Посвящается Читателю-Другу 6 страница

С введением республиканского строя исчезло осадное положе­ние. С 29 декабря 1875 г., благодаря закону о кольпортаже, произ­ведения печати снова получили право свободного обращения в публичных местах. Кольпортаж был поставлен в зависимость от разрешения префекта, но при этом в циркуляре министра внут­ренних дел префектам писалось: «Нужно ожидать, что вы никогда не откажете в этом разрешении, ни возьмете его обратно, за ис­ключением случаев самых серьезных: что вы при этом никогда не будете руководиться соображением, что продаются такие-то, а не другие издания». Понятно, пока кольпортаж по закону ставился в зависимость от разрешения префекта, он оставался далеко еще не освобожденным, несмотря ни на какие циркуляры.

При самом появлении закона последовал вышеприведенный благоприятный для разносной торговли циркуляр, но уже 16 мая 1877 г. министр Фурту в новом циркулярном разъяснении закона 29 декабря 1875 г. замечал, что разрешение на право занятия разносной торговлей произведениями печати может быть взято об­ратно, если в продаваемых произведениях замечаются нападки на общество, правительство и законы. Этим разъяснением началась опять эпоха разгрома. С 16 мая по 2 сентября было возбуждено 85 литературных процессов, причем виновные были присуждены в общем счете к 7 годам, 10 месяцам и 27 дням тюрьмы и 101 967 франков штрафа.

На выборах 14 октября 1877 г. большинство осталось за республи­канцами. Это сразу же сказалось в области законодательства о печати. По закону 9—10 марта 1878 г., периодическая пресса была исключена из сферы влияния закона о кольпортаже. Тогда же последовала амнистия по приговорам, состоявшимся с 16 мая по 14 декабря, по которым 300 лиц должны были отбыть тюремное заключение и 321 ты­сяча франков должна была быть уплачена в качестве штрафа.

После падения Мак-Магона политическая жизнь Франции оживилась и началась агитация в пользу более соответствующего республиканскому строю законодательства о печати. В течение трех лет подготовлялся новый закон и наконец был вотирован 29 июля 1881 г. Этот закон действует по настоящее время. Он составляет один из перлов законодательного творчества третьей республики.

Прежнее законодательство о печати состояло из 42 законов, декретов и ордонансов, изданных с различными целями и часто настолько несовместимых один с другим, что даже опытные юри­сты становились в тупик перед вопросом, какие из них были еще в силе и какие были отменены. Законом 29 июля вполне устранены указанные неудобства. Первые три главы его посвящены регламен­тации типографского промысла и книготорговли, периодической прессе и афишированию с разной торговлей произведениями пе­чати. В четвертой исчисляются преступления, которые могут быть совершены при помощи печати. Наконец, последняя, пятая глава обнимает процессуальные постановления.

Типографский и книготорговый промыслы, по новому зако­ну, освобождены от прежних стеснений. На каждом периодичес­ком произведении должны быть обозначены имя и жительство ти­пографщика и два экземпляра их представлены для национальных коллекций. От издателей периодических органов требуется предва­рительное заявление заглавия издания и порядка выхода, имени и жительства ответственного издателя и типографщика. Нет больше ни концессии, ни штемпельного сбора, ни залогов, ни административных предостережений, приостановок и т.д. Ответственный издатель должен быть французским подданным, совершеннолет­ним и полноправным. При выходе каждого номера представляется по два экземпляра органам судебной власти и министерству внут­ренних дел. На каждом номере периодического издания должна быть подпись ответственного издателя. От профессиональных раз­носчиков печатных материалов требуется заблаговременное заяв­ление префектуре или мэрии имени, возраста, профессии, места рождения и местожительства. Случайные разносчики свободны и от этих формальностей.

Преступления печати, по закону 1881 г., распадаются на четы­ре категории. К первой относятся всевозможные провокации к убий­ству, грабежам и т.д., а также возбуждение войск к нарушению дисциплины или к неповиновению властям; ко второй категории — преступления против общественных интересов; к третьей — диф­фамация и оскорбление частных лиц; к четвертой — оскорбление иностранных государей и дипломатических представителей.

Преступления печати отнесены к ведению суда присяжных. Только наименее значительные, как оскорбление частных лиц, входят в компетенцию исправительного трибунала.

О достоинствах закона 29 июля 1881 г. красноречиво говорит то, что в течение почти четверти века он не только не подвергся ломке, но и послужил образцом для законодательства других про­грессивных стран. Конечно, в проектах, направленных против это­го закона, не было недостатка, но в палате депутатов умели остав­лять без внимания реакционное шипение.

Единственными существенными дополнениями за все истекшее время были закон 2 августа 1882 г. о порнографических произведени­ях и так называемые «разбойничьи законы» 12 декабря 1893 г. и 28 июля 1894 г., вызванные пропагандой и апологией анархизма. Пер­вый из этих законов собственно литературы и науки не коснулся, ибо порнография ни к той, ни к другой области не относится. Впол­не определенный характер носят два последних закона, уполно­мочившие правительство в известных случаях подвергать привле­каемых к суду журналистов предварительному заключению и кон­фисковать некоторые произведения печати впредь до решения о них дела судом. Но эти законы не привились к жизни: правитель­ство, обязанное считаться с мнением народа, ими не пользуется.

Третья республика сняла с печати вековые оковы и поставила ее на страже действительных интересов государственных и обще­ственных. Теперь пресса свободна. Ни клерикальная клика, ни на­ционалисты вроде Габера и Деруледа не в силах поколебать сво­бодной Франции. Вспомним знаменитое «J'accuse»²⁰ Эмиля Золя и станет ясно, какое оздоравливающее влияние имеет свободная пресса. За пределами великой республики любят говорить о язвах совре­менной Франции, потому что в ней бестрепетно вскрывается вся­кий нарыв. Французы смело оперируют свои государственные бо­лячки и никогда не закрывают дверей своей операционной перед массой населения или представителями других государств. В стра­нах же темных коридоров и беспросветных закоулков больной орга­низм страдает безмолвно и свою заразу передает от поколения к поколению. На чистую воду язвы не выводятся, а в мутной рыбу ловить удобнее. И вот цензурные тенета специально держатся в интересах этих любителей «добывающей промышленности».

II. Германия

 

Гуманизм, появление книгопечатания, роль университетов, папские буллы, борьба протестантов и католиков; съезды князей и королевские постановления; тридцатилетняя война, возвышение Пруссии, узаконения по делам печати Фридриха II Фридриха-Вильгельма II; первые проблески освободительного движения и борьба за конституцию; политика Меттерниха; освобождение печати по мере политического освобождения; разгром социалистов, действующее законодательство

В Германии, так же как и в других странах, законодательство о печати развивалось под влиянием стремления духовной и светской власти к неограниченному господству. Светская власть проявила себя в отношении печати значительно позже, чем духовная. С кон­ца XIII столетия Германии, как единого государства, не суще­ствовало: она дробилась почти на сорок отдельных княжеств и 80 не­зависимых городов. После несчастной 30-летней войны (1618—1648) Германия распалась более чем на 300 отдельных княжеств и до 50 городов. При подобной раздробленности сильной государствен­ной власти в Германии не существовало. Император, избираемый на общем съезде князей, т.е. рейхстаге, находился в полной зави­симости от своих избирателей.

Раздираемая внутренними неурядицами, Германия не представ­ляла также условий для процветания науки. Единственными центра­ми просвещения в течение долгого времени были монастыри. Свет­ской науки почти не существовало, а направлением духовного обра­зования всецело завладели папы. Вот почему последние и выступили в качестве первых законодателей о печати, особенно же в тот мо­мент, когда начавшееся стремление к светскому образованию (гума­низм) стало угрожать господству духовенства над умами.

Гуманизм проник в Германию из Италии в половине XV сто­летия. Главнейшим деятелям просветительного движения — Иоганну Рейхлину (1455-1522), Эразму Роттердамскому (1467—1536) и Ульриху фон Гуттену (1488-1523) — пришлось встретить отчаян­ное сопротивление со стороны католического духовенства, пре­жних безраздельных властителей науки и религии. Общеизвестными литературными памятниками этого столкновения могут служить «Письма темных людей», одним из авторов которых был фон Гуттен, и «Похвала Глупости» Эразма Роттердамского. Уже на первых порах против гуманистов выступил Кельнский инквизиционный суд, обвинивший Рейхлина в распространении еврейских взглядов. Лице­меры и схоластики, погрязшие в разврате и запутавшиеся в крючкотворстве, рассчитывали справиться с дыханием новой жизни сурового благочестия и вольной мысли при помощи инквизиционно­го арсенала. Столицей инквизиции был Кельн. Ввиду того, что гума­нисты действовали на общество при посредстве литературы, инкви­зиция попыталась зажать ее в тиски цензурных установлений.

Книгопечатание появилось в Кельне в 1469 г., а с 1475 г. книги стали выходить с цензурными пометками местного университета. На разрешенных книгах выставлялась надпись: «Admissum ас approbatum ab alma Colonniensi» ¹. Иногда эта пометка заменялась более пространной: «Temptatum admissumque et approbatum ab alma universitate studii civatatis Colonniensi de consensu et voluntate spectabilis et egregii viri pro tempore rectoris ejusdem» ². Первая книга, прошедшая в 1475 г. через кельнскую университетскую цензуру, была: «L. Pétri Nigri tractatus contra perfidos ludacos de conditionibus veri Messiae, vel Christi, vel uncti, ex textibus hebraicis latinorum elementis utcunque figuratis. Eslingen» ³.

Так молодые германские университеты (первый из них возник в Праге в 1348 г.) в отношении произведений мысли играли ту же роль, что и французская Сорбонна. Это естественно, так как гер­манские университеты находились во власти католического духовенства. Но едва их успела коснуться волна гуманизма, как духо­венство лишило университеты цензурных полномочий и сосредо­точило их в особых, более надежных руках. Так, 4 января 1486 г. майнцский архиепископ Бертольд фон Геннеберг установил свои собственные цензурные органы, обнародовав следующее любопыт­ное распоряжение: «При тех удобствах, какие божественное ис­кусство книгопечатания дало для приобретения знаний, нашлись некоторые, злоупотребляющие этим изобретением, употребляю­щие во вред человеческому роду то, что предназначено к его про­свещению. В самом деле, книги о религиозных обязанностях и док­тринах переводятся с латинского языка на немецкий и распрост­раняются в народе к бесчестию самой религии; а некоторые даже возымели дерзость сделать на обыкновенном языке неверные переводы церковных канонов, составляющих область науки столь трудной, что она одна может занять всю жизнь самого ученого мужа. Возможно ли думать, что наш немецкий язык может выра­зить то, что великие авторы писали на греческом и латинском языках о глубочайших тайнах веры христианской и о науке вооб­ще? Конечно, это не возможно, а потому эти люди вынуждены изобретать новые слова или употреблять старые в извращенном смысле, — вещь опасная, особенно когда дело идет о Священном Писании. Ибо кто может поверить, чтобы необразованные мужи или женщины, в руки которых попадут эти переводы, могли най­ти истинный смысл Евангелия или посланий Апостола Павла? Еще менее способны они разобраться в вопросах, которые даже среди католических писателей вызывают разногласие. И так как это ис­кусство изобретено в городе Майнце, и мы поистине можем ска­зать, с Божественной помощью, и так как мы обязаны сохранить его во всей его славе, мы строго воспрещаем всем и каждому пере­водить на немецкий язык или, переведя, распространять какие бы то ни было книги по какому бы то ни было вопросу, написанные на языках греческом, латинском и других, иначе, как с тем усло­вием, чтобы эти переводы до их напечатания и до поступления в продажу были одобрены четырьмя нашими назначенными докто­рами, под страхом отлучения от церкви, конфискации книг и штрафа в размере ста золотых флоринов в пользу нашей казны».

Заботясь о сохранении «божественного искусства» «во всей его славе», архиепископ Бертольд сделал что мог в пределах майнцского округа. Оставалось «позаботиться» о печати на более обшир­ном пространстве. Последнюю миссию принял на себя папа Алек­сандр VI (1492—1503), с именем которого связана эпоха чудовищ­ных злодеяний и разврата его детей, Лукреции и Цезаря. Еще в 1496 г. он присоединился к распоряжению Бертольда и выказал желание, чтобы еретические сочинения не читались и не распространялись среди населения. С этой целью он поручил духовным лицам просматривать все выходящие из печати произведения. Оче­видно, воля главы церкви не претворилась в дело, иначе он не издал бы в 1501 г. буллы ⁴, которой вполне определенно вводилась духовная цензура в четырех округах.

В этой знаменитой булле Александр VI писал: «Так как нам стало известно, что, благодаря искусству книгопечатания, в раз­ных частях света, особенно в округах кельнском, майнцском, трирском и магдебургском, печатается множество книг и трактатов, которые заключают разные вредные заблуждения и даже учения, враждебные христианской религии, и что со дня на день их печа­тается все больше и больше, то мы, стремясь без дальнейшего промедления остановить это гнусное зло, под угрозой отлучения от церкви и денежного штрафа, налагаемого и взыскиваемого на­шим благочестивым братом, архиепископом кельнским, майнцским, трирским и магдебургским, или его духовным наместником, или его юридическим оффициналом, а именно каждым из них в соответственном приходе и по его собственному усмотрению, вос­прещаем строжайше, чтобы типографщики, как известные, так и тайные, рассчитывающие работать в названных кругах, не осме­ливались в будущем печатать книги, трактаты или какие-либо дру­гие рукописные произведения, не посоветовавшись о том с архи­епископом или его вышеназванными наместником и оффицина­лом и не получивши особого ясного дозволения, которое должно выдаваться даром. Что же касается лиц, выдающих подобные доз­воления, то им мы вменяем в обязанность, чтобы они, до выдачи дозволений, внимательно просматривали предназначенное к пе­чати или поручали просматривать специально осведомленным и правоверным лицам, причем обращали бы внимание свое на то, чтобы ничего не печаталось противного строгой вере, безбожного и возбуждающего соблазн».

Отдавая под строгую цензуру печатные произведения будуще­го, папа Александр VI распорядился, чтобы духовными лицами просматривались и, в случае надобности, сжигались и те книги, которые были изданы до появления буллы 1501 г. Но ни истребле­ние текущей печати, ни уничтожение старых изданий не могли остановить все возраставших нападок на престол «наместника Хри­ста». Открытый и резкий разрыв с Римом произошел при папе Льве X Медичи, при котором выступил со своими знаменитыми тезисами виттенбергский профессор доктор Мартин Лютер.

Лев X (1513—1521), этот отпрыск флорентийских меценатов и воспитанник известного гуманиста — эпикурейца Лоренцо Вал­лы, вел развратную и легкомысленную жизнь. Маскарады, теат­ральные представления, балы и пирушки были обычной обстановкой его жизни. Как бы предчувствуя удар, который угрожал ему со стороны Лютера, Лев X пустил в ход старое оружие своих предшественников. В булле 4 марта 1515 г. он возвестил о дошедших до него жалобах, «что некоторые мастера книгопечатания в раз­ных местах света дерзают печатать и продавать книги как переведенные на латинский язык с греческого, еврейского и арабского, так равно и другие книги, изданные на латинском и разговорном языке, которые содержат заблуждения в делах веры и вредные, Даже враждебные христианской религии учения, и от чтения коих не только не развиваются читатели, но, наоборот, как в вере, так в жизни и нравах впадают в ошибки, откуда часто происходят всякого рода соблазны (как показал опыт — лучший учитель) и с каждым днем угрожают произойти еще более значительные: по­этому, чтобы не извращалось клонящееся к славе Бога, укрепле­нию веры и распространению хороших искусств и не подрывалась благость Христа Спасителя, мы нашли нужным установить надзор за книгопечатанием, чтобы при этом в будущем доброе зерно не прорастало плевелами или яд не примешивался к целебным сред­ствам. Мы решительно постановляем и приказываем, чтобы отны­не никто ни в нашем городе, ни в других городах или диоцезах ⁵ не приступал к печатанию книги или другой какой-либо рукописи и не поручал кому-либо прежде, чем рукописи не будут тщательно просмотрены и собственноручной подписью (что должно совер­шаться бесплатно и без замедления) не будут одобрены в Риме — нашим викарием и цензором, в других городах и округах — еписко­пом или каким-либо другим лицом, которое имеет знания по этой части и назначено епископом, а также — инквизитором по ерети­ческим делам того города или округа, в которых печатается данное произведение. Кто же дерзнет поступить иначе, тот без всякой на­дежды на прощение должен быть наказан отлучением от церкви, сверх потери печатных книг, публичного сожжения их и уплаты 100 полновесных дукатов; в случае упорства, епископом или нашим ви­карием должны быть применены все средства взыскания, чтобы дру­гие никоим образом не осмелились совершить что-либо подобное». Приведенная булла заслуживает внимания по двум соображе­ниям: во-первых, ею установлена цензура во всех католических государствах, во-вторых, она внесла раздвоение в самое организа­цию надзора за книгопечатанием, так как с этого времени рядом с общей духовной цензурой была поставлена еще специально ин­квизиторская.

Нуждаясь в деньгах, Лев X отдал на откуп банкирскому дому Фуггеров торговлю индульгенциями. В 1517г. один из агентов Фуггеров, монах Тецель, появился со своим товаром около Виттенберга. Лютер был возмущен подобным глумлением над учением об отпущении грехов и открыто восстал сначала против злоупотреб­ления папской властью, а вскоре и против последней, как тако­вой. Спекуляция отпущениями возбудила протест во всей Герма­нии, и в возгоревшейся борьбе с папской курией были забыты все ее цензурные предписания.

Победой своей над цензурой реформация была обязана тому обстоятельству, что широкие массы населения в свободной печа­ти увидели орудие для борьбы с феодализмом и деспотизмом кня­зей, а эти последние, в свою очередь, ухватились за реформацию, как средство избавиться от папского гнета и централистических стремлений германского императора. Какие надежды немецкие князья связывали с протестантством, видно, например, из одного письма Мюнцера к Лютеру, в котором Мюнцер писал: «Что ты устоял перед рейхстагом в Вормсе, так за это ты должен благода­рить немецкую знать, которую ты сумел так ловко умаслить; ведь дворянство только и мечтает о тех богатых подарках в Богемии, которые оно рассчитывает получить благодаря твоим проповедям о монастырях и обителях, которые ты сулишь теперь передать в собственность князей». Стараясь найти для себя опору в светской власти, Лютер ставил ее во главе церкви; проповедовал неограни­ченное господство князей над их подданными; доходил даже до того, что обращался к мирянам с поучениями вроде следующего: «Что два и пять составляют семь, ты можешь понять умом; но если высшая светская власть говорит тебе: "Два и пять составляют во­семь", — то ты должен этому верить вопреки твоему сознанию и чувствам». С другой стороны, он открыто называл императора ти­раном. О князьях же он писал: «До сих пор они умели только му­чить и обдирать народ, наваливали на него одну пошлину за дру­гой, один налог за другим, терзали его, как волки или медведи. Напрасно было бы искать у них правды, веры или справедливости. Все их действия таковы, что даже разбойники и воры постыдились бы их признать своими. Их светское управление пало так же низко, как управление духовных тиранов».

Приведенная выдержка из произведения Лютера: «О светской власти и о том, до каких пределов ей надлежит повиноваться», изданного в январе 1523 г., относилась к характеристике католи­ческих князей, но она могла возбудить известного рода надежды и в подданных протестантских владетелей, так как все князья «од­ним миром мазаны». Словом, и подъяремный народ и разных наи­менований погонщики в искусной проповеди Лютера усматрива­ли новые, более приятные перспективы.

Общеизвестно то широкое покровительство, которое оказыва­лось Лютеру курфюрстом Фридрихом Саксонским. Что касается городских властей, то они иногда выступали прямо в активной роли распространителей лютеранства. Так, в 1522 г. бременский городской совет послал одного книготорговца в Виттенберг, что­бы привезти оттуда протестантской литературы. Даже монастыри открыто объявляли себя принадлежащими к реформации. Так поступил, например, в 1521 г. монастырь августинов в Нюрнберге. Многие епископы если открыто не присоединялись к последова­телям Лютера, то не мешали распространению реформации, как-то: епископ Георг фон Лимбург (1522) в Гамбурге. Впрочем, с открытыми врагами протестантизма не стеснялись и подвергали их изгнанию. Так, усердный папист Коклеус был изгнан из Франкфурта-на-Майне и вынужден был покинуть Мейсен. В общем, реформация пользовалась в Германии таким успехом, что вполне был прав Эразм, писавший из Базеля в 1523 г. королю английскому Генриху VIII: «Здесь нет ни одного книготорговца, который осме­лился бы хотя одно слово напечатать против Лютера; но против папы пишут все, что угодно. Это настоящее состояние Германии».

Под напором реформационного движения во многих местнос­тях Германии рухнула цензурная хоромина папской курии, но свою заразу она успела привить протестантизму. Уже сам Лютер часто просил курфюрста Саксонского воспретить проповедничество то одному, то другому лицу, потому что они выражали мнения, не­согласные с его собственными. Сожжение Сервета женевскими кальвинистами Меланхтон считал «благочестивым и достопамят­ным для всего потомства примером». Последователи были не луч­ше апостолов. Последователи Лютера всеми средствами боролись с последователями Меланхтона. И те и другие преследовали сочине­ния Цвингли. Первое протестантское цензурное постановление было издано в Базеле 23 февраля 1558 г. Тогда именно было запрещено печатание книг или других каких-либо произведений без предварительного одобрения суперинтендента, проповедника или сове­та данного города. За нарушение этого распоряжения был установ­лен штраф в 100 гульденов. Подобная же цензура фактически была введена в Кенигсберге в 1544 г., в Цюрихе в 1559 г. и т.д. Вообще, князья отдельных земель взаимно обязывались не допускать в пе­чати произведений, предварительно не одобренных назначенны­ми для этого цензорами.

Печать, временно освобожденная реформацией от оков като­лицизма, вскоре попала в положение еще более тяжелое, чем рань­ше. Если прежде в печати хозяйничали одни католические цензо­ры, то после реформации пресса попала в зависимость от городс­ких советов, княжеских соглашений и личных симпатий императора. Это многообразие цензоров не могло благоприятно отразиться на положении литературы. Столкновение разных влияний на первых же порах сказалось в деятельности императора германского Карла V (1519-1556). Будучи королем испанским, владея Неаполем, Сици­лией, Сардинией, эрцгерцогством Австрией с Каринтией и Тиро­лем, а также Нидерландами с восточными провинциями Бургундии, Карл V был избран в 1519 г. в императоры Священной Рим­ской империи. Сосредоточив в своих руках империю, в которой «никогда не заходило солнце», он старался действовать заодно с духовным владыкою мира — папой. Спустя два года после своего избрания Карл V собрал съезд князей в Вормсе, куда вызвал Люте­ра, рассчитывая заставить его замолчать. Постановлением съезда учение Лютера было осуждено и по делам печати были восстанов­лены все распоряжения духовных властей. Но, как известно, под зашитой курфюрста Саксонского, Фридриха Мудрого, Лютер про­должал свое дело. Религиозная распря между отдельными княже­ствами или даже между последователями разных верований в пре­делах одного и того же княжества возрастала, и князья снова дол­жны были съезжаться для решения спора. Ближайший съезд произошел в 1524 г. в Нюрнберге. Здесь было решено, чтобы «каж­дое правительство по возможности чаще ревизовало все находя­щиеся у него на территории типографии, дабы с этих пор совер­шенно прекратилось приготовление и распространение пасквилей и карикатур». Таким образом, надзор за печатью был возложен на отдельные города и князей.

Можно думать, что литературное производство ненавистного направления не прекращалось, если уже в 1529 г. пришлось князь­ям опять собраться в Шпейере. Постановление шпейерского рейх­стага отличалось более решительным тоном, а именно, было по­становлено, чтобы «все, что должно быть вновь напечатано или поступить в продажу, должно быть предварительно представлено компетентному лицу, назначенному для этого каждым отдельным правительством». Следовательно, принципиально была установле­на светская цензура и будущее печати всецело зависело от усердия отдельных властей. Практика показала, что в землях Филиппа Гес­сенского, гроссмейстера прусского, герцогов брауншвейг-люнебургского и мекленбургского, князя ангальтского и других гонению подвергались произведения католические, а в марке ⁶ Бранденбург, герцогстве саксонском, в Баварии и в землях на­следственно-имперских искоренялись сочинения протестантские. Особенное усердие проявлял герцог Георг Саксонский, о котором еще Лютер говорил, как о «дрезденской свинье». Авторов антика­толических сочинений он немилосердно штрафовал и казнил смер­тью. Сохранилось известие, будто бы он даже съел одно произве­дение, благоприятное лютеранству.

На шпейерском съезде раскол между князьями принял окон­чательную форму. Большинство, напуганное социально-революционными движениями массы населения, присоединилось к Кар­лу V, действовавшему в духе римской курии, а 5 князей и 14 городов решительно высказались за свободу совести и слова.

В следующем 1530 г. император лично прибыл на съезд в Аугсбург. Охраняя интересы католичества, а также преследуя цели поли­тического объединения, император на Аугсбургском съезде ска­зал: «После того как вследствие беспорядочного книгопечатания произошла масса зла, мы полагаем на вид и желаем, чтобы каж­дый курфюрст, князь и каждое сословие империи, все равно — светское или духовное, впредь до ближайшего съезда, во всех ти­пографиях, а также и книжных магазинах — с полным усердием производили разыскания, чтобы ни одно новое произведение, особенно же ни один пасквиль, картина или что-либо в этом роде ни тайно, ни явно не сочинялись, не печатались, не поступали в продажу. Пусть лица, специально назначенные для того указанны­ми светскими или духовными властями, следят за тем, чтобы на каждом печатном произведении верно обозначались имя и фами­лия типографщика, а также город, где оно напечатано. Если по этим статьям будет замечено какое-либо нарушение, то произве­дения не должны допускаться в продажу. Все до сих пор напеча­танные пасквили или тому подобные книги не должны быть в про­даже, и если этот порядок и эти требования будут нарушены писа­телем, типографщиком или продавцом, то виновный, смотря по обстоятельствам, должен быть наказан имущественно или телесно тем правительством, которому он подвластен или которым он бу­дет пойман на деле. Если же какое-либо правительство, а это при желании может случиться, обнаружит в этом отношении небрежность, то наш имперский фискал может и должен против этого правительства возбудить и поддерживать обвинение. Что же каса­ется взыскания, то назначать его должен иметь власть наш импер­ский придворный суд, сообразуясь с делом каждого отдельного правительства и его нерадивостью».

Аугсбургским предложением Карла V под надзор имперской власти, наряду с деятелями запрещенной литературы, были взяты отдельные правительства земель, входивших в состав империи. Таким образом, был сделан протестантским князьям резкий вызов, на что они ответили шмалькальденским союзом самозащиты.

Раскол правителей создавал благоприятную почву для разви­тия прессы, поэтому император неустанно вырабатывал все новые и новые мероприятия для ее подавления. С 1532 г., в силу § 110 уголовного устава, авторы пасквилей и клеветнических сочинений подлежали преследованию даже в том случае, если опубликован­ное ими оказывалось вполне верным действительному положению дела. Но летучие листки возрастали. Франкфуртская ярмарка была главным рынком этого рода произведений. На съезде в Регенсбурге в 1541 г. Карл V вынужден был снова напомнить о своих аугсбургских предложениях и даже дополнить их некоторыми новыми постановлениями. Так, он говорил: «Мы нашли, что клеветничес­кие произведения (Schmähschriften) снова распространяются во многих местах Священной Империи, что они немало могут нару­шать общий мир, а также повести к различным смущениям и зат­руднениям, а поэтому мы уговорились с курфюрстами, князьями и сословиями, чтобы впредь в Священной Империи ни одно клеветническое произведение, как бы оно ни называлось, не должно быть напечатано, покупаемо и продаваемо; особенно же чтобы каждое отдельное правительство тщательно наблюдало, чтобы ав­торы, типографщики, продавцы и покупатели, замеченные в нарушении, подвергались серьезному и строгому наказанию смотря по тому, какие у них будут найдены произведения».

Оригинальным нововведением регенсбургского постановления является репрессия в отношении покупателей опальных произве­дений. Но опыт обнаружил вскоре бессилие и этого измышления. Спустя всего три года вышло обширное собрание пасквилей. В первом томе были собраны поэтические произведения, во втором — проза. Автор издания не был указан, а место напечатания было скрыто под вымышленным именем «Элейторополиса». За этим из­данием последовали другие.