И. Бабель. Мой первый гусь

Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты (…).

В приведённом отрывке можно заметить повторяющуюся особенность, то есть ряд перекликающихся подробностей:

1) ордена начдива шесть представлены «вколоченными в грудь»;

2) герой «разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо»;

3) ноги его сравниваются с «девушками, закованными до плеч в блестящие ботфорты».

Во всех этих деталях обнаруживается не просто соседство «военных» и «мирных» определений, но экспансия первых на «территорию» вторых, то есть не война и мир, а война, вторгающаяся в мир, аналогично чему вторжение чего-то неживого в жизнь. В ряду перечисленных подробностей даже армейская должность героя, подчёркнутая номерным определением, является продолжением его фамилии: «Савицкий, начдив шесть». В портрете героя используются черты, выражающие что-то насильственное: «сбитой», «вколоченными», «разрезал», «закованных». Эти характеристики принадлежат рассказчику, передавая его ощущения. В его взгляде мы находим не любование красотой, а удивление, то есть определённую дистанцию. (С этим связано оксюморонное соседство «мужского» и «женского» – военно-героического и запаха духов, «гигантского» и «приторного»).

Но и сам приход рассказчика в этот мир воспринимается как что-то насильственное – преодоление отчуждения, своего рода обряд инициации. 

Дальнейшее чтение рассказа должно, конечно, уточнить первоначальный набросок смысла. Но так как единый смысл целого присутствует в любой его части, то это уточнение будет проходить в уже найденном направлении.

Л. Толстой. Воскресение.

(…) Княгиня Софья Васильевна кончила свой обед, очень утончённый и питательный, который она съедала всегда одна, чтобы никто не видал её в этом непоэтичном отправлении (…).

Приведённая фраза романа содержит ценностно-смысловое напряжение, которое развёртывается схематически в следующий ряд оппозиций:

княгиня                                           обед

утончённость                 питательность

в обществе                                     одна

социальное                          природное

поэтическое                 непоэтическое

искусство                                    жизнь

красота                                       истина

маска                                             лицо

    Художественный смысл фразы романа «Воскресение» предстаёт как идеальная структура, организованная двумя различными типами отношений. В вертикальной плоскости схемы это отношения символической репрезентативности, то есть взаимного представительства. В горизонтальной – отношения ценностной полярности.