Лекция № 3. Утверждено на заседании кафедры « » 200 г.Протокол №

Русская литература XVII в.

Зав. кафедрой ______________________

ФИО преподавателя: Разумовская А.Г.

Утверждено на заседании кафедры «» 200________ г. Протокол №

Начало XVII в. стало для России временем глубокого социального и государственного кризиса. Литература периода Смуты, с одной стороны, привнесла новые черты в русский литературный процесс и таким образом вполне органично встраивается в начало "переходного" XVII столетия, а с другой стороны – вполне продолжает целым рядом черт существовавшую ранее традицию. Как мы увидим дальше, такими сложными и двойственными были практически все литературные произведения первой половины XVII столетия. Процесс жанровой трансформации древнерусской литературы начинался не извне и не столько был связан с западным влиянием, сколько оказался первоначально исподволь спровоцированным внутренними закономерностями литературного развития.

К новым чертам литературы Смутного времени следует, несомненно, отнести появление виршеписания. Это предшествующие силлабике вирши, в которых пока еще нет упорядоченности ни в количестве слогов, ни в количестве ударений в строке. О том, что это все-таки стихи, можно судить, пожалуй, только по наличию рифмы (практически всегда парной, довольно часто – глагольной). Первоначально такие стихи, получившие название "досиллабических виршей" (от польского wiersz – стих) складывались на Украине. Возможно, один из самых ранних примеров таких стихов – краткие вирши Герасима Смотрицкого, прилагаемые к Острожской Библии, напечатанной Иваном Федоровым в Остроге в 1581 г. Российско-польские контакты в эпоху Смутного времени способствовали чрезвычайно интенсивному проникновению досиллабических виршей из Украины (находившейся в то время под властью Польско-Литовского государства) на Русь. Вирши могли представлять собой самостоятельные произведения, но по большей части входили в состав традиционных прозаических (чаще всего риторических, ораторских или публицистических) произведений.

Д.С. Лихачев отмечал в свое время, что новаторской чертой периода начала XVII столетия следует считать открытие литературой человеческого характера – характера не только общественно значимого, но и обычного человека, рядового, иногда даже заурядного, современника. Еще в XVI в., по мнению исследователя, в исторических произведениях появляются два противостоящих традиции признака: единство точки зрения и единство темы (и то и другое – в отличие от принципов формирования летописных сводов, принципиально писавшихся разными летописцами, продолжавшими труд друг друга). Так появляются тексты, посвященные весьма ограниченному историческому периоду или даже одному лицу.

К традиционным чертам литературы эпохи Смуты следует отнести идейную направленность, тематику, проблематику, жанровые характеристики и большую часть стилистических черт произведений этого времени. Произведения о Смуте могут быть разделены на две группы. К первой относятся тексты, которые возникли до избрания на престол Михаила Романова. Они представляют собой непосредственный отклик на события. Их основная цель может быть определена как агитационная, в связи с чем сами произведения могут быть включены в группу публицистических. Во вторую группу входят тексты, написанные уже по окончании самого Смутного времени и представляющие собой попытку исторического осмысления происшедшего. И те, и другие апеллируют к древнерусской традиции, но, как правило, к разным ее аспектам.

Осенью 1606 г., когда войска Болотникова подступали к Москве, была сочинена "Повесть о видении некоему мужу духовну", в основу которой положена сюжетная схема видения. Рассказывается о некотором жителе Москвы, который "в тонком сне" увидел, как Богоматерь, Иоанн Предтеча и святые угодники в Успенском соборе Московского Кремля молили Христа пощадить русский православный народ, страдающий от ужасов Смуты. В соответствии с традицией, восходящей к проповедям Серапиона Владимирского, беда Московского государства связывается с тем, что народ закоснел в грехах. Христос, тронутый слезами Богородицы, говорит ей, что необходимым условием прощения русского народа и облегчения его участи является полное и искреннее покаяние. После этого один из святых обращается к сновидцу со словами: "Иди и поведай, угодниче Христов, яже видел еси и слышал". Оставшийся безымянным "муж духовен" рассказал о видении протопопу Благовещенского собора Московского Кремля Терентию, который приказал написать об этом событии повесть и отдал ее патриарху, а также рассказал царю.

Жанр видений был чрезвычайно распространен в это время. Участники видения варьируются: это может быть Богородица, Христос, "пречудная жена" в светлых ризах и с иконой в руках, местные святые покровители (например, устюжанину Григорию Клементьеву являются патроны Устюга Великого Прокопий и Иоанн Устюжские). Точно так же по-разному обозначаются и необходимые для спасения условия: может говориться о необходимости покаяния, поста и молитвы, строительства церкви. В нижегородском предании говорится о том, что в новопостроенной церкви на престоле следует поставить незажженную свечу и положить чистый лист бумаги. Прощение же будет ознаменовано тем, что "свеща возжена будет от огня небесного, и колокола сами воззвонят, а на бумаге будет написано имя, кому владети Российским государством".

Исследователи этой группы произведений неоднократно отмечали присущую им бытовую конкретность. Как и ранее, большую роль играют бытовые детали, с наибольшей вероятностью свидетельствующие о достоверности рассказываемого. Так, в одном из московских видений поименно называются в качестве свидетелей чуда "6 человек сторожей из овошново ряду".

Еще одним популярным в эпоху Смуты жанром были агитационные грамоты и "отписки", соединяющие в себе литературные формы и формы деловой письменности.

Между 1610 и 1612 гг. неизвестным автором была написана "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском" - своеобразный публицистический манифест, призванный поднять дух народа, пробудить патриотические чувства и вдохновить на борьбу. В тяжелых условиях, когда многие богатые, знатные и властные люди предали Русь и поддерживают поляков, автор обращается ко "всяких чинов людям, которые еще душ своих от Бога не отвратили, и от православной веры не отступили, и в вере заблуждениям не следуют, а держатся благочестия, и врагам своим не предались, и в богоотступную их веру не совратились, но готовы за православную веру стоять до крови". Православная вера и русская Церковь во главе с патриархом Гермогеном для автора – единственный оплот, мощная и непобедимая сила, которую не в состоянии сломить никакое войско. Р. Пиккио писал об образе патриарха Гермогена в "Новой повести…": "Против Польши с ее заносчивым гуманизмом, Польши, несшей литературу, питаемую латинской традицией и уже оплодотворенную встречей с Возрождением, старая Русь выставляет фигуру верховного священнослужителя, уверенная в том, что его святые слова, лишенные светского блеска, но пылающие библейской страстью, сумеют породить в православном народе незатихающее эхо". "Новую повесть…" Пиккио считал памятником, наиболее полно и целостно донесшим до нас духовное состояние русского общества того времени, имевшего твердое намерение противопоставить католическому Западу крепость своей собственной, самобытной и высоко-духовной литературной традиции.

А.С. Демин, занимавшийся образным строем "Новой повести…", отмечал, что ее автор "был склонен оперировать сдвоенными, противоречащими, взаимодополняющими категориями, объединять контрастные черты в облике персонажей". Таков, например, польский король, который, предвкушая полный и окончательный захват России, одновременно демонстрирует и свою радость, и свою злобность. От злобы король дергался, вскакивал, "кипел удами", напоминал "лютаго и свирепаго и неукротимаго жеребца", который храпит, рвется из уздечки и готов всякого сбросить в "неисходный ров". С другой стороны, неоднократно сообщается о признаках сердечной радости (при использовании традиционной формулы "возрадовася в сердцы своем" и ее синонимических вариантов). В результате, как считает А.С. Демин, "высказывания о "кипящих" движениях злобы и сердечных проявлениях радости при сложении семантически не взаимоуничтожались, а создавали некое единое, "среднее" смысловое целое, переходное между двумя крайностями, в рассказе о короле, который в радости не затихает, но и в злобе не устремляется куда-то, а, в результате, от чувств "кипит" на месте, еле сдерживается".

В "Новой повести…" используется рифмованная речь, являющаяся одним из способов характеристики персонажей. Так, один из присягнувших польскому королю бояр, казначей Федор Андронов описывается так: "ни от царских родов, ни от боярских чинов, ни от иных избранных ратных голов; сказывают, что от смердовских рабов. Его же, окаянного и треклятого, по его злому делу не дос-тоит его во имя Стратилата (св. Федора Стратилата, небесного покровителя Фе-дора Андронова), но во имя Пилата назвати, или во имя преподобнаго, - но во имя неподобнаго, или во имя страстотерпца, - но во имя землеедца, или во имя святителя, - но во имя мучителя, и гонителя, и разорителя, и губителя веры христианьския"

В 10-е годы XVII в. келарем Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным было написано "Сказание" - один из самых известных и популярных памятников литературы Смутного времени. Текст "Сказания" несколько раз перерабатывался в период между 1611 и 1620 гг. и в общей сложности насчитывает 77 глав. В центре повествования – знаменитая осада Троице-Сергиева монастыря, рассказ доведен до Деулинского перемирия 1618 г. Историки довольно высоко ставят этот текст за его скрупулезную фактографичность, филологи обращают внимание на особое чутье Палицына к современным ему новаторским тенденциям в литературе (отмечая, в частности, использование в "Сказании" досиллабических виршей).

Пытаясь вскрыть причины Смуты, Авраамий Палицын говорит о всеобщем падении нравов и подчеркивает социальные противоречия предшествующего периода. Упоминается страшный голод, который случился при Борисе Годунове и в результате которого умерло огромное количество народа: потом выяснилось, что амбары богачей ломились от огромного количества скрываемого от людей хлеба. Богатые не пощадили своих людей, поэтому наши враги не пощадили нас.

Еще одна причина Смуты – это, по мысли Палицына, превращение Борисом Годуновым самодержавия в самовластие. Публицист осуждает царский произвол и связанное с ним слепое повиновение монарху его советников, призванных управлять государством. Впрочем, еще более, чем самовластие царя, Палицына страшит самовластие народа.

Одна из важных для Авраамия Палицына проблем связана с темой власти и отношением к новой царской династии. Для современников Смута означала еще и кризис самодержавия, падение законной династии (той самой, идеологическое обоснование владельческих прав которой было закреплено в многочисленных памятниках XVI столетия). Воплощением этого общественного неблагополучия стало событие, до того времени невиданное – появление на престоле "лжецарей", самозванцев. В результате перед публицистами (и перед Авраамием Палицыным, в частности) вставала необходимость примирить принципы наследственной и избирательной монархии и учесть роль народного волеизъявления при избрании претендентов на царство. Палицын пишет о том, что народное единодушие в вопросе выбора царя – неоспоримое свидетельство богоизбранности именно этого претендента, орудие Божественного промысла. Царь Михаил Романов – государь, "Богом дарованный … прежде рождениа его от Бога избранный и из чрева матерняя помазанный". Ему противопоставлен в "Сказании" Василий Шуйский, который воцарился не по Божьей воле, а лишь по "хотению сердец" и именно поэтому не смог получить всенародного признания.

В "Сказании" Авраамия Палицына отчетливо ощущается биографическая, мемуарная составляющая. Как известно, его деятельность не была полностью безупречна, одно время он служил Лжедмитрию II. И вот теперь он стремится обелить свою репутацию, преувеличить собственную значимость, подробно рассказывая о своей поездке в Ипатьевский монастырь под Костромой за Михаилом Романовым, о своем участии в торжественной встрече нового государя у ворот Троице-Сергиева монастыря, о своей деятельности в процессе заключения Деулинского перемирия и о ряде других событий.

Один из историков Смутного времени – Иван Андреевич Хворостинин, происходивший из рода ярославских князей и в юности близкий к Лжедмитрию I, который пожаловал его кравчим. При Шуйском он был отправлен на покаяние в Иосифо-Волоколамский монастырь, потом возвращен в Москву, в начале 1613 г. уже служил воеводой в Мценске, потом – в Новосили, а в 1618 г. – в Переяславле Рязанском. Царь Михаил наградил его за службу и назначил стольником. Обвинение в государственной измене забылось, но вскоре его сменило другое – в вольномыслии и атеизме. В 1623 г. он был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь под надзор "доброго" и "житием крепкого" монаха. Прощение от царя и патриарха Хворостинин получил уже незадолго до смерти, последовавшей в 1625 г.

Желая обелить себя и дать свой взгляд на исторические события начала XVII столетия, Хворостинин, судя по всему незадолго до смерти, написал масштабное произведение "Словеса дней и царей и святителей московских". Как и Авраамий Палицын, Хворостинин уделяет много внимания своей роли в тех или иных событиях: пишет, что он старался обличать суетную гордыню Лжедмитрия и пекся о спасении его души; утверждает, что его ценил и в свое время выделил из других сам патриарх Гермоген и т.д.

Хворостинин дает сложные, подчас двойственные и контрастные характеристики историческим деятелям той поры. Борис Годунов оказывается одновременно и властолюбивым, и боголюбивым. С одной стороны, он строит храмы, украшает города, укрощает лихоимцев; он "в мудрость житиа мира сего, яко добрый гигант, облечеся и приим славу и честь от царей". С другой стороны, сообщается о том, что он озлобил людей друг на друга, спровоцировал в своих подданных "ненавидение и лесть", восстановил рабов на господ, погубил много благородных людей и вообще "соблазни мир и введе ненависть".

Общей чертой литературы Смутного времени А.С. Демин считал гиперболизированное изображение чувств. Действительно, авторы того времени не скупятся на краски при описании эмоциональных переживаний. Гнев делает человека безумным, заставляет, подобно собаке, лаять на воздух и кидаться нелепыми словами, будто камнями. Горе не только вызывает речные потоки слез, но и побуждает биться головой о землю, царапать ногтями грудь. Страх вонзается прямо в человеческое сердце. Отмечая, что такое преувеличение чувств в целом не характерно для устного народного творчества, А.С. Демин обращал внимание на аналогию этой гиперболизации в песне об убийстве царевича Димитрия:
Не вихрь крутит по долинушке,
Не седой ковыль к земле клонится.
То идет грозный Божий гнев
За православную Русь.

По мнению А.С. Демина, "распространение новой манеры повествования о чувствах во многом было обусловлено сложившейся тяжелой обстановкой, породившей в стране ощущения неуверенности, недоверчивости и страха… Авторы использовали преувеличения, чтобы разоблачать тайное и раскрывать скрытое… Даже в документах упоминания о преувеличенных проявлениях чувств, например, обильных слезах, считались своеобразным доказательством истинности высказываний".

Исследователи литературы Смутного времени обращали внимание также на весьма заметную разношерстность писательского слоя того времени. Здесь и монах, и приказный дьяк, и князья из рода Рюриковичей, хотя и представляющие второстепенные фамилии. Все это свидетельствует о том, что профессиональных писателей еще не было, писательское сословие еще не сложилось и монополии на писательский труд в это время не было, писателем мог стать каждый желающий, руководствующийся теми или иными побуждениями - рассказать о событиях, свидетелем которых он стал; попытаться вскрыть причины событий и дать им оценку; наконец, обелить себя и представить в выгодном свете свою собственную деятельность.

Во второй половине XVII в. жанр повести занял ведущее положение в системе литературных жанров. Если древнерусская традиция обозначала этим словом любое "повествование", то, что в принципе рассказывается, повесть как новый литературный жанр наполняется качественно иным содержанием. Его предметом становится индивидуальная судьба человека, выбор им своего жизненного пути, осознание своего личного места в жизни. Уже не так однозначно, как раньше, решается вопрос об авторском отношении к описываемым событиям: голос автора явно уступает место сюжету как таковому, а читателю предоставляется самому сделать вывод из этого сюжета.

"Повесть о Горе-Злочастии" – первая в группе бытовых повестей XVII в., открывающая тему молодого человека, не желающего жить по законам старины и ищущего свой путь в жизни. Эти традиционные законы олицетворяют его родители и "добрые люди", дающие герою разумные советы: не пить "двух чар за едину", не заглядываться "на добрых красных жен", бояться не мудреца, а глупца, не красть, не лгать, не лжесвидетельствовать, не думать о людях плохо. Очевидно, что перед нами – вольное переложение библейских десяти заповедей. Однако Молодец, который "был в то время се мал и глуп, не в полном разуме и несовершен разумом", отвергает эту традиционную христианскую мораль, противопоставляет ей свой путь: "хотел жити, как ему любо". Этот мотив жизни в свое удовольствие усиливается в повести, когда "названой брат" подносит Молодцу чару вина и кружку пива: выпить "в радость себе и веселие". Именно стремление к удовольствию приводит Молодца к краху, что очень иронично констатирует анонимный автор, рассказывая, как Горе "научает молодца богато жить – убити и ограбити, чтобы молодца за то повесили, или с камнем в воду посадили". Жизнь по новым правилам не складывается, забвение родительских советов приводит к катастрофе, соответственно, единственным возможным выходом оказывается возвращение к традиционным христианским ценностям: "спамятует молодец спасенный путь – и оттоле молодец в монастыр пошел постригатися". Появление образа монастыря в финале "Повести о Горе-Злочастии" важно прежде всего именно как показатель традиционного решения проблемы выбора своего пути: Молодец, как и Блудный сын Симеона Полоцкого, в итоге возвращается к родительскому укладу. Заповеди в начале пути и монастырь в конце – знаковые точки этого уклада.

Принципиально новой чертой "Повести о Горе-Злочастии" можно считать образ главного героя – безымянного Молодца. Молодец – фольклорный герой по происхождению, обобщенный представитель молодого поколения. Отсутствие имени – существенная характеристика, т. к. именно это отсутствие является показателем начального этапа перехода от традиционного древнерусского героя к герою нового времени. Автору важно подчеркнуть именно обобщенность, принципиальную неконкретность этого образа, и он прибегает для этого к традиционному фольклорному взгляду на героя. Мы не знаем многих внешний обстоятельств его жизни. Где он научился пить и играть, при каких обстоятельствах ушел из родного дома – все это остается неизвестным читателю. Мы не знаем, откуда и куда бредет Молодец, как он был в конце концов принят в монастыре, какова была там его дальнейшая судьба. Единственной характеристикой Молодца в "Повести" оказывается его социальная характеристика – он происходит из купеческой среды. "Люди добрые" на честном пиру

Посадили ево за дубовой стол,
Не в болшее место, не в меншее, -
Садят ево в место среднее,
Где седят дети гостиные.

В большинстве древнерусских литературных произведений личность раскрывается статично, а не динамично. Человек действует в зависимости от обстоятельств и единственное возможное изменение - это поворот человеческого сознания от зла к добру, чаще всего – в результате чуда, которое свидетельствовало о божественном замысле о человеке. В беллетристических произведениях нового времени личность героя оказывается способной к саморазвитию, причем это саморазвитие может совершаться как от зла к добру, так и от добра ко злу, а кроме того, и это очень важно, развитие человеческой личности может совершаться безотносительно к добру и злу.

"Повесть о Горе-Злочастии" имеет своим героем только одного человека. Это монодрама. Все остальные действующие лица отодвинуты в тень и характеризуются автором через множественное число, которое наиболее отчетливо противопоставляется хоть и обобщенной, но в то же время принципиальной "единственности" главного героя ("отец и мать", "други", "добрые люди", "нагие-босые", "перевощики"). Только в начале повести говорится об одном "милом друге", который его обманул и обокрал. Но этот единственный, кроме Молодца, конкретный человеческий персонаж повести выведен так обобщенно, что скорее воспринимается как некий символ всех его собутыльников, чем как конкретная личность. В повести только один ярко освещенный персонаж – это неудачливый и несчастный Молодец.

Правда, в "Повести", кроме Молодца, есть и другой ярко обрисованный персонаж – это само Горе-Злочастие. Но персонаж этот представляет собой alter ego самого Молодца. Это его индивидуальная судьба, своеобразная эманация его личности. Горе неотделимо от самой личности Молодца. Это судьба его, личная, выбранная им по доброй воле, хотя и подчинившая его себе, неотступно за ним следующая, прилепившаяся к нему. Она не переходит к Молодцу от родителей и не появляется у него при рождении. Горе-Злочастие выскакивает к Молодцу из-за камня тогда, когда он уже сам выбрал свой путь, уже ушел из дома, стал бездомным пропойцей, свел дружбу с "нагими-босыми", оделся в "гуньку кабацкую".

Непредвиденные события жизни Молодца развиваются под воздействием изменений в самой его личности. Эти изменения подчиняются одной главной мысли повести: "человеческое сердце несмысленно и неуимчиво". Человек вступает на опасный путь соблазнов вовсе не потому, что в мире есть зло и дьявол не дремлет, а потому, что независимо от существования вне человека начал добра и зла само сердце человеческое способно избирать тот или иной путь, а при "неполном уме" и "несовершенном разуме" неизбежно склоняется ко злу, к непокорству, к соблазнам и прельщениям.

В целом развитие Молодца идет скорее ко злу, чем к добру, хотя в конце концов он и является в монастырь, чтобы постричься. Но постриг его вынужденный – это не душевное возрождение к добру, а простая попытка убежать от Горя. Горе остается сторожить его у ворот монастыря, и еще неизвестно, не овладеет ли оно им вторично.

Впрочем, вопросы добра и зла отступают в повести со своего традиционно первого места на второй план. Автор повести не столько оценивает действия Молодца с точки зрения религиозно-этической, сколько по-человечески жалеет Молодца, сопереживает его неудачам, несчастью. Он не осуждает Молодца, он горюет по нем, внутренне ему симпатизируя. Поэтому лирическая стихия повести, столь ярко в ней проявляющаяся, отнюдь не случайна. Народная лирика – лирика песни, причитания, жалобы на судьбу и на долю – явилась формой выражения эмансипированных от церковной дидактики чувств по отношению к эмансипированной же личности человека.

Исследователи отмечали, что "Повесть о Горе-Злочастии" стоит на грани автобиографии, она переполнена личной заинтересованностью автора в судьбе своего героя и от нее один шаг до жалобы на свою собственную судьбу. И как это ни парадоксально, она очень близка к автобиографии Аввакума по своему лирическому тону.

"Повесть о Савве Грудцыне" – следующий этап в развитии главной в бытовой повести второй половины XVII в. темы поисков молодым поколением свой судьбы. Это произведение составляет полную противоположность "Повести о Горе-Злочастии" в плане бытовой конкретики. Рассказ о Молодце и Горе ведется принципиально обобщенно, без называния конкретных мест и при полном отсутствии индивидуализации героя. И это было важно для неизвестного автора этой повести, т. к. он стремился представить читателю путь молодого поколения в целом, жизненный выбор не конкретного, а обобщенного героя. "Повесть о Савве Грудцыне" дает действующим лицам русские, реальные имена и располагает события в конкретной географической, бытовой, этнографической среде. Действие в ней вполне подчинялось купеческой обстановке определенной, близкой читателям эпохи. Савва Грудцын предстает перед читателем в окружении многочисленных подробностей и деталей. В начале повести прослеживаются торговые пути отца Саввы из Казани в Соликамск, Астрахань или даже за Каспийское море. Рассказывается о прибытии Саввы в Орел и о знакомстве его с отцовским другом купцом Баженом Вторым и его женой. И здесь на первый план выходит тема любви. При описании зарождения чувства автор традиционен: "...супостат диавол, видя мужа того добродетельное житие, абие уязвляет жену его на юношу онаго к скверному смешению блуда и непрестанно уловляше юношу онаго лстивыми словесы к падению блудному". Традиционализм "Повести о Савве Грудцыне" сказывается и в средневековом взгляде на женщину как на "сосуд дьявола" почти в прямом смысле, ибо греховное влечение к женщине, жене отцовского товарища, приводит Савву к еще большему греху – продаже бессмертной души черту. И действительно, вскоре появляется и сам дьявол в образе отрока, который становится Савве названым братом (вспомним "названого брата" "Повести о Горе-Злочастии). Концовка повести вполне традиционна: после целого ряда подробно описанных приключений и путешествий Савва оказывается под Смоленском, участвует в освобождении города от поляков, внезапно заболевает и страшно мучим бесом. В самый опасный момент ему является Богородица и предсказывает чудо. И действительно, в день престольного праздника Казанской иконы Богородицы из-под купола храма падает Савина "богоотсупная грамота", с которой стерты все письмена. В результате Савва раздает все имущество и постригается в монахи. Итак, как и в "Повести о Горе-Злочастии", герой после длительных испытаний приходит к традиционным ценностям. И все же сюжетной традиционностью не исчерпывается содержание этой повести. В.В. Кожинов отметил переплетение в ней жанровых признаков старой учительной проповеди с новой психологической повестью и даже романом. Путешествия Саввы по всей Русской земле мотивируют бытовые зарисовки купеческой жизни; его участие в военных действиях переводят повествование в пласт воинской повести, тема греха и раскаяния (пожалуй, все-таки основная) решается в духе традиционной легенды о чуде. И эта жанровая неоднородность – самая яркая черта "Повести о Савве Грудцыне" как явления литературы переходного периода.

Кроме того, принципиально важен образ беса – "названного брата" Саввы. Исследователи неоднократно отмечали, что этот образ противостоит всей традиционной древнерусской демонологии: дьявол внешне ни в чем не отличается от людей, ходит в купеческом кафтане и выполняет обязанности слуги. Демонологические мотивы вставлены в причинно-следственную связь событий, конкретизированы, окружены бытовыми деталями, сделаны более наглядными и легко представимыми.

Савва идет за город, но первоначально не помышляет о встрече с дьяволом. Он идет в поле в унынии и скорби. И вот тут-то Савве как бы невольно является "злая мысль": "Егда бы кто от человек или сам диавол сотворил ми сие, еже бы паки совокупитися мне с женою оною, аз бы послужих дьяволу". В "Повести о Савве Грудцыне" показаны не только причины появления этой "злой мысли", но и сама обстановка, в которой эта мысль появилась: пустое поле, одинокая и, следовательно, располагающая к раздумьям прогулка изможденного унынием человека. Как бы в ответ на эту мысль Саввы, появившуюся у него в исступлении ума позади него возникает некий юноша. Сперва он слышит только голос, зовущий его по имени, потом, обернувшись, видит самого юношу. Явление этого скорого на помин дьявола во многом похоже на явление Горя-Злочастья.

Ничего ужасающего в образе беса нет, чудесное приобретает самый обыкновенный, даже заурядный вид. При всей своей сюжетно-функциональной близости к образу Горя "Повести о Горе-Злочастии", в художественном отношении это уже совершенно другой образ: на смену фольклорному обобщению приходит литературная бытовая конкретика. Недаром было замечено, что бес "Повести о Савве Грудцыне" отчасти предвосхищает "партикулярного" черта Ивана Карамазова у Ф.М. Достоевского.

Автор "Повести о Савве Грудцыне" долго не позволяет Савве догадаться, что он имеет дело с бесом. Даже данное "названному брату" "рукописание" не заставляет его предположить неладное, даже появление перед престолом главного сатаны зарождает в нем лишь смутные подозрения. Для автора важно, что "рукописание", данное Саввой дьяволу, символизирует сперва охватившую его страсть к жене Бажена Второго, потом – его честолюбивые устремления. Впервые в истории русской беллетристики автор пользуется приемом выявления скрытого значения событий: то, что ясно автору и читателю, еще неясно действующему лицу; читатель знает больше, чем знают герои, поэтому он с особенным интересом ждет развязки, которая состоит не только в торжестве добродетели, но и в выяснении происходящего для самих действующих лиц.
Существенное значение в этой беллетризации демонологии имел перенос действия в купеческую среду. Тем самым сюжет о продаже души дьяволу соединился с обстановкой путешествий, передвижений по разным городам и странам, с темой верности или неверности жены – обычной для купеческих повестей. Впрочем, беспрерывные перемещения Саввы по русским городам имеют и чисто художественное значение: эти передвижения демонстрируют неспокойную совесть Саввы, невозможность для него избавиться от последствий своего греха. Эти передвижения мотивированы вовсе не купеческими делами, а лишь непоседливостью, на которую его толкает слуга-дьявол.

С точки зрения нравоучительной в "Повести о Савве Грудцыне" много лишнего. Вполне было бы достаточно того, что Савва в отплату за свое рукописание возвращает себе любовь жены Бажена Второго. Однако Савва вместе со своим другом-бесом путешествует, переезжает из города в город, совершает воинские подвиги под Смоленском. Продажа души черту становится, таким образом, сюжетообразующим моментом. Савве нужна от дьявола не одна услуга, а много услуг, необходима постоянная помощь – именно поэтому бес принимает обличье слуги или помогающего ему "названного брата". Сюжет усложняется. Помощь дьявола становится роком, судьбой, долей, и Савва обречен, он не может избавиться от своего названного брата. Нечто аналогичное мы видели в "Повести о Горе-Злочастии".

"Повесть о Савве Грудцыне" представляет интерес также и в плане сопоставительного анализа произведений, возникших в разных национальных литература и по-разному интерпретирующих мотив договора человека с дьяволом.

Этот сюжет распространен не только в европейских, но и в восточных литературах. Так, в поэме Фирдоуси "Шах-намэ" есть эпизод, рассказывающий об арабском князе Заххаке, вступающем ради земного владычества в союз со злым духом – Иблисом – который принял обличье юноши, став слугой Заххака:

Однажды утром посредине луга
Иблис предстал пред ним в обличье друга...
Сказал Иблис "Чтоб речь моя звучала,
Я клятву от тебя хочу сначала".
Был простодушен юноша, тотчас
Исполнил искусителя приказ:
"Твои слова держать я в тайне буду,
Я повинуюсь им всегда и всюду.

У Фирдоуси клятва выполняет функцию характерного для европейских литератур "рукописания".

Исследователи испанских разработок темы о договоре человека с дьяволом (пьесы XVII в. "Гигантский огненный столп, Святой Василий Великий" Лопе де Веги; "Осужденный за недостаток веры" Тирсо де Молины; "За худые дела слетает голова" Хуана Руиса де Аларкона, "Маг-чудодей" Педро Кальдерона) отмечали, что по сравнению с легендой о докторе Фаусте и ее последующими разработками в литературах Европы испанские разработки этого мотива обладают рядом характерных особенностей: герой вступает в союз с дьяволом исключительно за обладание женщиной; герой не приобретает при этом второй молодости; как правило, герой ценой покаяния получает спасение от претендующей на его душу злой силы.

Те же особенности мы обнаруживаем и в "Повести о Савве Грудцыне". Объясняется это общностью литературной традиции: средневековому западноевропейскому и русскому читателю были хорошо известны христианские византийские сказания о Елладии, Киприане и Юстине и о Феофиле.

"Повесть о Савве Грудцыне" как любое крупное художественное произведение, примыкая ко вполне определенной линии традиции, в последней не умещается (как "Маг-чудодей" Кальдерона, "Трагическая история доктора Фауста" Марло и особенно "Фауст" Гете). Греховная страсть к жене Бажена Второго послужила поводом к союзу Саввы с дьяволом. Однако после того как мнимый брат выполнил свое обязательство, сюжет развивался далее по своим внутренним законам, независимо от достаточно жесткой схемы религиозной легенды, первый узел которой был уже полностью исчерпан.

Конкретные причины обращения человека к помощи князя тьмы, как отмечают исследователи этой темы в мировой литературе, чрезвычайно разнообразны. В апокрифической литературе Адам, полагая, что земля принадлежит дьяволу, заключает с ним пакт, чтобы иметь возможность работать на земле. Согласно другому апокрифу, Адам дает расписку, чтобы вернуть свет, утраченный после изгнания из рая. Еще по одному апокрифу, Адам вступил в союз с дьяволом за то, чтобы тот избавил Каина от "12 глав змеиных", которые от рождения были у того на голове. Феофил дает "рукописание", чтобы вновь получить утраченный им духовный сан и отомстить епископу. Киприан и Елладий – ради обладания женщиной. Герой популярной в средние века легенды о Рыцаре – чтобы вернуть промотанное богатство. Герои, восходящие к легенде о докторе Фаусте, - чтобы вернуть молодость и в стремлении к недоступному людям знанию.

Существенно, что как Киприан, так и Савва Грудцын оступились по человеческой слабости. Именно поэтому и с этической, и с художественной точки зрения они имели право на прощение своего греховного поступка. Далеко не случайно и тот и другой долго не догадываются, с кем имеют дело. Относительность вины Саввы подчеркивается еще и тем, что он "уловлен был лестию женскою". Целую серию аргументов против окончательного осуждения героя, вполне укладывающихся в концепции всего круга тих произведений, находим в пьесе Лопе де Веги (был прощен апостол Петр, по слабости отрекшийся от Христа; сделка незаконна, т. к. в обмен на ничтожное наслаждение черти хотят получить человеческую душу, и т.д.).

Не меньшее значение имеет идея ограниченности бесовской силы и зависимости результатов ее воздействия от душевного склада человека. Согласно этой идее, более отчетливо выраженной в "Маге-чудодее" Кальдерона, менее – в "Повести о Савве Грудцыне", на вечные муки обречен лишь тот, в ком нет внутренней борьбы между добром и злом. Помощь Богоматери и святых вознаграждает за эту победу или даже за предпосылки этой победы в душе самого человека. По мысли Кальдерона и в какой-то мере по мысли автора "Повести о Савве Грудцыне", свобода воли позволяет человеку, как бы низко он ни пал, найти в себе силы сбросить непомерный груз зла и пороков и восстановить свое человеческое достоинство.

Стилистически же "Повесть о Савве Грудцыне" написана еще в старой манере. Трафаретные стилистические формулы зачастую не позволяют углубить психологические и бытовые характеристики. Прямая речь персонажей лишена бытовой и психологической характерности, не индивидуализирована, остается книжной. Стиль и язык повести не пускали в нее действительность в полной мере, не позволяли полностью достигнуть эффекта соприсутствия читателя при развертывании действия повести.

Ограниченность языковых средств автора создавала эффект немоты персонажей повести. Несмотря на обилие прямой речи, эта прямая речь оставалась все же "речью автора" за своих персонажей. Эти последние еще не обрели своего языка, своих, только им присущих, слов. В их уста вставлены слова автора, являющегося своего рода "кукловодом". То же самое касается "Повести о Горе-Злочастии", где мы уже хорошо видим Молодца, но пока еще его не слышим.

Попытка индивидуализации прямой речи сделана только для беса, но и эта индивидуализация касается не речи самой по себе, а только манеры, в которой бес разговаривает с Саввой: то "осклабився", то "расмеявся", то "улыбаясь". В языковом же отношении речи Саввы, беса, Бажена Второго, его жены, главного сатаны и прочих не различаются между собой.

"Повесть о Фроле Скобееве", представляющая третий этап в процессе эволюции бытовой повести в русской литературе XVII в., обычно характеризуется исследователями как оригинальная русская новелла. Посвященная все той же теме самоопределения молодого поколения, она, в отличие от всех предшествующих повестей, решает ее принципиально антитрадиционно. Это – русский вариант европейского плутовского романа. В "Повести о Фроле Скобееве" отсутствует древнерусская книжная и фольклорная традиция, столь сильная в более ранних повестях. Фрол Скобеев – представитель нового поколения, добивающийся успеха именно благодаря отказу от традиционной морали: обманом, плутовством, хитростью. Сюжет повести составляет рассказ о его ловкой женитьбе на дочери стольника Нардина-Нащокина Аннушке. И раскрытие любовной темы здесь в корне отличается от "Повести о Савве Грудцыне": автор рассказывает не об опасном дьявольском искушении, а о ловко задуманной и осуществленной интриге, в результате которой каждый из героев получает свое. Если в "Повести о Савве Грудцыне" жена Бажена Второго предстает в традиционном для древнерусской литературы образе искусительницы и клеветницы (линия эта богата примерами от "Слова" и "Моления" Даниила Заточника в XIII в. до "Повести о семи мудрецах" в XVII в.), то Аннушка оказывается своеобразной женской параллелью к образу Фрола – ловкого плута. Отметим, что именно ей приходит в голову, как можно, не вызывая подозрений, оставить родительский дом: "И Аннушка просила мамки своеи, как можно, пошла Фролу Скобееву и сказала ему, чтоб он, как можно, выпросил карету и с возниками, и приехал сам к ней, и сказался бутто от сестры столника Нардина Нащекина приехал по Аннушку из Девичьева монастыря". Единственной традиционной чертой "Повести о Фроле Скобеве" можно считать, пожалуй, авторскую позицию. У читателя могли возникнуть серьезные подозрения, что автор не очень сочувствует драме, совершившейся в семье стольника, и не без восхищения смотрит на проделки своего героя. Но поймать автора на слове, обвинить его в сочувствии пороку было невозможно.

Новая и весьма примечательная черта повести – это отказ от традиционных литературных способов повествования, полное изменение повествовательного стиля. Стиль авторского повествования близок к стилю деловой прозы, приказного делопроизводства. Автор дает показания на суде в большей мере, чем пишет художественное произведение. Он нигде не стремит

Итак, эволюция жанра бытовой повести в русской литературе второй половины XVII в. приводит к постепенному отказу от традиционных ценностей и к замене их новыми. Прежде всего оказывается, что молодой герой может выбрать свой путь в жизни и преуспеть на нем. Именно этот позитивный вывод сделал возможным появление в петровскую эпоху очередного витка жанра – "гисторий", рассказывающих о героях, олицетворяющих собой новые веяния в истории России.

Крылов. Квартет.

Герои – гос деятели, никакой стройности в деятельности гос-ва. Об этом же «Лебедь, щука и рак». В силу своей аллегоричности они обрели вневременное толкование.

Басни о войне 1812 года.

Отражены все наиболее важные событие. «ворона и курица». События сентября – оставление Москвы.

Волк и овца?

Французская кампания 1812 года. Наполеон – волк, кот хотел переговоров.

«Обоз». Добрый конь – политика Кутузова. Кутузов подвергался критики, но поступал так, как нужно. Крылов считал политику Кутузова верной. Басни были опубликованы в течении октября и ноября. Они издавались с яркими картинками и недорого стоили. Они разошлись 1000 экземплярами. В 1815 года сам Крулов стал всенародном. В 1812 К получает новое назначение по службе – Оленин глава императорской публичной библиотеки. Помощник библиотекаря – Крылов. Становится помощником на долгие годы. До сих пор благодаря ему в библиотеке огромное количество славянской литературы. За два года благодаря оленину библиотека становится литературным центром. Гнедич – тоже работал, Дельвиг, Загоскин и другие. Семья Олениных взяла Крылова под свою опеку, К часто гостит у них. Там часто бывают и Брюлов, Глинка, Пушкин и другие. Оленины были очень гостеприимной семьей. О К там заботились, как дома. Тем более, что дома у К не было, была квартира при библиотеке. Жена Оленина запирала дверь и не выпускала К, пока он не напишет пару басен. Следила, чтобы всегда были приготовлены лучшие блюда для К.. Особенно К был дружен с Гнедичем. Он был соседом по казенной квартире. Их взгляды чаще всего не совпадали, часто подолгу обсуждали литературу. Гнедич делала перевод с древнегреческого и К выучил этот язык.

К был членом … и прекрасно разбирался в лит полемике. Басня «Парнас», кот. вызвала обсуждения у Шишкова.

Хвостов. Бесконечно читал свои стихи и бесконечно публиковал их. По этому поводу – басня «Кукушка и Петух».

В 1819 году – новое издание книг Крылова. К этим годам басни были опубликованы на многих языках. Был приставлен к присуждению большой золотой медали за басни. Состоялось это в 1832 году. В постановлении значилось 2 имени: Иван Дмитриев, Иван Крылов. Самому К было не до почестей в 22 году у него был удар, его разбил паралич. Оленины пригласили лучших врачей, приняла участие и Мария Федоровна, императрица. Императрица приглашает К в Павловск под присмотром придворных врачей. Здоровье поправлялось. Умирает брат Левушка в те же годы – еще один удар. Левушка избрал военную карьеру и в итоге участвовал во многих походах. Но он так и остался капитаном, а в 24 году он заболел горячкой и через несколько дней скончался. После известия только через три недели К начал разговаривать с людьми. А в 25 году выходит в Петербурге в 7 книгах басни. Выходят так же во Франции с картинками. Постоянно сравнивали Дмитриева и Крылова. Эта полемика – о путях развития русского языка. «Дмитриев ввел басню во дворец, а Крылов – на площадь». У Крылова басни бытовые. Главная мысль как пословица или поговорка, народность.

Крылдов никогда не состоял ни в каких обществах, даже в масонстве.

Последнюю басня «Вельможа» напишет в 34 году. по случаю 10-летия правления Николая I. Эту басню не хотели публиковать. Крылов уже стар, начал уставать от разговоров и прочего. Он прожил 29 лет при публичной квартире, съехал, живет почти затворником в семье крестницы Савельевой. Умирал К в кругу семьи от воспаления легких. В 76 лет. Похоронен на кладбище Алекс-Невской лавры рядом с Гнеличем. Было продано 77 тыс экземпляров его басен.

Василий Андреевич Жуковский (1783-1852)

В допушкинский период – первое место у Жуковского. И в свое время он был авторитетом в лит-ре. Ж – первый романтик. Сыграл большую роль в формировании русской лит-ры и словестности. Самая важная особенность – личный хар-р поэзии. «Жизнь и поэзия – одно». Эти его слова можно отнести ко всей его жизни. Это было новым для России.

Родился в Тульской губернии. Был сыном помещика богатого и турчанки. Свое отчество и фамилию получил от крестного отца, бедного дворянина. Ж с раннего детства сознавал свое положение незаконного сына в доме отца. 4 года учился в гос пансионе. Большое внимание придавали значение знанию литературы, преимущ классицистической. Сблизился с директоров – Тургеневым. Андрей Тургенев – организ друж лит общество.

1802 году вернулся в Мишинское, дает уроки племянницам. Он увлекается одной из них – Машенькой Протасовой. Но ее мать не может дать разрешение на брак. Мечта о личном счастье для него неосуществима. В 08 году вернулся в Москву. Его любовная лирика – отражение соб сердечной катастрофы. Имеет трагический конец. В 17 году Маша выходит замуж, в 23 умирает. Ж в глубокой меланхолии. Нельзя даже словами описать, что происходило в его душе. Это повлияло на формирование взглядов, внутреннего мира Ж. большое значение события 1812 года. Служит офицером. Пишет оду «певец восстания русских войн». Патриотические стихи сделали его знаменитым. В петебург переезжает – становится секретарем «Арзамаса», его имя выз интерес в цар семь. Далее он – писец при Марии Федоровне. В 26 году он наставник наследника престола. Тогда сформ свою педагогическую программу. В основе – умеренно-просветительские взгляды. Говорил о необх воспитания, о нравств кач-вах. Тогда в его лирике – мист.-религ насторения. Монархист. Осуждает восстание, но защитник многих русских литераторов.

В 41 году Ж выполнил свои обяз. Уезжает в германию, женится. Последние 12 лет он там. Его религиозность принимает черты фанатичности. В 52 году умер в Баден-Бадене.

Периоды:

1. 1797-1807

Борьба клас и сентиментализма. Время учебы в благородном пансионе. Пишет и подражает Ломоносову или Державину, слагает политические оды и подобные. Все эти оды пишет по канонам классицизма. Ж усваивает этот стиль. Но испытывает влияние Карамзина. Стали проявляться и клас и сент черты. В печати в 97 году первое – Майское утро. Смесь клас и сент. Классицизм – явно ученическое искание, а сент – свойственен самому Ж. Ж становится членов общ Тургенева. Ж начинает заниматься самообразование. И очень скоро культу рассудка Ж противопрост культу чувства. Но главный жанр – элегии. «Сельское кладбище» в конце 1802 года, перевод и в то же время оригинальное произведение. Состояние природы- тождественное настроению героя. Потом все пользуются этим приемом. Этот перевод – что-то совершенно новое для русской литературы. Личная трагедия принесла лирический тон, теплота чувств, не разума и музыка языка, его совершенство. Плюс псих анализ. Он у Ж всегда связан с анализом этическим. Его интересует нравственное создание.

«….». Здесь – звукопись, добавляет обонятельные впечатления, осязательные и даже вкусовые. У Ж природа – не фон, а участник событий, олицетворена.

2. 1808-1833 – расцвет

3. 1834-1852