Второе крещение (Георгий Прошин)

О книге

Как была крещена Русь

Читателю предлагается яркий, увлекательный рассказ о трудном и во многом еще загадочном периоде, когда христианство стало официальной религией Русского государства. На широком фоне эпохи очерчены выдающиеся деятели Киевской Руси: князья Святослав, Ольга, Владимир, воеводы Добрыня, Свенельд и др. Читатель может также обратиться непосредственно к первоисточнику - "Повести временных лет", фрагмент которой включен в сборник. Здесь же помещены специальные работы ученых СССР, ГДР, ПНР. Эти исследования помогут хотя бы в общих чертах увидеть международные связи Древней Руси.

Читатель, открывший эту книгу, оказывается включенным в круг проблем, интересов, стремлений отстоящего от нас на тысячелетие короткого, но важного периода, когда Русь широко и полноправно вошла в систему мировых связей, открыв для себя сокровища мировой культуры.

Крещение Руси - не только религиозная реформа, но и факт социально-политической истории Отечества, тысячами нитей связанный с днем сегодняшним так же, как сегодняшний день связан с нашим завтра.

Пусть каждый самостоятельно оценит и факты прошлого, и те научные концепции, которые сложились на базе осмысления событий этого далекого десятого - переломного - века русской истории.

КАК БЫЛА КРЕЩЕНА РУСЬ

Москва

Издательство политической литературы

1988

ББК 86.37

К16

Как была крещена Русь. - М.: Политиздат, 1988 - 383с.: ил.

ISBN 5-250-00215-3

К	0400000000-241	КБ-9-1-88
	079(02)-88

ISBN 5-250-00215-3

© ПОЛИТИЗДАТ, 1988

Заведующий редакцией О. А. Белов

Редактор Л. И. Волкова

Младший редактор М. В. Архипенко

Художник А. И. Синегубов

Фото А. А. Толмачева

Художественный редактор А. А. Пчелкин

Технический редактор Т. А. Новикова

ИБ М 8004

Сдано в набор 21.04.88. Подписано в печать 13.07.88. Формат 84X108¹/₃₂. Бумага типографская № 1. Гарнитура "Литературная". Печать высокая. Усл. печ. л. 20,16. Уел. кр.-отт. 21,63. Уч. -изд. л. 22,11. Тираж 200 000 экз. Заказ № 3732. Цена 2 р. 50 к.

Политиздат. 125811, ГСП, Москва, А-47, Миусская пл., 7.

Ордена Ленина типография "Красный пролетарий", 103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16.

К читателю

Древняя Русь... Эти два простых слова вызывают в памяти белокаменные соборы, тяжелые, мерцающие темным золотом доски икон, суровые и просветленные лики фресок на стенах храмов, киноварные инициалы старого пергамена церковных книг. Тысячелетний фольклор сохранил нам былинные сказы о подвигах Ильи Муромца, Микулы Селяниновича, о многих богатырях, легендарных и реальных защитниках земли Русской.

Леса, пашни, бескрайние протяженности равнины, где простор мерили не метрами и верстами, а днями и неделями, проведенными в пути. Еще нечастые поселения пахарей-смердов, небольшие рубленые города. Все бытие и самая жизнь - от колосящейся нивы, щедрых рек, изобилия дремучих лесов-раменей... Случалось, и коней не запрягали в соху или деревянную борону. Коней седлали, шли воинством, щитами прикрывали Русь от звонких, изящно оперенных стрел, разом ударяли на хазар ли, печенегов ли, половцев. Бывало, скрывались в леса от лихого набега степных конников.

Князья ставили города, хаживали на соседей: мечом покоряли новые земли, тиуны вершили суд, дружина собирала дани. Русь исподволь расширялась, укреплялась и устраивалась. Так, или почти так, большинству из нас, тем, кто специально не занимается историей средних веков или искусством, литературой той эпохи, представляется Киевская Русь. Прошлое - как бы идиллия, картины простой и понятной жизни, родниково чистых рек и густых дубрав, а если рисуется оно и не такой мирной картинкой, то, во всяком случае, как нечто, основанное на твердых устоях крестьянского - хрестьянского христианского мира, на четком круге вечных представлений о Вселенной, Человеке, Боге, Добре и Зле.

Специалисты знают о прошлом намного больше и знают иначе. Жизнь и в Древней Руси была трудной и жесткой, часто жестокой и немилостивой. Она была столь же коротка, как и наша, и казалась нашим предкам столь же стремительно переменчивой и быстротекущей. Конечно, это были не молниеносные виражи нашего века, но и тогда, на памяти поколения-другого, жизнь менялась до, казалось бы, неузнаваемости. Не было простого и неспешного бытия-существования, не было навечно незыблемого, а порою и древним славянам, нашим праотцам, казалось, что вообще нет в мире ничего устойчивого и близится, близится Страшный Суд Божий.

Было так, было, не одна вода текла в руслах светлых рек, вскипали в ней кровавые струи, черными озерами разливалась кровь в полях, на которых давно уже стоят или еще встанут памятники героям и жертвам...

Мы непростительно мало знаем о Руси IX-X веков, почти так же мало о веках XI и XII, важнейшем периоде, в который складывалось и в котором сложилось древне-русское государство, эпохе переломной, много определившей в его дальнейшей судьбе, судьбах его народов. Христианство победно шествует по Европе. В X веке и Русь принимает новую религию, которая на долгие века станет мировоззрением общества, охватит все сферы его жизни.

988 год - год крещения киевлян Владимиром I Святославичем - считается датой крещения Руси. В таком понимании точная дата, как всякая подобная дата, конечно же условна: она лишь открывает длительный и всеобъемлющий процесс христианизации. Тысячелетие этого события торжественно отмечается не только церковными кругами и не только в нашей стране: по решению ЮНЕСКО тысячелетие крещения Руси отмечено в 1988 году как юбилейная дата мировой культуры.

С введением христианства укрепляются международные связи Киевской Руси, она равноправным партнером входит в число государств христианской Европы, начинает широко черпать из общего для всей Европы источника культуры: византийского христианизированного наследия Древней Эллады и цивилизаций Востока. На Русь приходит общеславянская кириллическая письменность - из летописного зерна Византии в круге книжников киевской митрополии вырастает могучее многовековое древо русского летописания. Здесь истоки русской литературы, профессиональной архитектуры, живописи, музыкального искусства. Воспринятое, "трансплантированное", сливалось христианство с народной культурой славянства, его традициями, мифологией, исторической памятью, создавая ту почву, на которой взойдут первые ростки не только русской, но, в той же мере и степени, украинской, белорусской культур.

В исторической перспективе мы видим, и нам следует это видеть, что христианская нива давала не только зерно. Она, если прибегнуть к евангельским образам, выращивала и плевелы: человек должен был осознавать себя греховным и ничтожным, обреченным на "коловращение", в котором земные заботы признавались тщетными в своем существе. Церковь, слитая с государством, авторитетом Евангелия однозначно оправдывала социальное неравенство, порядки феодального общества. Так и в наши дни религиозное миропонимание ставит осуществление высших идеалов и надежд человечества в зависимость от воли сверхъестественных сил, Провидения, а высшие истины ставит вне сферы человеческого разума. И вместе с тем и несмотря на это, христиане - реальная и большая сила современного мира, своим, евангельским путем идущая по пути социального прогресса, выступающая ныне против войн, против расовых и национальных предрассудков.

В последние годы появились монографические исследования, многочисленные статьи, тематические сборники, посвященные разработке различных аспектов истории крещения Руси, оценке значения принятия православия, роли русской церкви. Эти работы, как и следовало ожидать, далеко не равноценны, конкретные оценки христианизации Руси в них неоднозначны, а иногда и противоречивы. Наряду с глубокими научными исследованиями появились и такие, в которых сказывается традиционный схематизм в понимании прошлого и вульгаризаторский подход к нему, упрощенно толкующий роль религии и церкви в обществе. Иногда это профессиональная некомпетентность, чаще то, что еще в 30-е годы насмешливо и точно окрестили "попоедством". Выдавая себя за научный атеизм, оно нанесло серьезный вред изучению и пониманию прошлого, его памятникам, в конечном счете способствовало сохранению религиозности, деформировало атеистическое воспитание.

Следует сказать, эта в известной мере калейдоскопичность оценок и мнений в вопросе крещения Руси имеет и объективные причины. Член-корреспондент АН СССР Я. Н. Щапов в одной из своих работ перечислил ряд вопросов истории церкви в Древней Руси, на которые наука может дать пока только предположительные ответы. Неясно, когда именно возникла русская православная церковь, каким было ее первоначальное организационное устройство, в каких реальных отношениях она находилась с язычеством, как строились ее отношения с Константинопольским патриархатом, что унаследовала церковь от христианства, существовавшего на Руси до крещения киевлян? Нет определенного ответа и на вопросы о средствах существования церкви в начальный период ее истории, неясно, кто стоял во главе церкви, как назначали этого главу, какие, наконец, кроме культовых, функции выполняла русская церковь.

Сборник, предлагаемый читателю, не ставит цели ответить на вопросы, которые, вероятно, еще надолго останутся дискуссионными в науке. Его задача - расширить представление о событиях прошлого, о проблемах, связанных с крещением Руси, показать это важнейшее событие начальных веков истории Отечества на широком историческом фоне, ввести читателя в ту духовную и общественную среду, в которой проходил процесс христианизации, в его историко-культурный контекст.

Сборник состоит из двух частей. Его открывает большая работа Г. Г. Прошина, названная им "Второе крещение". Автор, не примыкая к сторонникам той или иной версии принятия христианства, отмечая существующие здесь точки зрения, более занят показом того, как и почему пришла Русь к решительной смене мировоззренческих основ бытия, идейных ориентиров, определивших ее последующую историю.

Во второй части сборника помещено несколько работ советских ученых и ученых социалистических стран. Все они в разное время уже были опубликованы. Это исследования таких специалистов по русской истории, как академик Б. Рыбаков, ведущих наших византиеведов, членов-корреспондентов АН СССР Г. Г. Литаврина и З. В. Удальцовой. Неоднократно публиковался в советской исторической периодике польский русист А. Поппэ, хорошо известен советскому читателю исследователь средневековой Европы доктор И. Херрман (ГДР). Несколько особняком стоит в нашем сборнике популярная статья академика Б. А. Раушенбаха, видного специалиста в области механики, управления космическими системами, известного также и глубокими исследованиями древнерусского искусства.

Эти работы показательны для современного уровня научной разработки истории Древней Руси, научного понимания сложной проблематики, связанной с введением христианства. Эти работы, несомненно, интересны и для широкого читателя, они способны значительно обогатить его представления о начальных этапах истории Отечества.

Часть первая

Второе крещение (Георгий Прошин)

"Поминающе святое крещенье"

Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте" - так увидел Летописец то "крещение Руси", тысячелетие которого торжественно отмечает Русская православная церковь. День этот, по тексту "Повести временных лет", самому раннему дошедшему до нас летописному своду, можно восстановить достаточно полно. Киевляне начали собираться на Днепр еще на заре. Накануне глашатаи объехали город: объявили - на утро назначено крещение. Явиться должны были все - княжеские слуги громко и внятно передавали слова князя Владимира: "Если не придет кто завтра на реку - будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, - да будет мне враг!" Владимир вроде бы не обязывал идти на Днепр, но мало кто в открытую рискнул бы принять княжий вызов... Так что Летописец записал точно: "И сошлось там людей без числа". Итак, массовое действо, государственный акт, первый церковно-государственный акт в Древней Руси. Священники, дьяконы, дружина князя готовились с вечера. Одни должны были поститься, чтобы поутру отслужить литургию,

пока еще без особого стечения христиан, потом торжественно, крестным ходом с хоругвями и образами идти на Днепр. Другие отвечали за сбор народа. Княжеское войско, скорее всего отроки (младшая дружина), постарались согнать киевлян и раньше назначенного. Пусть лучше постоят, подождут - час не ровен, вдруг князю покажется, что приказ его исполнялся без усердия? Стало быть, распределили районы, пошли спозаранку будить киевлян-язычников, колотить дубьем в двери и заборы: "Вставайте: князь на реку велит!.."

Согнали на Подол, под гору. На горке, ее потом назовут Владимирской, не пройдет и девяти веков, встанет на высоком постаменте бронзовый Владимир с большим крестом. Но это потом, потом, а сейчас - толпы на низком берегу под кручей, цепочка охранения - мера необходимая; не то чтобы разбегутся, но так порядка больше. Прибывают все новые и новые язычники, согнали сколько могли. По реке тянет ладаном: идет служба, смуглые чужеземные попы в сияющих на солнце - ох и дорогих - ризах с пением погружают в воду крест... Никто в толпе толком не понимает ни что с ним будут делать, ни что делать ему самому. Знают только, что загонят в воду. Наконец наверху показалась группа всадников: "Владимир, Владимир!.." Он, наверное, в парадном плаще, по-воински опоясан, при бедре - меч. Не то чтобы нужен был меч на крещении, наряд князя подчеркивает торжественность события. С коня не слез - сверху виднее. Может быть, даже не столько ему виднее, сколько виднее его самого - это важно. За князем, вплотную, небольшой отряд. Тоже на всякий случай. На этот день отбирали, вероятно, особо: только христиан. И, желательно, из варягов: не свои, в случае чего - проще будет. Дружина особого любопытства не проявляет - эти всякого навидались и только опытным глазом иногда окидывают толпу: может, надо кого конем потеснить, плетью огладить. Но пока порядок. Рядом с князем - могучий Добрыня, умница, военачальник, друг и к тому же родня - брат матери, дядя. На Добрыню во всем можно положиться как на каменную стену. Впрочем, каменной стены еще нет. Стену вокруг города сложат позднее, а пока, пока следует признать - ландшафт вовсе не отвечает ни торжественности момента, ни парадности дружины и духовенства на реке. Подол - еще не город. Бревенчатая крепость, рубленые терема, среди них даже один каменный, княжий; жилые дома, караульни, мастерские, конюшни, амбары-склады, казармы, рынки - все это наверху, на горе. С Подола виднеется даже верх старой Ильинской церкви - в Киеве издавна немало христиан. Здесь же, на низком берегу Днепра, несколько хибарок вразброс, щепье валяется, лыко. Наверно, что-то тесали, короба плели под всякий торг купеческий. Дегтем тянет, где-то ладью смолят, и ладаном - раздули кадила попы греческие. Словом, пора начинать.

Наверное, ходом церемонии распоряжался Добрыня. Дело ответственное, да и нужно ему войти в курс: по весне следующего года Добрыня княжьим посадником отправится крестить Новгород, свою вторую родину... Князь кивнул, и Добрыня поскакал вниз, к попам, распорядился.

Вот тут вернемся к "Повести временных лет". Все, о чем в ней рассказано, происходило в Киеве впервые. Никто не представлял себе, что и как нужно делать. Да и трудно понять, как массу самого разного народа можно было окрестить. Загнать в реку разом? Многие потонут. Загонять группами? А сколько нужно пробыть в воде? В какой это момент язычник станет христианином? Попы-то знают, но они где-то там поют, далеко и непонятно... Несомненно - сумятица. Летописец, конечно, о ней не пишет, но из-за строк текста проглядывает растерянность собравшихся. Кто залез по грудь, кто - по шею, младенцев держат на руках - не держать же их в воде, кто-то там и на месте не стоит, ходит. Нарушает таинство или нет? Неясно. Крестят по греческому обряду в три погружения... Как это все сделалось? Приседали они там, что ли? с головой ли окунались? - понять невозможно. Ясно: происходило что-то путаное, какая-то не очень сообразная история вышла, что Летописец и отметил. Как мог сдержаннее: за строкой можно прочесть.

Нам еще не раз придется ощутить и то, что осталось за летописной строкой, и то, что Летописец дает увидеть нам между строк и даже, отложив древний свод в сторону, искать ответа в других источниках русских, византийских, арабских, обращаться к данным археологии, этнографии, наблюдениям литературоведов...

Наконец разрешили вылезать. Все в мокрой одежде. "Разошлись по домам",- подытожил день Летописец. Но теперь-то князь знал, что в каждой киевской хижине - его "брат во Христе". И в каждой, самой бедной хижине тоже знали, что в палатах крепкого города то-же есть "брат во Христе" - великий князь. Вот только не знаем мы, в каком это было году. Тысячелетие 1988 года - дата условная. Историки всерьез и аргументированно спорят о ней уже более ста лет, но с полной уверенностью и сегодня никто не может сказать, произошло это в 988 или в 989 году, может быть, в 990-м, а может, и позже. Безусловного ответа нет. Летописца дата не заинтересовала. Далее мы увидим почему. Так или иначе, церковь тоже не настаивает особенно на 988 году и не утверждает, что "крещение Руси" произошло именно в этот год. В гимназиях, когда учебники контролировались церковью, учебник истории указывал две даты:988 и 989 годы. Впрочем, не только это условно в крещении Руси^*. Значит ли оно, что окрестили всех жителей Киева? Наверняка нет. Летопись знает, что были люди, которые продолжали веровать по-прежнему. Это они буквально в канун крещения бежали за уплывавшим Перуном, оплакивали низвергнутую святыню... Но и не в этом дело. Как отличить крещеного от некрещеного? По ритуалу должны были надеть нательный крест. Летопись об этом не сообщает, хотя момент важный. Мы не имеем права дописывать за Летописца его труд и домысливать его, сочиняя "факты". Но сделать вывод на основании дошедших до нас, часто разрозненных и противоречивых свидетельств, чтобы увидеть то, что осталось за строкою летописи, мы можем. Так вот, похоже, что в Киеве то ли вовсе не давали крестов новым христианам, то ли на всех не хватило. Чего-то там не предусмотрели. Когда же на следующее лето Добрыня отправился в Новгород, в частности чтобы окрестить новгородцев, то летопись (Иоакимовская) подмечает в очень сходной картине крещения на Волхове отличие. Разночтение в тексте. Отличие вроде бы и несущественное. Оно касалось именно нательных крестов. В Новгороде некоторые язычники, чтобы как-то переждать кампанию крещения, начатую с приездом Добрыни и епископа Иоакима, заявляли, что уже крещены. Иоаким распорядился, чтобы носили кресты, хоть медные, хоть деревянные, хоть какие, а у кого креста на шее не будет, тому не верить и крестить, пусть повторно...

^* ("Русью" летопись называет и народ, и государство. В каком смысле употреблено слово, определяется каждый раз только из контекста. В древней орфографии заглавные буквы в нашем понимании отсутствовали. Художественно выполненные инициалы, иногда превращавшиеся иллюстратором рукописи в сюжетную картинку, отделяли обычно крупные разделы текста. Поэтому в разных переводах древних текстов можно встретить и разную разбивку текста на предложения, что определялось пониманием переводчика или издателя.)

Любопытное должно было быть зрелище: пришлось носить кресты поверх рубах, что ли? И видимо, велик был накал страстей: где-нибудь в центре на вечевой площади, на торгу не покажешься без креста, а отойди в сторону, так по переулкам как раз за крест могли накостылять по шее...

Казалось бы, и все. Окрестили Киев, Новгород, далее - это общеизвестно - христианство распространяли сперва в городах, затем и по всей Руси, растянулось это на десятилетия. Может быть, только к середине XII века была окрещена основная масса ее населения...

Казалось бы, интерес этот к вопросу далекого прошлого может быть велик только в кругах церковных - для них и, конечно, для верующих тысячелетие (юбилейная дата не частая) - это действительно и важнейший исторический акт, и великий праздник.

Но дело не в церковном характере юбилея. История нашей Родины, история восточных славян на протяжении долгих веков оказалась накрепко связанной с православием, восточной ветвью христианства, и сейчас, когда мы вглядываемся в прошлое, мы повсюду видим в нем знаки деятельности православной церкви. Долгие века идеология православия была господствующей, а церковь православная была именно с этой условной даты - 988 год - церковью государственной до Октябрьской революции.

Срок немалый. И за этот срок в избытке накоплено церковных и околоцерковных и даже вовсе не церковных концепций, которые и государственность нашу, и культуру, формирование национального характера, нравственные ценности нашего общества связывают с деятельностью церкви. И начинают свой отсчет все с той же даты, с 988 года...

Прямо скажем, что в некоторых атеистических изданиях вопрос этот и ставится и решается не вполне корректно. Советскими историками до сих пор не создано монографического исследования по истории русского православия. Переиздание книги Н. М. Никольского "История русской церкви"^*, впервые вышедшей в свет в 1930 году, только подтверждает сказанное. Не говоря уже о том, что такая монография очень нужна именно в наши дни (в прошлом веке на эту тему издавались многотомные исследования), труд Н. М. Никольского некоторые вопросы излагает слишком упрощенно, кое-что просто вызывает возражения. Вступительная статья и комментарии Н. С. Гордиенко, подготовившего переиздание, не могут снять всех замечаний, которые возникают при чтении. Трудно согласиться с тем, что Н. М. Никольским "воссоздана исторически достоверная картина" христианизации древнерусского общества. Верно ли его утверждение о "давлении греческих царей", которое "заставило Владимира принять христианство"?^** Верно ли, что русская церковь "была колонией" Константинопольского патриархата?^***

^* (Никольский Н. М. История Русской церкви. М., 1983.)

^** (См. там же, с. 22.)

^*** (См. там же, с. 31.)

Конечно, исправить вольные или невольные ошибки отдельных изданий - дело нужное, хотя бы потому, что, претендуя на атеистическое осмысление, эти книги, по существу, наносят вред именно тому делу, которое должны пропагандировать, но есть задача, пожалуй, более важная. Мы хотим знать историю нашей Родины, подлинную, без восторгов, огульного любования стариной, возникающих в противовес нашему немыслимо стремительному и грозному веку, но и без нарочитого, столь же опасного нравственного очернения прошлого. Иногда получается, что народ, создавший, не раз отстоявший свое государство, народ, который в течение долгих веков пахал, рубил избы, строил города, рыл и плавил руду, создал прекрасные, сказочные храмы, великую литературу, - иногда, повторим, получается, что во всей огромности своего бытия народ наш то ли руководствовался в своих действиях и замыслах, в своем нравственном и духовном становлении "реакционной идеологией православия", то ли, наоборот, насквозь вольнодумный и передовой, жил и трудился вопреки ей, "мешавшей" и "сковывающей". И тогда спрашивается, коль скоро мы знаем, что в эпоху средневековья, по словам Ф. Энгельса, "чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей"^*, каковы же были идейные и духовные опоры народа, тех самых масс?.. Вскормлены. Исключительно. Вот именно.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 314.)

Это уже не вопрос, это проблема понимания и прошлого, и настоящего в срезе современного сосуществования двух идеологий - религиозной и научно-материалистической, и ответ здесь не может быть ни прост, ни однозначен. Дать его можно, только добросовестно и всесторонне исследуя прошлое, исследуя его исторически.

Автор пытается, опираясь на документы и другие научные источники прошлого, рассмотреть такое очень далекое от нас и такое очень близкое нам время, когда на Русь пришло - или было введено насильственно? или вторглось? - христианство; пытается выяснить, почему именно христианство, а не иная религия. Автор хочет рассказать об этом так, чтобы читатель мог самостоятельно судить о событиях прошлого, не навязывать ему ни свою, ни чью-нибудь еще "заведомо правильную" точку зрения. И вот, чтобы по-настоящему верно понять "крещение Руси", нам нужно проследить хотя бы главные нити связей этого события со многими другими фактами прошлого, увидеть его в исторической перспективе, и не в "актуальном", а в историческом положении. Тогда же, "поминающе (вспоминая) святое крещенье", как сказано в летописи, прежде всего обратимся к ней самой - к "Повести временных лет",

"Се повести временных лет"

Привычно представлять древнерусского книжника по известной скульптуре М. Антокольского "Нестор-летописец". Но будем точны. На Руси в XII веке на столе не писали. Писали так, как мы часто читаем - держа книгу на коленях. И очень редко брали для этого уже переплетенную, как у Антокольского, книгу. Книгу "обряжали" потом. А начинали с тетрадей, сложенных вчетверо (напомним, тетра - четыре по-гречески), а для книги очень большого формата - только вдвое прямоугольных листов - пергамена, хорошо выделанной и выскобленной в тонкий лист телячьей кожи - харатьи. Низенький столик стоял рядом: чернильница, перья, ножичек, который так и назвали: перочинный, им еще выскабливали с харатьи пергамена - не уберег господь - вкравшуюся ошибку или - бес толкнул под локоть - помарку... То, что будет написано, обдумано заранее, сверено с имеющимися текстами - они могут быть под рукою, - обсуждено и уточнено. Чистый лист разграфлен, и, склонясь над ним, Летописец еще и еще раз обдумывает фразу, выверяет на слух и наконец начинает. Неспешно, крупными буквами уставного письма, слитной строкой и не разделяя слов. Пергамен - материал вечный. Сотни лет спустя в наших древлехранилищах листы его светлы, гибки и прочны. Ярки цветные миниатюры, а коричневатые чернила не выцвели.

Читатель также неспешен. Книгу он возьмет, омыв руки, с почтением, растворит ее бережно и станет читать, вдумываясь в слово, стремясь понять мысль автора во всей ее полноте.

Так прочтем "Повесть" и мы.

"Се повести временных лет" - вот повести минувших лет, озаглавил свой исторический труд монах Киево-Печерского монастыря Нестор^*. В этой главе мы очень кратко проследим текст "Повести", останавливаясь лишь на тех событиях, которые нужны для понимания "крещения Руси", смысла и значения этого события. Летописные факты и свидетельства скупы, часто разрозненны. Иногда нужные нам факты оказываются и во времени, и по теме очень далеко отстоящими от рассказа о самом крещении. Но весь этот материал важен в каждой детали, ибо отобран очень обдуманно, весьма скуп, и нужно тщательно вдумываться в любое слово летописи, сопоставлять, анализировать, буквально выжимать из минимума текста всю возможную информацию.

^* ("Повесть временных лет" издавалась много раз. Читатель сам может обратиться к ее тексту. И это будет правильно. Я пользовался последним изданием "Начало русской литературы. XI - начало XII века". (В серии: Памятники литературы Древней Руси. М., 1978). Вступительная статья, составление, общая редакция и перевод текста летописи академика Д. С. Лихачева. Для того чтобы читатель мог обратиться к любому изданию текста "Повести", я в цитатах обозначаю не номер страницы, а год, под которым записан текст.)

Рассказ начала "Повести" не датирован. Ни Нестор, ни те, кто трудился над летописями до него, не смогли привязать уже для них очень давние известия к каким-то датам, и повествователь в этой части стремится лишь к передаче последовательности событий, датировка которых невозможна еще и потому, что многие события полулегендарны.

Так, по летописной записи, о христианстве на Днепре услышали впервые из уст ученика самого Христа, апостола Андрея.

Перед рассказом о проповеди Андрея на Руси Лето-писец подробно описывает речной путь "из Варяг в Греки и из Грек по Днепру". Описание это переходит в легенду о путешествии апостола на Русь. "А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, - по берегам его учил, как говорят, святой Андрей брат Петра".

С Андреем церковная традиция связывает распространение христианства в Римской империи, на тех ее землях, которые при разделении империи составили ее восточную часть. Она называлась по-прежнему Римской империей или империей ромеев (римлян) со столицей в Константинополе, древнем Византии, переименованном императором Константином в свою честь. Этого Константина церковь называет Великим, поскольку именно он провозгласил христианство государственной религией империи. На Руси Константинополь называли Царьградом, а гордые византийцы - чаще всего просто полисом-городом, поскольку остальные города ими в расчет как бы не принимались. Легенда об Андрее важна в идейном обосновании восточной ветви христианства. Западная (тоже Римская) империя связывает христианство на своих землях с именем другого ученика Христа - апостола Петра. Была создана и легенда о том, что Петр вручил ключи - символ власти на земле и на небе первому римскому папе. Отсюда религиозное обоснование претензий папства на мировое господство. Андрей же, по евангельской легенде, - родной брат Петра, кроме того, Андрей - апостол "первозванный", первый, кого Христос избрал себе в ученики. Так что обе христианские церкви идейно оперлись на легенды, которые позволяли им настаивать на своем первенстве в христианском мире.

Для исторического религиозного сознания все это было весьма важным.

Истинная церковь - это утверждал, в частности, такой высокочтимый теолог, как Тертуллиан, - это та церковь, которая восходит прямо к Христу, то есть основана его апостолами. Это и есть "мать" христиан. Другие христианские церкви - "дочери", должны канонически ориентироваться на апостольскую церковь, то есть быть зависимыми. Так религия становилась политикой. Но мы отвлеклись. Нам еще придется вспомнить об Андрее Первозванном, а сейчас вернемся к пергаменным листам "Повести".

Летописец обращается к далекому уже и до него полулегендарному прошлому Киевской земли. Он, опираясь главным образом на древние предания родов, на то, что донесла до него память народа, рассказывает о трех братьях: Кии, Щеке и Хориве и их сестре Лыбеди. И три рода трех братьев он поселяет на Днепре. "Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев". Здесь братья построили городок, который назвали Киев.

Щек и Хорив "сели" на ближние горы, которые "ныне" - это во времена Летописца - называют Щековицей и Хоривицей. И "был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве".

Далее Летописец рассказывает о расселении славян, о народах, подвластных Руси и платящих ей дань, о быте и обычаях языческих племен. Кругозор Летописца становится вселенски широким. Д. С. Лихачев пишет обо всей русской литературе домонгольского периода, что ее "стиль может быть определен как стиль монументального историзма", который характеризуется и тем, что автор "стремится рассматривать изображаемое как бы с больших расстояний - расстояний пространственных, временных (исторических), иерархических". Это как бы некое "панорамное зрение", когда и Русская земля, и другие земли и страны видны как бы с большой высоты, когда исчезают мелкие детали, а видится значительное, определяющее^*.

^* (См.: Лихачев Д. С. Величие древней литературы. - Памятники литературы Древней Руси. XI - начало XII века. М., 1978, с. 9.)

И так, как бы с птичьего полета, как говорили в старину, как с космического корабля, скажем мы, оглядывает Летописец современный ему мир: восток и запад. Он видит сирийцев, "живущих на краю света", одобряя их обычаи "не красть, не клеветать или убивать, и особенно не делать зло". Он же видит индийских браминов, которые "имеют великий страх божьей веры". Укоряет, не знаю, справедливо ли, британцев, где "несколько мужей с одной женою спят", и тут же сопоставляет британцев с совсем уже легендарными амазонками, которые вообще "не имеют мужей". Все это у Летописца служит тому, чтобы выделить полян, предков тех, что "доныне в Киеве". Поляне летописи хотя еще и язычники, но "имеют обычай отцов своих кроткий и тихий".

Еще больше подчеркивает автор "Повести" правильность жизни тех, кто принял крещение: "Мы же, христиане всех стран, где веруют во святую Троицу, во единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа..."

Затем следует рассказ о том, что север Руси был вынужден платить дань варягам, которые взимали ее "с чуди, и со славян, и с мери, и со всех кривичей", и что хазары (это Хазарский каганат в низовьях Волги) "брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и белке от дыма".

Далее следует рассказ о княжении в Киеве Аскольда и Дира, которых летопись называет варягами, что, вероятно, истине не соответствует, являясь одним из фрагментов вставной "варяжской легенды".

Летопись излагает поход Аскольда и Дира "на греков", осаду Царьграда их войском, под стенами которого оказалась наводящая на город ужас флотилия из двухсот челнов. В летописи это 866 год. Далее идет рассказ о захвате Киева варягами, притворившимися мирными купцами, убийстве Аскольда и Дира и начале княжения Олега. Того самого, которого и не читая летописи мы с детства знаем по пушкинской "Песни о вещем Олеге".

По преданию, пересказанному летописью, князь Олег умер, ужаленный змеей, выползшей из конского черепа. Народная память не любит варяжского конунга, обманом и насилием захватившего Киев. Вещему Олегу летописной легенды и пушкинских стихов противопоставлен славянский кудесник, жрец, волхв. Смерть настигла князя, не поверившего в мудрость волхва-провидца... Дружина Олега пришла на юг из Новгорода, где он правил, - "много воинов: варягов, чуди, славян, мери, веси, кривичей" - захватывают Смоленск, Любеч. "Всюду он принял власть и посадил своих мужей". Аскольда и Дира хоронили, вероятно, по христианскому обряду. Позднее некий Ольма поставит на могиле Аскольда церковь святого Николая. Отсюда в исторической науке утвердилась мысль, что Николай - христианское имя Аскольда, данное ему при крещении. Какое имя получил при крещении Дир, да и был ли он окрещен, неизвестно.

Так, по древним легендам, произошло объединение двух крупнейших центров восточного славянства - Киева и Новгорода и земель, на которые распространялась власть этих центров. Все это "Повесть" излагает между 866 и 882 годами.

Олег совершил успешный поход на Константинополь. В мирных договорах с греками 907 и 912 годов содержатся сведения, которые интересны нам для понимания процесса христианизации Руси. Знаменитый поход, когда с высоких стен Царьграда византийские воины увидели ладьи русов, приближавшихся к городу не по морю, а по суше. Летописная легенда рассказывает, что Олег поставил ладьи на колеса^*. "Не губи города, дадим тебе дани, какой захочешь" - с этого обещания греков начались мирные переговоры. Так сообщает нам "Повесть". Мы не знаем точно, прибил или не прибил Олег "свой щит на вратах Цареграда"; обычай отметить победу вещественным знаком, остававшимся в назидание побежденным, существовал. Мирный договор определил условия взаимной торговли, обеспечения прав торговых людей из Руси и Византии, морского права, порядка мореплавания и взаимной помощи в пути, берегового права, выкупа пленных и т. д. Для Руси условия договора были весьма выгодными.

^* (Принято считать, что это вымысел, - вполне очевидно, что ладья не может двигаться на колесах под парусом. Но этот аргумент, столь реальный, легко оборачивается против самого себя: и Летописец, и его читатель прекрасно понимали, что такое движение по суше невозможно, и рассказ, очевидно, не должен был попасть в летопись. Мы с достаточной долей вероятности можем предположить, что суда Олега двигались по суше так, как их передвигали по волокам "пути из Варяг в Греки", несли на себе, катили на катках. Паруса же у стен Царьграда лишь помогали движению. У Олега могли быть все основания избегать встречи с сильным византийским флотом. К тому же речь шла о легких челнах, на которых и совершала русь свои морские походы, об однодревках, моноксилах, как называли их греки.)

Нам это важно потому, что выявляет значение только еще складывающегося Русского государства. В нашей же теме отметим существенную частность: в верности договору киевская дружина клянется "своим оружием и Перуном, их богом, и Волосом, богом скота". Греки - целуют крест. "Их богом" - потому, что Летописец здесь использует в своем труде греческую хронику.

Текст договора очень определенно разделяет догова-ривающиеся стороны: греков-христиан и русских. Например, в статье о взаимных претензиях: "если украдет что русский у христианина или, с другой стороны, христианин у русского" - такие формулы в тексте постоянны. Русский в договоре - это не христианин. Христианин - грек. Но вот деталь: Олег - варяг, и дружина его - варяги, и договор (907 г.) этот в Царьграде подписывают (точнее, не подписывают - неграмотны, а клянутся на оружии) его дружинники. Летопись называет их: Карл, Фарлаф, Вельмуд, Рулав и Стемид. Судя по именам, все варяги, кроме, может быть, одного. Договор 912 года аналогичен; кроме этих же пяти еще десять человек: "от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, - светлых и великих князей и его великих бояр". Имена - варяжские. В тексте же речь идет о русских, которые имеют в Константинополе имущество, о русских, которые находятся на службе "у христианского царя", то есть служат в Византии или вообще находятся "в греках". Мы узнаем, что было немало (иначе не попали бы в текст договора) русских, которые остаются в греческой земле, подолгу живут там, служат, наживают имущество. Имуществом, как гласит договор, распоряжаются по своей воле: например, завещают его в самой Греции. При отсутствии завещания наследство возвращается на Русь к младшим остающимся там родственникам. Подробная регламентация - свидетельство не только тесных и давних многообразных связей двух стран, но и связей повседневных, житейски-обыденных.

Послы Киева были приняты императором Львом. В описании приема Летописец, подчеркивая почести, оказанные посольству византийским двором, рассказывает, что император "приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти господни - венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру" (912 г.). Заметим, что императорский двор стремился поразить победителей прежде всего богатством церкви. Оно, конечно, сильно подействовало на варяжских послов. Но нам более важна вторая линия византийской пропаганды: подбор святынь, который был показан "руси" в "золотых палатах". Подбор очень точный в пропагандистском, так сказать, смысле. Именно - "уча их вере своей". Перечисленные летописью святыни, "наглядные пособия", иллюстрируют самые важные моменты христианской легенды. Варягам, учитывая особенности языческого сознания, "истинную веру" именно показывают. Все это - частности, но они - свидетельства серьезной заинтересованности Византии в том, чтобы ставшая сильной и становящаяся опасной Русь приняла христианство, вошла в византийский круг влияния...

"Повесть" свидетельствует и о неудачном походе на Византию: в 941 году идет на империю Игорь. Войска его отбиты, ладьи пожжены таинственным и секретным "греческим огнем" - горючей смесью, которую не гасила вода. Константинополь взять не смогли, зато "русь" бесчинствовала по окрестностям. Здесь разгромили и сожгли все. Летописец, заимствуя факты из греческой хроники, излагает: "Кого захватили - одних распинали, в других же, расстанавливая их как мишени, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в макушки голов. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли..." (941 г.).

Словом, бандиты, насильники, беспричинно зверствовавшие над мирными жителями. И эта бессмысленная жестокость вызывает недоумение. У нас нет причин не верить Летописцу, надо полагать, он имел основания для того, чтобы перенести в "Повесть" сведения греческих хроник. Нам нужно понять свидетельства древних документов. Напомним: мы не знаем ничего подобного на Руси. Убивали, случалось, жестоко (и это было в порядке вещей): в битвах, в усобицах, резали ножом столовым, как князя Глеба, пронзали копьями, как князя Бориса, или мечами, как Ярополка. Но вот особого издевательства над жертвами не водилось. Откуда же эта жестокость в войске, осадившем Царьград? И сами способы казней столь изощренные - они же ведь точная параллель казням христианских мучеников... Римляне распинали разбойников, а потом и первохристиан на крестах. Так был казнен известный нам апостол Андрей... римляне превращали людей в мишени - так расчетливо, чтобы мучить, но не убить, всаживали из лука стрелу за стрелой в святого Себастьяна, наконец, "гвоздь железный в макушку..." - едва ли не напоминание тернового венца Христа. Тот, правда, прибит не был. Венец из терновой колючки, по евангельскому преданию, надели на голову Христа римские солдаты-мучители.

Традиция хорошо сохранилась в делах святой инквизиции. Поборники Христа "для укрепления веры" заставляли свои жертвы испытывать муки, "которые понес за них Иисус...". Инквизитор не издевался, упаси бог! Пройдя такую пытку, жертва, изнемогшая телом, должна была искренне раскаяться, воскреснуть духом... Что думали завоеватели в царьградских предместьях, мы не знаем. Но, видно, не зря варяжским послам Олега показывали в храмах Царьграда и терновый венец, и гвозди распятия. Вряд ли, стороной наслышанные о Христе и мучениях святых, язычники издевались у Константинополя над мирными жителями. На этот раз в войске Игоря было уже немало христиан. Скорее всего это христиане-варяги и подвергали христиан-греков страданиям святых подвижников. Впрочем, мы не настаиваем на сказанном. Только одно: Русь такого не знала. Никогда.

Потом был еще поход, но уже обошлось без военных действий. Византия согласилась на "дань", и был заключен новый мирный договор с греками. В составе большого полномочного посольства, представлявшего не только Игоря, но и Ольгу и племянников Игоря, боярство княжеств и крупное купечество Руси, вероятно уже в сложных отношениях вассалитета, встречаются имена славянские, "посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей русской земли" (945 г.).

Ратификация договора в Киеве прошла в два приема: "сложили оружие свое и щиты, и золото и присягали Игорь и люди его - сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем, в конце Пасынчей беседы, и хазар, - это была соборная церковь, так как много было христиан-варягов" (945 г.).

Текст заставляет задуматься. Церковь Ильи - соборная, значит, уже не единственная в Киеве. И христиане в приведенной цитате разделены Летописцем по этническому признаку: христиане-русы, христиане-хазары и христиане-варяги. Последних к тому же "много было". И присягают все в соборе. То ли взаимно не хотели принимать присягу не в "своей" церкви, варяги у хазар и наоборот, то ли "своя" церковь была мала размерами для всех участников церемонии, то ли важность государственного акта требовала именно собора. Гадать трудно, тем более что здесь греческий термин "соборность" - καθολικοη - мог быть употреблен в смысле церкви общей для всех христиан, а значит, и единственной публичной церкви Киева. Так, в частности, думал известный церковный историк митрополит Макарий.

Отметим и как Летописец выстраивает "Повесть", отбирает факты: именно строит повествование, как зодчий выкладывает храм ввысь. Постепенно, но неотвратимо растет влияние христианства, усиливается и христианская линия писателя-зодчего. Год от года и страница за страницей нарастает вес христианства в "Повести". Как в архитектуре напрягаются своды несущих конструкций, так и Летописец обостряет напряжение конфликта христианства и язычества, готовит читателя к тому, что под его пером предстанет неизбежным, - торжеству христианства на Руси.

Собственно, исторически так и происходило, христианство проникало на Русь постепенно, постепенно росло его значение и влияние, были в этом длительном и многостороннем процессе свои взлеты и спады, напряженные конфликты. Летописец ничего не сочиняет, он лишь строит из наличного материала фактов то христианское будущее, которое, с его позиций, есть провиденциальная судьба Руси. Для Летописца это чудесное проявление божественной воли, но, собственно, таков обычно процесс становления любой новой идеологии - от первых ростков, встречаемых с интересом и опасением, любопытством и неприязнью, до того переломного момента, когда, суммируясь, вдруг и разом, в полном соответствии с законами диалектики, создается новое качество.

Игорь вскоре гибнет в Древлянской земле, где попытался собрать излишнюю дань. С этого момента (945 г.) киевским князем становится его сын Святослав. Пока номинально: Святослав еще мал и правит его мать, вдова Игоря, Ольга. Она жестоко мстит древлянам, сжигая Искоростень, столицу древлянского княжества.

И сразу же вокруг имени молодой вдовы сплетаются легенды. Сказы грозные и поэтические. В них княгиня облагает осажденную столицу древлян "небольшой данью". Попросила "от каждого двора по три голубя да по три воробья". Дружинники ее, привязав к птицам тлеющие труты, выпустили их. Те полетели в свои гнезда и так сожгли город. Невероятно? Разумеется.

А перед этим древлянских послов в Киеве с честью ведут в баню и, затворив накрепко в ней, сжигают живьем... Других послов будто бы внесли на княжий двор в ладье (такой был уговор, чтобы послы "повеличались"), а там сбросили с ладьею в яму и закопали живыми...

События невероятные, сказочные. Летописец как бы верит им, но пересказывает он народную легенду, одну из многого множества, что слагали в те времена. Это одна из многих, попавших из уст княжьих ли скоморохов-поэтов и актеров, с речитативного ли напева киевских, а может, древлянских сказителей прямо под перо печерского монаха.

Летописец отправляет княгиню в Царьград (955 г.). Из рассказа "Повести" об этом посольстве в Византию следует, что император Константин Багрянородный был очарован умом и красотой Ольги и дал ей понять, что хочет взять ее в жены. Ольга уклонилась от этого остроумно и кокетливо.

О других дипломатических переговорах летопись не говорит ничего. Немного проясняет и последующий рассказ. Здесь летопись о многом умалчивает. Мало добавляют и византийские источники. Истинный ход дел придется реконструировать из весьма малой и завуалированной информации.

Летопись выглядит простой записью разговоров полусерьезных, полушутливых, и только кое-где чувствуется, что та или другая фраза может приоткрыть что-то более важное, чем то, что сообщено в прямом тексте повествования о посольстве княгини. Мы еще вернемся к этой поездке.

Еще один сюжет 955 года относится к Святославу. Христианка Ольга настаивает на том, что Святослав должен принять крещение, а сын "и не думал прислушиваться к этому".

Далее рассказ о походах Святослава, о разгроме им Хазарского каганата и его владений по Волге и Северному Кавказу. Затем в 967 году Святослав отправился в большой поход на Дунай, а печенеги, дотоль относительно мирно кочевавшие в южных степях, осадили Киев. Это был первый набег "степи" на Русь, врагов, с которыми много придется воевать в будущем.

Город изнемогал, за помощью послали гонца к Святославу, а тем временем, воспользовавшись моментом замешательства у осаждавших, воевода Претич сумел ночью организовать десант под стены крепости на ладьях. Из Киева выручили Ольгу с тремя внуками - детьми Святослава. Послание киевлян к Святославу летопись приводит. В нем упрек: "Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?"

Князь появился у Киева со своей обычной стремительностью, "сокрушался о том, что случилось", тут же "прогнал печенегов в поле, и наступил мир" (968 г.).

Святослав не услышал упрека киевлян, не хотел задерживаться в своей "отчине", но мать, разболевшаяся, чувствуя близкую смерть, просила остаться: "Когда похоронишь меня, - отправляйся куда хочешь". Ольга умерла вскоре. Похоронил ее Святослав так, как она завещала, по-христиански. Княгиню отпели и погребли со священником, и традиционной славянской тризны на ее похоронах не было.

А надо бы развести огромный костер, и в пламени этой древней кремации душа Ольги отлетела бы в верхний мир, где боги. Множество их, славянских, чудских, варяжских...

Трудно сказать, что думал суровый князь на чуждой ему церемонии христианских похорон. Традиционного религиозного утешения, надежды на встречу в ином, "лучшем мире" Святослав-получить не мог. Для христианина его боги - бесы, и лучший небесный мир не для него. Впрочем, в утешении таком Святослав не нуждался и лучшим миром для него был не тот, а этот мир. Кто-нибудь, конечно, советовал ему: "Крестись, княже, и ты!.." И в этом Святослав тоже не нуждался. Плакал по Ольге "плачем великим сын ее", но крещения не принял. У Святослава были свои планы и свои представления о христианстве. Планы хорошо продуманные.

Князь был вынужден задержаться в Киеве. Ольга умерла рано, внуки ее - дети Святослава - были еще слишком малы, чтобы княжить, по крайней мере чтобы княжить самостоятельно. Вот они: Ярополк, Владимир, Олег. Из них один - будущий святой Владимир княжеского рода лишь по отцу. Летописец рассказывает, что был некий Малк, уроженец Любеча, а у Малка дети: Малуша и Добрыня. Они оказались при дворе Ольги. С чего начинал Добрыня, мы не знаем, а Малушу летопись застает княгининой ключницей. Она и родила Святославу Владимира.

Святослав разделил княжение: старшему, Ярополку, - Киев и, следовательно, после отца он - великий князь, Олегу, младшему, - второй по значению в Киевской Руси - Чернигов, Владимира же попросили себе у князя новгородцы.

Святослав спустя несколько лет гибнет в бою. Между его сыновьями развязалась кровавая борьба за киевское княжение. Гибнет Олег, Владимир, собрав все военные силы севера, идет из Новгорода на Киев, Ярополк вынужден сдаться. Владимир предательски заманивает его в Киев и приказывает убить: "И стал Владимир княжить в Киеве один". Среди первых дел князя было то, что называют "религиозной реформой". Вернемся к летописи: "И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И приносил им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась земля русская и холм тот". В оставшийся без князя Новгород Владимир отправил Добрыню. Своим посадником. "Придя в Новгород, Добрыня поставил кумира над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу" (980 г.).

Минет несколько лет, и тот же Добрыня выйдет с дружиной на Волхов и велит сбросить в реку и своего кумира, и всех прочих, какие испокон века стояли в Новгороде. А пока он следит, чтобы новгородцы исправно приносили традиционные жертвы, жгли ритуальные костры в святилищах, хранили древние обряды предков.

Так же обстоят дела и в столице. В летописи яркий и динамичный рассказ о варягах-мучениках. Владимир возвращается в Киев после похода на север, на ятвагов. И, как обычно, приносит благодарственные жертвы богам за успешный поход. Вот тут-то "сказали старцы и бояре: "Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам". Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий".

Рассказ о жертвоприношении подробен. Решили - и пошли за жертвой. "И посланные к нему, придя, сказали: "На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, чтобы мы принесли жертву богам". "Старцы..." Так уж повелось, что старцам и боярам всегда хочется принести в жертву чью-то юность. И всегда - для блага общества. Варяг в смертельной опасности тверд: "Не боги это, а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. Не дам сына своего!.." Тогда кинулись фанатичной толпой, разнесли его двор. Варяг с сыном своим стоял на сенях. Толпа требует: "Дай сына своего, да принесем его богам". Варяг готов ко всему: "Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?" И кликнули. И подсекли под ним сени, и так их убили".

Летописец опускает детали, но ведь ясно, что если подрубают столбы, на которых сени, то хозяева не просто стоят и ждут, когда столбы обрушатся. Они пытаются защищаться, может быть, отчаянно рубятся... Впрочем, вряд ли. Разъяренная толпа, все больше распаляющая себя ревом (в летописи: "и кликнули"), все же труслива. Размахивают дрекольем, наскакивают, но под меч или тяжелый боевой топор не лезут, страшно, берут числом... Летописцу эти подробности самоочевидны и не нужны. Он лишь заключает: "Ведь были тогда люди невежды и нехристи. Дьявол же радовался тому..." (983 г.). Дьявол, может быть, но заметна слабость богословской защиты христианства варягом. То, что боги сделаны из дерева и что они не едят и не пьют, киевляне могли сказать и по поводу византийских икон. Теологический же спор о том, что бог не икона, а икона лишь образ, однако ей следует поклоняться, в свою очередь, мог бы вызвать град возражений, но спор, как это часто бывает, в делах веры решился мечом. Не редкость, Летописец мог бы добавить, что двор варягов раскатали по бревнышку, разгромили, разграбили... Мы с его же слов знаем, что здесь оказалось пустое место, которое использовали для строительства церкви. Ее - это уже вскоре - поставит князь Владимир.

Кстати, можно быть уверенным, что усадьбу не сожгли, хотя это как-то само напрашивается. Фанатики фанатиками, но поджечь дома в центре Киева - наверняка весь город спалишь, так что просто разнесли, разметали...

Наступил 986 год. В этот год пришли к Владимиру "болгары магометанской веры", стало быть - из Камской Болгарии, говоря: "Ты князь, мудр [...] уверуй в закон наш и поклонись Мухаммеду". Владимир начал расспрашивать, каков этот "закон". Так начинается легендарный "выбор веры". Болгары отвечают, что по их закону нужно конечно же веровать богу, "совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина". На этом религиозные ограничения кончаются и начинаются радости. Вроде бы мирские, но и загробные. "По смерти, - продолжают проповедники ислама, - можно творить блуд с женами. Даст Мухаммед каждому по семидесяти красивых жен..." и т. д. Затем Владимир принимает посланцев западной церкви. Их аргументы дословно те же, что Летописец вложил в уста варягов, отбивавшихся мечами: "Ваши боги - просто дерево..."

Князь задал единственный вопрос, все тот же: "В чем заповедь ваша". Ответ христиан-католиков был столь же краток: "Пост по силе". И тут же пояснили, что и пить и есть можно "во славу божию". Несколько туманная заповедь. То ли пост есть, то ли нет. И ответ Владимира кажется тоже несколько странным: "Идите, откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого". Ответ резкий, прямо свидетельствует, во-первых, что Владимир разбирался в тонкостях культа, различиях между восточной и западной церковью, во-вторых, Владимир упоминает какое-то время, когда западное христианство было отклонено. "Отцы наши" - это множественное число показывает, что Владимир говорит не только от себя, а от всего государства, от всего народа. С другой стороны, "отцы наши" звучит несколько расплывчато. "Отцы" - это кто? Святослав? Игорь? Но "отцы" могут быть и дальше.

В отказе Владимира послам Запада странно другое: князь отрицает самую мягкую формулировку христианских постов: "по силе". То есть кто сколько сможет или захочет. Но какова альтернатива в христианстве - восточный аскетизм? Строгое постничество византийских подвижников? Это явно не для князя.

Вслед католикам пришли к Владимиру миссионерствовать хазарские евреи, с порога отвергнув христианство: как можно веровать в того, кого мы распяли?

Владимир и этих послов спрашивает: "Что у вас за закон?" Ему отвечают, что необходимо обрезание, отказ от свинины и зайчатины и празднование субботы. Владимир задал еще только один вопрос: "А где земля ваша?" Иудеи ответили, что она в Иерусалиме, Владимир вопрос повторил: "Точно ли она там?" Тут пришлось отвечать, что бог разгневался на иудеев и рассеял их по разным странам за грехи, "а земля наша отдана христианам...". Тогда Владимир, изменив лаконизму речи, прочел евреям нотацию, пояснив, что тем, кого за грехи покарал бог, нельзя учить других своей вере, "если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям". Заключил же Владимир беседу еще одним вопросом. Он прозвучал риторически, но достаточно серьезно: "Или и нам того же хотите?" Конечно, раввины из разгромленного незадолго перед тем Хазарского каганата предпочли бы эту участь Руси, но так вопрос не стоял. Странны реплики Владимира о вере. Он спрашивает не как глава государства, имеющего отношения

с народами Востока, исповедующими ислам, с католической Европой, с тем же каганатом. Он спрашивает, как за полтораста лет до этого, 18 мая 839 года, в далеком от Киева Ингельгейме расспрашивал славян Людовик I Благочестивый, король франков. Славяне были у него в составе византийского посольства митрополита Феодосия. Сыну Карла Великого, начинавшему насильственную христианизацию западных славян, были очень нужны сведения о "народе рос", о котором он имел весьма смутное понятие. Представления Владимира о народах, граничащих с Русью, религиозных верованиях этих народов смутными никоим образом быть не могли. Но это вряд ли нужно утверждать: Летописец не скрывает, что Владимир проявил тут большую осведомленность. Оставим пока эти неясности текста и, как советует Летописец, "обратимся на прежнее...".

Последним пришел к Владимиру греческий богослов. Он начинает похвалу греческой церкви с резкого отвержения мусульманского, иудейского и западного христианского учения. И, знакомое дело, поскольку по существу верований возразить нечего - ну чем в "сверхъестественном плане" отличается вера мусульман от веры католиков?- "истинная жизнь" одинаково переносится на небеса. Имена и данные, так сказать, представительские: "пророк бога" Мухаммед или "сын божий" Христос - дела не меняют.

Защитник "своей" веры всегда вынужден прибегать к аргументам, разжигающим или национальные чувства, или низкие страсти, стремится нравственно опорочить иноверца, словом, здесь проявляется одна из самых неприглядных сторон религиозного фанатизма. Так это обстоит в наши дни, так это было и тысячу лет назад. Богослов без обиняков заявил, что ислам "оскверняет небо и землю". Ритуальные омовения, непременные у мусульман, грек, византиец (летопись называет его философом), описал с такими омерзительными подробностями, а о женщинах-мусульманках отозвался так, что во всех переводах летописи это место традиционно опускают. Владимир сплюнул и сказал: "Нечисто это дело".

Труднее было греку с "римским законом". Здесь говорить гнусности было невозможно, формального раскола христианства на католическую и православную ветви еще не произошло, формально (но только формально) церковь едина, а римский папа, в глазах греков "заблуждающийся" канонически, - один из многих епископов, очень значимый, но и только...

Философ и признает: "Вера же их немного отличается от нашей". Однако богослужебные отличия вырастают в его трактовке в нечто чрезвычайное: "...служат на опресноках, то есть на облатках, о которых бог не заповедал, повелев служить на хлебе..."^* Князь щедро одарил философа и отпустил его, не сказав ничего определенного. Затем Владимир созвал на совет "бояр своих и старцев градских" и рассказал обо всех посольствах. В его словах к собравшимся явно видно предпочтение проповеди греков: "Мудро говорят они". Князю резонно отвечали, что "своего никто не бранит, но хвалит", и предложили отправить по разным странам посольства, чтобы те на месте увидели каждую веру в ее, так сказать, практике, и потом уже решить, что делать.

^* (Православная церковь приносит "бескровную жертву", пресуществляя в таинстве в тело Христово просфору - хлебец из кислого текста; католики используют для этого облатку - гостию, приготовляемую из пресного теста - опресноков.)

Посольства были направлены и в Камскую Болгарию, и "к немцам", и в "Греческую землю". Во всех поездках участвовали одни и те же десять избранных на княжьем совете мужей. Отзывы, понятно, и о мусульманах, и о западном христианстве были отрицательными. Мусульмане - "нет в них веселия", и закон оттого "не добр".

Важная частность. Речь, вероятно, о той жесткой предопределенности бытия, которую проповедовал ислам. Такое миропонимание не оставляло места свободе воли человека, места "веселию". Ислам, таким образом, отвергается за отсутствие в нем оптимизма, гуманистического идеала. Католики - их охулить было труднее, и неожиданно и непонятно появилось соображение эстетическое - "красоты не видели никакой". Наконец: "Пришли мы в Греческую землю". В Царьграде, как очень подробно рассказали посланные, их встретили по самому высокому разряду. По приказу греческого царя специально приготовили к приему послов церковь, клир и хоры певчих. В храме русских поставили "на лучшем месте", богослужение провели торжественное, патриаршье. Отметим: о поездках вернувшиеся мужи отчитываются не только Владимиру, но и княжьей дружине, боярам. Идет совет большого собрания, собственно, всего военного и гражданского аппарата государственной власти.

И послы очень ярко рассказывают о приеме в Царь-граде, о церковной службе в соборе Святой Софии, патриархе в золотых ризах. "И не знали - на небе мы или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом", словом, лучше, чем во всех других странах. Увидели, стало быть, и веселие, и красоту в греческой церкви.

Понятна позиция Летопис