Посвящается Читателю-Другу 5 страница

Как и следовало ожидать, система залогов для многих изданий была смертным приговором. Первой испытала на себе действие этой системы газета «Peuple Constituant», которая прощальное об­ращение к читателям закончила: «Намерение ясно: всеми средствами нас хотели заставить молчать. Этого достигли системой за­логов. Чтобы иметь право говорить, теперь нужно золото, много золота! Мы не богаты. Молчание бедным!» Заметим, что за этот крик скорби ответственный редактор газеты поплатился шестимесячным тюремным заключением, 3000 франков штрафа и трехлет­ним ограничением прав.

Правительство, по-видимому, находило, что его система ока­зывает слишком медленное действие: 22 и 24 августа Кавеньяк распорядился собственной властью закрыть пять газет крайних ре­волюционных партий.

По конституции 4 ноября 1848 г. все граждане получили право «обнаруживать их мысли путем печати или каким угодно другим способом» с единственным ограничением в интересах публичной безопасности. Пресса ни в коем случае не могла быть подчинена цензуре. Все преступления печати должны были рассматриваться судом присяжных.

11 декабря 1848 г. было постановлено, чтобы закон о прессе был включен в число органических законов. Но Конститюанта ¹⁶ не имела времени выработать и провести один цельный закон о пе­чати, а так как действующий закон 9 августа терял свою силу с 1 мая 1849 г., то правительство просило о продлении срока его действия до 10 августа 1849 г. Временным законом 21 апреля 1849 г. это заявление правительства было удовлетворено.

10 декабря 1848 г. Людовик-Наполеон ¹⁷ был избран президен­том республики, а в следующем году Учредительное собрание, бывшее республиканским, было замещено Законодательным со­бранием, куда вошли в большинстве роялисты. После выборов бонапартисты, орлеанисты и легитимисты соединенными усилиями стали бороться против республиканцев, которых они выставляли как партию революционную и анархическую. Этим соотношением партий искусно воспользовался Людовик-Наполеон. Его правительство, выполняя свое обязательство относительно «органического» закона о прессе, внесло в Законодательное собрание проект, став­ший 27 июля 1849 г. законом. Последний, как увидим ниже, отча­сти восстановлял знаменитые «сентябрьские» законы, а отчасти шел еще дальше по пути репрессии. Даже косвенно восстановлялась цензура, которая, по конституции, «никогда больше не мог­ла быть восстановлена во Франции».

Закон 27 июля 1849 г. заключал в себе 23 статьи, распределен­ные на 3 главы. Его особенностью нужно признать драконовские взыскания и пополнение арсенала преступлений печати новыми видами. Так, под угрозой тюремного заключения до 2 лет и штра­фа до 4000 франков воспрещалось при помощи печати подстрека­тельство военных к извращению их обязанностей и дисциплины; под угрозой столь же продолжительного тюремного заключения и штрафа до 1000 франков воспрещалось посягательство на законы и гарантируемые ими права, а также всякая апология действий, которые уголовным кодексом квалифицируются в качестве пре­ступлений; под угрозой тюремного заключения до одного года и штрафа до 1000 франков воспрещалась публичная подписка на погашение штрафов за преступления печати. Первой статьей зако­на воспрещались нападки на права и авторитет президента респуб­лики и оскорбление его личности.

Что касается кольпортажа, то для него ставилось обязатель­ным условием — предварительное разрешение, которое во всякое время могло быть взято обратно. Все произведения печати, объе­мом менее 10 листов и заключающие в себе социально-политическое содержание, типографщиком должны представляться местному прокурору за 24 часа до выпуска в свет, причем должно быть сделано заявление об общем количестве выпускаемых экземпля­ров.

Относительно периодической прессы были удержаны залоги, установленные законом 9 августа 1848 г. Под угрозой оштрафования типографщика и издателя на сумму до 3000 франков воспрещалось депутатам подписываться под периодическими изданиями в каче­стве ответственных редакторов. Воспрещалось опубликование про­цессов по делам печати. Издания обязывались на первом месте бес­платно и немедленно печатать все заявления, сообщения и опровер­жения должностных лиц, а в некоторых случаях и частных. В случае присуждения ответственного редактора к тюремному заключению или ограничению гражданских прав, во все время продолжения на­казания издание должно выходить под ответственностью другого редактора, удовлетворяющего требованиям закона. Важнейшие нарушения закона подлежали разбирательству суда присяжных, остальные были предоставлены суду исправительной полиции.

Раз вступивши на путь полицейского безумства, Людовик-На­полеон уже не мог прийти в себя. Неудачи применяемых им реп­рессивных мер не научали его умеренности. Наоборот, они в нем разжигали азарт новых выпадов. 9 августа Париж был объявлен в осадном положении, и 6 передовых республиканских газет были зак­рыты. Менее чем через год после издания закона 27 июля правитель­ство президента опять выступило с проектом по делам печати.

В заседании Собрания 21 марта 1850 г. Руэр защищал проект. Проектируемое увеличение залогов и восстановление штемпель­ного сбора, отмененного декретом 4 марта, 18 марта 1848 г. он оправдывал следующим образом: «Известная часть прессы... сделалась резкой в своих нападках, более дерзкой в диффамации, более опрометчивой в возбуждении самых опасных страстей... Наш долг бороться с этим злом. Мы можем достигнуть этого и не прибегая к новым видам наказаний. Нужно только, чтобы исполнение дей­ствующих законов было вполне обеспечено. Именно для этого обес­печения уголовных законов установлен, как известно, институт залогов... Но проект закона предлагает также восстановление штем­пельного сбора с газет и некоторых других политических произве­дений печати. Состояние наших финансов и принцип равенства... требуют, чтобы все граждане участвовали в денежном бремени государства... Освобождая от штемпельного сбора газеты, а следо­вательно, и промысел объявлений, приносящий им доход, декрет Временного правительства от 4 марта 1848 г. создал исключитель­ную привилегию, сохранение которой не может быть оправдано никакими соображениями».

Проект был вотирован 16 июля 1850 г. Для содержания его характерно, что он был назван «законом ненависти». Собрание оставило без изменения размеры денежных залогов, установлен­ные декретом 9 августа 1848 г., по определению новый порядок взносов штрафов за преступления печати, а именно, штраф дол­жен был взноситься в течение ближайших трех дней, хотя бы даже и была подана кассационная жалоба. От редакторов провинциаль­ных департаментов при вторичном обвинении требовалось, чтобы они в течение трех дней по возбуждении преследования вносили половину максимума штрафа, положенного за второе преступле­ние, совершенное до окончания суда по первому преследованию. Кроме того, денежные штрафы по каждому приговору должны были уплачиваться отдельно и не могли сливаться.

Что касается штемпельного сбора, то им были обложены все непериодические издания политического и социально-экономичес­кого содержания размером до 10 листов и от 50 до 70 квадратных дециметров, все газеты и повременные издания размера до 3 листов и от 25 до 32 квадратных дециметров и все романы-фельетоны, пе­чатаемые в газетах или приложениях к ним. Были установлены три размера сбора: в 5, 2 и 1 сантим. Произведение, оплаченное пятисантимным сбором, бесплатно пересылалось по почте в пределах всего государства; при двухсантимном сборе бесплатная пересылка ограничивалась пределами местного и соседнего департаментов.

Этим же законом устанавливалось, чтобы всякая статья рели­гиозного, философского или политического содержания непре­менно подписывалась настоящей фамилией автора, такая же под­пись требовалась вообще от всякой статьи, трактующей какие-либо индивидуальные или коллективные интересы. Этим требованием имелось в виду, с одной стороны, умалить влияние редакции, как целого, а с другой — заставить прекратить газетную работу тех лиц, которые по разным причинам не могли или не хотели откры­то принимать в ней участие. Наконец, право, предоставленное за­коном 21 апреля 1849 г. каждому гражданину свободно распростра­нять в течение 4 дней печатные произведения, относящиеся до выборов, было отнято. Исключение было допущено лишь для цир­куляров и программ, которые могли, после представления экзем­пляров прокурору, свободно обращаться в течение 20 дней.

Как бы ни были реакционны Учредительное и Законодатель­ное собрания, все же проведенные через них законы о печати подвергались более или менее разностороннему обсуждению и здесь еще можно было услышать хотя и слабый и бледный, но, во всяком случае, отзвук народной воли. Порядок упростился после пе­реворота 2 декабря 1851 г. Так, уже 31 декабря 1851 г. декретом президента (а не законом) все преступления печати отнесены к компетенции исправительного трибунала. Одна из существенных гарантий правосудия, именно суд присяжных по делам печати, была отнята по личному желанию президента. Теперь можно было всего ожидать, так как президент был облечен чрезвычайной вла­стью, а конституция 14 января 1852 г. хранила полное молчание на счет свободы печати.

Сравнивая искусную, филигранную работу Людовика-Напо­леона в области печати с прежними законоположениями, нельзя не заметить, что им было восстановлено, подновлено и во многих частях заново обстроено то самое здание законодательства послед­них годов июльской монархии, которое в первые месяцы второй республики подверглось решительному разгрому. Очевидно, раз­гром был лишь военной хитростью в расчете на известное психо­логическое воздействие на общественное мнение. Но венцом его законодательного творчества по отношению к печати нужно при­знать декрет 17 февраля 1852 г. Еще в прокламации к французско­му народу, объявленной вместе с конституцией 11 января 1852 г., Людовик-Наполеон доказывал, что «так как он ответствен, то нуж­но чтобы деятельность его была свободна и беспрепятственна». Одним из средств гарантировать эту «беспрепятственность» был органический декрет 17 февраля 1852 г., выработанный извест­ным сотрудником Наполеона III, Руэром.

Органический декрет был выработан в тех же заседаниях, где и конституция. Дело в том, что через несколько дней после переворота 2 декабря Людовик-Наполеон собрал в Елисейском дворце наибо­лее приближенных лиц для выработки конституции. Последняя была намечена в том смысле, что императору предоставлялась полная сво­бода действий: представительные учреждения сохранялись лишь в виде декорума, обстановки. Естественно, что печать, ставшая могу­щественным фактором политического воспитания народа, не пре­минула бы указать на истинное значение подобной организации. Следовательно, давая жизнь конституции, нужно было убить прессу. Убийств в этом роде уже довольно было на совести императора, и затруднение представляла не перспектива предстоящей расправы, а выбор наиболее бесшумных способов. С этой целью Руэру было поручено привести в порядок старый арсенал законов о печати. Свое поручение он выполнил, хотя и заметил, что его работу следовало бы бросить в печь. Действительно, кодекс законов о печати и пле­бисцит, давший президенту власть 7 481 280 голосами против 647 292 голосов, были несовместимы или, по крайней мере, могли бы воспрепятствовать успеху дальнейшего плебисцита, утвердивше­го за президентом титул императора французов.

Как бы прозревая грядущее, Руэр предложил остроумную ком­бинацию, «оставивши газетам номинальную возможность писать что угодно, сделать редактором изданий их же собственными цен­зорами, создавши для них постоянную угрозу последовательных предостережений, из которых третье влекло бы за собой приоста­новку газет. При таком порядке никто не подвергался цензуре, но в то же время все находилось под надзором самих писателей, так как безопасность самой газеты становилась стимулом, сдерживаю­щим излишества журналистов». Проект системы «даровых чиновни­ков, предупреждающих нападки на конституцию и охраняющих по­рядок в интересах правительства», был принят с восторгом.

Всей своей тяжестью органический декрет обрушился на по­литическую периодическую печать: из 37 его статей 34 касались именно последней. На основании декрета ни одно периодическое издание, занятое обсуждением политики и социальной экономии, не могло возникнуть без предварительного разрешения правитель­ства, т.е. министерства полиции. Это разрешение могло быть дано только совершеннолетним полноправным французским поддан­ным. Всякие изменения в составе ответственных издателей, главных редакторов и других администраторов должны были происхо­дить с ведома правительства. Заграничные газеты могли циркули­ровать только с разрешения министерства полиции, причем данное разрешение отбиралось во всякое время в зависимости от донесе­ний префектов.

По закону 27 июня 1849 г., вследствие осуждения одного и того же издания по двум преступлениям в течение года или после однократного осуждения за наиболее тяжкое преступление, пери­одическое издание, по приговору суда присяжных, приостанавливалось на два месяца. Декрет в этом отношении установил некото­рую льготу, а именно: годовой срок совершения преступлений продлил до двух лет, но зато приостановка была заменена совер­шенным закрытием издания. Право на закрытие издания принадлежало, во-первых, президенту республики, который был обязан напечатать об этом декрет в «Bulletin des lois», во-вторых, мини­стерству полиции в течение двух месяцев со времени осуждения ответственного издателя за преступление печати.

Помимо прекращения, в распоряжении администрации было еще право приостановки выхода изданий сроком до 2 месяцев. Это мог сделать министр полиции после двух мотивированных предос­тережений. В последних-то и заключался гвоздь новой системы. В циркуляре 30 марта 1852 г. по этому поводу министр писал пре­фектам: «Право приостановки газеты министерским распоряже­нием после двух мотивированных предостережений будет одной из самых действительных гарантий, к которым может прибегать администрация против систематически враждебных правительству газет. Ею вы будете пользоваться со справедливой твердостью вся­кий раз, когда газеты, не подвергая себя опасности определенно­го судебного наказания или преследования, будут, однако, благо­даря известным приемам своих редакций, положительно опасны для общественного порядка, религии и нравственности».

Новый режим предостережений очень ярко был охарактеризо­ван в речи Тьера. По его мнению, «установили вместо цензуры, осуществлявшейся накануне, цензуру, имевшую место на другой день. Писателей обязали еще с вечера осведомляться о мнении полиции, но их заставляли ждать ответа до следующего дня или даже целых сорок восемь часов, но и после этого полиция могла им сказать: "Вы возбудили ненависть и неуважение к правитель­ству, я делаю вам предостережение"; и если они через месяц впадали в ту же ошибку, то наступала приостановка или запрещение. О! отсрочить цензуру на двадцать четыре или сорок восемь часов и заставить оплачивать эту отсрочку возможностью приостановки или запрещения — это действительно было очень остроумно».

Дальнейшие постановления органического декрета хотя и не представляются в такой степени остроумными, как система пре­достережений, но все же заслуживают внимания. Залоги и штем­пельный сбор были не только сохранены, но и возвышены. Политические газеты и журналы департаментов Сены, Сены-и-Уазы, Сены-и-Марны и Роны, при выходе в свет более трех раз в неде­лю, должны были представлять 50 000 франков залога; при выходе три раза в неделю и реже — 30 000 франков; во всех других департаментах в городах с населением в 50 000 и более — 25 500 фран­ков, с меньшим населением — 15 000 франков. При меньшей пе­риодичности залоги соответственно понижались до 12 000 фран­ков и 7 500 франков. Следовательно, по сравнению с залогами по закону 16 июля 1850 г. максимум был поднят более, чем вдвое (с 24 000 на 50 000), а минимум — более, чем вчетверо (с 1800 на 7500 франков). На внесение залога редакциям изданий был дан двухмесячный срок, по истечении которого издания, не внесшие залога, почитались выходящими без залога, при этом штраф от 100 до 2000 франков и тюремное заключение от 1 месяца до 2 лет назначался не только издателям, но и типографщикам.

Штемпельный сбор был отделен от почтовой пошлины, высо­та его была поставлена в зависимость от места выхода издания, а самые размеры увеличены с 4 и 2 сантимов до 6 и 3 сантимов. Штемпельный сбор поглощал от 40 до 60% продажной цены периодического издания, величиной не более 72 квадратных дециметров, выходившего в департаментах Сены, Сены-и-Уазы. Кроме уродливо высокого тарифа, сбор этот не отличался ни равномер­ностью, ни пропорциональностью — качествами, обязательными для всякой фискальной меры.

Говорят, что свойство деспотических правительств — тайна. Это вполне подтвердилось воспрещением органического декрета печа­тать отчеты о заседаниях Сената, Государственного Совета и су­дебных учреждений. Таким образом прессе был закрыт вход в Па­лату; избиратели потеряли возможность контроля над своими из­бранниками; деятельность судебных трибуналов была поставлена вне сферы общественного мнения.

Весьма суровыми взысканиями было обложено «всякое вос­произведение ложных новостей». А кто не знает, как охотно пра­вительства объявляют «ложным» все, что касается закулисной сто­роны их деятельности или разоблачает произвол низших агентов. В логической связи с воспрещением «ложных» известий стоит обя­занность редакций бесплатно помещать в ближайшем номере газе­ты и притом на заглавной стороне все официальные документы, разъяснения, ответы и поправки. На языке министра полиции снаб­дить должностных лиц подобным правом — значило дать «обще­ству и государственной власти одну из наиболее действительных гарантий, какие вообще можно желать по отношению к злоупот­реблениям печати».

Под угрозой тюремного заключения от одного месяца до двух лет и штрафа за круговой порукой издателя и типографщика в размере от 500 до 3000 франков за каждый выпущенный номер воспрещалось продолжать издание, приостановленное или совсем прекращенное, хотя бы издание выпускалось и под другим назва­нием. Круговая же порука издателей и типографщика по уплате штрафа от 1000 до 5000 франков была установлена за напечатание по социально-политическим вопросам статьи лица, присужден­ного к какому-либо позорящему или бесчестящему наказанию.

Отделяя овец от козлищ, правительство Людовика-Наполеона постаралось при помощи излагаемого декрета создать своего рода фонд рептилий. С этой целью префектам было предоставлено пра­во назначать ежегодно издания, в которых должны были печатать­ся судебные объявления. Тариф на эти объявления зависел от ус­мотрения префекта, и, следовательно, всякое издание могло быть вознаграждено по заслугам.

Регламентация книжной торговли также не оставалась без вни­мания правительства. До 17 февраля 1852 г., на основании декрета 5 февраля 1810 г. и закона 21 октября 1814 г., для занятия книго­торговлей требовалось получить от правительства патент и принести профессиональную присягу. Карая книготорговцев за каждое пре­ступление промысла в отдельности, правительство не установило карательной санкции за самое основное нарушение, за невыборку патента. Органический декрет восполнил этот пробел, назначив за беспатентную торговлю книгами закрытие магазина, тюремное зак­лючение от 1 месяца до 2 лет и штраф от 100 до 2000 франков. Выполнение всех формальностей законности напечатания книг, гра­вюр, литографий, медалей, эстампов или эмблем еще не обеспечи­вало их свободной циркуляции, для каковой требовалась выборка особого разрешения, установленного еще законом 27 июля 1849 г.

Минуя менее значительные положения декрета 17 февраля, в заключение упомянем, что им были внесены существенные измене­ния в судопроизводство по делам печати. Наполеон III с настойчи­вой последовательностью стремился к упразднению суда присяжных в этой области. Законами 28 июля 1849 г. и 16 июля 1850 г. в судебную процедуру были внесены существенные удобства для администра­ции, декрет 31 декабря 1851 г. в ведении присяжных оставил лишь самые тяжкие преступления печати (crimes), преимущественно про­вокации к какому-либо преступлению, а декрет 17 февраля 1852 г. доставил полное торжество режиму «исправительной полиции». Впро­чем, окончательное уничтожение юрисдикции суда присяжных пос­ледовало через несколько дней, а именно по декрету 25 февраля 1852 г. Что же касается органического декрета, то им, кроме того, категорически были воспрещены свидетельские показания относи­тельно истинности фактов, опубликование которых послужило по­водом к возбуждению дела о диффамации.

Создав для печати режим, в котором она находилась еще при Наполеоне I, правительство имело ли мужество сознаться в этом? Нет. И на этот раз в циркуляре министра полиции, обращенном 30 марта 1852 г. к департаментским префектам, писалось: «Прави­тельство, совершенно обеспечивая законную свободу за выражени­ем мнений и обнаружением мыслей, желало предохранить общество от злоупотреблений и излишеств, которые уже столько раз ставили его в опасное положение... оно смотрело на призвание прессы, как на высокую деятельность, которая должна проявляться только во имя серьезных интересов и которая, если хотят ею злоупотреблять для способствования страстям и пробуждения дурных инстинктов, должна встретить со стороны закона непреоборимое препятствие».

При режиме 1852 г. в Париже осталось только 11 политических газет. Интерес к политической литературе не находил себе удов­летворения и за счет иностранной прессы, так как заграничные, особенно бельгийские и английские периодические издания, мог­ли обращаться только с предварительного разрешения.

Покушение Орсини на жизнь императора повело за собой но­вый разгром деятелей печати при помощи драконовского закона 27 февраля 1858 г. Над Францией снова повисли обновленные «сен­тябрьские» законы. Но это было предрассветное сгущение мглы.

Окутав почти непроницаемой тьмой государственные дела, Наполеон III все еще не мог успокоиться и придумывал различ­ные военные авантюры, чтобы окончательно отвлечь внимание от происходящего внутри страны. Чего не удавалось достигнуть политикой отвлечения, то достигалось административной опекой и цензурными мерами. Беспокойных людей сажали в тюрьмы, высы­лали в Кайенну и Алжир. Однако недовольство правительствен­ным гнетом непрерывно возрастало. Во главе недовольных стали выдающиеся деятели: Тьер, Жюль Фавр и Гамбетта. Правительство почувствовало надвигающуюся опасность и сделало попытку осла­бить полицейскую опеку.

Заря освобождения была возвещена декретом 24 ноября 1860 г. За ним последовали сенатус-консультус ¹⁸ 2 февраля 1861 г., закон 2 июля 1861 г. и сенатус-консультус 28 июля 1866 г. Наконец, в знаменитом манифесте 19 января 1867 г. император торжественно объявил о предстоящих улучшениях в законодательстве о печати. В это время политических газет в Париже выходило 65, а 269 изда­валось в департаментах. Проект обещанного закона был внесен в Законодательный Корпус почти через два месяца после данного императором обещания. Пока шло обсуждение проекта, министр внутренних дел беспощадно преследовал оппозиционную прессу: не проходило недели, чтобы какой-либо из редакторов не был подвергнут тюремному заключению или денежному взысканию. Наконец, пройдя многочисленные комиссии и обсуждения, 11 мая 1868 г. проект был утвержден императором.

Новый закон сохранил в силе и залоги, и штемпельный сбор, и суд исправительной полиции, но было уже благодеянием введение явочного порядка для издания периодических органов и лишение администрации права на предостережения, приостановки и запре­щения. Менее чем за один год число периодических изданий возрос­ло на 140, возникших в одном Париже. Но если правительство отка­залось от мысли затруднять появление периодических изданий, то оно не ослабило энергии по части их преследования. Так, в течение шести месяцев, последовавших за опубликованием закона 11 мая 1868 г., исправительными трибуналами было вынесено 64 обвинительных приговора, по которым в совокупности было назначено 66 месяцев тюрьмы и более 120 000 франков штрафа.

Благо народа требовало коренного обновления всей системы управления и вполне искреннего доверия к творческим силам стра­ны. Наполеон [III — Прим. ред.] не мог понять запросов времени и, уступая напору обстоятельств, ограничивался неизбежными уступ­ками. Но запоздалые реформы пресеклись 2 сентября 1870 г. Се­дан ¹⁹ показал, насколько было развращено правительство и рас­строено внутреннее состояние государства.

Сдача 80-тысячной армии маршала Мак-Магона и 175-тысяч­ной армии (не считая 36 000 больных) маршала Базена, потеря Эльзаса и Лотарингии, позорный мир с уплатой 5 миллиардов франков контрибуции — все это отрезвило французский народ и показало ему, что бесправие и безгласность населения лучшие дру­зья внутренних врагов, которые, преследуя личные хищнические цели, доводят государство до такого состояния упадка, в котором оно становится легкой добычей врагов внешних.

Империя Наполеона III пала спустя шесть месяцев после пле­бисцита, давшего ему 71/2 голосов. В течение осады Парижа пресса пользовалась неограниченной свободой. Декретом 10 октября 1870 г. была отменена система залогов, а другим декретом 27 октября пре­ступления печати возвращены» к компетенции суда присяжных. После сдачи Парижа, как известно, повторились июньские дни 1848 г. Рабочие провозгласили коммуну. Началось страшное крово­пролитие, окончившееся победой войск.

15/22 апреля 1871 г. Национальное собрание вотировало закон о преступлениях печати. В общем это был сравнительно либераль­ный закон. Им снова восстановлялся закон 27 июля 1849 г. о пре­ступлениях печати и постановления 1819 г. о допущении суда присяжных по делам о диффамации должностных лиц. Что же касается оскорбления в печати частных лиц, то в этих случаях была сохра­нена компетенция исправительного трибунала.

Интересно, что защитником суда присяжных по делам печати на этот раз выступил крайний монархист герцог Брольи. «Главный аргумент, — говорил он, — тот, что всякое преследование право­нарушений в области печати, чтобы быть целесообразным, долж­но быть заранее продиктовано или, по крайней мере, post factum ратифицировано общественным мнением. Мы испытали во Фран­ции все системы в области печати. И что же? Все эти системы, милостивые государи, или безуспешны в зависимости от того, пользовались ли они сочувствием общественного мнения или, на­оборот, встречали с его стороны противодействие. Все системы, даже полная безнаказанность, были полезны и успешны, когда общественное мнение, пробужденное общественной опасностью и формированное долгим политическим воспитанием, само умело расправляться с уклонениями печати своим негодованием или пренебрежением. Наоборот, все, даже цензура, оказывалось безус­пешным, раз общественное мнение становилось сообщником писателя, само пополняло то, что он обходил молчанием, объясня­ло его намеки, толковало его эзоповскую речь, словом — раз оно помогало мысли пробивать себе путь через все препятствия, кото­рые закон хотел ей ставить».

Роялисты рассчитывали, что свобода печати поведет к таким крайностям, которые напугают широкие круги буржуазии и толк­нут ее на поддержку монархистов. В действительности же оказа­лось, что большинство на выборах стояло за республику.

Декретом 18 мая 1871 г. Комитет общественного спасения объя­вил 10 изданий закрытыми и, кроме того, что ни один периоди­ческий орган не может возникнуть до окончания войны, что все статьи должны быть подписаны авторами, что все покушения на республику будут подлежать разбирательству военных судов. Не­вольно приходят на память законы, изданные около месяца тому назад. Но нужно заметить, что апрельские законы не оказали боль­шого влияния на положение печати. Во-первых, Париж и большая часть департаментов оставались в осадном положении, которое дает правительству широкую возможность закрывать неприятные для него издания. Во-вторых, он был дополнен другим законом 6 июля 1871 г., которым отменялся октябрьский декрет правительства Национальной обороны и вводилась система залогов даже для пе­риодических изданий не политического содержания. Залоги коле­бались в пределах от 3000 до 24 000 франков.

В руководящих кругах тогдашней Франции реакция была до того сильна, что закон о залогах прошел большинством 314 голо­сов против 197. Господствующее большинство не ограничилось одной одержанной победой. В том же году 1/16 сентября еще был проведен закон, поставивший новый барьер между читателем и прессой. На этот раз, взамен штемпельного сбора, был установлен специальный налог в 20 франков со 100 килограммов бумаги, употребляемой для печатания газет и всякого другого рода периодических изданий, обязанных залогом.

Пресса была связана с различных сторон, а между тем ей пред­стояла ответственная миссия внести успокоение в страну, где гос­подствовала смута, поддерживаемая осадным положением, военными судами и смертными приговорами против деятелей комму­ны. Всякая попытка вернуть страну к законам мирного времени, всякий протест против узаконенной кровавой расправы вызывали строгое преследование.

Темные силы абсолютистов заволокли светлый гений револю­ционной Франции, но им не удалось его уничтожить окончатель­но. За 17 месяцев, протекших с 24 мая 1873 г., времени падения Тьера и замещения его Мак-Магоном, 28 газет были закрыты, 20 временно приостановлены, 163 была воспрещена розничная про­дажа. Но из этих 211 случаев расправы 191 относится к органам республиканского направления. Даже в течение 26-месячного пре­зидентства Тьера прессу постигло 52 административных взыска­ния, а ведь Тьера нельзя было назвать снисходительным к печати. И, несмотря на все эти истязания, победа осталась за печатью, закаленной в вековой борьбе с абсолютизмом: 27 февраля 1875 г. во Франции была провозглашена республика, а с ней в конце концов настала новая эра и для прессы.