Историческое место Рублева

Рублев и итальянская живопись

Теперь можно решительно отвергнуть мнение, согласно которому Рублев был обязан своими успехами знакомству с итальянской живописью, и в частности с живописью ранних сиенских мастеров. Прямых связей у русских мастеров с Италией в то время не существовало (и это уберегло их от эклектизма, повредившего другим среднеевропейским школам того времени). Сходство Рублева с Симоне Мартини и Дуччо объясняется тем, что все они исходили из одной и той же традиции. На Западе в то время развитие художественной культуры было сложным, разветвленным и противоречивым. В Италии преобладало тяготение к античному наследию, преимущественно к римскому искусству, единственно доступному в то время художникам-гуманистам. Наоборот, в Нидерландах и в других примыкавших к ним странах сильнее сохранялись традиции готики. И там и здесь искусство развивалось под знаменем пробудившегося интереса к человеку, обращения к земному миру, стремления к его воссозданию.

Основа Рублева — не научное познание, а художественное созерцание, самоуглубленность, способность проникать в глубь вещей, воспринимать частности, не теряя целого. В искусстве Рублева проявили себя не столько пытливость ума, сколько потребность сердца, любовное отношение к миру.

В широком художественном движении своего времени Андрей Рублев занимает особое место. В многоголосом хоре той поры он должен был вывести свою ноту. Русский мастер дал свое решение задачам, которые стояли и перед другими мастерами, и решение это было не менее плодотворным, чем то, которому следовали его западные собратья. Там в условиях бурного развития городов, ремесел и торговли торжество человека, успехи в техническом освоении мира пробудили трезвый дух анализа, но порой приводили в философии к рассудочности, в искусстве «к обману зрения», что угрожало цельности художественного мировосприятия. На этом пути многие художники Запада XV века далеко отступили от заветов древности, и потому позднее мастерам высокого Возрождения лишь путем самоограничения удалось приблизиться к благородной строгости древних.

Для того чтобы определить историческое место Рублева, нужно вспомнить, что его младшим современником был Ян ван Эйк, что «Троица» Рублева такой же шедевр, как законченный несколько позднее знаменитый Гентский алтарь, так называемое «Поклонение агнцу». Нидерландский шедевр подкупает прежде всего широтой охвата реального мира, любовно-проникновенным воспроизведением его мельчайших подробностей в сочетании с глубокомысленной символикой целого. Шедевр Рублева, наоборот, покоряет способностью выразить многое в немногом, лаконическим иносказанием, обнимающим весь мир. В этом проявляется приверженность Рублева к античной традиции.

Правда, многие черты античного искусства остались Рублеву недоступными и прежде всего земная любовь, красота обнаженного тела, развитая пластика форм. И все же поразительное явление! Среди лесов и снегов России, на противоположном полюсе, вдали от солнечной Эллады, руководимый своим безошибочным чутьем Рублев сумел проникнуться ее духом. Гуманисты из-под записей средневековых монахов извлекли из древних пергаментов (так называемых полимсестов) тексты классических авторов. Рублев, минуя знакомые ему византийские перепевы, проник к истокам эллинства, к его чувству меры, к плавности контуров, к мудрому самоограничению и, самое главное, к той цельности образов, которая позднее так часто ускользала даже от самых пламенных поклонников древности. Недаром Рублев в своей «Троице» в неизмеримо большей степени, чем все позднейшие классицисты, «подражавшие» по призыву Винкельмана античным образцам, приблизился к благородной простоте аттических надгробных стел V–IV веков до н. э., в которых в одном только рукопожатии двух склоненных друг к другу фигур выражено столько дружеской солидарности.

Рублева нередко называют «русским фра Анжелико», так как оба они — художники-монахи, преодолевали средневековый аскетизм и внесли в искусство нотки человечности. Рублева сравнивали и с другими мастерами XIV–XV веков — Симоне Мартини, Бредерламом и Мейстером Франке. В отличие от всех этих мастеров, Рублев не был художником переходной эпохи. Черты двойственности, художественного эклектизма были ему глубоко чужды. Рублев знаменует не поворот в развитии русского искусства, а одну из его замечательных вершин. Вот почему искусство его чарует такой цельностью и совершенством, почему при всей относительности подобных обозначений он может быть назван «русским Рафаэлем».