Русские историки-эмигранты

O.K. АНТРОПОВ

ИСТОРИЯ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЭМИГРАЦИИ

 

Учебное пособие

 

Книга вторая

 

 

КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

РОССИЙСКОЙ ЭМИГРАЦИИ

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

Астрахань – 1999

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РФ АСТРАХАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

 

O.K. АНТРОПОВ

ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

ЭМИГРАЦИИ

 

Учебное пособие

 

 

Книга вторая

 

КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

РОССИЙСКОЙ ЭМИГРАЦИИ

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Издательство Астраханского педагогического университета

1999

 

 

УДК 378.16

 

Рекомендовано к печати редакционно-издательским советом

Астраханского государственного педагогического университета.

 

Рецензенты: канд. филос. наук, доц. Н.Н. Мизулин (АГМА);

                 канд. ист. наук, доц. Н.А. Дроздова (МОСУ).

 

O.K. Антропов

История отечественной эмиграции: Учебное пособие для студентов. Книга II: Культурное наследие российской эмиграции. - Астрахань: Изд-во Астраханского гос. пед. ун-та. - 1999. - Ч.2. - 89с.

 

 

ISBN 5-882OO-415-2

                                                                                          © Изд-во АГПУ, 1999.

©Антропов O.K., 1999.

 

 

ГЛАВА I

РУССКИЕ ИСТОРИКИ-ЭМИГРАНТЫ

Никакие грандиозные события в истории России не будоражили так рос­сийский научный мир, как Февральская и особенно Октябрьская революции. Историки, философы, политологи, правоведы стремились понять и оценить все, что произошло с Россией в начале XX столетия, осмыслить причины револю­ций, их сущность и характер, цели и ход, факторы, повлиявшие на создание ре­волюционных предпосылок, трагические последствия Октября 1917 г.

Пережитая трагедия гражданской войны, крах идеалов государственного устройства настоящей и будущей России, социального положения возбудили интерес эмиграции к истории Отечества, определяли мотивы восприятия ее судьбоносных исторических событий и периодов. Одна часть эмиграции (уче­ные, образованный слой, высшие офицеры) пытались найти в прошлом страны ответы на извечные вопросы: кто виноват? и что делать? Эту часть интересова­ли такие исторические события и такие выдающиеся личности государства, ко­торые могли помочь смягчить восприятие недавней катастрофы и вселить надежду на коренные изменения в стране. Эмигранты пытались найти в исто­рии России те тенденции, которые способствовали бы созданию новой России, без большевизма и советской власти.

Другая часть эмиграции (а она была большей) не проявляла заметного интереса к событиям далекого прошлого России. Изгнанников интересовало то, что пришлось пережить им самим и их товарищам по несчастью в 1917 г. и в последующие годы. Поэтому мемуары бывших государственных деятелей, ге­нералов, прошедших первую мировую и гражданскую войны, будоражившие душу, вызывали наибольший спрос. Эти материалы, как и статьи рядовых уча­стников событий, печатались в журналах и газетах, их охотно читали.

Русские историки учитывали морально-психологический климат в эмиг­рантской среде и старались откликнуться «по свежим следам» на недавние со­бытия, поразившие страну. Поэтому некоторые из них выступали в двойной роли как историки и публицисты (С.П. Мельгунов и другие).

Разумеется, в развитии отечественной исторической науки за рубежом определяющим был не принцип «спроса-предложения», а профессиональная преданность ученых науке и историческим направлениям в ней. Позже, когда жизнь несколько стабилизировалась, историки вернулись к своей научной спе­циализации, в свои профессиональные области исследований.

Периоды отечественной и всемирной истории, а также история России в целом освещались русскими учеными с позиций тех методологических направ­лений, которые определились в русской исторической науке во второй полови­не XIX в начале XX веков, сохранившиеся также в эмигрантской историогра­фии, и которым были привержены ученые. Таких ведущих направлений было три: научно-реалистическое течение (П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, Е.Ф. Шмурло и др.); историко-философские теории истории России (Н.А. Бердяев, П.Н. Новгородцев); евразийство (Г.В. Вернадский). Они неоднозначно тракто­вали и оценивали ход отечественной истории. Соответственно неодинаковым было отношение представителей этих направлений к проблемам образования и укрепления российского государства, к влиянию реформаторской деятельности Петра I и Екатерины II, русских бунтов, реформ 1860-х годов на судьбу России, наконец, к революциям 1917 г. Но при несхожести некоторых исторических по­зиций и суждений русских ученых в освещении истории Отечества объединяло чувство патриотизма, боль за судьбу России, настоящей и будущей.

Первое направление русской историографии относится к периоду господ­ства в России позитивизма, который опирается исключительно на «позитив­ные», «положительные» факты в познании действительности. Свою научную задачу позитивисты видели в накоплении множества фактов, почерпнутых из архивных источников и рукописных памятников, и интерпретации фактов в за­висимости от идеологической платформы исследователя. Сторонники позити­визма отодвинули на второй план роль личности в истории, посвящая свои ра­боты исследованию политических, экономических и социальных фактов и фак­торов исторического развития России.

По концепции позитивистов, Россия должна пройти те стадии развития, которые прошли или проходят западные страны, так как человечество должно пройти через адекватный ряд этапов в обусловленном, заранее определенном порядке. Теоретические установки позитивистов приводят к детерминизму - «учению о всеобщей закономерной связи, причинной обусловленности всех яв­лений»,[1] и телеологизму, по которому все в мире целесообразно и все сотворе­но Богом. Таким образом, вопрос о закономерной неизбежности революций в России как исторических явлений, обеспечивающих продвижение государства вперед, был безответным ударом по историкам-позитивистам. Они не могли, согласно своей теории, выдвинуть альтернативный аспект. В условиях эмигра­ции проповедовать такой тезис было весьма рискованно.

Свою методологию и методику изучения истории России имело евразий­ство. Географическими границами исторического изучения России была приня­та Российская империя, позже Советская Россия, раскинувшаяся на двух кон­тинентах - Европе и Азии, как особая общность со своими политическими, эко­номическими и социальными чертами, обусловленными географическими, климатическими и этническими факторами. Марк Раев, историк из младшего поколения российской эмиграции, автор книг по политической и социальной истории России, так поясняет позицию евразийцев в понимании ими особенно­стей ее развития: «Социальное и политическое развитие этой евразийской общ­ности определялось борьбой между степью и лесом, в которой последний по­степенно брал верх. Эта борьба, однако, выявляет значение кочевых народов в создании той цивилизации - политической, материальной, духовной, - которая органически охватывала всю территорию Евразии».[2]

М. Гаев считает, что евразийство не было альтернативой позитивизму. В методологической схеме евразийства он находит элементы детерминизма и телеологизма: «Их трактовка русской истории также приводила к детерминизму, основанному на географических и климатических факторах. Любой детерми­низм, однако, предполагал признание неизбежности большевистской револю­ции, легитимного и длительного характера советского режима».[3]

Русская историческая наука богата трудами выдающихся русских историков-эмигрантов. Крупными учеными были С.П. Мельгунов, П.Н. Милюков, Г.В. Вернадский, М.И. Ростовцев, М.Г. Попруженко, Н.П. Кондаков, А.А. Кизеветтер, Е. Шмурло, В.А. Мякотин, B.C. Голенищев, В.В. Головин, С.А. Корф, А.А. Васильев, А.В. Флоровский, С.М. Кульбакин, Э.Р. Штерн.

В Европе были созданы центры исторической науки Российского зарубе­жья. Их создание обуславливалось, главным образом, местом расселения уче­ных. Такие центры возникли в Праге, Берлине, Париже, Белграде. В Праге ис­торики образовали свою профессиональную организацию - Русское историче­ское общество под председательством Е. Шмурло, его сменил В. Францев. Об­щество проводило встречи, научные дискуссии, публиковало собственное пе­риодическое издание - «Записки Русского исторического общества» (1927-1930). В Праге работал Исторический семинар под руководством Н.П. Конда­кова - академика Петербургской академии наук, крупного ученого, специалиста в области истории искусства и византиноведения, умершего в 1925 г. Истори­ческий факультет Русского университета в Праге принимал участие в издании «Ученых записок университета».

Профессионализм русских ученых проявлялся не только в научной, но и в преподавательской деятельности. Историки преподавали в русских учебных за­ведениях, а также в вузах Берлина, Парижа, Праги, Софии, Варшавы, Нью-Йорка. К сожалению, историки, читавшие лекции в университетах, не смогли оставить после себя достойную смену из русских студентов, за небольшим ис­ключением. Препятствовал этому ряд факторов и, прежде всего, вынужденная профессиональная адаптация второго поколения. Дети эмигрантов, проявляв­шие интерес к истории, в большинстве более глубоко изучали в университетах историю страны проживания и по окончании вуза специализировались в этой области.

 

MЕЛЬГУНОВ СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ (1879-1956). Он стоит в ряду крупнейших русских историков XX столетия. Есть надежда, что его труды, актуаль­ные для современной России, будут переизданы на его родине, из которой он был выслан в 1922 г., и вызовут общественный интерес. С Мельгунов был историком «быстрого реагирования», «историком-публицистом» по преимущест­ву, как называли его коллеги. Научная и общественная деятельность Мельгунова вызывает особый интерес и представляет качественный этап в развитии рус­ской исторической науки. Через его биографию прошли все крупные события русской истории от революции 1905-1907гг до плодотворного участия в куль­турной жизни Российского зарубежья 20-50-х годов.

За первые полтора десятилетия нашего века Мельгунов написал множест­во статей по истории общественного движения в России, подготовил два сбор­ника о взаимоотношении церкви и государства (1905-1906). Он принимал ак­тивное участие в коллективных изданиях: в семитомнике «Безликая Реформа» (1911), шеститомнике «Отечественная война и русское общество» (1912), «Ма­сонство в его прошлом и настоящем» (1914-1918).

С. Мельгунов - один из крупнейших издателей в России и, прежде всего, журнала «Голос минувшего» (1913-1923). Публикации журнала по истории ос­вободительного движения в России, передовой общественной мысли и литера­туры, царской цензуры и охранки, мемуаров декабристов привлекали большое внимание современников и как факт истории общественного движения и обще­ственной мысли в России интересны и сегодня.

С 1917 г. вплоть до высылки из страны С. Мельгунов вел активную обще­ственно-политическую деятельность. Октябрьскую революцию он не принял и остался в лагере непримиримых оппозиционеров. Мельгунов был противником любого компромисса с партией большевиков, «участия в административной власти».

Обосновавшись после высылки в Берлине, С.П. Мельгунов на средства, полученные от товарищества «Задруга» кооперативного издательства в Моск­ве, которое он до эмиграции возглавлял, основывает издательство «Ватага» и начинает издание исторических сборников «На чужой стороне». Финансовые затруднения заставили вскоре берлинскую «Ватагу» скооперироваться с праж­ским издательством «Пламя», основанным профессором Московского универ­ситета Е.А. Ляцким, где и было продолжено (с 1924 г.) издание сборников «На чужой стороне». С девятой книги по тринадцатую сборники печатаются только в Праге, куда на непродолжительное время переезжает Мельгунов. На трина­дцатой книге издание было приостановлено.

В Париже, куда в 1926 г. окончательно переезжает Мельгунов, издатель­ство товарищества «Н.П. Карбасников» начинает выпускать сборники под на­званием «Голос минувшего на чужой стороне» (Париж, 1926-1928, №№ 1-6). В составе редакции С. Мельгунов, В Мякотин, Т. Полнер. Одновременно Мель­гунов организует издание еженедельника «Борьба за Россию» (Париж, 1926-1931, №№ 1-239).

Одна из наиболее известных книг С.П. Мельгунова об Октябрьской революции и гражданской войне - книга «Красный террор в России: 1918-1923», изданная в 1923 г. в Берлине. После ее выхода автора на родине лишили граж­данства. В СССР книга была напечатана впервые по тексту второго издания (1924) в Москве в 1990 г. Это была первая книга-правда о зверствах ЧК, мест­ных большевистских правителей и армейских комиссаров, проводимых над мирным населением, неугодными элементами и пленными «беляками», особен­но офицерами. Наибольшее негодование вызывает введенный большевиками «институт заложников». Так, за убийство Урицкого, руководителя петроград­ского ЧК, и покушение на Ленина в августе 1918 г. по городам России были расстреляны тысячи заложников.

Мельгунов пишет, что самой распространенной мерой наказания у боль­шевиков был расстрел. В этом усердствовали и местные власти. Расстреливали «в Вятке за выход из дома после 8 часов», в Брянске за пьянство, в Рыбинске за скопление на улицах и притом «без предупреждения».[4] Угрозы расстрелом бы­ли весьма разнообразны. «Смертельная казнь еще в 1918 г. была восстановлена в пределах, до которых она никогда не доходила и при царском режиме. Таков был первый результат систематизации карательного аппарата «революционной власти».[5] Расстрелу часто предшествовали пытки. Часто жертв принуждали рыть себе могилу.

Особое внимание обращает Мельгунов на издевательства над арестован­ными женщинами, на глумление и изнасилование их чекистами, тюремщиками, комендантами и прочим большевистским начальством. Молодые женщины, де­вушки преимущественно из интеллигентной среды перед расстрелом насилова­лись.

С. Мельгунов отмечает, что большевистские деятели изображали террор как «следствие возмущения народных масс» и что большевики вынуждены бы­ли прибегнуть к террору под давлением рабочего класса. Автор цитирует слова руководителя «красного террора» Дзержинского из записки, поданной в Совет Народных Комиссаров в феврале 1922 г.: «Я стремился привести систематиза­цию карательного аппарата революционной власти. За все время Чрезвычайная комиссия была не что иное, как разумное направление карающей руки револю­ционного пролетариата».[6]

В 1922 г. чекисты подготовили и выпустили второй том сборника «Крас­ная книга ВЧК», в которой они пытались доказать историческую необходи­мость красного террора как ответной реакции на белый террор. Читателю, по­знакомившемуся с книгой С. Мельгунова, будет ясно, кто и до какого масштаба «революционный террор» раскрутил, вопреки всяким фарисейским заверениям.

История Октябрьской революции и гражданской войны привлекала осо­бое внимание Мельгунова еще до его высылки. Много загадочного, таинствен­ного для россиян было связано с этими грандиозными событиями в истории Отечества. «Белые» уверяли, что большевики являются платными наемниками немцев и посланы ими для захвата власти и вывода России из мировой войны как противника Германии. Мельгунов исследовал эту версию и установил, что факт финансирования большевистской партии правящими кругами Германии в период подготовки пролетарской революции соответствует действительности. Итогом этого исследования стала его книга «Золотой немецкий ключ больше­виков» (Париж, 1940).

В феврале 1925 г. в парижских «Последних новостях» была опубликована статья Мельгунова «Приоткрывающаяся завеса», которая разоблачала второй этап сговора немцев с большевиками. Центральным местом в статье была «нота Гинце» - секретное приложение Министерства иностранных дел Германии от 27 августа 1918 г. к Брестскому мирному договору (самому «похабному» миру, по признанию большевиков, после их повторных переговоров с немцами). В секретной ноте, отмечает автор, более откровенно проявлялись позиции обеих сторон в разграничении сфер влияния, в установлении новых границ России, в результате чего бывшая Российская империя окончательно теряла огромную территорию, людские, сырьевые и производственные ресурсы. Нотой и ответом на нее Совнаркома выражалось согласие сторон вести совместную борьбу с Добровольческой армией и в целом с Белым движением, интервентами Антан­ты и чехословацким мятежом.

Итак, по условиям Брестского мирного договора и приложенной к нему ноты Гинце «немцы должны были помочь большевикам в дни гражданской войны, - пишет Мельгунов, - а большевики должны явиться базой для борьбы с Антантой». Москва, отмечает Мельгунов, жила под опекой «большевистско-немецкой контрразведки»: «Фактическими хозяевами в Москве тогда, в значи­тельной мере, были немцы».[7] Германия предпочла играть двойную игру: одну со Скоропадским, другую в Совдепии, заключает он.

С.П. Мельгунов жил до осени 1922 г. в Советской России и был свидете­лем большевистских «деяний», узурпаторской и кровожадной политики ком­мунистических лидеров и советской власти в центре и на местах. Поэтому его произведения об Октябрьской революции, гражданской войне и «красном тер­роре» - это летописи очевидца, испытавшего первые жестокие уроки ускоренно строящегося социализма.

После Второй мировой войны С. Мельгунов продолжил свою издательскую деятельность в Париже, где он издает газету «Российский демократ» (Па­риж, 1948-1956) и многочисленные сборники: «Свободный голос», «Свободное слово», «Независимое слово», «Свободная мысль», «Независимая мысль», «Россия в эмиграции», «За свободу России», «Борьба за Россию» (Париж, 1946-1948). Пестрота в названиях сборников говорит о той ситуации, в которой ока­залась российская эмиграция после Второй мировой войны, когда коммунисты, входившие в состав правительства, активно влияли на политическую жизнь страны и создали чрезвычайно сложную обстановку вокруг российской эмигра­ции.

С 1950 г. Мельгунов начал издавать в Париже один из лучших журналов Российского зарубежья «Возрождение». Авторитетность ему создали, прежде всего, публикации самого Мельгунова. Журнал продолжал выходить и после смерти Мельгунова (по 1974 г. вышло 243 номера). Во всех этих изданиях по­слевоенного времени нашло свое отражение отношение эмиграции ко Второй мировой войне, борьбе СССР с фашистской Германией, отношение русской эмиграции к СССР, к возвращению на Родину части первой волны эмиграции, антисоветская борьба в послевоенное время и т.д. Кроме того, в журнале «Воз­рождение» было опубликовано много статей по истории культуры дореволю­ционной России и культурной жизни Российского зарубежья. В 1946-1956 го­дах Мельгунов возглавлял «Союз борьбы за свободу России», с 1950 г. - «Ко­ординационный центр антибольшевистской борьбы».

По истории Октябрьской революции и гражданской войны С.П. Мельгу­нов написал, кроме «Красного террора в России», еще около десяти моногра­фий. Среди них: «Трагедия адмирала Колчака» (1930-1931), «На путях к двор­цовому перевороту» (1931), «Как большевики захватили власть» (1939), «Судь­ба императора Николая II после отречения» (1951), посмертно были изданы «Легенда о сепаратном мире» (1957), «Мартовские дни 1917 года» (1961). Сво­ей неутомимой научной и издательской деятельностью С.П. Мельгунов внес в русскую культуру весомый вклад, не потерявший своего значения и доныне.

 

МИЛЮКОВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ КАК УЧЕНЫЙ-ИСТОРИК (1859-1943). П.Н. Милюков поделил свою жизнь на две части: первая была отдана науке, вторая — политике. Его общественно-политическая деятельность как ли­дера кадетской партии, главы парламентской оппозиции, идейного вождя рос­сийской эмиграции рассматривалась в первой книге.

В 1882 г. Милюков окончил Московский университет и был оставлен для научной работы на кафедре русской истории, которую возглавлял В.О. Клю­чевский. С конца 1890 г. в журнале Министерства народного просвещения на­чалась публикация магистерской диссертации П. Милюкова «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII века и реформы Петра Великого». В 1892 г. она вышла отдельной книгой. Эта научная работа была удостоена пре­мии им. С.М. Соловьева и принесла автору степень магистра российской исто­рии, заставила говорить о молодом ученом как о серьезном исследователе.

Автор разделяет политику Петра на внешнюю и внутреннюю. Делая акцент на таком расчленении, Милюков отмечает, что внутренняя политика, свя­занная с реорганизацией государственного устройства, была направлена на дос­тижение внешнеполитических целей, на утверждение России на европейской арене как великого государства. При этом он положительно оценивает деятель­ность Петра в области внешней политики, но не признает способов и средств ее осуществления.

В 20-х годах Милюков в своих статьях производит такое же расчленение политики большевиков. Однако первоначальное осуждение Милюковым совет­ской власти за порочную внутреннюю политику, приведшую к обнищанию на­рода, к голоду, в начале 30-х годов изменяется в сторону одобрения внешней политики Сталина, ее приоритета при явном ущербе во внутренней политике. По его мнению, «интересы государства важнее временных страданий народа».[8] Правда, позже Милюков проявит больше реализма и в статье «Правда о боль­шевизме», напечатанной после смерти автора в «Русском патриоте» (1944, № 3), признает, что государственную мощь Россия приобрела за счет страданий на­рода.

В 1894 г. Милюков, сосланный в Рязань, начинает работу над самым зна­чительным из его исторических трудов - «Очерки по истории русской культу­ры». Весной 1897 г. он отправляется в Болгарию, где приступает к глубокому изучению истории славянства, сделавшей его крупнейшим специалистом в этой области. В 1899 г. Милюкову было разрешено вернуться на родину. В 1901 г. он вторично был посажен в тюрьму (на шесть месяцев), где написал первый выпуск третьей части «Очерков по истории русской культуры».

В этой работе автор поставил перед собой задачу раскрыть все стороны внутренней истории России: экономическую, социальную, государственную, религиозную, эстетическую. Объяснение истории с социологических позиций он дает в таком аспекте, что в ее основе должна лежать идея закономерности исторического процесса. Но при этом отмечает, что признать историческую за­кономерность несравненно легче, чем открыть законы истории. Милюков счи­тает одинаково односторонними вывод о том, что основу исторического про­цесса определяет «развитие духовного начала» или суждение, по которому «ма­териальные условия производства определяют все содержание истории». Он признает бесплодным спор о первенстве духовного или материального фактора в развитии исторического процесса, о приоритете первого или второго «эле­мента» как движущих сил истории. В «Очерках» наиболее четко проявились основные принципы позитивизма.

«Очерки по истории русской культуры» отразили характерный для той эпохи поворот гуманитарных наук, и, прежде всего, истории, к изучению исто­рического процесса как результата развития народных масс, а не деятельности отдельных личностей, в том числе царей. Милюков был одним из первопроход­цев этого нового направления в русской исторической науке. В первом томе «Очерков» автор приходит к выводу, что в России государство имело огромное влияние на организацию общества, тогда как на Западе организация общества обусловливала государственный строй. Иными словами, российское общество строилось сверху вниз.

П.Н. Милюков был первым русским историком, который начал писать историю большевистской революции в конце 1917 г. Первый из трех выпусков «Истории второй русской революции» вышел в свет осенью 1918 г. в Киеве, третий окончен в декабре 1920 г. в Лондоне. Полное издание «Истории второй русской революции» - София (1921-1924). Основной целью написания «Исто­рии», как отмечает автор в предисловии ко всему изданию, были анализ собы­тий с точки зрения понимания им предпосылок и причин успеха Октябрьской революции, крушения достижений Февраля, определенные политические выво­ды о событиях до Октября и последовавших за ним.

Первый вывод Милюкова касался ошибок левого интеллигентского мак­симализма 1917 г. и правого максимализма 1918 г., который, двигаясь противо­положными путями, потерпели, однако, аналогичную катастрофу. Объектив­ную причину этого поражения историк видит в том, что следует «внести неко­торую поправку в наше представление о пределах возможности для индивиду­альной человеческой воли управлять такими массовыми явлениями, как народ­ная революция».[9]

Второй вывод определял роль широких масс в революции. Ошибкой со­циалистов, считает Милюков, был их взгляд на народные массы как на инерт­ные силы в революционном движении. Это представление о пассивности наро­да следует немедленно пересмотреть. Массы принимают от революции то, за­являет автор, что соответствует их желаниям, но тотчас же противопоставляют «железную стену пассивного сопротивления», как только начинают подозре­вать отклонение событий от их интересов. Милюков заключает: «Мы только теперь начинаем разбирать,... что в этом поведении масс, инертных, невежест­венных, забитых, сказалась коллективная народная мудрость.[10]

Для Милюкова основным вопросом революции был вопрос о власти. Он считал большевистский режим логическим результатом деятельности русских политиков после крушения самодержавия. Милюков рассматривал революцию как единый политический процесс, начавшийся в Феврале и достигший точки высшего подъема в Октябре. Ядро этого процесса составляло ускоряющееся разложение государственной власти. В третьем томе - «Агония власти» - он прослеживает историю последнего правительства Керенского вплоть до госу­дарственного переворота и захвата власти большевиками. По мнению Милюко­ва, все составы Временного правительства, один за другим, все более разруша­ли собственный авторитет и расчищали путь к большевистскому правлению.

Человек прагматического мышления, Милюков четко определял, что су­ществовал большой разрыв между реальными проблемами страны и понимани­ем лидерами Временного правительства стоявших перед ними задач. Реальны­ми проблемами, по его мнению, были установление правительством контроля над всей страной и доведение войны до конца. Однако новые лидеры избрали другой курс. Они функционировали на другом уровне.

Полярными были действия большевиков, рвущихся в 1917 г. к власти. Суждения Ленина, выдвигаемые им тезисы и идеи, были «глубоко реалистичны», писал Милюков. Сплоченные единой партийной программой, большеви­стские лидеры действовали целеустремленно. Партийцы использовали любые приемы для подрыва существующей государственной власти: разоружали ар­мию и флот, боролись за власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Большевики умело сорвали корниловский мятеж. Они много усилий приложили к привлечению армии на свою сторону, проводили активную и доступную пониманию солдат и матросов агитацию, используя близкие их социальным ценностям лозунги и призывы.

Проблемы, поднятые Милюковым в «Истории второй русской революции» и их трактовка с несколько необычных для русской оппозиционной ин­теллигенции политических установок, вызвали недовольство и резкую критику автора со стороны отдельных слоев эмиграции. Его обвиняли в «хамелеонистости», беспринципности и прочих грехах. Враждебно был принят трехтомник и советской историографией, но это уже было обязательным идеологическим противодействием.

В 1927 г. в Париже был издан первый том работы П. Милюкова «Россия на переломе. Большевистский период русской революции». В своей двухтом­ной работе ученый дает яркую характеристику разных сторон большевистского режима. В предисловии к русскому изданию 1927 г. автор отмечал, что, когда он писал эту книгу, «хотел смотреть на события глазами историка, а не полити­ка».[11] Однако политическая тенденция автора прослеживается во всей работе.

Большое внимание Милюков уделил в своей работе роли государства при ленинской диктатуре пролетариата, которая, по его мнению, есть диктатура на­силия меньшинства, «авангарда» - партии большевиков, узурпировавших власть. Автор осуждает политику разрушения большевиками старого государ­ственного аппарата и создания ими новых государственных структур, объясняя это тем, что ничего нового на более высоком уровне, как это было в России, большевики создать не могут. Ленин ищет это новое в туманном понятии «полугосударства» и «неполного коммунизма», которые и будут сутью этого пере­хода от пролетарского государства к полной безгосударственности.[12]

Милюков, характеризуя большевистский режим середины 20-х годов, от­мечает, что после сплошного разрушения получена, если еще не мирная карти­на созидания, то уже картина борьбы между созидательными и разрушитель­ными началами, с несомненным перевесом на стороне первых. В конце 1920 г. он выдвигает «новую тактику», основанную на отказе от дальнейшей вооруженной борьбы, интервенции и ориентированную на преодоление большевизма изнутри, с использованием оппозиции внутри страны, политических и идеоло­гических средств.[13]

П. Милюков также отмечает, что при выборе будущего политического строя для России необходимо учитывать и ту обстановку, которая сложилась в стране при режиме большевиков. Он называет этот строй республиканским. Но эта республика особого рода. Все ее приемы управления самые деспотические, а с народом она расправляется хуже, чем с крепостными рабами. Поэтому на­родные массы утратили всякую надежду, что эта власть может стать народной. Однако отсюда, заключает Милюков, еще не следует, что массы представляют себе восстановление России как возвращение к старому порядку. И ученый приходит к выводу, что демократическая республика не только является прин­ципиально наиболее желательной заменой советской власти, но оказывается также и наиболее возможной. Эту концепцию он обосновал в работе «Респуб­лика или монархия».

Милюков тесно связывает с проектами будущей формы правления в Рос­сии решение национального вопроса. Его взгляды в этой области наиболее пол­но сконцентрированы в работе «Национальный вопрос» (Париж, 1925). Ученый утверждает, что право народов Советской России располагать собой вплоть до отделения и образования независимых государств в соответствии с ленинской национальной политикой является фикцией чистой воды. Он видит во всех дей­ствиях советской власти в отношении национальностей лишь стремление к еще большей централизации. При анализе советской Конституции Милюков заме­чает, что она отбирает у мнимо независимых национальных республик даже та­кие национальные права, которыми пользовались местные органы управления в царский период.

Выступая за единое федеративное государство, Милюков считает, что нельзя добиваться единства силой оружия, так как этот способ противоречит демократии. В результате своих исследований он приходит к выводу, что анти­национальная ассимиляционная политика, обращенная национальным боль­шинством против меньшинств, чрезвычайно редко увенчивалась успехом. Большей частью она вела к озлоблению и обострению отношений, а при первом же политическом катаклизме к распаду государства, которое проводило подоб­ную национальную политику.

ПН. Милюков умер 31 марта 1943 г. Ушел из жизни главный приверженец идеи о либеральной, демократической России, и с ним умер русский либе­рализм начала XX в. - «политическое течение, пытавшееся примирить и обла­городить российскую «власть тьмы» и «тьму власти», но потерпевшее трагиче­скую неудачу».[14]

 

ВЕРНАДСКИЙ ГЕОРГИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ (1887-1973). Г. Вернадский родился в Петербурге. Окончил Московский университет, слушал лекции во Фрайбургском университете в Германии. Магистерскую диссертацию посвятил истории русского масонства в царствование Екатерины II. Преподавал в Петер­бургском, Пермском, Таврическом университетах.

После выезда из России Вернадский жил и работал в Греции, затем в Че­хословакии. В Праге он встречался и сотрудничал с лидером евразийского дви­жения в Российском зарубежье П.Н. Савицким (1895-1968) - экономистом, гео­графом, историком. Лидер евразийцев рассматривал Евразию как субконти­нент, состоящий из части Европы и части Азии. Савицкий придал понятию «Евразия» не только географическое значение, но и этнический и культурно-исторический смысл. Эти встречи и сотрудничество оставили след  в профессиональных взглядах ученого. В августе 1927 г. Вернадский переехал в США, где прошла большая часть его жизни и научной деятельности.

В США Вернадский стал одним из признанных авторитетов по истории России. Он отличался многосторонней образованностью, глубиной знаний, способностью к воссозданию больших исторических полотен и к построению теоретических обобщений. Научные труды Г. Вернадского, прежде всего общий курс и фундаментальное исследование «История России» в пяти книгах (1943-1969), работы, по евразийству и теории феодализма, приобрели известность и оказали серьезное воздействие на изучение истории России за рубежом, особенно в США.

Одной из важнейших в творчестве Вернадского стала тема взаимодейст­вия природного и социального. Эта тема в определенной мере связывалась с другой. Георгий Владимирович был приверженцем теории евразийства. В его работах евразийство приобретает черты теоретически обоснованной модели геополитики в российском варианте. В евразийстве Вернадский на первое ме­сто выдвигает роль географического фактора в жизни общества. Он внес круп­ный вклад в концепцию и теоретическую разработку круга проблем евразийст­ва, связанных с воздействием естественно-географических условий на истори­ческое развитие России-Евразии и с особенностями ее геополитического поло­жения на пограничье Европы и Азии и протекавшими на протяжении столетий колонизационными процессами, с высокой активностью надстройки, многое предопределившей в судьбах государства.

В трудах Г.В. Вернадского поставлена и обстоятельно раскрыта проблема исторической среды и эпохи. Судьбы России рассмотрены на широком кон­кретно-историческом фоне, в тесном взаимодействии с другими народами и ци­вилизациями. Вернадскому принадлежит несомненная заслуга в исследовании синтезных социальных форм - весьма перспективного научного направления. В его трудах выявлены обстоятельства и время появления славян и других наро­дов на Восточно-европейской равнине, объяснены причины крупных поворотов в судьбах России, охарактеризованы особенности отдельных этапов ее истори­ческого развития.

 

РОСТОВЦЕВ МИХАИЛ ИВАНОВИЧ (1870-1952). М. Ростовцев был про­фессором классической филологии Санкт-Петербургского университета. Еще до эмиграции он стал ведущим русским историком-антиковедом. Его труды по древней истории и археологии, в том числе и России, получили мировое при­знание. В 1916 г. он был избран членом Российской Академии наук.

Сторонник умеренных политических течений (лидеры В.Д. Набоков, П.Н. Милюков), Ростовцев не принял Октябрьской революции и в 1918 г. эмигриро­вал. Однако в Европе, кроме вовлечения в общественно-политическую работу, ему не удалось активно применить себя в области науки. В 1920 г. М. Ростов­цев переезжает в США. Здесь ему в течение 30 лет было предоставлено широ­кое поле научной деятельности. Академик Ростовцев сначала занял профессор­скую должность в университете Мэдисона, позже в Нью-Хейвене.

Мировую славу М.И. Ростовцеву принесли археологические раскопки на Ближнем Востоке, выполненные им по заданию Французской Академии наук. Результатом археологических исследований Йельского университета, которые он возглавил в 1928 г. и продолжил до 1937 г., стали труды по социально-экономической истории Римской империи и эллинистических стран. Его перу принадлежит работа «Скифия и Боспор».

По воспоминаниям И. А. Бунина, авторитет М.И. Ростовцева, с которым писатель ранее часто встречался, был настолько силен в научных и культурных кругах, что он просил Михаила Ивановича выдвинуть его от имени русских ученых на Нобелевскую премию, и И.А. Бунин стал лауреатом этой премии.

 

ПОПРУЖЕНКО МИХАИЛ ГЕОРГИЕВИЧ (1866-1944). Увлечение М. Попруженко со студенческих лет историей и культурой зарубежных славян определило профиль его будущей научной работы. До эмиграции он неоднократно посещал Болгарию, изучал страну, которая потом стала его второй ро­диной, установил связи с болгарскими историками и филологами. В результате поездок Попруженко опубликовал ряд работ по истории и литературе Болгарии.

В 1920 г. он эмигрировал и поселился в Болгарии, где был радушно при­нят местными научными кругами. С первого же года проживания Попруженко стал активно печататься в болгарских изданиях, был избран профессором Со­фийского университета. В 1941 г. русский ученый избирается действительным членом Болгарской Академии наук.

За период жизни в Болгарии М. Попруженко опубликовал около 120 на­учных и публицистических работ по болгарской и русской истории, литературе. В 1936 г. ученый переработал первое издание 1899 г. «Синодики царя Бориса» — многопланового источника по истории богомольства, занявшего наиболее значительное место в научном творчестве ученого в период эмиграции.

 

ПУШКАРЕВ СЕРГЕЙ ГЕРАСИМОВИЧ (1888-1984). Русский историк С.Г. Пушкарев, выпускник Харьковского университета (историко-филологический факультет), покинул Россию в 1921 г. и поселился в Праге, где прожил до 1945 г. Получив в 1924 г. степень магистра в Русском народном уни­верситете в Праге, он стал там читать лекции.

В 1924 г. в Праге была издана первая работа Пушкарева «Очерк истории крестьянского самоуправления в России». Она построена на обзоре законода­тельных актов разных периодов истории России. Эта тема нашла свое отраже­ние и в более поздних работах ученого и была связана с профилем его педаго­гической деятельности на юридическом факультете, где он читал историю рус­ского права. Влияние Г.В. Вернадского побудило Пушкарева написать очерк «Россия и Европа в их историческом прошлом» («Евразийский временник», 1927). Он был активным участником Русского исторического общества в Праге.

Изменение режима в Чехословакии под влиянием СССР после Второй мировой войны принудило С. Пушкарева покинуть страну и перебраться снача­ла в Баварию, а в 1949 г. навсегда в США. Здесь он продолжил свою научную и преподавательскую деятельность. За активную научно-исследовательскую ра­боту в области истории Северной Америки современники называли С.Г. Пуш­карева «американским историком».

 

А.В. ФЛОРОВСКИЙ (1884-1968). Бывший профессор Новороссийского университета в Одессе, в эмиграции профессор Карлова университета в Праге, А. Флоровский жил в столице Чехословакии с 1923 г. по 1968 г. Он относится к числу тех русских историков, которые большую часть своей научной деятель­ности посвятили изучению связей России (с древнейших времен) с ее ближай­шими европейскими соседями - западнославянскими и южнославянскими на­родами. Его двухтомный труд «Чехи и восточные славяне. Очерк по истории чешско-русских отношений» (Прага, 1935-1947) не потерял своего значения и в наши дни.

Флоровский немало внимания уделял вопросам развития исторической науки в СССР и в Российском зарубежье. Ученый опубликовал ряд обзоров ра­бот советских историков и историков-эмигрантов 1920-1930-х годов. Он считал исследования эмигрантов неотъемлемой частью отечественной исторической науки, сохраняющей традиции русской школы, свободной от большевистской идеологии и методологии. Флоровский призывал уберечь единство отечествен­ной исторической науки, не преследовать ученых старой школы и отстаивал право историков-эмигрантов представлять русскую науку на международных научных конференциях.

*        *         *

Как видно из краткого обзора научной деятельности ряда историков, рус­ская историческая наука продолжала жить и творить за рубежом. Эмиграция жила недавними трагическими событиями на родине. Осознание бессилия пе­ред новыми и непонятными силами большевизма побудило ученых заняться более глубоким изучением истории России в политическом, социально-экономическом и этническом аспектах, русского коммунизма (большевизма), исследованием тоталитарного коммунистического режима. В результате роди­лось новое направление в эмигрантском обществоведении - «советология».

Историческая публицистика ученых много сделала для создания теорети­ко-методологических предпосылок позднейших россиеведческих и советоведческих разработок на Западе. В частности, узловые проблемы истории России воспринимались и разрабатывались западными учеными в значительной мере под влиянием научных трудов русских историков-эмигрантов.

В начале 20-х годов среди образованных слоев эмиграции произошел рост религиозных настроений, что повысило интерес к истории христианства и роли религиозного фактора в русской идейной и культурной жизни за рубежом. Некоторые ученые обратили внимание на это явление. Среди историков, зани­мавшихся исследованием религиозных проблем, более заметными были Геор­гий Федотов (1886-1951) - сторонник христианского социализма, демократиче­ского государственного устройства, и Георгий Флоровский (1893-1980) - исто­рик христианской религии, исследователь в области русской религиозной жиз­ни и мысли.

Наблюдается своеобразная эволюция отношений советской историогра­фии к эмигрантской исторической науке в 20-х - начале 30-х годов. Регулято­ром этой эволюции являлся «идеологический климат» в стране. В 20-х годах в советской периодической печати появлялись отклики на различные эмигрант­ские журналы и сборники, которые издавались в основном в Праге и Берлине. Некоторые из них имели благожелательный и объективный характер. Основной причиной непризнания и обличения научных работ историков-эмигрантов, на­писанных ими до Октябрьской революции, являлась «разоблачительная пози­ция» по отношению к Советской России (СССР), которую авторы заняли за ру­бежом.

В связи с усилением в СССР идеологической борьбы в середине 30-х го­дов, происходит резкое отмежевание историков-марксистов от историков-эмигрантов. Характер освещения и оценки научной деятельности «белогвардейских» ученых в советской периодической печати приобретает ярко выра­женную идеологическую окраску. Советская историография выносит русской эмигрантской историографии приговор о ее полном забвении. Но время и исто­рия распорядились справедливо, и «все вернули на круги своя». «Белогвардей­ские» историки теперь реабилитированы.

 

ГЛАВА II