Каникулярное беззаботное

Учеба – по своей природной сути – творчество. Поэтому она не программируема. Поэтому люди разные. Вроде бы это ясно, как простая гамма. Учитель, наученный учить (в посконном смысле) смотрит иначе. Он имеет и совершенствует навык вводить перфоленту Мебиуса в предполагаемый компьютер ученического мозга. Обучение, организованное как репликация информации, можно сказать, и породило поголовную компьютеризацию. Но никто еще не показал, что мозг – компьютер. Это лишь метафорическая традиция – уподоблять сознание тому носителю памяти, который используется в данную эпоху: когда-то говорили «развернуть свиток памяти», потом – «вписать в книгу памяти», теперь – «записать на жесткий диск» (в голове).

За этими фигурами речи нет фактического понимания, невозможно обращаться с человеком как с книгой или микросхемой буквально. Устроение образования как загрузки операционной системы может породить только программистов (в любой области). Они вам создадут методики выращивания олимпийских чемпионов, запуска ракет и т.д. (чему будут радоваться у телевизоров такие же запрограммированные зрители), но они не придумают новый вид спорта или передвижения. Пока главенствуют учителя, умеющие, практикующие, считающие единственно возможным такой способ обучения, ничто не изменится не только в образовании, но и в жизни. Нам скажут – больше трех не собираться – и мы тут же и не соберемся. Но настоящее обучение никуда не пропадает, оно идет подспудно, перемежая тусклые будни внезапными редкими озарениями, осознанием своей глубинной непослушности усвоенным формулировкам, к сожалению, все более затуманиваясь в атмосфере тлетворной взрослости.

Задачей хотя бы одной школы в стране должно быть воспитание непослушных людей, это не значит – хамских, асоциальных, это значит – не принимающих программу, отторгающих неприемлемую для них логику, умеющих создавать свои критерии успеха, свою шкалу необходимостей, свое счастье, свой духовный кислород, а он только своим и бывает – чтобы… не знаю, достойно ли человечество такой школы.

Воспоминание

Помню, в дошкольном возрасте я участвовал в лыжной гонке на лесной базе родительского института или завода. Я бежал первым, но за два шага до финиша упал. Толпа родителей радостно кричала: «Давай! Скорее! Вставай!» А я не мог одолеть толстую коричневую шубу, да и не очень-то хотел. Сзади приближалась, как в замедленной съемке, сосредоточенная соперница, а я разглядывал солнечные сугробы, вершины елей, синее небо и удивлялся полному, абсолютному несоответствию всеобщего азарта настоящему миру.

Я так и не подружился с соревнованиями. В легкой атлетике или в боксе мне было неприятно отнимать у соперников то, что, по-видимому, составляло единственное богатство их жизни. Казалось, у них больше ничего не было. А у меня было. Самолеты, рисунки, стратегические битвы под буфетом, смотрение в окно, игры во дворе, прогулки по окрестностям, гости, книги, запахи, смотрение в окно, родственники, пироги, телевизор, ванна, смотрение в окно, погоды, весны, зимы, велосипед, дача; трудно вспомнить насыщенность того времени конкретно, но точно помню, что школа там зияла досадным вынужденным соревновательным пробелом.

Каков же результат этого несоревнования, спросите вы ехидно или даже высокомерно? А я не знаю, в каких градусах вы измеряете результат. Никогда не интересовался.

Из Марциала

Матом ругается тот, кто себя уважать не желает,

Мало он в детстве любви получил, хоть другого, может, немало.

Любит подраться гордец – лишь бы кто невзначай не заметил,

Что трусоват он, как мышь, и душа его прячется в щели.

Любит учиться на пять неуверенный в знании силе,

Робко надеясь на помощь пятерок в туманноневедомой жизни.

Любит учитель учить, разбираясь не дальше омеги

В том, что и сам получил в полусне, благолепия полном.

Только охранник сидит на посту, пустоту бытия избывая,

Месту один соответствуя, лишних минут пограничник.

Песах

Удивительный школьный термин – «проходить» – удивителен тем, что означает именно то, что означает. Мы проходим тригонометрию. Мы проходим романтизм. Я проходил таблицу умножения так давно, так ПРОШЕЛ, что не помню. И даже не понимаю.