Жанровые особенности романа

Прежде чем охарактеризовать жанр «Иллюзий», пройдем несколько шагов по пути неискушенного читателя, впервые приступающего к чтению этого романа.

Аннотация к американскому изданию гласит: «A mystical adventure story about two barnstorming pilots who meet in a field in midwest America because each is doing what he really wants to do.»

Внимательный читатель сразу спотыкается о логическое несоответствие. Делать то, что ты действительно хочешь делать: а) едва ли всегда возможно и уместно, б) едва ли повышает твои шансы на случайную встречу посреди поля со странствующим (летающим!) коллегой.

Для того, чтобы объяснить это противоречие, автор аннотации цитирует самого Ричарда Баха:

«Скрытые за словами идеи — это те простые идеи, что окружают нас в повседневности: найти то, что мы более всего хотим делать; делать это, невзирая ни на что; и быть уверенным, делая это, что тебе обеспечена очень трудная и очень счастливая жизнь».

Таким образом, уже в самом первом обращении к читателю декларируется основная идея книги: возможность сознательного выбора собственного пути, собственной судьбы, заложена в каждом человеке. Подобный подход — ключ к парадоксу. Если человек делает то, что он действительно хочет делать, каждая встреча, каждое событие на его пути, даже кажущееся абсолютной случайностью, обусловлено сознательным выбором именно этого «будущего».

Дальнейший анализ авторского предисловия и собственно романа позволит нам убедиться в правильности сделанных выводов. Но уже на этом этапе становится очевидным, что основным содержанием романа являются идеи. Возникает необходимость определить жанр произведения, т. е. литературную форму проявления, выражения этих идей.

Как упоминалось выше, вопреки авантюрному подзаголовку «The Adventures of...», внимание автора сосредоточено не на изображении самой жизни, человеческих характеров, неожиданных и захватывающих событиях, в которых проявляются воля, смелость, находчивость, самоотверженность (черты приключенческой литературы). Многое из описываемого в романе — хождение по воде или сквозь стены, левитация гаечных ключей, исцеление немощных и испарение облаков — принадлежит к разряду фантастических явлений, тем не менее насыщенность действия «чудесами» не дает достаточных оснований для того, чтобы отнести его к жанру научной фантастики. Тем более, что мы не находим на страницах «Иллюзий» ни одной технической новинки, кроме двух обыкновенных аэропланов. К нашим дням аэропланы конца 30-х безнадежно устарели, но роман не потерял актуальности: все чудеса в нем, и автор это подчеркивает, свершаются ТОЛЬКО ВОЛЕЙ человека.

Суммируя вышесказанное, мы приходим к выводу, что, сочетая в себе черты приключенческого, фантастического, философского романа, «Иллюзии» представляют собой одну из разновидностей т. н. интеллектуального романа — роман-притчу (a parable novel). На интеллектуальность жанра указывают многочисленные диалоги-споры двух главных героев, в которых, как в сократовских диалогах, из вопросов и ответов постепенно выстраивается истина. Ключевые слова этих споров: свобода и выбор, иллюзии и реальность, знание и умение, возможности и способности, смысл жизни, миссия, необходимость, вера и т. д.

Притчевость же романа находит свое выражение в целом ряде как формальных, так и концептуальных признаков.

Так же, как в притче, повествование в нем движется по параболе, начинаясь со своеобразного аллегорического вступления-притчи, переходя к событиям основной части и завершаясь возвратом к той же аллегории. Согласно одному из определений, в романе-притче главную роль играют не «характеры и жизненные обстоятельства, а исключительная заостренность мысли самого автора, к которой он приковывает внимание читателя. Сюжет в этом случае важен не как отражение жизненных явлений, а как пример, с помощью которого автор стремится нагляднее и убедительнее донести до читателя какую-то свою мысль, идею, заставить читателя задуматься над ней.» /КСЛТ, с. 133/ Ту же идейную заостренность мы находим в романе «Иллюзии». По мнению другого автора, подобная форма «требует от слушателя или читателя перенести себя в ситуацию притчи, активно постигать ее смысл... в результате самостоятельной интеллектуально-нравственной работы человека»/ЭСЮЛ, с. 233/.

Мессия в романе так выражает свое одобрение Ричарду во время очередного мини-экзамена: «Spoken like a true messiah! Simple, direct, quotable, and it doesn't answer the question unless somebody takes the time to think carefully about it»/ Illusions, p.118/. Под «somebody» можно подразумевать потенциального читателя, слушателя и т. п.

Таково и все повествование — требует постоянной работы мысли, переосмысления и осознания. Бах мастерски достигает подобного эффекта тем, что не преподносит большинство истин в готовом виде, а как бы ставит самого себя — рассказчика - на один уровень с неискушенным читателем и вместе с ним, шаг за шагом, продвигается к пониманию. Шимода же, как хороший учитель, терпеливо разыгрывает одну за другой ситуации, в которых истины становятся очевидными.

Допустим, Ричард не согласен с тем, что каждый волен делать то, что хочет. Необходимой поправкой, как он считает, должно быть «если это не причиняет вреда другим». Шимоде удается переубедить его за две минуты, подозвав к костру вполне правдоподобного вампира. Потребность вампира в свежей человеческой крови ставит под угрозу жизнь Ричарда (вампир делает то, что он хочет). Ричард отказывает гостю в ужине (делает то, что хочет), но тем самым автоматически обрекает его на голодные мучения (причиняет вред).

Логический тупик разрешается просто. Наши поступки в наших интересах неизбежно оказывают влияние на жизни других. При этом каждый волен выбрать себе меру своей зависимости от чужих поступков (это тоже является частью нашей внутренней свободы). Вампир выбирает страдание. Ричард выбирает собственную жизнь.

«Your only obligation in any lifetime is to be true to yourself. Being true to anyone else or anything else is not only impossible, but the mark of a fake messiah.»/ Illusions, p. 47/

Простота философии Шимоды вызывает ассоциации со знаменитым «элементарно, Ватсон!». Недогадливому доктору, также как Ричарду, приходилось искренне недоумевать, искренне заблуждаться, становиться жертвой мистификаций и розыгрышей и затем восхищаться отточенной дедукцией и мастерством переодеваний Холмса, тогда как тот получал столь же искреннее удовольствие от маленьких и больших загадок. Тема игры и удовольствия имеет большое значение для «Иллюзий» — по мнению Баха, человек приходит в мир ради познания неведомого и игры, то есть стремится получать удовольствие от процесса обучения. «You are led through your lifetime by the inner learning creature, the playful spiritual being that is your real self.»/ Illusions, p. 51/

Однако, в отличие от произведений Конан-Дойла, в сюжете «Иллюзий» нет преступников и детективов, виновных и карающих. По сути дела, нет даже добра или зла, коль скоро человек волен делать то, что он хочет. По законам жанра притчи, характеры и внешность персонажей практически не оговариваются. Человек вообще и сделанный им выбор — вот главные герои притчи. И все загадки и иллюзии порождаются самим человеком в попытке определить свое место в мире.

В авторском предисловии к «Иллюзиям» мы находим следующее подтверждение: «What if somebody came along who... could teach me how my world works and how to control it?...What if a Siddhartha or a Jesus came into our time with power over the illusions of the world because he knew the reality behind them?..»

Мессия в романе — a reluctant messiah из заглавия — сделал свой выбор: мессианству и толпе он предпочел мир аэропланов и зеленых лугов, столь близкий миру Баха. («Like attracts like», читаем мы в романе.) Выбор каждым их них своего мира обусловил встречу. Выбор встречи и общения обусловил постижение Ричардом тех знаний, которыми обладает Мессия. Выбор Мессией своей судьбы обусловил происшедшую трагедию, в результате которой он гибнет от выстрела из толпы, и т. д. Таким образом, все действие в романе подчиняется закону причинно-следственной связи, и задача Ричарда, и вместе с ним читателя, — понять, что в ее основе лежит добровольный выбор.

«Смысл притчи не в том, каков характер человека, а в том, какой нравственный выбор он совершает»/ЭСЮЛ, с.233/.

Сам автор дает подсказку к определению жанра романа в первой главе, представляющей собой своеобразную «притчу в притче». Ее герой, Мастер (аллегорический образ Дональда Шимоды и, вместе с тем, пародия на Иисуса Христа), «always spoke to them (to his listeners — A. A.) in parables»/ Illusions, p. 13/.

Ключевое слово «parables» — «притчи» выходит за рамки микроконтекста и экстраполирует свое значение как на главу, так и на роман в целом, своеобразная логическая структура которого имеет под собой притчевую основу.