Размышления Аристотеля о натурфилософии

Так вот, большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях, - это они считают элементом и началом вещей…

Относительно количества и вида такого начала не все учили одинаково. Фалес - основатель такого рода философии - утверждал, что начало-вода (потому он и заявлял, что земля находится на воде); к этому предположению он, быть может, пришел, видя, что пища всех существ влажная и что само тепло возникает из влаги и ею живет (а то, из чего все возникаете - это и есть начало всего). Таким образом, он именно поэтому пришел к своему предположению, равно как потому, что семена всего по природе влажны, а начало природы влажного - вода.

Некоторые же полагают, что и древнейшие, жившие задолго до нынешнего поколения и первые, писавшие о богах, держались именно таких взглядов на природу: Океан и Тефию они считали творцами возникновения, а боги, по их мнению, клялись водой, названной самими поэтами Стиксом, ибо наиболее почитаемое - древнейшее, а то, чем клянутся, - наиболее почитаемое. Но действительно ли это мнение о природе исконное и древнее, это, может быть, и недостоверно, во всяком случае, о Фалесе говорят, что он именно так высказался о первой причине…

Анаксимен же и Диоген считают, что воздух первее (proteron) воды, и из простых тел преимущественно его принимают за начало; а Гиппас из Метапонта и Гераклит из Эфеса - огонь, Эмпедокл же - четыре элемента, прибавляя к названным землю как четвертое. Эти элементы, по его мнению, всегда сохраняются и не возникают, а в большом или малом количестве соединяются в одно или разъединяются из одного.

А Анаксагор из Клазомен, будучи старше Эмпедокла, но написавший свои сочинения позже его, утверждает, что начал бесконечно много: по его словам, почти все гомеомерии, так же как вода или огонь, возникают и уничтожаются именно таким путем - только через соединение и разъединение, а иначе не возникают и не уничтожаются, а пребывают вечно.

Исходя из этого за единственную причину можно было бы признать так называемую материальную причину. Но по мере продвижения их в этом направлении сама суть дела указала им путь и заставила их искать дальше. Действительно, пусть всякое возникновение и уничтожение непременно исходит из чего-то одного или из большего числа начал, но почему это происходит и что причина этого? Ведь как бы то ни было, не сам же субстрат вызывает собственную перемену; я разумею, что, например, не дерево и не медь - причина изменения самих себя, и не дерево делает ложе, и не медь - изваяние, а нечто другое есть причина изменения. А искать эту причину-значит искать некое иное начало, [а именно], как мы бы сказали, то, откуда начало движения. Так вот, те, кто с самого начала взялся за подобное исследование и заявил, что субстрат один, не испытывали никакого недовольства собой, но во всяком случае некоторые из тех, кто признавал один субстрат, как бы под давлением этого исследования объявляли единое неподвижным, как и всю природу, не только в отношении возникновения и уничтожения (это древнее учение, и все с ним соглашались), но и в отношении всякого другого рода изменения; и этим их мнение отличается от других. Таким образом, из тех, кто провозглашал мировое целoe единым, никому не удалось усмотреть указанную причину, разве что Пармениду, да и ему постольку, поскольку он полагает не только одну, но в некотором смысле две причины. Те же, кто признает множество причин, скорее могут об этом говорить, например те, кто признает началами теплое и холодное или огонь и землю: они рассматривают огонь как обладающий двигательной природой, а воду, землю и тому подобное - как противоположное ему.

После этих философов с их началами, так как эти начала были недостаточны, чтобы вывести из них природу существующего, сама истина, как мы сказали, побудила искать дальнейшее начало. Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что- либо другое в этом роде, да так они и не думали; но столь же неверно было бы предоставлять такое дело случаю и простому стечению обстоятельств. Поэтому тот, кто сказал, что ум находится, так же как в живых существах, и в природе и что он причина миропорядка и всего мироустройства, казался рассудительным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предшественников…

 А Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и плотное — сущим, а пустое и (разреженное) — не-сущим (поэтому они и говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной причиной существующего они называют и то и другое. И так же как те, кто признает основную сущность единой, а все остальное выводит из ее свойств, принимая разреженноеи плотное за основания (archai) свойств [вещей], так и Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего остального. А этих отличий они указывают три: очертания, порядок и положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь «строем», «соприкосновением» и «поворотом»; из них «строй» — это очертания, «соприкосновение» — порядок, «поворот» — положение; а именно: А отличается от N очертаниями,   AN от NA — порядком, Ζ от N — положением. А вопрос о движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно остальным легкомысленно обошли.

Итак, вот, по-видимому, до каких пределов, как мы сказали, наши предшественники довели исследование относительно двух причин….

 Во всяком случае, очевидно, что они число принимают за начало и как материю для существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами числа они считают четное и нечетное, из коих последнее — предельное, а первое — беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно и четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, — это числа.

Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое.

Итак, и от того и от другого учения мы можем почерпнуть, что противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они — это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти начала свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано, но, по-видимому, они определяют элементы как материальные,

ибо, говорят они, из этих элементов как из составных частей и образована сущность.

Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и такие, которые высказались о Вселенной как о единой природе, но не все одинаково — ни в смысле убедительности сказанного, ни в отношении существа дела.

Аристотель. Метафизика // Собрание сочинений в 4-х томах.

Т.1.- М.: Мысль, 1976. - 550 с. С. 71-73, 75-77.

Что же касается сущности материальной, то не надо упускать из виду, что, если даже все происходит из одного и того же первоначала или из одних и тех же первоначал и материя как начало всего возникающего одна и та же, тем не менее каждая вещь имеет некоторую свойственную лишь ей материю, например: первая материя слизи — сладкое и жирное, желчи — горькое или еще что-нибудь, хотя, может быть, они происходят из одной и той же материи. А несколько материй бывает у одного и того же тогда, когда одна материя есть материя для другой, например: слизь возникает из жирного и сладкого, если жирное возникает из сладкого, а из желчи возникает слизь, поскольку желчь, разлагаясь, обращается в свою первую материю. Ибо одно возникает из другого двояко — или оно есть дальнейшее развитие другого, или это другое обратилось в свое начало. С другой стороны, из одной материи могут возникать различные вещи, если движущая причина разная, например из дерева — и ящик и ложе. А у некоторых вещей, именно потому, что они разные, материя необходимо должна быть разной, например: пила не может получиться из дерева, и это не зависит от движущей причины: ей не сделать пилу из шерсти или дерева. Если поэтому одно и то же может быть сделано из разной материи, то ясно, что искусство, т. е. движущее начало, должно быть одно и то же: ведь если бы и материя и движущее были разными, то разным было бы и возникшее.

Так вот, если отыскивают причину, то, поскольку о ней можно говорить в разных значениях, следует указывать все причины, какие возможно. Например: что составляет материальную причину человека? Не месячные ли выделения? А что — как движущее? Не семя ли? Что — как форма? Суть его бытия. А что — как конечная причина? Цель (и то и другое, пожалуй, одно и то же). А причины следует указывать ближайшие; на вопрос, что за материя, указывать не огонь или землю, а материю, свойственную лишь данной вещи. Что же касается естественных и возникающих сущностей, то, если изучить их правильно, их следует изучить указанным выше образом, — раз эти причины имеются и их столько, и познавать следует именно причины.

А что касается сущностей естественных, но вечных, то дело здесь обстоит иначе. Ведь некоторые из них, пожалуй, не имеют материи, или [во всяком случае] не такую, а лишь допускающую пространственное движение. И также нет материи у того, что хотя и существует

στ природы, но не есть сущность, а сущность — его субстрат. Например: какова причина лунного затмения, что есть его материя? Ее пет, а Луна есть то, что претерпевает затмение. А какова движущая причина, заслоняющая свет? Земля. И цели здесь, пожалуй, нет. А причина как форма — это определение; но оно остается неясным, если не содержит причины. Например: что такое затмение? Лишение света. Если же прибавить из-за того, что Земля оказалась между [Луной и Солнцем], то определение будет содержать причину. Относительно сна неясно, что здесь есть первое претерпевающее. Сказать ли, что живое существо? Да, нов каком это отношении и какая его часть прежде всего? Будет ли это сердце или что-то другое? Далее: отчего сон? Далее: каково состояние, испытываемое этой частью, а не всем телом? Сказать ли, что это такая-то неподвижность? Да, конечно, но чем она вызывается в первом претерпевающем?..

Так как некоторые вещи начинают и перестают существовать (esti kai oyk estin) не возникая и нe уничтожаясь например точки, если только они существуют, и вообще — формы, или образы (ведь не белизна возникает, а дерево становится белым, раз все, что возникает, возникает из чего-то и становится чем-то), то не все противоположности могут возникнуть одна из другой, но в одном смысле смуглый человек становится бледным человеком, а в другом смуглость — бледностью, и материя есть нe y всего, а у тех вещей, которые возникают друг из друга и переходят друг в друга; а то, что начинает и перестает существовать, не переходя одно в другое, материи не имеет.

Здесь есть затруднение: как относится материя каждой вещи к противоположностям. Например, если тело в возможности здорово, а здоровью противоположна болезнь, то есть ли тело в возможности и то и другое? И вода — есть ли она вино и уксус в возможности? Или же для одной вещи материя есть материя по отношению к обладанию и форме, а для другой — по отношению к лишенности и прехождению вопреки своей природе? Затруднение вызывает и вопрос, почему вино не есть материя уксуса и не есть уксус в возможности (хотя уксус и образуется из него) и почему живой не есть мертвый в возможности. Или же дело обстоит не так,

а разрушения — это нечто привходящее, и именно сама материя живого есть, поскольку она разрушается, возможность и материя мертвого, как и вода — материя уксуса: ведь мертвый возникает из живого и уксус возникает из вина так же, как из дня ночь. И стало быть, если одно таким именно образом обращается в другое, то оно должно возвращаться к своей материи; например, если из мертвого должно возникнуть живое существо, то он должен сначала обратиться в свою материю, а затем из нее возникает живое существо; и уксус должен обратиться в воду, а затем из нее возникает вино.

 

Аристотель. Метафизика // Собрание сочинений в 4-х томах.

Т.1.- М.: Мысль, 1976. - 550 с. С. 229-231.

 

Вопросы задания

1. Аристотель сумел выделить основные подходы мыслителей своей эпохи в поисках первооснов бытия. Сравнительный анализ выразите в таблице.

Философ	Первооснова бытия	Классическое направление истории науки и философии	Комментарий
Фалес
Демокрит
Гераклит
пифагорейцы
Платон
Аристотель

 

Гейзенберг В. (1901-1976), один из создателей квантовой механики. Наряду с работами по структуре атомного ядра, проблемам релятивистской квантовой механики и единой теории поля, написал немало ярких книг по истории и философии науки.

Пытаясь сегодня снова затронуть некоторые поставленные древними проблемы, а именно вопрос о структуре материи и о по­нятии закона природы, я делаю это потому, что в наше время раз­витие атомной физики радикально изменило наши представления о природе и структуре материи…

В начале греческой философии стоит дилемма «единого» и «многого». Мы знаем: нашим чувствам открывается многооб­разный, постоянно изменяющийся мир явлений. Тем не менее, мы уверены, что должна существовать по меньшей мере возмож­ность каким-то образом свести его к единому принципу. Пытаясь понять явления, мы замечаем, что всякое понимание начинается с восприятия их сходных черт и закономерных связей. Отдельные закономерности познаются затем как особые случаи того, что яв­ляется общим для различных явлений и что может быть, поэтому названо основополагающим принципом. Таким образом, всякое стремление понять изменчивое многообразие явлений с необхо­димостью приводит к поискам основополагающего принципа. Характерной особенностью древнегреческого мышления было то, что первые философы искали «материальную причину» всех вещей. На первый взгляд это представляется совершенно есте­ственной отправной точкой для объяснения нашего материального мира. Но, идя по этому пути, мы сразу же сталкиваемся с дилем­мой, а именно с необходимостью ответить на вопрос, следует ли отождествить материальную причину всего происходящего с одной из существующих форм материи, например с «водой» в философии Фалеса или «огнем» в учении Гераклита, или же надо принять такую «первосубстанцию», по отношению к которой всякая реальная материя представляет собой только преходящую форму. В античной философии были разработаны оба направления, но здесь мы не станем их подробно обсуждать.

Двигаясь далее, мы связываем основополагающий принцип, т. е. нашу надежду на простоту, лежащую в основе явлений, с некой «первосубстанцией». Тогда возникает вопрос, в чем за­ключается простота первосубстанции или что в ее свойствах позволяет охарактеризовать ее как простую…

Таким образом, если внимание направлено в первую очередь на материю, на материальную причину вещей, естественным следствием стремления к простоте оказывается понятие мельчай­ших частиц материи…

Основатели атомистического учения Левкипп и Демокрит по­пытались избежать этой трудности, допустив, что атом вечен и неразрушим, т. е. что он есть подлинно сущее. Все другие вещи существуют лишь постольку, поскольку они состоят из атомов. Принятая в философии Парменида антитеза «бытия» и «небытия» огрубляется здесь до антитезы «полного» и «пустого». Бытие не просто едино, оно может воспроизводиться до бесконечности. Бытие неразрушимо, поэтому и атом неразрушим. Пустота, пустое пространство между атомами обусловливает расположение и движение атомов, обусловливает и индивидуальные свойства атомов, тогда как чистое бытие, так сказать, по определению не может иметь иных свойств, кроме самого существования…

Все же атомистическая гипотеза делает большой шаг в нужном направлении. Все многообразие различных явлений, множество наблюдаемых свойств материального мира можно свести к поло­жению и движению атомов. Атомы не обладают такими свойст­вами, как запах или вкус. Эти свойства возникают как косвенные следствия положения и движения атомов. Положение и движе­ние - понятия, как кажется, гораздо более простые, чем эмпири­ческие качества вроде вкуса, запаха или цвета…

Атомистическая гипотеза имела целью указать путь от «мно­гого» к «единому», сформулировать основополагающий принцип, материальную причину, исходя из которой можно было бы по­нять все явления. В атомах можно было видеть материальную причину, но роль основополагающего принципа мог бы играть только общий закон, определяющий их положение и скорость…

Когда Платон занялся проблемами, выдвинутыми Левкиппом и Демокритом, он заимствовал их представление о мельчайших частицах материи. Но он со всей определенностью противостоял тенденции атомистической философии считать атомы первоосно­вой сущего, единственным реально существующим материальным объектом. Платоновские атомы, по существу, не были материаль­ными, они мыслились им как геометрические формы, как правиль­ные тела в математическом смысле. В полном согласии с исходным принципом его идеалистической философии тела эти были для него своего рода идеями, лежащими в основе материальных структур и характеризующими физические свойства тех элемен­тов, которым они соответствуют. Куб, например, согласно Пла­тону, - мельчайшая частица земли как элементарной стихии и символизирует стабильность земли. Тетраэдр, с его острыми вершинами, изображает мельчайшие частицы огненной стихии. Икосаэдр, из правильных тел наиболее близкий к шару, пред­ставляет собой подвижную водную стихию. Таким образом, пра­вильные тела могли служить символами определенных особен­ностей физических характеристик материи.

Но по сути дела, это были уже не атомы, не неделимые пер­вичные единицы в смысле материалистической философии. Платон считал их составленными из треугольников, образующих поверх­ности соответствующих элементарных тел. Путем перестройки треугольников эти мельчайшие частицы могли поэтому превра­щаться друг в друга. Например, два атома воздуха и один атом огня могли составить один атом воды. Так Платону удалось обойти проблему бесконечной делимости материи; ведь треуголь­ники, двумерные поверхности - уже не тела, не материя, и можно было поэтому считать, что материя не делится до бесконечности. Это значило, что понятие материи на нижнем пределе, т. е. в сфере наименьших измерений пространства, трансформируется в поня­тие математической формы. Эта форма имеет решающее значение для характеристики прежде всего мельчайших частиц материи, а затем и материи как таковой…

Все это довольно точно соответствует главным представлениям идеалистической философии Платона. Лежащая в основе явле­ний структура дана не в материальных объектах, каковыми были атомы Демокрита, а в форме, определяющей материальные объ­екты. Идеи фундаментальнее объектов. А поскольку мельчайшие части материи должны быть объектами, позволяющими понять простоту мира, приближающими нас к «единому», «единству» мира, идеи могут быть описаны математически, они попросту суть математические формы. Выражение «Бог - математик» связано именно с этим моментом платоновской философии, хотя в такой форме оно относится к более позднему периоду в исто­рии философии.

Значение этого шага в философском мышлении вряд ли можно переоценить. Его можно считать бесспорным началом матема­тического естествознания, и тем самым на него можно возложить также и ответственность за позднейшие технические применения, изменившие облик всего мира…

Важнейшее различие между современным естествознанием и античной натурфилософией заключается в характере приме­няемых ими методов. Если в античной философии достаточно было обыденного знания природных явлений, чтобы делать за­ключения из основополагающего принципа, характерная особен­ность современной науки состоит в постановке экспериментов, т. е. конкретных вопросов природе, ответы на которые должны дать информацию о закономерностях. Следствием этого различия в методах является также и различие в самом воззрении на приро­ду. Внимание сосредоточивается не столько на основополагающих законах, сколько на частных закономерностях…

 С того времени, как Галилей, чтобы изучить законы падения, бросал, как рассказывает легенда, камни с «падающей» башни в Пизе, наука занималась конкретным анализом самых различных явле­ний - падением камней, движением Луны вокруг Земли, волнами на воде, преломлением световых лучей в призме и т. д. Даже после того как Исаак Ньютон в своем главном произведении «Principia mathematica» объяснил на основании единого закона разно­образнейшие механические процессы, внимание было направлено на те частные следствия, которые подлежали выведению из осново­полагающего математического принципа. Правильность выведен­ного таким путем частного результата, т. е. его согласование с опытом, считалась решающим критерием в пользу правильности теории.

Такое изменение самого способа подхода к природе имело и другие важные следствия. Точное знание деталей может быть полезным для практики. Человек получает возможность в извест­ных пределах управлять явлениями по собственному желанию. Техническое применение современной естественной науки начи­нается со знания конкретных деталей. В результате и понятие «закон природы» постепенно меняет свое значение. Центр тяжести находится теперь не во всеобщности, а в возможности делать частные заключения. Закон превращается в программу техниче­ского применения. Важнейшей чертой закона природы счита­ется теперь возможность делать на его основании предсказания о том, что получится в результате того или иного эксперимента…

Прослеживая историю физики от Ньютона до настоящего времени, мы заметим, что несколько раз - несмотря на интерес к конкретным деталям - формулировались весьма общие законы природы. В XIX веке была детально разработана статистическая теория теплоты. К группе законов природы весьма общего плана можно было бы присоединить теорию электромагнитного поля и специальную теорию относительности, включающие высказы­вания не только об электрических явлениях, но и о структуре пространства и времени. Математическая формулировка кван­товой теории привела в нашем столетии к пониманию строения внешних электронных оболочек химических атомов, а тем самым и к познанию химических свойств материи. Отношения и связи между этими различными законами, в особенности между тео­рией относительности и квантовой механикой, еще не вполне ясны, но последние события в развитии физики элемен­тарных частиц внушают надежду на то, что уже в относительно близком будущем эти отношения удастся проанализировать на удовлетворительном уровне. Вот почему уже сейчас можно подумать о том, какой ответ на вопросы древних философов позволяет дать новейшее развитие науки.

Развитие химии и учения о теплоте в течение XIX века в точ­ности следовало представлениям, впервые высказанным Левкиппом и Демокритом. Возрождение материалистической философии в форме диалектического материализма вполне естественно со­провождало впечатляющий прогресс, который переживали в ту эпоху химия и физика. Понятие атома оказалось крайне продук­тивным для объяснения химических соединений или физических свойств газов. Вскоре, правда, выяснилось, что те частицы, кото­рые химики назвали атомами, состоят из еще более мелких единиц. Но и эти более мелкие единицы - электроны, а затем атомное ядро, наконец, элементарные частицы, протоны и нейтроны,- на первый взгляд кажутся атомарными в том же самом материа­листическом смысле. Тот факт, что отдельные элементарные частицы можно было реально увидеть хотя бы косвенно (в камере Вильсона, или в пузырьковой камере), подтверждал представ­ление о мельчайших единицах материи как о реальных физиче­ских объектах, существующих в том же самом смысле, что и камни или цветы.

Но трудности, внутренне присущие материалистическому уче­нию об атомах, обнаружившиеся уже в античных дискуссиях о мельчайших частицах материи, проявились со всей определен­ностью и в развитии физики нашего столетия. Прежде всего, они связаны с проблемой бесконечной делимости материи. Так называемые атомы химиков оказались составленными из ядра и электронов. Атомное ядро было расщеплено на протоны и ней­троны. Нельзя ли - неизбежно встает вопрос - подвергнуть даль­нейшему делению и элементарные частицы? Если ответ на этот вопрос утвердительный, то элементарные частицы - не атомы в греческом смысле слова, не неделимые единицы. Если же отри­цательный, то следует объяснить, почему элементарные частицы не поддаются дальнейшему делению. Ведь до сих пор всегда в конце концов удавалось расщепить даже те частицы, которые на протяжении долгого времени считались мельчайшими едини­цами; для этого требовалось только применить достаточно боль­шие силы. Поэтому напрашивалось предположение, что, уве­личивая силы, т. е. просто увеличивая энергию столкновения частиц, можно в конце концов расщепить также и протоны, и ней­троны. А это, по всей видимости, означало бы, что до предела деления дойти вообще нельзя и что мельчайших единиц материи вовсе не существует…

Новейшие открытия в области физики элементарных частиц позволили решить также и первую из названных проблем загадку бесконечной делимости материи. С целью дальнейшего расщепления элементарных частиц, насколько таковое возможно, в послевоенное время в разных частях Земли были построены большие ускорители. Для тех, кто еще не осознал непригодности наших обычных понятий для описания мельчайших частиц мате­рии, результаты этих экспериментов казались поразительными. Когда сталкиваются две элементарные частицы с чрезвычайно высокой энергией, они, как правило, действительно распадаются на кусочки, иногда даже на много кусочков, однако эти кусочки оказываются не меньше распавшихся на них частиц. Независимо от имеющейся в наличии энергии (лишь бы она была достаточно высока) в результате подобного столкновения всегда возникают частицы давно уже известного вида. Даже в космическом излу­чении, в котором при некоторых обстоятельствах частицы могут обладать энергией, в тысячи раз превосходящей возможности самых больших из существующих ныне ускорителей, не было обнаружено иных или более мелких частиц. Например, можно легко измерить их заряд, и он всегда либо равен заряду электрона, либо представляет кратную ему величину.

Поэтому при описании процесса столкновения лучше говорить не о расщеплении сталкивающихся частиц, а о возникновении новых частиц из энергии столкновения, что находится в согласии с законами теории относительности. Можно сказать, что все частицы сделаны из одной первосубстанции, которую можно назвать энергией или материей. Можно сказать и так: первосубстанция «энергий», когда ей случается быть в форме элемен­тарных частиц, становится «материей». Таким образом, новые эксперименты научили нас тому, что два, по видимости противо­речащих друг другу утверждения: «материя бесконечно делима» и «существуют мельчайшие единицы материи» - можно совме­стить, не впадая в логическое противоречие. Этот поразительный результат еще раз подчеркивает тот факт, что нашими обычными понятиями не удается однозначно описать мельчайшие единицы…

Мне думается, современная физика со всей определенностью решает вопрос в пользу Платона. Мельчайшие единицы материи в самом деле не физические объекты в обычном смысле слова, они суть формы, структуры или идеи в смысле Платона, о которых можно говорить однозначно только на языке математики. И Де­мокрит, и Платон надеялись с помощью мельчайших единиц материи приблизиться к «единому», к объединяющему принципу, которому подчиняется течение мировых событий. Платон был убежден, что такой принцип можно выразить и понять только в математической форме. Центральная проблема современной теоретической физики состоит в математической формулировке закона природы, определяющего поведение элементарных частиц. Экспериментальная ситуация заставляет сделать вывод, что удов­летворительная теория элементарных частиц должна быть одно­временно и обшей теорией физики, а стало быть, и всего отно­сящегося к физике.

Гейзенберг В. Шаги за горизонт.- М., 1987.- С. 107-119.

Вопросы для размышлений

1. Выделить основные подходы древнегреческой философии в объяснении структуры материи и законов природы.

2. Какие проблемы оказались в центре дискуссий античных мыслителей и современного естествознания?

3. Выявите различие методов познания античной философии и современного естествознания.

 

Софисты и Сократ положили начало размышлений о человеке, его места в мире и судьбе. В периоды потрясений основ цивилизаций мыслители разных эпох размышляли о ситуациях выбора человека в условиях смены ценностей жизни и поведения. В античный период было много вариантов поведения человека в подобных ситуациях (киники, киренаики, скептики и т.д.). Рациональной классикой остались наставления Эпикура и Сенеки (эпикурейцев и стоиков.)

Эпикур (342/341—271/270 до н. э.) —  последователь атомизма Демокрита. В отличие от Демокрита он допускал в физике возможность отклонения атома от заданной траектории движения. На языке этики это означало признание возможности человека влиять на свою судьбу.

Следует думать, что тщательно исследовать причины наиболее важных явлений есть задача изуче­ния природы и что счастье для нас при познании не­бесных явлений основано именно на этом и на решении вопроса о том, каковы природы, которые мы видим в этих небесных явлениях и во всем том, что родственно с точным знанием, требующимся для этой цели, [т. е. для счастья]... Вообще следует уяснить себе то, что глав­ное смятение в человеческой душе происходит оттого, что люди считают небесные тела блаженными и бес­смертными и вместе с тем думают, что они имеют же­лания, действия, мотивы, противоречащие этим свойст­вам; смятение происходит также оттого, что люди всегда ожидают или воображают какое-то вечное страда­ние, как оно описано в мифах, может быть боясь и са­мого бесчувствия в смерти, как будто оно имеет отно­шение к ним; также оттого, что они испытывают это не вследствие соображений мышления, а вследствие ка­кого-то безотчетного (неразумного) представления себе этих ужасов. Поэтому они, не зная их границ, ис­пытывают такое же или же даже более сильное беспо­койство, чем если бы дошли до этого мнения путем размышления. А безмятежность (атараксия) состоит в отрешении от всего этого и в постоянном памятова­ний общих и важнейших принципов.

Поэтому надо относиться с вниманием к чувствам внутренним и внешним, которые у нас имеются... Ибо если мы будем относиться к этому с вниманием, то бу­дем правильно определять причины, вызывающие смя­тение и страх, и, определяя причины небесных явлений и остальных спорадически случающихся факторов, мы устраним все, что крайне страшит отдельных людей.

Вот тебе, Геродот, изложение главнейших положе­ний, касающихся природы общей системы в сокращен­ном виде...

Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься филосо­фией: ведь никто не бывает ни недозрелым, ни пере­зрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше, и старцу следует заниматься философией: первому—для того чтобы, старея, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму— для того чтобы быть одновременно и молодым, и ста­рым вследствие отсутствия страха перед будущим. По­этому следует размышлять о том, что создает счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.

Что я тебе постоянно советовал — это делай и об этом размышляй, имея в виду, что это основные прин­ципы прекрасной жизни. Во-первых, верь, что бог — существо бессмертное и блаженное, согласно начертан­ному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством; но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, соединенное с бес­смертием. Да, боги существуют: познание их — факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них по­стоянно своего представления. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах являются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, согласно которым дурным людям боги по­сылают величайший вред, а хорошим—пользу. Именно: люди, все время близко соприкасаясь со своими соб­ственными добродетелями, к подобным себе относят­ся хорошо, а на все, что не таково, смотрят как на чуждое.

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заклю­чается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отни­мает жажду бессмертия. И действительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг (впол­не убежден), что в не-жизни нет ничего страшного. Таким образом, глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не име­ет к нам никакого отношения, так как, когда мы су­ществуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умер­шим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.

Надо принять во внимание, что желания бывают: одни — естественные, другие — пустые, и из числа ес­тественных одни — необходимые, а другие — только естественные; а из числа необходимых одни — необхо­димы для счастья, другие — для спокойствия тела, третьи — для самой жизни. Свободное от ошибок рас­смотрение этих фактов при всяком выборе и избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни: ведь ради этого мы все делаем, именно чтобы не иметь ни страданий, ни тревог... Мы имеем надобность в удо­вольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удоволь­ствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удо­вольствии. Поэтому-то мы и называем удовольствие на­чалом и концом счастливой жизни...

Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удоволь­ствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольст­вия, когда приходит для нас большее удовольствие, пос­ле того как мы вытерпим страдания в течение долго­го времени. Таким образом, всякое удовольствие по естественному родству с нами есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует из­бегать...

Простые кушанья доставляют такое же удовольст­вие, как и дорогая пища, когда все страдание от недо­статка устранено. Хлеб и вода доставляют величайшее удовольствие, когда человек подносит их к устам, чув­ствуя потребность. Таким образом, привычка к простой, недорогой пище способствует улучшению здоровья, делает человека деятельным по отношению к насущным потребностям жизни, приводит нас в лучшее располо­жение духа, когда мы после долгого промежутка полу­чаем доступ к предметам роскоши, и делает нас неуст­рашимыми пред случайностью.

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть ко­нечная цель, то мы разумеем не удовольствия распут­ников и не удовольствия, заключающиеся в чувствен­ном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерыв­ные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение.

Начало всего этого и величайшее благо есть благо­разумие. Поэтому благоразумие дороже даже филосо­фии. От благоразумия произошли все остальные добро­детели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нель­зя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь добродетели по природе соединены с жи­знью приятной, и приятная жизнь от них неотделима. В самом деле, кто, по твоему мнению, выше человека, благочестиво мыслящего о богах, свободного от страха перед смертью, путем размышления постигшего конеч­ную цель природы, понимающего, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло связано с кратковременным страданием; смеющегося над судь­бой, которую некоторые вводят как владычицу всего?..

В самом деле, лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков (естествоиспытате­лей); миф дает намек на надежду умилостивления бо­гов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость. Что касается случая, то мудрец не признает его ни богом, как думают люди толпы, — потому что богом ничто не делается беспоря­дочно, — ни причиной всего, хотя и шаткой, — потому что он не думает, что случай дает людям добро или зло для счастливой жизни, но что он доставляет начала великих благ или зол...

Так вот, обдумывай это и тому подобное сам с со­бою днем и ночью и с подобным тебе человеком, и ты никогда, ни наяву, ни во сне, не придешь в смятение, а будешь жить, как бог среди людей. Да, совершенно не похож на смертное существо человек, живущий среди бессмертных благ…

Если бы нас нисколько не беспокоили подозре­ния относительно небесных явлений и подозрения о смерти, что она имеет к нам какое-то отношение, а также непонимание границ страданий и страстей, то мы не имели бы надобности в изучении природы…

 Хотя безопасность от людей достигается до некоторой степени благодаря некоторой силе, удаляю­щей [беспокоящих людей], и благостоянию (богатству), но самой настоящей безопасность бывает благодаря тихой жизни и удалению от толпы…

По отношению ко всем живым существам, которые не могут заключать договоры о том, чтобы не вредить друг другу и не терпеть вреда, нет ничего справедливого и несправедливого; точно так же и по отношению ко всем народам, которые не могут или не хотят заключать договоры о том, чтобы не вредить и не терпеть вреда…

Справедливость сама по себе не есть нечто, но в сношениях людей друг с другом в каких бы то ни было местах всегда она есть некоторый договор о том, чтобы не вредить и не терпеть вреда.

Антология мировой философии в 4-х тт.

Т.1.Ч.1. – М.: Мысль,1969.С.346,350-358.

Вопросы для размышлений

1. В чем состоит смысл и неизбежность атараксии в поведении человека?

2. Какие причины могут вызывать страх и смятение в разуме (душе) человека? В чем смысл эпикурейского (философского) отношения к страху и смятению?

3. Какие принципы можно принять за основу «прекрасной», гармоничной жизни?

4. Одна из целей жизни человека есть стремление к удовольствию. Всякая ли цель может привести человека к атараксии?

5. Какие критерии может выбирать человек в своем стремлении к «удовольствию»? На языке современной культуры это выражается в выборе потребностей человека – так ли это с Вашей точки зрения?

 

Сенека Луций Анней (4 г. до н.э. – 65 г. н.э.) – римский философ-стоик, поэт и государственный деятель.

Все люди хотят жить счастливо, брат мой Галлион, но они смутно
представляют себе, в чем заключается счастливая жизнь. А достигнуть
последней в высшей степени трудно. Если человек собьется с пути, он
уходит от счастья тем дальше, чем больше он увлекается погоней за ним:
когда путь ведет в противоположную сторону, поспешность и служит при-
чиною еще большего удаления от конечного пункта…

Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали, подобно скоту, за вожаками стада, чтобы мы шли не туда, куда идут другие, а туда, куда повелевает долг. Величайшие беды причиняет нам то, что мы сообразуемся с молвой и, признавая самыми правильными те воззрения, которые встречают большое сочувствие и находят много последователей, живем не так как этого требует разум, а так как живут другие…

Одобрение толпы - доказательство полной несостоятельности. Предметом наших исследований должен быть вопрос о том, какой образ действий наиболее достоин человека, а не о том, какой чаще
всего встречается; о том, что делает нас способными к обладанию вечным
счастьем, а не о том, что одобряется чернью, этой наихудшей истолковательницы истины…

Впрочем, я принимаю общее правило всех стоиков: "Живи
сообразно с природой вещей". Не уклоняться от нее, руководствоваться
ее законом, брать с нее пример, - в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь - счастлива, если она согласуется со своей природой.
Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении
физических потребностей; если он вообще интересуется материальными
сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом. Мне незачем присовокуплять, так как ты и сам понимаешь, что результатом такого расположения духа бывает постоянное спокойствие и свобода ввиду устранения всяких поводов к раздражению и страху. Вместо удовольствий, вместо ничтожных мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость происходит от немощи…

 Жизнь - счастлива, если она неизменно основывается на правильном, разумном суждении. Тогда дух человека отличается ясностью; он свободен от всяких дурных влияний, избавившись не только от терзаний, но и от мелких уколов: он готов всегда удерживать занятое им положение и отстаивать его, несмотря на ожесточенные удары судьбы. Что же касается удовольствий, то, хотя бы они окружали нас со всех сторон, вкрадывались всеми путями, ласкали душу своими прелестями и расточали перед нами все новые соблазны, чтобы привести в возбужденное состояние все наше существо или только отдельные органы - никто из смертных, будь у него еще хоть капля человеческого достоинства, не пожелает день и ночь метаться в судорогах страсти и, позабывши о душе, жить исключительно интересами своей плоти…

Почему, скажите, пожалуйста, нельзя отделить удовольствия от добродетели? - Очевидно, потому, что добродетель, основное начало всех благ, служит также источником того, что вы так любите и к чему так стремитесь. Но если бы удовольствие и добродетель были неразрывно связаны, то мы не видели бы, что одни деяния приятны, но безнравственны, а другие, наоборот, безупречны в нравственном отношении, но зато трудны и осуществимы лишь путем страданий…

Жить счастливо и жить согласно с природой
- одно и то же. Что это значит, я сейчас поясню. Мы должны считаться
с естественными потребностями организма и заботиться о необходимых для
их удовлетворения средствах добросовестно, но без опасения за будущее,
памятуя, что они даны нам на время и скоротечны; мы не должны быть их
рабами и допускать, чтобы чуждое нашему существу властвовало над нами;
телесные утехи и вообще факторы, имеющие в жизни несущественное значение, должны находиться у нас в таком положении, какое в лагере занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они должны играть служебную, а не господствующую роль. Только при этом условии они могут
быть полезны для нашего духа. Внешние преимущества не должны развращать и подчинять себе человека: последний должен преклоняться лишь перед своим духовным достоинством. Пусть он окажется искусным строителем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинаково встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверенность опирается
на знание, а знание пусть отличается постоянством: однажды принятые им
решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. Мне
незачем присовокуплять, так как это само собою разумеется, что такой
человек будет спокоен и уравновешен и во всем его поведении будет сказываться ласковость и благородство. Его чувствам будет присущ истинный разум, который от них и будет получать свои элементы, так как у него нет другого исходного пункта, другой точки опоры для полета к истине и для последующего самоуглубления. Ведь и всеобъемлющая мировая стихия, управляющий вселенной Бог, стремится, правда, к воплощению во внешних телах, однако возвращается потом со всех сторон к своему всеединому началу. Пусть то же самое делает и наш дух. Следуя за своими чувствами и придя при помощи их в соприкосновение с внешними телами, он должен овладеть как ими, так и собою и, так сказать, присвоить себе высшее
благо. Таким образом, составится единая, стройная, могучая сила, появится тот верный разум, который устраняет противоречия и сомнения в
представлениях, понятиях и своем собственном убеждении. Установившись
правильно, урегулировав свои отношения к составным частям и, так сказать, достигши гармонии, он обретает высшее благо. Тогда уже нельзя
сбиться с прямого пути, нет более скользких мест, устранены все камни
преткновения, нет более шатания! Обладая таким разумом, человек будет
делать все по собственному побуждению; он будет огражден от всяких неожиданностей; все его действия будут удачны, так как он будет исполнять их легко, умело и без замедления…

Благородно поступает тот, кто, считаясь не с собственными силами, а с силами человеческой природы, ставит себе высокие цели, старается их достигнуть и мечтает о столь великих идеалах, что воплощение их в жизнь оказывается трудным даже для людей, обладающих недюжинными дарованиями. Вот какие цели он может поставить себе: "При виде смерти и при известии о ней я буду сохранять одинаково спокойное выражение лица; я буду переносить тяжелые испытания, каковы бы они ни были, подкрепляя телесные силы духовными; я буду презирать богатство независимо от того, будет ли оно у меня или нет; я не стану печальнее, если оно будет принадлежать другому, и более гордым, если оно будет окружать меня своим блеском; я буду равнодушен к судьбе, будет ли она жаловать меня или карать; на все земли я буду смотреть как на свои, а на свои - как на всеобщее достояние; я буду жить в убеждении, что я родился для других. И буду за это благодарен природе, так как она не могла позаботиться лучше о моих интересах: меня одного она подарила всем, а всех - мне одному…

Сенека. О счастливой жизни // Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М.: Республика, 1995. - С.167-169, 171-172, 183.

Вопросы для размышлений

1. С чем соизмерять основы долга? С установками толпы или же есть иные измерения выбора?

2. Каковы возможности и условия жизни человека сообразно с «природой вещей»?

3. Какие заблуждения человека могут быть на его пути к гармоничной жизни?

4. В чем нравственный смысл позиции стоиков?