Приусадебный участок

Приусадебный участок по сути представлял собой усадьбу, т.е. землю вокруг жилого дома, включающую огород и, может быть, несколько плодовых деревьев. Крестьянские усадьбы, разумеется, различались по своим размерам, и, конечно, советская власть не могла не попытаться урегулировать этот вопрос и установить еди­нообразие. На Втором съезде колхозников-ударников надлежа­щий размер приусадебного участка стал предметом самых ожив­ленных дебатов, причем активисты проявляли меньшую щедрость, нежели Сталин. Окончательное решение, записанное в Уставе сельскохозяйственной артели 1935 г., гласило, что в большинстве регионов приусадебные участки колхозников должны иметь раз-

меры 0,25 — 0,5 га (около 1 акра), не считая площади, занятой крестьянской избой²¹.

Размеры приусадебных участков единоличников, а позднее — работников на постоянном окладе, живущих в деревне, также в конце концов были установлены официально: они должны были быть меньше приусадебных участков колхозников²².

Перед местными властями встала гигантская задача привести все сельские усадьбы в соответствие с узаконенными размерами. Дело это было хлопотное, повлекшее за собой множество кон­фликтов. Так как многие коммунисты считали, что колхозникам лучше не иметь приусадебных участков вообще, то районные и местные власти часто старались свести разрешенную норму до ми­нимума. К примеру, на правом берегу Волги Саратовский обком партии установил размеры приусадебных участков всего лишь в 0,1 га (за что его в июле резко осудил Жданов). Колхозники же, со своей стороны, упорно и порой небезуспешно боролись за по­вышение размеров участков в своих районах²³.

В Киевской области, так же как и на Северном Кавказе, воз­никли проблемы с крестьянскими усадьбами, включавшими пло­довые сады и, следовательно, превышавшими установленную мак­симальную площадь. Местные власти задавались вопросом, не следует ли им заставить колхозников рубить плодовые деревья, пока их участки не сократятся до предписанных размеров? На­чальник облзо посоветовал руководствоваться здравым смыслом и стараться не обижать крестьян без нужды: если не будет возмож­ности включить отрезки садов в общий колхозный сад, предло­жил он, лучше оставить плодовые деревья в покое²⁴. Однако не в характере местных представителей советской власти было прислу­шиваться к здравому смыслу, и топор несомненно погулял весной 1935 г. по многим вишневым садам.

Существование твердо установленных размеров приусадебного участка предполагало также, что некоторые колхозники имеют право требовать дополнительных земель, поскольку их участки слишком малы. Такие прирезки иногда делались за счет соседних усадеб, превышавших норму, а там, где это было невозможно, колхозники добивались выделения земли под приусадебный учас­ток из колхозного поля. В результате, с точки зрения советской власти, понятие приусадебного участка становилось опасно растя­жимым. Несмотря на весьма существенную разницу между при­усадебным участком в 1 акр и наделом в 20 акров, бывшим нор­мой для Европейской России до революции²⁵, партийные руково­дители постоянно беспокоились, как бы приусадебные участки колхозников не начали вгрызаться в колхозные поля, постепенно отхватывая все больше и больше, и не превратились в один пре­красный день снова в наделы, не оставляя места коллективному хозяйству.

В начале 1934 г. партийная организация Белоруссии подвер­глась суровому порицанию со стороны ЦК за то, что позволила

колхозникам занять под приусадебные участки добрую часть кол­хозных полей. «Доходили до того, что приусадебные участки фактически превращались в основные хозяйства». Та же озабо­ченность выражалась, правда без указания на конкретные мест­ности, в постановлении 1939 г. о защите колхозных общественных земель от разбазаривания, вызвавшем, как уже отмечалось, новую кампанию по усечению участков. Повсеместно распространилась практика «всякого рода незаконных прирезок участков сверх предусмотренных», заявлялось в постановлении, в том числе «на­деления» колхозников землей в колхозных полях. Если земля приусадебного участка расположена в поле, а не вокруг дома крестьянина, то приусадебный участок «теряет характер подсоб­ного хозяйства» и становится предметом первоочередного внима­ния колхозного двора, члены которого порой могут жить исклю­чительно за счет своего участка и практически прекращают тру­диться в сфере общественного хозяйства²⁶.

Вряд ли можно сомневаться в том, что таким путем крестьяне хотели осуществить фактическую деколлективизацию. Однако по имеющимся материалам невозможно с достаточной ясностью уста­новить, удалось ли им в конце 30-х гг. сколько-нибудь значитель­но преуспеть в этом деле, и если да, то в каких частях страны. Интересно, однако, что, несмотря на энергично проведенное в 1939—1940 гг. усечение размеров приусадебных участков, точно такие же процессы, как осуждавшиеся в постановлении 1939 г., стали происходить в колхозах, когда они более или менее оста­лись без надзора во время Второй мировой войны. Как показыва­ют исследования Ю.В.Арутюняна, в годы войны приусадебные участки имели общую тенденцию к расширению, а колхозные поля — к сокращению. Иногда перемены совершались разитель­ные, как, например, в одном колхозе на Нижней Волге, где пред­седатель раздал колхозным дворам в придачу к имеющимся у них приусадебным участкам более чем по 30 акров колхозной земли. В то же время приусадебные участки все чаще стали засеваться зерновыми — что в 30-е гг. было в основном прерогативой обще­ственного хозяйства и в личных хозяйствах не одобрялось, а то и прямо запрещалось. В 1945 г. 31% приусадебных участков колхоз­ников был отведен под зерновые (ср. с 19% в 1940 г.)²⁷.

Следует отметить еще некоторые последствия государственного регулирования вопроса о приусадебном участке. Участок не яв­лялся личной собственностью и по закону не мог продаваться или сдаваться в аренду (хотя на деле очень часто становилось извест­но о такого рода сделках). Однако дом и другие строения, стояв­шие на участке, были личной собственностью, и крестьяне вполне законно могли их продавать или сдавать. Это порождало множе­ство сложностей. Сообщалось об одном случае, когда колхозник хотел продать и дом, и участок другому сельчанину, не являвше­муся членом колхоза. Колхоз воспротивился продаже и лишил колхозника права на участок, передав его другому колхознику.

Когда несостоявшийся продавец обратился в местный суд, послед­ний подтвердил законность продажи как дома, так и участка. Но затем, в свою очередь, в судебные органы обратился колхоз, и суд высшей инстанции постановил, что законной являлась только продажа дома²⁸.

Как правило, дом оставался в личной собственности, даже если его владелец уезжал из села. Правда, бывали и особые об­стоятельства: если, например, село вначале коллективизировалось как коммуна, а не как артель, то дома тоже становились общест­венной собственностью. В конце 30-х гг. ярославский железнодо­рожник И.И.Березин ввиду плохого состояния здоровья и близко­го выхода на пенсию попытался вернуть себе свой дом в деревне, оставленный им в 1930 г. вскоре после организации там колхоза-коммуны, членом которого он недолгое время был. С тех пор кол­хоз «Маяк» уже успел стать артелью. Березин утверждал, что, поскольку в колхозе-артели его дом с самого начала не подлежал бы обобществлению, он сохраняет право собственности на него; эти аргументы были отвергнуты на основании того, что Граждан­ский кодекс установил по таким делам четырехлетний срок иско­вой давности²⁹.

Решение сделать двор единицей, наделяемой приусадебным участком, послужило для больших крестьянских дворов стимулом к разделению, чтобы новые дворы получили от колхоза собствен­ные участки. Вероятно, это явилось одной из причин — хотя ни в коем случае не единственной причиной — исчезновения в 30-е гг. больших семей, состоящих из многих поколений (см. гл. 7). Но тут существовали возможности для мошенничества: как отмечалось в постановлении 1939 г., некоторые дворы симулировали разделе­ние, чтобы получить право претендовать на дополнительный учас­ток, однако на деле продолжали действовать как одна экономичес­кая единица³⁰.