Российский учёный В.А. Томсинов об отставке М.М. Сперанского

День 17 марта 1812 года Михайло Михайлович будет вспоминать… как роковой. Было воскресенье, и он дозволил себе развлечься обедом у приятельницы своей покойной жены госпожи Вейкардт. Здесь, в её доме, и нашёл его фельдъегерь от императора с приказанием явиться в царский дворец в тот же день к 8 часам вечера. Полагая, что предстоит обыкновенная деловая встреча, Сперанский поехал сначала домой за бумагами, но к назначенному времени был в секретарской комнате и ждал приглашения войти в государев кабинет.

Разговор его с Александром происходил в тот вечер наедине и подлинным своим содержанием навсегда остался тайной... Доподлинно известно только то, что разговор этот продолжался более двух часов и по содержанию был весьма необычным. Вот некоторые его подробности, рассказанные Сперанским…

Когда государственный секретарь вошёл в императорский кабинет, Александр ходил взад-вперёд, о чём-то размышляя.

«Здравствуйте, Михайло Михайлович, – сказал он, – Много у тебя сегодня бумаг?» – «Довольно», – был ответ. «Хорошо, оставь их здесь, я просмотрю их после». После этих своих слов Александр немного помолчал. Затем подошёл к Сперанскому поближе и спросил: «Скажи мне по совести, Михайло Михайлович, не имеешь ли ты чего на совести против меня?» Сперанский, услыхав сей вопрос, растерялся, ноги у него, как сам он признавался впоследствии, задрожали. Александр тем временем продолжал: «Повторяю, скажи, если что имеешь». – «Решительно ничего», – отвечал, несколько опомнившись, госсекретарь.

Тогда император произнёс то, ради чего, собственно, и вызвал Сперанского к себе и затеял весь этот разговор с ним: «Обстоятельства требуют, чтобы на время мы расстались. Во всякое другое время я бы употребил год или даже два, чтобы исследовать истину полученных мною против тебя обвинений и нареканий. Теперь же, когда неприятель готов войти в пределы России, я обязан моим подданным удалить тебя от себя. Возвратись домой, там узнаешь остальное. Прощай!»…

К своему дому Михайло Михайлович подошёл около полуночи... Ещё издали заметил он приставшую к подъезду почтовую кибитку. В самом же доме встретил министра полиции Балашова и правителя его канцелярии Якова де Санглена. Уже готовый к наихудшему, Сперанский равнодушно выслушал государево предписание немедленно ехать в ссылку в город Нижний Новгород.

Современники назовут это событие «падением Сперанского»… Сама форма «падения» – внезапная ссылка без какого-либо официального указа или объявления, – вызывала по меньшей мере недоумение. За что мог подвергнуться Сперанский столь странному наказанию? Это недоумение должно было возрасти ещё более вследствие тех слухов, которыми обросло случившееся с ним.

Самым распространённым был слух об измене. «Велик день для Отечества и для нас всех 17-й день марта! – восторгалась в сокровенных своих записках Варвара Ивановна Бакунина. – Бог ознаменовал милость свою на нас, …и враги наши пали. Открыто преступление в России необычайное, измена и предательство. Не известно ещё всем ни как открылось злоумышление, ни какие точно были намерения и каким образом должны были приведены быть в действие. Должно просто полагать, что Сперанский намерен был предать отечество и государя врагу нашему. Уверяют, что в то же время хотел возжечь бунт вдруг во всех пределах России, дав вольность крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян. Изверг, не по доблести возвышенный, хотел доверенность государя обратить ему на погибель». Сходными чувствами преисполнен был Александр Яковлевич Булгаков, восклицавший в своей дневниковой записи 22 марта 1812 года: «Открыт в Петербурге заговор, состоявший в том, чтобы Россию французам отдать... Как не сделать примерного наказания – Сперанского не повесить?! О, изверг! Чудовище! Неблагодарная, подлая тварь!»

Не все, однако, поверили в измену. К примеру, военный министр Барклай де Толли, узнав об изгнании Сперанского из Петербурга, возмутился: «Итак, зависти и злобе удалось-таки взять верх над правдою!» По прошествии некоторого времени, когда первые страсти улеглись, в русском обществе начали более склоняться к мнению, что измена здесь ни при чём. Главную причину падения Сперанского с вершины власти многие стали усматривать в его реформаторской деятельности, в попытке ограничить самодержавие…

(Томсинов В.А. Сперанский. М., 2006. С. 223–227)

Военные победы русской армии и упрочение позиций России в Европе возвратили Александра I к конституционным замыслам. Реальное воплощение это нашло в Польше, вошедшей в состав Российской империи. В 1815 г. польскому населению было объявлено о даровании конституции, местного самоуправления, собственной армии и свободы печати.

В соответствии с конституцией Царства Польского российский император одновременно становился королём Польши, но власть его ограничивалась конституционной хартией. Создавался двухпалатный парламент (сейм). В то время эта конституция была одной из самых либеральных в Европе, а Александр I, выступая на открытии польского сената в марте 1818 г. уже как сторонник конституционного устройства, обещал в будущем распространить конституционные порядки и на Россию.

Работа над российской конституцией в обстановке большой секретности проходила в Варшаве под руководством Н.Н. Новосильцева в 1819–1821 гг. Проект получил название «Государственная уставная грамота Российской империи». Он предусматривал превращение России в конституционную монархию. Этого предполагалось достичь за счёт создания представительного органа в форме парламента — Государственного сейма, состоящего из двух палат: Сената и Посольской палаты. Сенат должен был назначаться государем, а в Посольскую палату должны были входить избранные «зем­ские послы и депутаты окружных городских обществ».

196

В декларирующей части конституционного проекта объявлялась свобода слова, вероисповеданий, равенство всех перед законом. Отдельная статья обосновывала и охраняла право частной собственности. О крепостном праве в проекте не говорилось ни слова...

Но «Государственная уставная грамота Российской империи» не была принята и даже не обнародована. В очередной раз проявилась нерешительность и непоследовательность внутриполитического курса Александра I.