ОБЩЕСТВЕННОЕ И ЛИЧНОЕ
Термин «колхоз» означал коллективное хозяйство. Но что такое коллективное хозяйство? Какая часть земли, скота, сельскохозяйственного инвентаря и повседневной жизни крестьянина подлежала обобществлению? По этому вопросу велись дискуссии6, но окончательное решение дал лишь практический метод проб и ошибок в ходе коллективизации начала 30-х гг. В итоге крестьяне потеряли свои наделы общинной земли и лошадей (ставших собственностью колхоза), но сохранили коров, свиней, кур и приусадебные участки.
Приусадебный участок в 30-е гг. являлся одним из основных источников средств существования для крестьян, поскольку натуральные и денежные выплаты колхозникам были непредсказуемы и, как правило, очень малы. В 1935 г. Сталин открыто признал двойственную сущность колхозника, члена производственного коллектива во время работы на колхозном поле и единоличного хозяина во время работы на приусадебном участке. Признал он и то, что крестьяне часто вынуждены жить за счет своих приусадебных участков, потому что колхозы еще недостаточно сильны7.
|
|
Колхоз давал крестьянину существенную часть его рациона, однако это не были мясные и молочные продукты. Основным продуктом питания являлись крупы, и их крестьянин главным образом получал от колхоза. Далее следовал картофель: треть необходимого количества в середине 30-х гг. поставлял крестьянину
колхоз, две трети — приусадебный участок. Почти все мясные, молочные продукты и яйца, потребляемые крестьянами, обеспечивали им приусадебные участки. Согласно исследованиям бюджета колхозных дворов в 1937 г. многие продукты колхозники потребляли в меньшем количестве, чем в 1923 — 1924 гг. Уровень потребления молочных продуктов в 1937 г. составлял немногим более половины от уровня 1923—1924 гг., потребление круп и мяса тоже несколько снизилось. Взамен крестьяне ели больше картошки8.
Приусадебный участок имел для крестьян важное значение не только как источник продуктов питания, но и как источник товарной продукции. В 1932 г. крестьяне (колхозники, единоличники и колхозы в целом) получили право продавать излишки продукции на колхозном рынке9, — что во многих отношениях являлось аномалией в обществе, где любого рода торговля, производимая гражданами, за исключением колхозников и крестьян-единоличников, рассматривалась как «спекуляция», уголовное преступление. Однако, если бы крестьяне не могли торговать, государство лишилось бы возможности собирать с них весьма значительные налоги, установленные в 30-е гг.
Хотя колхоз, наряду с натуральной оплатой, должен был обеспечивать своим членам и денежный доход, менее 10% денежных доходов колхозных дворов поступали из этого источника. Более половины давали торговля и продажа государству по контракту продукции приусадебных участков. Доля торговли была скромной — бюджетные исследования в середине 30-х гг. показали, что крестьяне пускали в свободную продажу 17 — 22% мяса и сала и 6 — 7% молочных продуктов, произведенных в приусадебном хозяйстве (правда, эти цифры не дают полной картины легальной торговли и деятельности черного рынка), — но к концу 30-х гг. она, по-видимому, резко увеличилась. Отход также служил в 30-е гг. важным источником денежного дохода для колхозного двора. По подсчетам экономиста А.Бергсона, в 1937 г. советские колхозные дворы зарабатывали на стороне наличными почти столько же, сколько получали за работу в колхозе (включая, наряду с выплатами на трудодни, премии и оклады председателей колхозов)10.
|
|
Крестьяне платили государству как деньгами (налоги), так и натурой (обязательные поставки). В каждом случае для колхоза существовал один пакет обязательств, для отдельного колхозного двора — другой11. Основными налогами в 30-е гг. являлись сельскохозяйственный налог, культурный налог (культжилсбор, введенный в 1931 г.) и местные налоги (самообложение). Налоговое бремя было значительно тяжелее, чем до коллективизации, в первую очередь в результате большого повышения налогов в годы
первой пятилетки. Если подсчитать в чистом виде (как вполне могли сделать российские крестьяне, даже не являясь экономистами), собранные с крестьян налоги за период 1929 — 1934 гг. увеличились более чем на 500% — с 405 млн руб. в 1929 — 1930 гг. (когда существовал один сельскохозяйственный налог) до 2197 млн руб. в 1934 г. (когда в придачу к сельхозналогу крестьянам пришлось платить новый культурный налог и «добровольно» покупать облигации государственного займа на еще более значительную сумму)12.
Разумеется, то был период сильной инфляции: даже по советским данным, индекс цен, если принять за 100% уровень 1928 г., к 1937 г. вырос до 536%, а американский экономист Дж.Чепмен считает, что он был значительно выше. Однако крестьян рост цен не затронул в такой степени, как городских работников. С их точки зрения, налоговое бремя следовало рассматривать не в контексте снижения покупательной способности рубля, а в контексте резкого сокращения денежных доходов крестьян, сопутствовавшего коллективизации. В середине 30-х гг. это бремя, по-видимому, несколько уменьшилось, но затем в 1939 г. последовало новое повышение налогов, причем сельхозналог стал взиматься не по единой, а по прогрессивной ставке, которая могла доходить до 15% от прибыли с приусадебного участка13.
Наряду с налогами и на колхозе, и на отдельном колхознике лежали обязательства по поставкам, — которые один американский экономист удачно назвал «натуральным налогом»14. Колхоз должен был сдавать государству определенное количество зерна, картофеля и другой продукции. Зернопоставки колхоза составляли значительно большую часть урожая, чем продали бы крестьяне до коллективизации, а цены, по которым расплачивалось за них государство, по словам советского историка, были «символическими», «в 10 — 12 раз ниже рыночных», а часто и ниже себестоимости продукции. После того как урожай был собран, в первую очередь производились обязательные поставки. Затем зерно ссыпалось в семенной фонд колхоза, и лишь после выполнения всех обязательств колхоз мог распределить остатки между своими членами в зависимости от того, как они работали в течение года15.
Колхозный двор должен был сдавать государству мясо, молочные продукты, яйца и другую продукцию со своего приусадебного участка — совсем как крепостной двор помещику в прежние времена. Согласно правилам проведения государственных заготовок, впервые вступившим в силу в 1934 г., каждый колхозный двор (и, конечно, каждое единоличное хозяйство) обязывался к сдаче определенного количества мяса и молока, даже если не имел ни свиней, ни овец, ни коров. Это вызывало сильнейшее возмущение и являлось темой многих жалоб крестьян16.
|
|
Тот факт, что государство устанавливало планы заготовок различной сельскохозяйственной продукции, сам по себе уже обязывал колхозы и отдельные колхозные дворы выращивать опреде-
ленные культуры в определенных количествах. Но государство не желало пускать это дело на самотек, опасаясь, что если не проконтролировать посевные работы, то к моменту уборки урожая крестьяне найдут массу оправданий и отговорок, объясняющих, почему они не могут предоставить требуемые продукты. Именно подобными соображениями были продиктованы печально известные «посевные планы», в которых райзо давал колхозам указания, какие культуры на какой площади возделывать.
Ежегодный «посевной план» района включал даже приусадебные участки. Впервые взявшись за эту задачу в 1935 г., Воронежский райзо дал колхозникам подробные инструкции, сколько выращивать на приусадебных участках зерна, льна, картофеля, капусты, огурцов, моркови, свеклы, гороха и помидоров. Это так возмутило колхозников, что они грозились отказаться от предлагаемых им по недавно принятому Уставу сельскохозяйственной артели приусадебных участков, не желая принимать их на столь тягостных условиях. Ретивые воронежские чиновники со своим планированием посадок капусты и огурцов действительно зашли слишком далеко, однако земельные отделы все же имели право и даже обязаны были составлять посевные планы для приусадебных участков по таким культурам, как, например, картофель, — культурам, включавшимся в планы государственных заготовок17.
Колхозники относились к посевным планам резко отрицательно, как потому, что работники земельных отделов часто ничего не понимали в сельском хозяйстве, так и потому, что предпочтения государства в отношении тех или иных культур не обязательно совпадали с предпочтениями крестьян. На этой почве вспыхивало множество конфликтов между районным руководством и колхозами, и во время Большого Террора, когда крестьян поощряли выступать с претензиями против местных представителей власти, такие конфликты служили одним из главных источников крестьянских жалоб. Вероятно, в ответ на них ЦК в конце 1939 г. сделал уступку колхозам, позволив им (хотя и в строго ограниченных пределах) самим решать, какие зерновые культуры сеять, и запретив району вмешиваться, пока колхоз способен выполнять планы обязательных поставок. Неясно, какой результат это дало на практике, в любом случае он оказался недолговечным. Вскоре после войны район снова получил право определять посевные планы колхозов18.
|
|
Помимо налогов и обязательств по поставкам, колхозники несли трудовые и гужевые повинности (трудгужповинность) в рамках системы трудовых повинностей, установленной в начале 30-х гг. Непосредственные истоки этой системы восходят к эпохе гражданской войны, но, если взглянуть шире, она представляла собой возрождение практики крепостничества. Нести трудовые повинности обязаны были все крестьяне, а не только колхозники (тогда как все наемные работники на жалованье от повинностей освобождались), однако поскольку колхозников было гораздо
легче мобилизовать, чем единоличников, то всей тяжестью это бремя падало на колхозы.
Трудгужповинность требовала от крестьян шесть дней в году участвовать в дорожных работах, приводя для этого собственных или (если речь шла о колхозниках) колхозных лошадей. Женщины обязаны были выполнять повинность в возрасте от 18 до 40 лет, мужчины — от 18 до 45. Когда трудовая повинность впервые была введена в 1929 г., предполагалось, что услуги крестьян будут оплачиваться, однако вопрос об оплате был снят дополнительными узаконениями 1931 и 1932 гг. Юристы порой все еще утверждали, что крестьяне должны получать плату, но, судя по материалам, обычно они не получали ничего. Из Белоруссии в 1932 г. сообщали, что не желающие исполнять трудовую повинность могли откупиться деньгами. Те, кто не выходил на работу, подлежали штрафу «в размере до 10-кратной стоимости работы» за каждый пропущенный день19.
В начале 1930 г. была введена еще одна трудовая повинность: крестьяне в лесных местностях обязывались зимой отправлять рабочие бригады и лошадей на лесоповал и лесосплав. В данном случае им платили за работу, но не за использование лошадей; мобилизованные отсутствовали дома неделями, а то и месяцами. Для колхозов эта повинность была весьма тягостной, и они нередко игнорировали указания послать колхозников на лесозаготовки или всячески уклонялись от их выполнения. Наконец, не следует забывать и о том, что у работников районных и сельских советов вошло в привычку рассматривать колхозную рабочую силу и колхозных лошадей как некие свободные ресурсы, которые они могут мобилизовать в любое время для каких угодно целей (см. гл. 8). Законодательно подобная практика никак не была закреплена, однако являлась существенным элементом материального и психологического бремени, лежавшего на плечах коллективизированного крестьянства в 30-е гг.20.