В представлении Сталина колхоз был крупным, современным, механизированным хозяйством, в экономическом и социальном отношении на годы опережающим отсталое, мелкое хозяйство российского крестьянина1. Именно такой образ колхоза пропагандировался советскими публицистами и запечатлелся в сознании множества сторонних наблюдателей. При чтении советской прессы 30-х гг. трудно за потемкинским фасадом разглядеть черты реальной российской деревни, и не только из-за беззастенчивых преувеличений и прямой лжи, ставших обычными для всех писавших о сельском хозяйстве в эпоху коллективизации, но и потому, что для описания крестьянского хозяйства в его колхозном обличье был изобретен целый новый язык.
Одним из следствий (если не целью) применения этого нового языка стало совершенное затемнение каких-либо преемственных связей с прошлым. Кто бы мог, опираясь на знание реалий крестьянского труда и быта до коллективизации, догадаться об истинном содержании понятий «трудодень», «ревизионная комиссия», «бригадир», «выполнение плана сева», «неделимый фонд», «механизатор», «ударник», «стахановец», «оргнабор», «единоличник», не говоря уже о таком неуклюжем акрониме, как «трудгуж-повинность»?
Крестьяне, по крайней мере часть их, постепенно привыкали пользоваться новым языком. В этой связи родился новый жанр деревенского юмора — люди начали, в целях достижения комического эффекта, пересыпать обычную, повседневную речь «советскими» словечками^. При всем том суть коллективизации они понимали совершенно иначе, нежели Сталин. Для них это был не рывок в будущее, а откат к прошлому.
Немедленно напрашивающейся исторической аналогией являлось крепостное право3. Использование подобной аналогии крестьянами, которых силой заставляли вступать в колхозы, было, пожалуй, неизбежно в любом случае, но в какой-то степени оно действительно соответствовало истинному положению дел, особенно проведение аналогии с барщиной. Подкрепляющие его аргументы заключались в следующем. В колхозе, как и в прежнем помещичьем имении, крестьяне обязывались по меньшей мере половину своего времени работать на чужих (т.е. колхозных) полях практически без оплаты. Жили они за счет продукции собственных маленьких участков, но за то, чтобы получить достаточно времени на их обработку, крестьянам постоянно приходилось бороться. Как во времена крепостничества, крестьяне не имели права уйти работать на сторону без разрешения. Это означало, что колхозни-
ки относились к особой категории граждан второго сорта, подобно крепостным. Они должны были нести трудовые повинности в пользу государства. Местные представители власти, председатели колхозов и бригадиры нередко играли роль помещиков и их управляющих, подвергая простых колхозников побоям и оскорблениям.
Ограничения свободы передвижения крестьян, введенные законом о паспортизации в 1932 г., трудовая повинность, размеры обязательных поставок и уровень цен на сельхозпродукцию, навязываемых государством колхозам в 30-е гг., придали немалый вес аналогии с крепостным правом. Пока государство забирало большую часть выращенного колхозом урожая, платя за нее до смешного мало, большинство колхозников за свою работу на колхозных полях наличными не получали почти ничего, а размеры натуральной оплаты колебались, падая порой ниже прожиточного минимума. Если это и не было барщиной в буквальном смысле слова, поскольку крепостным не полагалось никакой платы за работу на полях хозяина, то, во всяком случае, недалеко от нее ушло.
В отношении крестьян к работе в колхозе проявлялись многие черты, свойственные подневольному труду. Они работали мало и неохотно, поздно выходя в поле и стараясь ускользнуть оттуда как можно раньше. Работу начинали только по приказу бригадира и продолжали лишь до тех пор, пока бригадир за ними следил. Тащили из колхоза все, что могли, выказывая тем самым полное неприятие мысли, будто общественная собственность в какой-либо мере является их собственностью, а не государственной. Они избегали прямой конфронтации со своими хозяевами, но пускались на всевозможные хитрости и обман, демонстрировали нарочитую глупость, чтобы не выполнять распоряжений. Среди них часто проявлялись «иждивенческие настроения» (как называли это сбитые с толку представители власти), выражавшиеся в том, что крестьяне приступали к работе, только получив точные инструкции, и в трудные времена ожидали подачек от властей.
Судя по этой последней черте, память о крепостном праве претерпела в сознании крестьян более сложное преломление, нежели показывала их антиколхозная риторика, — и, вероятно, их отношение к колхозу отличалось такой же неоднозначностью. Ходатайства и жалобы крестьян, так же как и повседневная практика, свидетельствовали о существовании в селе-колхозе 30-х гг. нескольких расхожих представлений о «хорошей жизни».
Требования возврата лошадей, расширения приусадебных участков, усилия, предпринимавшиеся крестьянами, чтобы выиграть больше времени на обработку своих участков, а не колхозных полей, связаны с одним идеалом хорошей жизни — мелким малоприбыльным хозяйством такого типа, какое было у большинства крестьян в период нэпа. Однако существовали и рыночно-ориентированные крестьяне — в основном по России они состав-
ляли меньшинство, зато преобладали в конце 30-х гг. в Причерноморье и овощеводческих районах вокруг больших городов вроде Москвы и Ленинграда, — и их представления о хорошей жизни носили более отчетливый капиталистический оттенок. Эти крестьяне использовали приусадебные участки для производства продукции на рынок и расширяли их площадь путем нелегальной покупки и аренды земли4.
Согласно третьей концепции хорошей жизни государство должно было нести патриархальную или патрональную ответственность за колхозников, какую (по крайней мере в идеале) нес помещик за своих крепостных. Это подразумевалось во многих жалобах крестьян, где те выражали глубокое возмущение руководителями, не помогавшими колхозникам в беде (при неурожае, потере лошади, пожаре и прочих стихийных бедствиях) — т.е. поступавшими не так, как поступал добрый барин при крепостном праве. О том же самом свидетельствовали, пожалуй, еще более неожиданно, все учащавшиеся требования, чтобы государство предоставило и колхозникам такие льготы, как пенсии, нормированный рабочий день и гарантированный минимум зарплаты, бывшие достоянием городских рабочих и служащих5.