2013-12-31
675
Недалеко по степени морального падения, которая видна невооруженным глазом у некоего подпоручика К-оя, ушли и всевозможные «околоштабные авантюристы». Они предлагали формировать партизанские отряды, а после получения денег и оружия от слишком доверчивого генерала Корнилова часто исчезали, нанося очень тяжелый удар по морально-психологическому состоянию добровольцев.
Создавалась морально-психологическая напряженность и постоянными трениями генералов Алексеева и Корнилова[835].
Ясно, что негативные моменты в морально-психологическом состоянии белых волонтеров не только подрывали их дух, но и всемерно дискредитировали саму идею Белого движения в период его генезиса.
Первый командующий Добровольческой армией генерал Корнилов, судя по воспоминаниям Деникина, понимал, что в армию попадает много «политического хлама». Борьба с ним, безусловно, велась. Но она отвлекала командование Добровольческой армии от решения первоочередных военно-организаторских задач.
Суммируя вышеизложенное, можно согласиться с синтезом генерала Деникина, знавшего Добровольческую армию с первых дней её существования: правы были и те, кто видел в армии «осененный мужеством и страданием подвиг», и те, кто видел в армии «грязь, пятнавшую чистое знамя»[836].
Таким образом, военно-политические лидеры Белого движения, призванные теоретически обосновать проблему морального духа армии и организовать работу по его укрепелению, вынужденно работали с «человеческим материалом», решительно не походившим на свой аналог времен России императорской.
Белые вожди, подобно их противникам-большевикам, уделяли большое внимание теоретическому обоснованию значимости морального духа армии для достижения победы над противником. Причем, следует констатировать, что осознание огромной значимости морального духа армии для достижения победы над противником — та сфера, где взгляды непримиримых противников в братоубийственной Гражданской войне совпадают (в первую очередь, по принципиальным основаниям). Однако концептуальные построения военно-политических лидеров Белого движения не могли не отличаться от аналогичных разработок по проблеме морального духа, авторами которых стали военно-политические лидеры советской власти.
В первую очередь, подобное обусловлено тем, что белые вожди пытались максимально придерживаться принципа преемственности идей в развитии. Они не нарушали связи времен.
Носители теоретических взглядов по проблеме морального духа армии в лагере белых — это, главным образом, боевые русские генералы, получившие блестящее образование в Академии Генерального штаба, являвшейся кузницей военных кадров высшей квалификации в императорской России (М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов, А.И. Деникин, Н.Н. Головин, П.Н. Врангель, Н.Н. Юденич, Е.К. Миллер, С.Л. Марков и др.). Они усвоили на высоком уровне все богатые теоретические наработки по рассматриваемой проблеме, накопленные отечественной военной наукой до 1917 года.
Современный уровень накопления исторических знаний позволяет утверждать, что важное значение вопросам морального духа армии уделяли видные государственные и военные деятели нашего Отечества: Петр I, П.А.Румянцев, А.В. Суворов, М.И. Кутузов, Ф.Ф. Ушаков, М.И. Драгомиров, Д. А. Милютин, Г.А Леер, Н.Н. Обручев, М.И. Скобелев, А.Ф. Редигер и др. Особенно стоит выделить период вторая половина XIX – начало XX в. Именно тогда русская военно-теоретическая мысль поднялась на достаточно высокий уровень анализа морального духа армии, выяснения его влияния на боевые возможности войск. Важную роль в решении этой задачи сыграли отечественные военные теоретики М.И. Драгомиров, Н.Н. Головин, Н.П. Михневич, Н.В. Медем, А.А. Незнамов, П.А. Языков и др.
Русская военная наука ставила и решала на доступном ей уровне ряд важнейших проблем использования морального духа армии как составной части всего комплекса мер, направленных на обеспечение боевых действий[837]. В ряде трудов отечественных ученых и практиков военного дела наблюдаются попытки выявить внутреннюю структуру морального духа, морального фактора, их взаимосвязь с другими факторами, определяющими ход и исход вооруженной борьбы.
Важным является то, что, в целом, военная наука рассматривала вопросы соотношения материальных и духовных сил, человека и техники в неразрывном единстве, связывала исследование морального духа с социально-политическим характером войны как части общественной науки, со всем состоянием военного строительства[838].
Между тем, революция 1917 г., и особенно Гражданская война, создали конкретно-историческую обстановку, в которой социально-политические и духовные механизмы, функционировавшие в императорской России, в том числе и в ее армии, в частности по проблеме укрепления морального духа, начали давать серьезный сбой.
Дезорганизация, внесенная в российский социум революцией, разгул анархии, разложившаяся армия, которая призвана быть оплотом любого государства, не могли не влиять негативно на морально-психологическое состояние всех слоев населения. Но, в первую очередь, — на личный состав армии и флота, измотанного кровопролитной Первой мировой войной и экстремальной ситуацией года 1917, когда некогда мощные вооруженные силы императорской России, пройдя мучительный путь лавинообразного разложения, погибли.
В такой ситуации вожди Белого дела, приняв под свое командование «человеческий материал» с его особенностями, изложенными выше, в процессе формирования из него боеспособных войсковых единиц, не сразу, но пришли, к пониманию одной важной для них истины: механическая экстраполяция основных теоретических положений, накопленных в военно-научной мысли России императорской, при разработке проблемы морального духа Белой армии и его укрепления, оказалась неуместной. Это нашло отражение в синтезе генерала Деникина, суть которого можно изложить так: Гражданская война «подчиняется иным законам, чем война народов»[839].
Следовательно, военно-политическим лидерам белых было необходимо перестраиваться на марше, базируясь на научных наработках предшественников, и внести ряд серьезных корректив в основу концептуальных построений по проблеме морального духа Белой армии и его укрепления.
Данные коррективы не затронули, между тем, концептуальных стержневых идей прошлого. Именно:
— идею российского патриотизма;
— идею необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках.
Но внутреннее содержание данных идей было наполнено и новым содержанием, возникшим под влиянием реалий безумия братоубийства в Гражданской войне. Поэтому мы вправе вести речь об особенности взглядов военно-политических лидеров Белого движения на проблему морального духа армии.
Идея российского патриотизма. Как видно, белые пошли по пути красных (или наоборот?; тут сложная диалектика), взяв на вооружение идею российского патриотизма. Здесь сходство во взглядах двух неприменимых противников и кончается. Появляются существенные различия.
Если дефиниция «социалистическое Отечество» — новообразование революции, то лозунг белых «Великая, единая, неделимая Россия» — символ веры не одного поколения русских воинов России императорской. Между тем, лозунг был дополнен еще одним символом веры, теперь уже Белой армии — «Спасение Великой России».
Такое кредо хорошо сочеталось и с правыми, и с левыми политическими убеждениями и требовало лишь наличия сильного патриотического чувства. «Ни пяди русской земли никому не отдавать, — говорил на заседании Донского Войскового Круга 20 ноября 1919 г. генерал Деникин, — никаких обязательств перед союзниками и иностранными державами не принимать ни по экономическим, ни по внутренним нашим делам... Когда станет у власти Всероссийское правительство, то оно не получит от нас ни одного векселя»[840].
Не случайно, то обстоятельство, что если контрреволюционная армия эпохи французской революции защищала идею легитимной монархии и взяла с этой целью для своего дела белый цвет — цвет королевского дома Бурбонов, то на флаге Добровольческой армии красовались не романовские цвета: черный, оранжевый, белый, а национальные (белый, синий, красный). «От нас требуют партийного флага, — заявлял 1 ноября 1918 г. генерал Деникин при открытии Кубанской Краевой Рады, — но разве трехцветное знамя великодержавной России не выше всех партийных флагов?»[841].
Разумеется, Белое движение являлось исключительно политизированным. Оно занимало историческое пространство и время, в котором кипели партийно-политические страсти. О партийно-политической консолидации в стане белых, в отличие от лагеря красных, не могло быть и речи. Это, собственно говоря, и стало одной из существенных причин краха Белого дела. Но сам факт, что белые вожди в концепцию формирования высокого морального духа армии изначально положили идею российского патриотизма в классическом его понимании, свидетельствует об их стремлении не нарушать святую связь времен
Позже, после окончания Гражданской войны, видный русский философ и общественный деятель И.А. Ильин в статье «Белая идея» писал: «...неправда... будто белое дело «сословное» и «классовое», дело «реставрации» и «реакции». Мы знаем, что есть «сословия» и «классы», особенно сильно пострадавшие от революции. Но ряды белых борцов всегда пополнялись... совершенно независимо от личного и сословного ущерба, от имущественного и социального убытка. И в наши ряды с самого начала становились и те, кто все потерял, и те, кто ничего не потерял и все мог спасти. И в наших рядах с самого начала были... люди самых различных сословий и классов, положений и состояний; и притом потому, что белый дух определяется не этими вторичными свойствами человека, а первичным и основным — преданностью родине. Белые никогда не защищали... ни сословного, ни классового, ни партийного дела: их дело— дело России. Родины, дело русского государства» [842].
Если отбросить некоторый пафос, свойственный произведениям великого философа Ильина вообще, то, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, с ним можно согласиться.
Но ведь и красные, что было доказано выше, являлись патриотами социалистического Отечества. А противоборствующие стороны обвиняли своих оппонентов в отсутствии патриотизма (!).
Непримиримые противники приводили весомые, с их точки зрения, аргументы. Белые обвиняли красных, особенно после Брестского мира, в связях с Германией, в которой императорская Россия находилась в состоянии войны. Красные переложили на плечи белых ответственность за иностранную военную интервенцию.
Не претендуя на роль изрекателя истин в последней инстанции, попробую все-таки высказать свою точку зрения.
Относительно связей правительства большевиков с немцами после Брестского мира можно заметить следующее. Весьма дискуссионной представляется, например, позиция генерала Деникина о том, что Белое движение — «протест против Брест-Литовского мира и распродажи России». Для белого вождя такой мир — «мир поражения, мир распада»[843], ибо большевики, заключив его, «подвергли Россию невиданному уничтожению». Деникин с искренней горечью писал: «Никогда еще в русской истории представителям страны, какими в дни величайшего ее падения явились последовательно господа Бронштейн-Троцкий и Брильянт-Сокольников не были столь безразличны ее интересы»[844]. Он также утверждает, что большевики заключили Брестский мир, так как не хотели повременить с Гражданской войной.
Мы имеем дело с глубоко субъективными тезисами [845], а вопрос о Брестском мире намного сложнее, чем его трактует генерал Деникин Он, например, не пишет о том, что большевики никогда не скрывали похабного, унизительного характера Брестского мира. Мира, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, ставшего неординарным стратегическим ходом, благодаря которому правящая партия большевиков спасла молодую Советскую республику от гибели.
Однако здесь у меня возникают проблемные вопросы: если «левые коммунисты» захлебнулись в той ситуации в революционном угаре, то почему бы многим бывшим царским офицерам, имевшим психологию государственников, не оскорбиться после Брест-Литовска и не попытаться поправить дело силой оружия?
Почему же тогда так мало офицеров влилось в ряды Добровольческой армии в первые дни ее формирования?
На такие вопросы нельзя дать однозначных ответов. Думается, здесь есть самостоятельное исследовательское поле.
Относительно проблемы «белые и иностранная военная интервенция» можно заметить следующее. Сложная тема, потому что отношения белых правительств с союзниками по Антанте постоянно видоизменялись, являясь неровными и противоречивыми.
«После поражения Германии в ноябре 1918 г., — пишет академик РАН Поляков — бстановка в несоветской части России изменилась в корне. Уходили одни оккупанты, приходили другие. Одни марионеточные режимы исчезали без следа, другие барахтались в куче развалин, третьи стремились в приемную победительницы — Антанты. Добровольческая (Деникинская) армия, сохранявшая до Кемпьена верность Антанте, рассчитывала на поддержку и получила ее. Разумеется, не только и не столько за верность, сколько за то, что была признана наиболее надежной фигурой в большой игре, шедшей вокруг России. Добрармия из простой пешки стала проходной»[846].
Доподлинно установлено: Англия, Франция, США оказали военно-политическому лидеру Белого движения на Юге России генералу Деникину большую помощь (правда, исключительно небескорыстную)[847] оружием, материальными средствами и в первое время войсками, инструкторами и советниками (см. прил.14).
Военный министр Великобритании У. Черчилль заявил в феврале 1919 г. К.Н. Набокову, бывшему поверенному в делах царской России, что русским военным силам, «ведущим борьбу с большевиками, будет оказана всяческая помощь»[848]. О том, что Англия оказывает большую помощь главкому ВСЮР писал из-за рубежа в 1919 г. и В.А.Маклаков[849]. Деникину выделили, по данным Черчилля, суммарно около 100 млн английских фунтов стерлингов. Франция — от 30 до 40 млн. английских фунтов стерлингов. Этих денег хватило для полного содержания около 250000 солдат[850]. Черчилль, безусловно, прав, когда сказал, что если генерал Деникин будет оставлен союзниками, которые поддерживают его всеми средствами, то он «будет уничтожен»[851].
Между тем, огромная помощь, оказанная Антантой белым, не сняла глубоких противоречий в их взаимоотношениях[852].
Принципиально подчеркнуть то, что сам факт обращения за иностранной помощью в Гражданской войне говорит не в пользу военно-политических лидеров Белого движения. Причем, помощь, которую получали белые политические режимы от Антанты, оборачивалась против них, что хорошо подметил зарубежный историк Лаккет. Он писал о том, что интервенция в большей степени «складывалась на руку красных, чем тем, кому она в действительности предназначалась, ибо вмешательство союзников в русские дела позволило большевикам «придать внутренней борьбе в России новое, патриотическое звучание — войны с иностранным нашествием» [853].
Необходимо подвергнуть критике взгляд ленинского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, который 22 августа 1919 г. заявил, что генерал Деникин — «подставное лицо Антанты»[854]. Его можно расценивать как пропагандистский штамп.
По моему суждению, проанализированная проблема может вполне стать предметом отдельного исследования.
Как это ни парадоксально, но, действительно, и белые, и красные были патриотами своего Отечества, впавшего в безумие братоубийства Гражданской войны. Сущность и содержание патриотизма служивших «социалистическому Отечеству» или идее «спасения Великой России» даже при наличии сходства, детерминированного общечеловеческими ценностями разительно отличалось друг от друга.
Белые, как и красные, искренне любили Россию. Но белые любили Россию, не «вздыбленную революцией», а Россию образца до 1917 г., которой подавляющее большинство из них служили верой и правдой в рядах армии.
Испытанием на патриотизм у белых стала Первая мировая война. Они не вникали в ее причины и характер, что, с большевистских позиций, сразу ставит под сомнение их патриотизм. Вот если бы офицеры в массовом порядке выступили за «поражение своего правительства в войне», то советская историография сразу бы отнесла их в разряд пламенных патриотов и даже революционеров. Но будущие белые офицеры в годы Первой мировой войны действовали строго в соответствии со своими внутренними убеждениями: раз враг вторгся в пределы Родины, то ее нужно защищать мужественно, с достоинством и честью.
Первая мировая война показала, что патриотизм многих офицеров зиждился не только на их глубоких внутренних убеждениях, но и на высоком уровне военного профессионализма.
В конечном итоге, в годы революции и Гражданской войны патриотизм белых офицеров в их понимании, столкнулся с патриотизмом пришедших к власти большевиков в их понимании.
Большевики не могли считать белых патриотами, не только потому, что воевали с ними. Если бы они признали патриотизм белых, то под сомнение был бы поставлен один из самых мощных аргументов легитимности большевистского режима — его якобы всенародная поддержка с первых дней революции.
Но современный уровень накопления исторических знаний о революции и Гражданской войне в России позволяет не согласиться с подобным прямолинейным утверждением. После прихода к власти, особенно в первые два года, большевизм и советская власть отнюдь не выражали чаяния всех россиян. Иначе Гражданская война закончилась бы, надо полагать, значительно быстрее. Однако страна разделилась на два непримиримых лагеря, в составе которых находились и патриоты, и антипатриоты.
Взгляды белых патриотов нашли, по моей оценке, сконцентрированное выражение в высказывании генерала Деникина. «Счастье Родины я ставлю на первый план»[855], — заявил он в январе 1920 года в Екатеринодаре, выступая перед представителями Донского и Кубанского казачества. А это период начала разгрома ВСЮР Красной Армией. За плечами оставались два с лишним года кровавой борьбы за счастье России с русскими людьми. В той страшной борьбе Деникин, многие другие офицеры-патриоты, помогли, в значительной степени своими ошибками, победить большевикам.
Победители, предав анафеме имя Антона Ивановича Деникина и ему подобных, вычеркнули их из списков патриотов России и лишили Отечества. Но сами они, пытаясь реализовать патриотический порыв в построении «царства Божия на земле», исторически проиграли.
Здесь-то и проявляется с особой силой трагизм Гражданской войны, расколовшей соотечественников на два непримиримых лагеря, разделив на долгие годы единую Отчизну на Советскую Россию, СССР и белую эмиграцию, русское зарубежье.
Военно-политические лидеры Белого движения, разрабатывая концепцию морального духа армии, не рассматривали идею патриотизма в качестве абстракции. Они преломляли ее сквозь призму необходимости доведения ее до ума и сердца каждого белого воина через систему воспитательного воздействия. Наиболее четкие установки в данной связи изложены в речах и приказах генерала Деникина. Они публиковались в периодике белого Юга России, насчитывающей более 100 газет и журналов[856]. Контент-анализ, факторный анализ и текстологический анализ означенных выше трудов генерала[857] привели к ряду суждений обобщающего характера.
Деникин, рассматривая идею патриотизма как органическую составляющую концепции морального духа Белой армии и его укрепления, полагал, что данная идея может войти в плоть и кровь каждого солдата и офицера только тогда, когда в войсках будет установлен строжайший правопорядок, базирующийся на законодательной основе.
Главком ВСЮР испытывал твердую убежденность, что должен соблюдаться принцип равной ответственности за совершенные преступления независимо от воинского звания и прошлых заслуг. Это должно подкрепляться настойчивой воспитательной работой среди офицеров и солдат по воспитанию чувства глубокого патриотизма, любви к «поруганной Родине, страдающей под гнетом большевиков». Причем, командиры обязаны проводить воспитательную работу целенаправленно и непрерывно. Они призваны разъяснять солдатам и офицерам значимость белой борьбы, постоянно напоминать о чувстве патриотического долга перед «истерзанной Родиной».
Согласно взглядам Деникина, в Белой армии, как в армии русских патриотов, недопустимы митинговщина и политиканство. Войска должны быть отгорожены от партийно-политических битв, так как именно политика «уже сгубила армию в 1917 году»[858].
Генерал посчитал, что личный состав частей и соединений не может привлекаться для разрешения споров, возникающих в отношениях собственности, ибо в таком случае офицеры и солдаты разлагаются, престают быть законопослушными.
В подобной обстановке идея патриотизма распыляется в таких политических деяниях армии, когда вооруженное насилие применяется в интересах какого-либо класса, а не в интересах народа, угнетенного большевизмом.
Главнокомандующий ВСЮР обосновал необходимость насаждения в частях и соединениях высокого уровня правопорядка. Недопустимы бессудные расстрелы и другие репрессии. Приговоры должны выносить только военно-полевые суды, а затем утверждать старшие начальники. Особую суровость необходимо проявлять к тем, кто встает на путь бесчинств по отношению к местному населению, а также и к дезертирам.
Как видно, позиции Деникина изложены в системе координат здравого смысла. Учтен опыт военного строительства в царской России, а также и специфика Гражданской войны.
Однако исторические реалии, а именно обвальное разложение деникинских войск в 1919 г., превратили здравые мысли генерала в пустую декларацию. Деникин, в конечном итоге, в решении вышеозначенной проблемы пришел исключительно к репрессивным мерам, проводившимися, как правило, постфактум[859].
Таким образом, белые вожди, белые офицеры и солдаты, в подавляющем своем большинстве, — патриоты России. В понимании «Россия» они вынесли за скобки такие категории, как «большевизм», «советская власть», «социализм». Признавая их реальность, они страстно ненавидели данные явления и никогда не отождествляли их с понятием «русский народ».
Но, в то же время, воевали с русским народом, принося ему огромные страдания. Собственно говоря, как и их непримиримые противники — красные вожди, красные командиры и бойцы.
Идея необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Военно-политические лидеры Белого движения, подобно своим противникам полагали, что идея, изложенная выше, сможет материализоваться лишь тогда, когда в ней переплетутся в тесном диалектическом единстве и меры убеждения, и меры принуждения. Однако на этом сходство, пожалуй, заканчивается и начинаются различия.
Действительно, и Красная армия, и белая армия пережили романтический период добровольчества. Но красные быстро избавились от такой революционной эйфории (май 1918 г.).
Белые не имели эйфории добровольчества. Это была суровая необходимость, что выше в монографии доказано. И период добровольчества, как монопольный способ комплектования армии, просуществовал у белых дольше, чем у красных. Фактически до конца 1918 г. По замечанию генерала Деникина, «с конца 1918 года институт добровольчества окончательно уходил в область истории, и добровольческие армии Юга становятся народными, поскольку интеллектуальное преобладание казачьего и служилого офицерского элемента не наложило на них внешне классового отпечатка»[860].
Кроме того, белая армия, изначально сформированная как офицерская, несмотря на последующие призывы солдат оставалась до конца войны армией, в которой офицеры составляли исключительно большую прослойку. Например, Л.М. Спирин утверждает (без указания источника), что в армии генерала Деникина служило в 1919 г. 50 тысяч офицеров[861].
Считаю, что более точные данные приводит современный исследователь В.П. Федюк — 25 – 30 тысяч офицеров[862]. Даже, если ВСЮР располагали к 15 февраля 1919 г., по данным советских источников, 113 тыс. штыков и сабель (с учетом Донской армии)[863], то соотношение офицеров и «нижних чинов» составляло 1: 3,7. Если не учитывать личный состав Донской армии (более 52 тыс. штыков и сабель[864]), то тогда соотношение составит примерно 1:2.
Здесь, конечно, не соотношение офицеров и «нижних чинов» времен Добровольческой армии, выступившей в Первый Кубанской («Ледяной») поход (2:1), однако оно позволяет сделать следующий вывод: соизмеримо с общей численностью личного состава вооруженных сил количество офицеров в белой армии было значительно выше, чем в армии императорской России (примерно 1:4,2). Это притом, что даже белые полки, имевшие в названии слово «офицерский», таковыми в чистом виде уже не являлись.
Большая офицерская прослойка, помноженная на принцип добровольчества в комплектовании белой армии в период ее генезиса, привела к тому, что воинская дисциплина в частях и подразделениях приняла специфический характер, если ее сравнивать с воинской дисциплиной царской армии. Многие офицеры состояли в должностях рядовых, что меняло характер взаимоотношений начальников и подчиненных. Получалось так, что после притока добровольцев капитан был рядовым, а поручик — командиром роты.
Но совершенно недопустимо, — считал генерал Деникин, — менять начальников по прибытии. Белые волонтеры, доблестно сражавшиеся в боях, не всегда могли беспрекословно повиноваться командирам и начальникам в период мирных передышек. Добровольцы были прикреплены к армии морально, а не юридически.
Нельзя не отметить и того, что конкретная обстановка создавала своего рода «служебный иммунитет» тем начальникам, которые имели огромный личностный авторитет у белых волонтеров. Это вносило определенную специфику во внутренний уклад жизни Добровольческой армии[865].
Надо отметить прозорливость военно-политических лидеров белого движения, которые смогли учесть изложенные выше обстоятельства и внести коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии.
Данные коррективы материализовались тогда, когда командующий Добровольческой армией генерал Деникин окончательно внедрил в армию воинские уставы армии царской России с изменениями, продиктованными конкретно-исторической обстановкой:
— офицеры обращаются к подчиненным на «Вы», а те титулуют их по чинам;
— отменяется постановка «во фронт»;
— разрешается нижним чинам посещение, без всяких ограничений, общественных зрелищ, а также езда в трамваях, курение на улице, при условии строжайшего отдания чести[866].
Кроме того, Деникин уровнял в правах гвардейских и армейских офицеров, решив застарелую проблему царской армии[867].
Необходимо подчеркнуть, что дальнейшие коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии белым вождям пришлось внести после того, как состоялся переход к мобилизации офицеров. Приказом №64 от 25 октября 1918 г. в ряды Добровольческой армии призывались все штаб[868] и обер-офицеры[869] в возрасте до 40 лет.
Тем из них, кто «освободился из армии» (по истечении срока «контракта»), предписывалось «или покинуть территорию ея в семидневный срок, или подвергнуться вновь обязательному призыву…». А приказом №246 от 7 декабря 1918 г. отменялись четырехмесячные сроки «контракта» и теперь служба становилась обязательной[870].
Для строевого офицерства Добровольческой армии такие приказы не имели значения, так как у большинства из них «твердо сложилось убеждение в необходимости обязательной службы»[871]. Но для офицерства, проживавшего в тех районах и городах Юга России, которые предстояло занять ВСЮР в 1919 г., обязательная служба в рядах белой армии ставила перед выбором, на чьей быть стороне в Гражданской войне и, безусловно, повлияла на рост притока офицеров в армию.
Да и идейная убежденность в правоте Белого дела, в необходимости борьбы с большевизмом у мобилизованных офицеров была, по оценке генерала Деникина, меньшей, нежели у офицеров-первопоходников[872].
Кроме того, и это представляется чрезвычайно важным, среди офицеров все больше стала ощущаться дифференциация по значимости вклада в белую борьбу. Белогвардейский журналист Раковский образно отмечал то, что армия разделилась «на князей, княжат и прочую сволочь»[873]. «Княжата» считали мобилизованных офицеров «подневольниками», которые при большевиках «прятались в подвалах» и не любили их, и наоборот. Здесь крылись истоки будущего разложения офицерства.
Следует констатировать, что командование белых, рассматривая воинскую дисциплину как стержневую проблему в сфере морального духа армии и его укрепления, стремилось к определенной демократизации взаимоотношений между военнослужащими и утверждению принципов социальной справедливости.
Подобное способствовало тому, чтобы в идее необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках рельефно вырисовывалась доминанта убеждения. Контент-анализ и факторный анализ относительно большого массива приказов главкома ВСЮР за 1919 г., сохранившихся в РГВИА и ГАРФ[874], показывает, что ключевые словосочетания[875] встречаются примерно в 77% площади, занимаемой текстом, имеющим отношение к проблемам воинской дисциплины[876]. Причем, налицо апелляции к сознанию «господ офицеров».
Однако и аспектам принуждения нашлось место в определении сущности и содержания идеи необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Это естественно, ибо военная история наглядно проиллюстрировала аксиому: нет в мире армий, в которых бы не применялись меры принуждения в целях дальнейшего укрепления воинской дисциплины и, соответственно, — морального духа. Тем более, в боевой обстановке.
