Жорж Санд — Шарлотте Марлиани в Париж

Пальма на Майорке, 14 декабря 1838

[...] То, что здесь поистине хорошо, — так это природа, небо, горы, здоровье Мориса и улучшение характера Соланж. Здоровье славного Шопена не в столь блестящем состоянии! После того как он хорошо, слишком хорошо перенес ужасные тяготы путешествия, нервная энергия, поддерживавшая его, спала, и он был крайне удручен и нездоров. Но ему с каждым днем лучше, и я надеюсь, что он совсем поправится. Я ухаживаю за ним как за ребенком. Это ангел мягкости и доброты (Впоследствии Жорж Санд в «Histoire de та vie» — «Истории моей жизни» писала о болезни Шопена на Майорке: «Бедный великий артист был невыносим в болезни».). Ему очень недостает фортепиано. Наконец-то сегодня мы получили известие о нем — оно отправлено из Марселя, и мы, вероятно, получим его недели через две [...]. Завтра мы едем в монастырь Вальдемоза, самое поэтическое место на земле. Мы проведем там зиму, которая тут только начинается, но которая скоро кончится, — вот единственное счастье этого края [...]. Наши семейные узы стали более тесными, и мы прижимаемся друг к другу с подлинным чувством глубокого счастья. Разве можно жаловаться, когда сердце живет? [...]

«Correspondance de Frederic Chopin», vol. II. Paris, 1954, стр. 279—282.

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

Пальма, 28 dec[embre — декабря] 1838

или, точнее, Вальдемоза в нескольких милях; можешь ли Ты представить меня между скалами и морем, в огромном заброшенном монастыре картезианцев, в келье, двери которой больше любых ворот в Париже, незавитого, без белых перчаток, бледного, как всегда. Келья имеет форму высокого гроба, высокие своды запылены, — маленькое окно, под окном померанцы, пальмы, кипарисы; против окна под филигранной мавританской розеткой (Архитектурный мотив, часто встречающийся в арабской архитектуре и перенесенный маврами в Испанию.) на лямках моя кровать. Возле кровати старый, квадратный, разваливающийся intouchable [шаткий стол], за которым я еле могу писать, на нем оловянный подсвечник (здесь это большая luxe [роскошь]) со свечкой. Бах (Вероятно, «Das Wohltemperiertes Klavier» — «Хорошо темперированный клавир» И. С. Баха, с которым Шопен никогда не расставался.), моя пачкотня и не мои бумаги (Возможно, рукописи Жорж Санд.)... тишина... можно кричать... и всё равно тихо. Словом, пишу Тебе из странного места.

Твое письмо от 2-го сего месяца я получил третьего дня, и так как из-за праздников почта отходит лишь на будущей неделе, то могу писать Тебе не спеша, а вексель, который я Тебе посылаю, вероятно, будет идти к Тебе бесконечно долго. Природа — вещь прекрасная, а уж с людьми никаких дел иметь не следует. Ни дорог, ни почт. Сколько раз я ни приезжал сюда из Пальмы, всегда с одним и тем же извозчиком, и всякий раз другой дорогой. Потоки прокладывают дороги, avalanches [лавины] их исправляют, сегодня тут нельзя проехать, потому что перепахано, завтра можно только на мулах, а если бы Ты знал, какие здесь повозки??! Вот почему, Юльян, здесь и нет ни одного англичанина, даже консула. Что там обо мне говорят — всё пустяки. — Лео — еврей! (По-видимому, эти слова были вызваны какими-то денежными недоразумениями; во всяком случае, это не наложило отпечатка на дальнейшие взаимоотношения Шопена и Лео.). Не могу послать Тебе Прелюдий, потому что они не окончены; мне теперь лучше, и я потороплюсь, а еврею напишу короткое откровенное благодарственное письмо, которое проберет его до пят (пусть проберет докуда угодно). Шельма! А я был у него накануне отъезда [сказать], чтобы он мне ничего не присылал. Шлезин [гер] еще большая собака, — поместить в альбом мои Вальсы (Три вальса ор. 34.)! и продать Пробсту (Генрих Альберт Пробст — лейпцигский музыкальный издатель.), когда сам выклянчил их у меня для своего отца (Адольф Мартин Шлезингер, берлинский издатель, отец Мориса (парижского издателя).) в Берлин. — Все эти вши меня теперь меньше кусают. Пускай Лео бесится. Жаль мне только Тебя, но самое большее через месяц Ты будешь чист перед Лео и моим хозяином. Распорядись деньгами Весселя (Христиан Рудольф Вессель (1797—1885) — лондонский музыкальный издатель; уроженец Бремена, в 1825 г. переехавший в Англию.), как будет нужно. Что делает мой слуга? Когда получишь деньги, дай от меня привратнику 20 фр[анков] новогодних и заплати печнику, если он приходил! Не помню, чтобы я оставил какие-нибудь важные долги. Во всяком случае, обещаю Тебе, что не дальше как через месяц мы будем чисты. — Сегодня чудная луна. Никогда такой не было. Но, но Ты пишешь, что послал мне письмо от моих: и не видал, и не получал. А мне оно так нужно. Франкировал ли Ты его? Как адресовал? Твое единственное до сих пор полученное мною письмо было очень плохо адресовано. Junto [Итак], когда будешь писать, не забудь чего-нибудь, а то этот господин (большой дурень, en parenthese [между нами будь сказано]) зовется Риотор. Посылаю Тебе самый лучший адрес. [Зачеркнуто: «Я предпочел бы, однако, чтобы Ты адресовал туда же, куда и я мое фортепиано».] Фортепиано уже 8 дней как ждет в порту, что скажет aduana [таможня], которая хочет золотые горы за эту гадость. Тут природа благодетельна, но люди — воры; они никогда не видели иностранцев и поэтому не знают, сколько за что спрашивать. Апельсины — даром, а за пуговицу к штанам — баснословные суммы. Всё это grano [зернышко] песку по сравнению с этим небом, с той поэзией, которой здесь всё дышит, рядом с окраской этих еще не опошленных людскими взорами чудеснейших мест. Еще мало кто пугал орлов, которые каждый день парят над нашими головами. Ради бога, всегда франкируй и прибавляй: Palma de Mallorca [Пальма на Майорке].

Посылаю Тебе вексель и письмо к моим. Яся люблю и жалею, что он окончательно не сделался директором детского благотворительного учреждения в каком-нибудь Нюренберге или Бамберге. Пусть будет человеком и, наконец, напишет мне.

Мне кажется, это 3-е или 4-е письмо, что я посылаю Тебе для Родителей. Альбрехта поцелуй, но обо мне говори поменьше.

Твой Ш.