьбы, а путем ее усиления. Отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее макси­мальное усиление, необходимо для того, чтобы добить остатки умирающих классов и организовать оборону против капитали­стического окружения, которое далеко не уничтожено и не ско­ро еще будет уничтожено»[167]. Слова, сказанные Сталиным, были взяты на вооружение партией, органами политической юстиции, всем государственным аппаратом, а также средствами массовой информации.

Высказывания Ленина и его соратников по вопросам, свя­занным с понятием, целями и функциями диктатуры пролета­риата, предопределяли как теоретическую, так и практическую деятельность большевиков. Сталин и другие руководители ком­мунистической партии и советского правительства мало что до­бавили к этому. Их дело прежде всего состояло в практическом воплощении провозглашенных идей. Да и партийные оппози­ционеры, разделял и ленинские представления о диктатуре про­летариата, усугубляли их репрессивный элемент. Так, в пони­мании Бухарина, диктатура представляет собой «форму власти, наиболее резко выражающую классово-репрессивный характер этой власти»[168]. «Диктатура вообще, и диктатура пролетариата в частности, кроме единодержавия класса, включает особый мо­мент несвязанности даже своими собственными законами, она сама... диктует целесообразные с точки зрения своих задач дей­ствия»[169], — писал он в 1933 г. Бухарин оправдывал любой про­извол. Таким образом, судьба оппозиции была уготована ее собственной платформой, ее практической деятельностью по утверждению советской власти.

Аналогичные позиции занимали и другие руководители РКП(б). Так, в сентябре 1918 г. Зиновьев на страницах газеты «Северная коммуна» писал: «Чтобы успешно бороться с наши­ми врагами... мы должны завоевать на нашу сторону девяносто из ста миллионов жителей России под Советской властью. Что же касается остальных, нам нечего им сказать. Они должны быть уничтожены»[170].

Время от времени большевики высказывали более сдержан­ные суждения о роли насилия. Например, известный партий­ный деятель Д. 3. Мануильский в 1928 г. констатировал, что в троцкистском «проекте поглощения государством профсоюзов в период пролетарской диктатуры была законченная программа проталкивания исключительно методами голого классового на­силия страны к социализму»[171]. Казалось бы, что речь далее пой­дет о необходимости замены принуждения мерами организа­ции, убеждения, воспитания. Но в той же работе Мануильский допускает и в мирное время применение «чрезвычайных мер», которые «будут средствами самообороны пролетарского госу­дарства»[172]. И далее: «Мы живем в обстановке обострения клас­совой борьбы на мировой арене... мы вступаем в такую полосу, когда влияние международной обстановки все больше и больше будет отзываться на обострении классовой борьбы и в СССР, поэтому и формы этой диктатуры могут меняться под влиянием факторов внутреннего и международного порядка»[173]. Уже в эти годы зародилась идея сталинской формулы о неизбежном обострении классовой борьбы по мере успехов социалистического строительства.

Между тем представления большевистских руководителей о диктатуре пролетариата, равно как и о пролетарском государст­ве после свержения власти буржуазии, во многом существенно расходились с идеями Маркса и Энгельса по этим вопросам «...В лучшем случае, государство есть зло, которое пролетариат одержавший победу в борьбе за классовое господство, получит себе в наследство, - писал Энгельс во введении к «Граждан­ской войне во Франции» Маркса. - Пролетариату неизбежно придется так же, как и Парижской коммуне, немедленно уре­зать, насколько только возможно, худшие стороны этого зла, пока новое поколение, выросшее в новом, свободном общественном строе, окажется в силах отделаться от всего этого хлама каких бы то ни было государственных учреждений»[174].

Со временем Маркс и Энгельс пришли к выводу о возмож­ности перехода к социализму в некоторых странах при опреде­ленных условиях, вообще без слома прежней государственной машины. «Можно себе представить, — писал Энгельс, -- что старое общество могло бы мирно врасти в новое в таких стра­нах, где народное представительство сосредоточивает в своих руках всю власть, где конституционным путем можно сделать все, что угодно, если только имеешь за собой большинство на­рода: в демократических республиках, как Франция и Америка, как Англия, где предстоящее отречение династии за денежное вознаграждение ежедневно обсуждается в печати и где дина­стия бессильна против воли народа»[175]. И далее: «Если что не подлежит никакому сомнению, так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к господству только при такой по­литической форме, как демократическая республика. Эта по­следняя является даже специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже великая французская револю­ция»[176].