2020-01-14
140
Приступая к отрицанию теории бессознательного, следует прежде всего подчеркнуть следующий момент методологического порядка. Фрейдизм является типичной идеалистической концепцией. Поэтому важнейшее значение при его рассмотрении приобретает известное указание В. И. Ленина на существование у всякой разновидности идеализма двоякого рода корней — классовых и гносеологических. Этими словами В. И. Ленин обращает внимание на тот факт, что идеалистические концепции существуют не только вследствие заинтересованности в них класса эксплуататоров, но и вследствие того, что при определенных условиях эти концепции порождаются исключительной сложностью самого процесса познания, по ходу которого один из аспектов действительности односторонне выделяется и абсолютизируется.
«Философский идеализм, - указывает В. И. Ленин, - есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный. Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть («вернее» и «кроме того») дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектического) человека... Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота есть гносеологические корни идеализма. А у поповщины (=философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве, живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного человеческого познания» (Ленин В.И. Философские тетради. М., 1965г).
Приведенная выдержка из «Философских тетрадей» В. И. Ленина имеет принципиальное значение для понимания гносеологических корней любой разновидности идеализма. Философский идеализм - это «только чепуха» для «материализма грубого, простого, метафизичного», а не диалектического. Понимание же того, что у идеалистических концепций существуют корни и гносеологического порядка, заставляет критиковать эти концепции конкретно, выявляя в них те реальные «черточки, стороны, грани» познания, которые в идеалистической трактовке абсолютизируются и потому неправильно отражаются.
Когда же в результате проникновения теории психоанализа в область социологии обнаружилась открытая биологизация ею проблем обществоведения и вытекающая отсюда созвучность многих ее положений буржуазному мировоззрению, то теоретические споры советских исследователей со сторонниками психоанализа стали из-за предельного расхождения исходных позиций бесцельными.
С советской стороны неизменно при этом подчеркивалась несовместимость ни одной из новейших разновидностей фрейдизма с диалектико-материалистическим подходом и, следовательно, несостоятельность любой формы идейного компромисса с психоаналитическим направлением.
Вместо этого вызывающего уважение образа Фрейд нарисовал иную картину, по которой позади логики и «разума» стоят их скрытые, но подлинные властители: грубые примитивные влечения, слепые, неразумные инстинкты, эгоизм, стремление к неотсроченному наслаждению. Человек был неожиданно сброшен со своего морального пьедестала. Если в предшествующие века под влиянием идеологии христианства превозносилась «мощь духа», то теория психоанализа выступила как своеобразное откровение «мощи плоти». Удовлетворение потребностей индивида выдвигается на передний план. А поскольку это удовлетворение наталкивается на сопротивление социальных норм, то возникает острый конфликт, отношение неизбежного антагонизма между индивидом и его общественным окружением.
Распространение подобных концепций имело, тяжелые социальные последствия. Оно затруднило воспитание молодежи и способствовало появлению поколения, которое является капризным, требовательным, агрессивным, недовольным самим собой и другими. Больной для психоаналитика, говорит он,— это «своеобразный лицемер, который старается скрыть свои либидинозные тенденции под маской пристойности, существо, которое не является, в действительности, тем, за кого оно себя выдает». Психоаналитик видит свою задачу в том, чтобы «изобличить своего пациента, подмечая его неконтролируемые реакции и используя для этого разного рода ловушки и маневры. В таких условиях больной чувствует себя расслабленным, пассивным, находящимся во власти чужой воли, насильственно проникающей в глубины его психики. В результате же длительного применения психоаналитических процедур возникает риск ослабления воли самого больного, фиксированность больного на его собственных интимных переживаниях и постепенное его превращение в личность, мало способную к активному сопротивлению и терпящую, поэтому фиаско при первом же соприкосновении со сколько-нибудь грубой действительностью. Опасность психоанализа и в том, что последний часто связывает генез невроза с особенностями семейной жизни больного и поэтому нередко эту жизнь разрушает. В целом же психоаналитическая концепция — это, гораздо «скорее религия, чем наука», религия, имеющая свои догмы, свои ритуалы и, главное, свою оригинальную систему неконтролируемых истолкований.
Это обстоятельство было однажды очень выразительно отмечено
И. П. Павловым. Хорошо известно. какое значение придается в системе психоаналитической терапии осознанию больным вытесненного и ставшего потому патогенным переживания. Касаясь этого основного по существу принципа лечебного метода Фрейда, И. П. Павлов указывает: «Когда очень запрятан ущемленный пункт, то eгo надо привести в связь с остальными полушариями. Эта штука, конечно, положительная штука Фрейда, это eгo заслуга, а все остальное дребедень, зловредная штука. Это ясно, это верный факт. Вот эти самые изолированные пункты, которые, однако, существуют и действуют втемную, против которых нет никакой управы, их надо перевести в сознание, т. е. привести в связь с полушариями, и тогда, раз полушария функционируют правильно, то наводят порядок и там. Так, что это совершенно понятно.» (Стр. 296. Павловские клинические «Среды», М-Л., 1955, т.2).
Когда Фрейд полагает, что осознание субъектом природы конфликтов, которые вызвали появление симптомов, достаточно для исчезновения последних, он, по-видимому, вступает в противоречие с самим собой, потому что практически он должен предпринимать перевоспитание. Эта проблема «перевоспитания» (как предварительного условия терапевтической эффективности психоанализа, направленное на укрепление т.н. «силы Я») поднимается в психоаналитической литературе многими авторами.
Ребенок рождается существом душевно примитивным, асоциальным и безудержным. Его личность одарена только двумя силами - агрессивностью и эротизмом, которые в дальнейшем разовьются в деструктивные и созидательные тенденции, в многообразные выражения враждебности и любви. Но вот начинается социализация этого маленького прообраза человека, т.е. фаза, на протяжении которой подавляются, вытесняясь в «бессознательное», его изначальные примитивные и асоциальные наклонности и одновременно роковым образом начинается формирование причин болезней, от которых будет страдать уже взрослый человек.
При таком понимании в качестве главного фактора патологических отклонений более позднего возраста выступает подавленная, но не уничтоженная энергия неудовлетворенных влечений, которые, не будучи в состоянии непосредственно проявиться в поведении, избирают себе, согласно ортодоксальной схеме Фрейда, окольный выход — через болезнь. Социальная же среда (важнейшим элементом которой в детстве являются родители, а позже вся совокупность воспитывающих общественных факторов) противостоит человеку в процессе его формирования, порождая эти болезни из-за своей несовместимости с первичной, и, очевидно, глубоко антисоциальной сущностью человеческой души.
Какие социологические и философские выводы следуют из такой патогенетической схемы?
Асоциальное, якобы, исконно присущее человеку начало воспитанием не уничтожается, а только подавляется, и именно из-за этого его насильственного, противоественного обуздания разрушается здоровье человека. Социальная же среда выступает как фактор, который только антагонистически противостоит врожденным агрессивным и безудержным эротическим стремлениям человека, загоняет эти стремления в подполье «бессознательного» и тем самым подготовляет почву для распада тела. А отсюда уже логически следует (и этот вывод, как известно, теорией фрейдизма был сделан) глубоко пессимистический взгляд на роль цивилизации и культурных ценностей. Отвлекая внимание от того, что противоречия между подлинными потребностями человека (его стремлением к безопасности, свободе, творчеству, любви) и возможностью их удовлетворения возникают только при определенном подлежащем устранению общественном строе, эта патогенетическая схема, напротив, заставляет нас видеть источник подобных конфликтов в неотвратимом влиянии «социального». Вряд ли нужно разъяснять, к какому мировоззрению подталкивают такие выводы и на мельницу какой философии льет поэтому воду теория психосоматической медицины независимо от намерений и возможной доброй воли ее апологетов. Надо думать, что в значительной степени именно из-за этого специфического социологического подтекста, подсказываемого психосоматическому направлению идеями фрейдизма, из-за органической связи подобных построений с идеалистической философией и принципами буржуазного мировоззрения психосоматической медицине и был обеспечен такой громкий успех в определенных кругах США и в некоторых странах Западной Европы.
